Глава 9

На следующий вечер за пять минут до того, как должен был появиться мистер Блейк, сама мисс Мартин – а не Кибл – подошла к комнате Фрэнсис, чтобы сообщить ей, что он уже прибыл.

– К счастью, – сказала Фрэнсис, пока мисс Мартин оглядывала ее, – я не так часто надевала это шелковое кремовое платье, так что не многие поймут, что ему уже несколько лет.

– Оно классического фасона и не производит впечатления вышедшего из моды. – Мисс Мартин оценивающе посмотрела на высокую талию, короткие рукава и скромное декольте. – Как раз то, что нужно. И волосы у тебя тоже замечательные, хотя ты, как всегда, причесала их слишком строго. Но спрятать твою необыкновенную красоту просто невозможно. Если бы мне было присуще тщеславие, я бы смертельно завидовала тебе. Нет, ревновала бы.

Рассмеявшись, Фрэнсис потянулась за своей коричневой накидкой.

– Нет, нет, Фрэнсис, ты должна надеть мою серебристую шаль. Я принесла ее специально для этого. И еще одно, пока ты не ушла. Вчера вечером я говорила не всерьез. Конечно, мне очень не хотелось бы потерять кого-то из моих учителей. Мы хорошая команда, и я очень люблю всех вас. Но если ты действительно питаешь симпатию к мистеру Блейку...

– О, Клодия, – Фрэнсис снова засмеялась и слегка обняла мисс Мартин, – это просто глупость. Он сопровождает меня на вечер, где я по-настоящему даже не гость, и это все.

– Хм... Фрэнсис, ты еще не видела выражения его глаз сегодня вечером.

Фрэнсис поняла, о чем говорила мисс Мартин, когда через несколько минут сошла вниз и увидела мистера Блейка, расхаживающего по холлу под присмотром мрачно нахмурившегося Кибла, который стоял на страже своих владений и с присущей ему подозрительностью наблюдал за каждым существом мужского пола, переступившим порог школы. В черном парадном плаще и с черной шелковой шляпой, которую он держал в руке, мистер Блейк выглядел безукоризненно. Когда он взглянул на спускавшуюся по лестнице Фрэнсис, в его глазах вспыхнуло восхищение и кое-что еще.

– Мисс Аллард, вы, как всегда, исключительно элегантны, – приветствовал он Фрэнсис.

– Благодарю вас.

Его экипаж ждал их у дверей, и скоро они остановились у дома Рейнолдсов на площади Королевы Анны. Фрэнсис давно уже не приходилось бывать на приемах. Ей было немного не по себе, и она снова испытала чувство благодарности к мистеру Блейку за то, что он ее сопровождает. Дом, казалось, уже был полон гостей, потому что, как считалось, в Бате не было более светского места, и миссис Рейнолдс с величайшей гордостью сообщала каждому прибывшему гостю, что на вечере будет присутствовать граф Эджком со своими двумя внуками.

Музыкальная часть началась вскоре после прибытия Фрэнсис, и она, заняв место рядом с мистером Блейком, с удовольствием слушала выступления других, хотя и принимала участие в первом номере программы, когда Бетси Рейнолдс, тринадцатилетняя дочь хозяев дома и ученица школы мисс Мартин, исполняла фортепьянный этюд. Фрэнсис, будучи ее учительницей музыки, помогала ей расставить ноты и потихоньку ободряла ее, чтобы девочка немного успокоилась и смогла начать играть.

Выступление прошло успешно, если не сказать блестяще. Фрэнсис тепло улыбнулась Бетси, когда девочка закончила, и, встав с места, обняла ее, прежде чем Бетси отправили спать.

До самой Фрэнсис очередь дошла почти через час после этого. На самом деле она была последним исполнителем на этом вечере, и после ее выступления должны были подать ужин.

– Хочу сказать, мисс Аллард, – наклонившись ближе к ней, прошептал мистер Блейк, пока миссис Рейнолдс поднималась, чтобы объявить ее, – вас приберегли напоследок, потому что ваше выступление будет самым лучшим.

Мистер Блейк не слышал ее пения, как и все остальные в зале, за исключением мистера Хакерби, школьного учителя танцев, который должен был ей аккомпанировать, но Фрэнсис благодарно улыбнулась, почувствовав, как у нее внутри знакомо затрепетали бабочки.

Она выбрала претенциозный и, возможно, не очень подходящий к случаю отрывок, но «Я знаю, мой Спаситель жив» из «Мессы» Генделя всегда был у нее самым любимым, а миссис Рейнолдс предоставила ей свободу в выборе музыки.

Поклонившись редким вежливым аплодисментам, Фрэнсис заняла место в центре гостиной возле фортепьяно, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, на несколько мгновений закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на исполнении, а затем кивнула мистеру Хакерби, прислушалась к первым тактам музыки и запела.

Как только она начала петь, все ее напряжение исчезло, для Фрэнсис перестали существовать слушатели, окружающая обстановка и даже она сама – осталась только одна музыка.

Оставив Эйми в гостиной с миссис Абботсфорд и ее дочерью, которые охотно приняли его сестру в свою компанию, Лусиус большую часть вечера провел в картежной комнате, хотя сам сыграл лишь пару партий. Остальное время он стоял, наблюдая за игрой дедушки, беседовал с другими гостями и старался не думать о том, как ему мучительно скучно.

Он пошел бы в гостиную, когда начался музыкальный вечер, так как был неравнодушен к музыке, несмотря на то что это происходило на званом вечере в Бате и он не сомневался, что выступления будут в лучшем случае неинтересными. Но мистеру Рейнолдсу удалось отвести его в угол и втянуть в долгую, нудную дискуссию о достоинствах охоты как исключительно английского и аристократического вида спорта. Хотя в Лондоне для Лусиуса не было бы ничего ужаснее перспективы вернуться домой рано вечером, в Бате он мог с нетерпением думать только о том, чтобы, вытянув ноги, сидеть в гостиной на Брок-стрит и читать книгу.

Боже правый, читать книгу!

Но если бы такое случилось, Эйми, безусловно, была бы горько разочарована.

Лусиус искал признаки усталости у дедушки и почти надеялся их увидеть, однако граф Эджком был всецело увлечен игрой, и его выигрыши и потери почти уравновешивали друг друга.

В игорной музыка была хорошо слышна, она началась с довольно медленного фортепьянного этюда. Как пояснил Рейнолдс, этюд исполняла его дочь, но у него не возникло ни малейшего желания пойти в зал, чтобы сыграть роль гордого родителя или просто немного помолчать и послушать. Затем последовали соната для скрипки, соло тенора, струнный квартет и еще один фортепьянный концерт, исполненный более уверенным и искусным пианистом, чем мисс Рейнолдс.

Лусиус, насколько мог, уделял внимание музыке несчастью, через пару минут понял, что можно слушать мистера Рейнолдса вполуха, не боясь пропустить что-то существенное из того, что тот намеревался сказать.

А затем начало петь сопрано. Сначала – в течение нескольких первых мгновений – Лусиус приготовился отвлечься от выступления. Ему не очень нравились женские голоса, часто имевшие тенденцию срываться на визг, а это сопрано еще совершило ошибку, выбрав отрывок из духовного произведения для вполне светского концерта.

Однако в те самые несколько мгновений Лусиус понял, что это сопрано намного превосходит все обычные подобные голоса, а еще через несколько мгновений он полностью переключил внимание на женщину и ее пение, оставив Рейнолдса обращаться к пустому пространству.

«Я знаю, мой Спаситель жив, – пело сопрано, – и Он останется на земле до последнего дня».

Очень скоро и другие гости в картежной комнате – даже несколько игроков – подняли головы и прислушались. Разговоры, правда, не прекратились, но стали значительно тише.

Но Лусиус ничего этого не замечал. Голос полностью околдовал его, он был ярким и сильным, но не подавляющим. Голос обладал глубиной контральто, но при этом был способен брать самые высокие ноты без всяких усилий, без малейшего намека на визг или напряжение. Этот голос был чист, как звук колокола, но тем не менее в нем звучала человеческая страсть.

«Еще при своей жизни я увижу Господа», – пела женщина.

Вне всяких сомнений, это был самый чудесный голос из всех, которые когда-либо слышал Лусиус.

Лусиус закрыл глаза, и складка, словно от боли, прорезала его лоб. Рейнолдс, очевидно, наконец понял, что лишился слушателя, и замолчал.

«Христос воскрес из мертвых», – продолжал петь голос, теперь радостный и ликующий, унося с собой душу Лусиуса.

Лусиус сглотнул.

«Он первый из усопших».

Лусиус почувствовал, как кто-то коснулся его рукава, и, открыв глаза, увидел рядом с собой дедушку. Не сказав друг другу ни слова, они вместе направились в гостиную.

«И вот теперь Христос воскрес. – Голос вознесся на небывалую высоту. – Теперь Христос воскрес из мертвых».

Остановившись рядом на пороге, они заглянули в гостиную.

Опустив руки по бокам и подняв голову, певица стояла в середине комнаты, высокая, темноволосая, стройная и величественная, классически красивая, одним своим голосом покорившая слушателей.

«Он первый... – она удержала высокую ноту, дав ей прозвучать долго и торжествующе, а потом постепенно затихнуть, – из усопших».

Женщина стояла, запрокинув голову и закрыв глаза, пока фортепьяно играло заключительные такты, и ни один из слушателей не пошевелился.

Последовала короткая тишина, а затем – восторженные аплодисменты.

– Боже мой, – прошептал граф, присоединяясь к ним.

А Лусиус мог только смотреть, словно парализованный.

Боже! Боже!

Фрэнсис Аллард.

Она открыла глаза, улыбнулась и, наклонив голову, поблагодарила за аплодисменты. Ее щеки горели, глаза сияли, гладкие темные волосы блестели в свете, падавшем на них от люстры над головой, а взгляд рассеянно скользил по слушателям, пока не достиг двери и...

...и не встретился со взглядом Лусиуса, стоявшего на пороге и смотревшего на нее.

Ее улыбка не исчезла, нет, она просто превратилась в застывшую гримасу.

На короткую долю секунды Лусиусу показалось, что земной шар перестал вращаться, но затем взгляд Фрэнсис двинулся дальше. Она улыбкой продолжала благодарить своих слушателей, а потом прошла к пустому креслу в дальнем конце комнаты, недалеко от того места, где сидела Эйми. При приближении Фрэнсис какой-то джентльмен поднялся, поклонился ей, подвинул для нее кресло, чтобы она могла сесть, а потом, склонившись к ней, что-то сказал.

– Это было совершенно, совершенно восхитительно, мисс Аллард, – говорила миссис Рейнолдс с преувеличенной сердечностью. – Мне правильно посоветовали поставить вас последней в программе. Моя дорогая Бетси была абсолютно права, когда говорила, что вы поете великолепно. Но я уверена, что, просидев целый час, все, должно быть, готовы к ужину. Он будет подан немедленно в столовой.

– Лусиус, – сказал дедушка, положив руку на плечо внука, когда все пришло в движение и комната наполнилась оживленной болтовней, – я не преувеличу, если скажу, что никогда не слышал голоса, который так тронул бы меня. Кто она? Если она известна, то я не знаю ее имени. Мисс Аллен, так?

– Аллард, – ответил Лусиус.

– Пойдем выразим свое восхищение мисс Аллард, – предложил граф. – Мы должны пригласить ее сесть с нами за ужином.

Несколько гостей уже окружили Фрэнсис, стремясь поговорить с ней. Фрэнсис с сияющей, застывшей улыбкой на лице снова была на ногах и, как отметил Лусиус, намеренно не смотрела в его сторону.

– Ах, лорд Эджком, – увидев их приближение, миссис Рейнолдс, стоявшая возле Фрэнсис, заговорила таким голосом, который заставил всех остальных расступиться, чтобы дать им дорогу, – могу я иметь удовольствие представить вам мисс Аллард? Разве она не изумительно пела? Она преподает музыку в школе мисс Мартин. Это превосходная школа. Мы отдали туда Бетси.

– Милорд, – пробормотала Фрэнсис, глядя только на графа, и сделала реверанс.

– Мисс Аллард, – продолжала миссис Рейнолдс, явно раздуваясь от гордости из-за того, что принимает у себя в доме таких знатных гостей, – мне очень приятно познакомить вас с графом Эджкомом, с его внуком, виконтом Синклером, и с внучкой, мисс Эйми Маршалл.

Лусиус осознал, что Эйми подошла к нему и взяла его за руку.

– Милорд. – Повернувшись к нему, Фрэнсис снова встретилась с ним взглядом.

– Мисс Аллард, – поклонился он ей.

– Мисс Маршалл? – Фрэнсис перевела взгляд на Эйми.

– Мисс Аллард, вы вызвали слезы у меня на глазах, – сказала Эйми. – Мне бы тоже хотелось так петь.

Лусиус чувствовал, что ему не хватает воздуха. Но одно было ему совершенно ясно: какие бы чувства ни питала к нему Фрэнсис, она его, безусловно, не забыла.

– Возможно, школа мисс Мартин и превосходная, – говорил граф, – но, ради Бога, что вы там делаете в качестве учительницы, мисс Аллард, когда должны покорять мир своим голосом?

– Вы очень добры, говоря так, милорд. – Еще сильнее покраснев, Фрэнсис снова повернулась к графу: – Но я сама выбрала профессию учителя. Она доставляет мне огромное удовлетворение.

– А мне доставило бы огромное удовлетворение, если бы вы, мисс Аллард, поужинали сегодня вместе с Эйми, Синклером и со мной, – сердечно улыбнулся ей граф.

– Благодарю вас, – помедлив мгновение, ответила Фрэнсис. – Это очень любезно с вашей стороны, но я уже дала согласие сесть вместе с мистером Блейком и несколькими его знакомыми.

– Но, мисс Аллард, – в ужасе возразила миссис Рейнолдс, – я нисколько не сомневаюсь, что мистер Блейк охотно согласится, чтобы вы на полчаса оставили его ради общества графа Эджкома. Не правда ли, сэр?

Джентльмен, к которому обратилась миссис Рейнолдс, помрачнел, но наклонил голову, очевидно, готовясь согласиться с требованием хозяйки дома, однако Фрэнсис заговорила первой:

– Но я не хочу оставлять его.

– И вы совершенно правы, дорогая, – тихо усмехнулся граф. – Было приятно познакомиться с вами. Быть может, вы окажете мне честь завтра выпить со мной чай на Брок-стрит? Мой внук с удовольствием заедет за вами и привезет вас в экипаже. Не правда ли, Лусиус?

Лусиус, который стоял там, глядя как немой чурбан или помешанный, слегка наклонил голову. Он понял, что слишком поздно для него или для Фрэнсис поступить разумно и признаться, что они уже знакомы.

Черт побери, ну почему, увидев ее, он не мог просто удивиться, или обрадоваться, или рассердиться? С чего вдруг он настолько растерялся, что до сих пор чувствует себя как человек, не контролирующий ни собственные мысли, ни собственные поступки?

Но, Боже, этот голос!

Фрэнсис набрала воздуха, словно собиралась что-то сказать, но, видимо, передумав, просто улыбнулась, не глядя на Лусиуса.

– Благодарю вас, милорд. Буду очень рада. Проклятие! Лусиус свирепо нахмурился, но никто не обратил на него внимания.

– О, буду с нетерпением ждать этого! – радостно воскликнула Эйми, захлопав в ладоши. – Я смогу быть хозяйкой, потому что здесь, на Брок-стрит, со мной только дедушка и Лусиус.

Затем вниманием Фрэнсис Аллард завладели другие гости, и Лусиусу ничего не оставалось, как указать на явно усталый вид дедушки и, стараясь не замечать разочарованный взгляд Эйми, распорядиться, чтобы, не откладывая, подали экипаж. Однако пока его подали, прошла, казалось, целая вечность.

– Я хочу снова оживить в памяти этот чудесный голос, – сказал граф, садясь на сиденье экипажа. Он откинул голову на подушку, глубоко вздохнул и во время короткой поездки на Брок-стрит больше не делал никаких попыток заговорить.

Эйми тоже молчала, но она все еще переживала заново весь вечер, которым, очевидно, осталась безмерно довольна несмотря на то что была вынуждена уехать и лишилась удовольствия принять участие в ужине. Она тихо сидела и с мечтательной улыбкой на губах смотрела в темноту.

Лусиус забился в угол, кипя от досады. То, что он по крайней мере месяц после Рождества вздыхал при воспоминании о Фрэнсис, как какой-то страдающий от безнадежной любви поэт, было очень плохо. Но еще хуже было то, что, увидев ее вчера у арки, Лусиус почти всю ночь промучился без сна, хотя, должно быть, время от времени все же начинал дремать, потому что иначе ее образ не являлся бы ему так живо. Но хуже всего было встретиться с ней на званом вечере – и встретиться таким образом.

Этот голос!

Господи, что это был за голос! Он добавил совершенно новые штрихи к тому, что Лусиус знал о Фрэнсис, о ее таланте и душевной красоте, жившей в прекрасном теле, заставил Лусиуса понять, как много еще существует неизвестного ему, и наполнил желанием узнать как можно больше.

У него был тяжелый случай воскрешения страстной влюбленности, но он не желал в этом признаваться. Ведь он потратил столько времени, чтобы забыть ее.

И сверх всего прочего в этот вечер Фрэнсис была еще красивее, чем он ее помнил. Ее кожа естественного оливкового оттенка стала темнее, словно загорела на солнце, и на ее фоне карие глаза казались еще ярче, а зубы белее; ее блестящие волосы были уложены, как и прежде, но прическа, казавшаяся просто строгой после Рождества, этим вечером выглядела элегантной. Фрэнсис была такой же хрупкой, как и три месяца назад, но простой фасон шелкового кремового платья и ее почти королевская манера держаться придавали ей неповторимую женственность.

Этот джентльмен с ней был ее кавалером? Или женихом? Но, Боже, он ведь наполовину лысый! И он был готов отказаться от ее общества за ужином – правда, неохотно. Лусиус подумал, что, если бы она пообещала сесть с ним самим, а кто-то другой попытался бы занять его место, он, ей-богу, вызвал бы его на дуэль, ни больше ни меньше.

– Должен сказать, я великолепно провел этот вечер, –сказал дедушка, когда экипаж остановился. – И сегодня ночью буду хорошо спать. Мне только жаль, что я не сидел в гостиной, как ты, Эйми, и не видел целиком этого последнего выступления. У мисс Аллард редкий талант. И она к тому же красивая женщина.

– М-м-м... – протянул Лусиус.

– Каким замечательным был этот вечер, – со вздохом удовлетворения сказала Эйми, когда Лусиус помог ей спуститься на тротуар. – А завтра за чаем я буду у дедушки хозяйкой. Лус, а ты тоже с нетерпением ждешь визита мисс Аллард?

– Да, конечно, – коротко ответил он.

Разумеется, он не мог винить Фрэнсис за то, что в этот вечер она была на приеме у миссис Рейнолдс, хотя сначала у него возникло именно такое желание – школьным учительницам следует оставаться в стенах своих школ, чтобы отвергнутым любовникам не угрожал риск столкнуться с ними, когда они меньше всего этого ожидают.

Но он мог винить ее за то, что она приняла приглашение на чаепитие. У нее была свобода выбора: она могла сказать «да», а могла сказать «нет».

Но она сказала «да», черт бы ее побрал!

Лусиус словно ощущал некую опасность, но все же не мог вернуться в Лондон и отправиться в клуб «Уайте» или в другое достойное джентльмена заведение, чтобы заглушить душевную боль светской болтовней или выпивкой.