Глава 4

Впервые в жизни она провела бессонную ночь. Так и не сомкнув глаз, Глориана отбросила одеяло и села на кровати в ожидании восхода солнца. Цирковая жизнь вообще устраивала любителей подольше поспать по утрам, но Глори к ним не относилась. Ей просто нужно было отдохнуть после вечернего представления накануне. Да и какой смысл подниматься рано, если все время женщины занимали только заботы о своем гардеробе да тренировки перед выступлениями.

Но в тот день все было по-другому. В тот день она… Она поморгала, дивясь тому, что побудило ее встать с кровати так стремительно, словно в то рождественское утро, когда ей было всего шесть лет от роду. Глори не могла понять, каким образом у нее возникло знакомое с детства чувство предвкушения удовольствия от чего-то нового и удивительного, как будто в чулке для нее припрятан новогодний подарок.

Что-то новое и удивительное… В ее воображении возник образ Данте Тревани. Опять этот тип! Она выпроводила его. Что и говорить, он довольно смазлив, но это еще не значит, что он будет занимать ее мысли на утренней заре. Она встала рано, чтобы полюбоваться восходом солнца в Аризоне, и не собиралась глазеть на человека, отказавшегося у нее работать.

Глориана не отрывала глаз от окна, ожидая восхода солнца.

Наступление рассвета сопровождалось не яркой вспышкой солнечных лучей, а лишь едва заметным переходом от чернильной темноты к утренним сумеркам. Ее бы не огорчила и облачная погода, если бы это принесло хоть какое-то облегчение от страшной жары. Неожиданно для самой себя она снова вернулась к мысли о Данте Тревани. Глори не могла себе объяснить, почему он почти не выходит у нее из головы. Она готова была поклясться, что ее больше занимала забота, как уберечь свое зеркало, нежели сам незваный гость. И все же собранность и си \а, которыми дышал каждый дюйм его худого, длинного, мускулистого тела, не давали ей покоя. Невольно ей вспомнилось, как солнечный свет зажигал бронзовые блики в его волосах и глазах, как он тщетно старался скрыть от нее смущение, доверчивость, панический страх, решимость. Данте являл собою странное сочетание уязвимости и силы одновременно. Глори предположила, что Данте одурманил ее так же, как умопомрачительные опыты, которые она видела в начале года в гостях у мистера Томаса Эдисона. Она испытала такой благоговейный страх перед чудесами, граничащими с колдовством, что несколько дней кряду была не в состоянии ни думать, ни говорить о чем-либо другом. Но понемногу чудесные образы потускнели и удивление отступило, а теперь даже самые решительные усилия вспомнить то, что она видела в лаборатории в Менло-Парке, вызывали в ее памяти лишь расплывчатые серые пятна, мелькавшие в темноте.

Данте Тревани. Громадное серое пятно. В один прекрасный день она точно так же не сможет вспомнить его лицо, и при этой мысли она внезапно почувствовала, к своему удивлению, легкую досаду.

Молодой человек не захотел поступить к ней на работу, и Глори прогнала его, поэтому с наступлением рассвета ей предстояло позаботиться о своих подопечных, пока они не стали ржать, задирая вверх свои породистые головы, и сотрясать ударами копыт стенки своих стойл, требуя корма. Что ж, Данте от работы отказался, и ей придется заняться этим самой.

Скрипучий храп Мод – она называла его «ритмичным дыханием» и считала, что со стороны Глори несправедливо называть его храпом, – говорил о том, что ее приятельница все еще спит в своей уютной маленькой постели в другом конце вагона. Она мгновенно проснулась бы, коснись Глори ее плеча, и они вместе могли бы проделать эту нехитрую работу – задать лошадям корм и выгрести из стойл навоз. Но тогда Мод сразу бы заметила темные круги под глазами Глори и догадалась о ее хандре. Уж лучше позаботиться о лошадях ей одной.

Глори выглянула наружу. Небо было так обложено тучами, что ей не пришлось беспокоиться о том, как бы яркий свет не разбудил Мод. Она проскользнула в дверь и тихо закрыла ее за собой. А потом кто-то спрыгнул на площадку с крыши вагона, едва не заставив ее снова скрыться за дверью.

– Дан… Данте? – с дрожью в голосе выдавила Глори. Она прижала руку к груди. Сердце ее забилось быстрее, но скорее от внезапного прилива восторга, нежели от страха.

Ее губы тронула слабая улыбка, и ей стало неловко за свой порыв.

– Глориана, – отозвался он, – доброе утро.

– Взгляните, как затянуло небо. Могу поспорить, что будет дождь. И вправду доброе утро.

– Если честно, я предпочел бы солнце. Она с сомнением фыркнула:

– А я, откровенно говоря, нет! И надеюсь, что дождевая туча пройдет прямо через Холбрук. В погожие дни железнодорожные вагоны раскаляются, как консервные банки с бобами на походном костре.

Данте нагнулся вперед, не выпуская из рук края вагонной крыши, и рукава камзола обтянули мускулы его рук, оказавшиеся намного мощнее и круглее, чем Глори рисовала их в своем воображении минувшей ночью. Она проглотила комок во внезапно пересохшем горле, заметив, что на нем не было металлического жилета. Под рубашкой, расстегнутой почти до самого пояса, виднелись мелкие завитки медно-коричневых волос, покрывавших богатырскую грудь. Весь его облик дышал непринужденной грацией тигра, скрывавшей за легкостью и вкрадчивостью огромную силу, не только телесную, но и духовную. Даже цирковой силач Бенни Нейдер не мог бы похвастаться такой мужественной красотой, какой обладал Данте.

Для конюха он был слишком благороден.

– Что вы здесь делаете? – спросила Глори, когда вновь обрела голос.

– Вы знаете, чего я хочу.

Прозвучавшее в грубоватом голосе страстное желание задело ответную струну где-то в самых потаенных глубинах ее души. У Глори вдруг подкосились ноги, и вовсе не от качки вагона… Внезапно она поняла, что его слова не имели ничего общего с попыткой ее соблазнить.

Данте по-прежнему думал только о зеркале. О, дикарь!

– Не вздумайте пытаться выкрасть у меня зеркало, – холодно сказала Глори.

Он выпустил из рук закраину крыши и с оскорбленным видом выпрямился, метнув на нее красноречивый взгляд.

– Предупреждаю вас, Мод охраняет зеркало и она… У нее револьвер. – Ее холодность таяла с каждой секундой.

Эта угроза явно развеселила Данте:

– Не бойтесь, Глориана. Я не собираюсь силой отнимать у вас зеркало.

– Тогда что вы делаете на крыше моего вагона?

– Любуюсь окрестностями. И наслаждаюсь свежим ветром в лицо. – В его голосе послышалось удовлетворение. – Ни одна армада лучших кораблей не может достичь такой скорости, как этот экипаж.

Ей вдруг показалось, что она видит не Данте, стоящего рядом с ней на буферном мостике и обдуваемого всеми ветрами, а молодого жеребца посреди раскаленной саванны, обозревающего лежащую перед ним выжженную солнцем степь. Она как будто услышала ржание дикого скакуна и грохот его тяжелых копыт по растрескавшейся от зноя земле…

– О Господи! Лошади! – вдруг простонала Глори.

Вспомнив о голодном Близзаре, протестующем против небрежного отношения, она тут же забыла о возможных попытках Данте проскользнуть в вагон и похитить зеркало в ее отсутствие. Глори устремилась по сцепному мостику на площадку соседнего вагона и ворвалась в стойло, выкрикивая какие-то бессмысленные, успокаивающие слова и тайную кличку коня, которая всегда успокаивала норовистого жеребца.

Близзар встретил ее негромким ржанием. Ее кобыла Кристель приветствовала Глори гостеприимным зовом. Глори подперла дверь, чтобы та не закрывалась, пока она зажигала фонарь.

Лошади, узнав хозяйку, радостно потянулись к ней. Глори была готова ласково погладить каждую, потрепать по роскошной гриве. Как ни тяготила ее черная работа по уходу за лошадьми, она любила этих благородных животных и болела за них всей душой, жалея за все неудобства многодневного путешествия.

Молодая женщина подошла к ним ближе, чтобы каждое животное могло ткнуться мордой ей в плечо, и продолжала твердить привычные, на первый взгляд лишенные смысла слова, расчесывая их густые гривы.

– Близзар… Свитзел… Что, дорогой?

Глориана негромко вскрикнула от удивления, когда сзади подошел Данте и прошептал ее собственные глупые слова ей же на ухо:

– Миссис Кристель Зи?

При его вторжении Близзар поднял голову и раздул ноздри, но потом, к удивлению Глори, мягко фыркнул и положил морду на ее плечо.

– Он далеко не всегда так встречает чужих, – заметила Глори.

– Мы с этой лошадью не чужие. Я ночью с ней познакомился.

Значит, Данте просидел всю ночь на крыше, пока она без сна металась в своей постели. Может быть, он изменил свое решение и, чтобы завоевать ее расположение, уже убрал стойло… но нет, ей достаточно было одного беглого взгляда, чтобы убедиться в обычном беспорядке.

– Чистокровные арабские скакуны, – негромко сказал Данте. – Таких можно увидеть только в королевских конюшнях.

– Мистер Фонтанеску держит арабских лошадей, так как считает, что они привлекают больше публики, чем полукровки. Да и не каждая лошадь годится для арены, поэтому он обеспечивает каждого артиста парой, гм… выбракованных лошадей для участия в наших парадах. Да, этот Фонтанеску хорошо знает свое дело. В каждом новом городе выстраивается очередь в нашу кассу! Близзар у меня уже три года. А Кристель мистер Фонтанеску передал мне этой весной.

– С какой стати ему дарить вам таких дорогих лошадей, если вы не умеете за ними ухаживать? – перебил Глори Данте.

Она не успела сказать, что мистер Фонтанеску предусмотрительно нанимал целую толпу конюхов для ухода за цирковыми лошадьми. У нее и в мыслях не было учиться этому. Пренебрежительный взгляд, которым Данте оглядывал вагон-конюшню, где всего за три дня пути они с Мод развели такую грязь, рассердил и смутил Глори.

– Я умею.

И чтобы доказать это, она схватила со стены вилы.

Она-отгустилась на корточки перед решеткой стойла Близзара и, держа вилы остриями вверх, принялась сгребать к себе грязную подстилку. Данте стоял рядом, посмеиваясь над ее усилиями. Глори обернулась, сердито посмотрела на него и буркнула:

– Вы вполне могли бы заняться стойлом Кристель.

– Я не могу этого сделать, так как наши переговоры шли в тупик.

Данте скрестил руки на груди и прислонился спиной к стене.

– Какой самонадеянный наглец!.. Разъяренная Глори понимала, что он так и будет стоять, глядя, как она работает. Ей приходилось принимать самые неудобные положения, чтобы не поворачиваться спиной к стоявшему с бесстрастным лицом Данте. Она чувствовала, как его глаза следят за каждым ее движением, и не сомневалась в том, что он продолжал посмеиваться над тем, как она орудует навозными вилами. Не умеет? Она покажет ему, как она не умеет. Глори с еще большим рвением заработала вилами, делая вид, что это не составляет для нее никакого труда.

Несмотря на то, что она работала усерднее, чем когда-либо, и уже обливалась потом, что совсем не пристало леди, каждый дюйм чистоты давался ей с немалым трудом. Особенно после того, как вилы угодили под копыто Близзара. Из-за сильного удара рука Глори почта онемела, но она упорно продолжала работать, вполголоса уговаривая жеребца потерпеть.

Данте насмешливо передразнивал ее, повторяя бессвязные слова, обращенные к лошади.

– Глориана, вы беретесь за дело совсем не так, как нужно.

Ей и самой так казалось, но она не хотела доставлять ему удовольствие своим признанием.

– Мне так нравится. – Она перешла в стойло Кристель и начала все сначала. Работала она молча, и тишину нарушал лишь стук колес вагона да сопенье и фырканье двух голодных лошадей. Прошла целая вечность, прежде чем она выгребла грязную подстилку и принялась устилать чистой соломой оба стойла, подхватывая ее вилами.

– Вынужден признать – вы кое-что умеете. Она горделиво ответила:

– Я же вам говорила.

– Нет. Для работы руками вы совершенно непригодны.

Она выпустила из рук вилы, упавшие с грохотом на пол. Ее юбка была испачкана грязной соломой. Пот попадал ей в глаза и стекал тонкими струйками по шее к ложбинке между грудями. В волосы набилась пыль и мякина. Вокруг обнаженных рук и лица кружили слепни.

Покрасневшие руки болели, и она знала, что на них появятся волдыри.

Данте по-прежнему оставался у стены и выглядел донельзя холодным и красивым, несмотря на свой смешной костюм. Ни одна соломинка не зацепилась за его одежду. Ни следа усталости на лице, волосы его оставались аккуратно причесанными, и все в нем дышало достоинством, недюжинной силой и умудренностью опытом.

– Вам следовало задать лошадям корм, прежде чем скрести их стойла, и дать им очистить кишечник, чтобы свежая подстилка прослужила дольше, – заметил он. – А прежде чем приступить к уборке, нужно было вывести лошадей из стойл.

– Если вы такой умный, делайте это сами.

– С величайшим удовольствием, если вы согласитесь расплатиться со мной зеркалом.

– Зеркало… Всегда одно и то же – зеркало… Благородный человек никогда не потребовал бы у леди никакой платы, и уж тем более самой дорогой для нее вещи, – возразила женщина.

После этих слов Глори поняла, что задела самолюбие Данте.

Он, вероятно, не подозревал о том, что выдал свое волнение, – так быстро его лицо приобрело прежнее выражение. По-видимому, он был мастером прятать свои чувства. Но и Глори трудно было провести. От ее опытных глаз, привыкших наблюдать за людьми, не укрылось едва заметное напряжение его подбородка, появившаяся отчужденность в глазах, когда она сказала ему, что он не отличается благородством.

Глориана удивлялась тому, какие силы выковали в этом человеке столь надменную, непоколебимую бесстрастность, не могла объяснить себе самой, почему ее невольно привлекает такой надменный человек. Казалось, он весь был соткан из противоречий. Человек, владеющий собой, не будет открываться первому встречному, даже если это красивая женщина. Человек, считающий себя отважным и закаленным, не стал бы путешествовать по территории неспокойной Аризоны, одетый как придворный шут.

В то утро он сказал ей, что ехал на крыше вагона, которая, несомненно, была самым опасным местом поезда. А всего лишь за день до того Данте был совершенно потрясен, когда понял, что они двигались. Сердце Гло-рианы начинало биться быстрее при воспоминании о том, как он клялся защитить ее, словно боялся, что ей грозит похищение или какая-нибудь другая опасность. Он действовал так, будто никогда раньше не ездил в поезде и даже ни разу в жизни не видел паровоза, выкопанный из прошлого, из какой-нибудь затерянной в холмах деревни и брошенный в самую гущу современности. Она вспоминала его не поддававшиеся пониманию замечания вроде этого: «Хвастовство Ди не было пустым – он действительно перенес меня в будущее». Данте поражал своей искренней верой в это безумное утверждение!

Раздался свисток. Стук катившихся по железным рельсам колес усилился. Металлический скрежет вызвал у Глори легкую гримасу, но, уловив в глазах Данте искорки возбуждения, она могла утверждать, что он находил эти звуки восхитительными.

Так полуприрученный тигр прислушивается к лязгу и грохоту двери своей клетки, изучая звуки неволи, и терпеливо ждет возможности вырваться на свободу. Она пыталась совладать с дрожью, одолевавшей ее при мысли об опасностях, связанных с дрессировкой тигра, и убеждала себя, что нисколько не жалеет об отказе Данте от предложенной ею работы. Ей не нужен был конюх, который при первой же возможности удрал бы и который принимал бы всерьез иллюзию своего перемещения во времени.

Как раз в ту минуту вошла Мод, зевавшая во весь рот и продиравшая заспанные глаза.

– Вот ты где, Глори… – Она зевнула было снова, но тут же закрыла рот, перехватив взгляд Данте. – О Боже, этот тип все-таки решил наняться на работу.

– Нет. Он просто стоит тут и, как обычно, мне надоедает. Идите сюда и помогите мне накормить лошадей. – Она хмуро смотрела, как Близзар разбрасывал копытами свежую, с пшеничным отливом солому, которую она только что с таким трудом забросила в его стойло. Глори только что убедилась в правоте совета Данте кормить лошадей до уборки стойла. Она знала, в какую грязь превратят свежую солому Близзар и Кристель после того, как переварится их завтрак, но обращалась с ними, как с людьми, наводя полную чистоту перед тем, как задать им корм.

– Ладно, хватит, Глори, я думала, что ты уже закончила с ними и что мы сможем пойти в вагон-ресторан. Я так голодна, что живот подвело.

– Твой живот подводит, когда он набит до отказа, а не когда он пуст. Ты должна думать о том, как бы не раздуться после того, как наелась клубники со сливками, овсянки и яичницы с беконом…

С того места, где стоял Данте, донесся какой-то громкий звук, похожий на урчание в животе. Глори бросила на него быстрый взгляд, и ей показалось, что он покраснел.

– Звучит так, словно он так же голоден, как и я, – заметила Мод.

– Вы тоже умираете с голоду? – Глори получила некоторое удовлетворение от проявления человеческой слабости Данте.

– Хотя мне все равно здесь не поверят, но я-то точно знаю, что не ел лет триста, – справившись со смущением, сказал молодой человек.

Глори вдруг показалось, что все его чисто мужское упрямство вызывалось одной простой причиной – он был голоден как волк. Горящие огнем ладони женщины неожиданно подсказали ей неплохую идею. В конце концов, должен же быть какой-нибудь способ решить все вопросы разом.

– Завтрак стоит десять центов. Если вы не можете позволить себе его оплатить, я сделаю это при условии, что вы сегодня займетесь лошадьми. – Это было сказано самым невозмутимым тоном.

Губы Данте поджались, что говорило о его несогласии. Она же была слишком голодна, чтобы вникать в очередные доводы, и чувствовала себя так скверно, что могла разрыдаться, если бы он снова отклонил ее предложение. И заикнись он хотя бы еще раз про это злополучное зеркало, она хватила бы его вилами по голове и оставила подыхать на месте.

– Оладьи с колбасой, мед и печенье… ммм… – пропела Мод.

– Ну? – поторопила Глори.

Данте прижал руку к животу и кивнул Глори в знак согласия, что, как она поняла, стоило ему больших усилий. Как ни странно, она сама чувствовала себя довольно смущенной и пристыженной, будто добилась его согласия запрещенным способом.

– Мы принесем ему завтрак сюда, – решила Мод. Увидев, что Глори и Данте были готовы этому воспротивиться, она окинула их сердитым взглядом: – Ему решительно невозможно показываться в вагоне-ресторане в своем костюме.

Данте вздохнул и скрестил на груди руки с таким видом, как будто боялся, что они силой разденут его догола.

– Боюсь, что она права, – заметила Глори. Ее коллеги одевались во все самое лучшее, отправляясь в вагон-ресторан, чтобы насладиться превосходной едой, подаваемой в поездах компаний «Атлантик» и «Пэси-фик рейлроуд». А стюард вагона-ресторана, вероятно, просто не впустил бы их, увидев Данте в чулках и панталонах с пуфами. Глори была абсолютно уверена: Данте не хотел, чтобы его выставили из вагона-ресторана под насмешки десятков пассажиров, указывающих на него пальцем.

– У тебя есть запасные рубашка и бриджи? – спросила Мод.

– Ди забрал у меня все, проделывая надо мной свои дьявольские опыты, кроме того, что на мне. Я думал, что играю с ним в безобидную игру, но его нарочито неуклюжие действия были всего лишь хитростью, и я, к сожалению, недооценил его коварство.

– Это должно научить тебя не рисковать, – заметила Мод, прежде чем Глори успела осознать смысл его слов.

– Вот именно, – смущенно кивнул Данте. Настроение Глори поднялось, как ни странно, когда она поняла, что этот парень совсем не лунатик, а игрок, продувшийся в пух и прах. Правда, это тоже ничего хорошего не предвещало.

– О, это все объясняет. Ты просто увяз в одной из тех игр с крупными ставками, о которых мне доводилось слышать, – сказала она.

– Ставки оказались более высокими, чем я сначала думал, это верно, – снова кивнул Данте.

– Подумать только – отобрать у тебя одежду и выпроводить в металлическом жилете, с перевернутым желудем на голове!.. – Мод ухитрилась придать своему голосу интонацию восхищения. – То-то, наверное, напились ваши приятели!

– Мужчины всегда напиваются, – с энтузиазмом принялась объяснять Глори. – Особенно за игрой.

Ну конечно, все это ему померещилось, потому что незнакомец явно перебрал. Это как нельзя лучше объясняло всю странность его поведения. Как она раньше-то не догадалась!

– Если вы действительно как следует нагрузились, может пройти несколько дней, пока действие виски не прекратится. Поэтому-то у вас такая неразбериха в голове. И, могу спорить, именно поэтому вы говорите всякие странности и делаете некоторые… гм… оскорбительные замечания.

– Разрази меня Бог, если я теперь возьму в руки хоть одну кружку крепкого эля! – пробормотал Данте, подтверждая ее догадку. Глори знала, что пьяницы опохмеляются, чтобы прийти в себя после бурного возлияния.

Глори, не скрывая этого, изучала Данте. Пьяницы, которых она знала, обычно смотрели налитыми кровью глазами, они пошатывались на ходу, и от них всегда исходил такой запах перегара, какой вырывается из открытой двери какого-нибудь салуна. Но накануне она почти касалась Данте, когда вытаскивала из стены свои кинжалы, и не ощущала ничего, кроме его чистого дыхания. И вчера его кожа дышала отличным здоровьем, а движения были энергичными и точными. Возможно, он просто переносил виски лучше, чем большинство людей, в силу своего недюжинного здоровья, ведь повальное пьянство, да еще с азартной игрой, казалось единственно правильным объяснением его поведения. Подумать только – сидеть на крыше вагона и толковать в бреду о пастухах, захватывающих Англию!

– Пойдем, дорогая, тебе нужно умыться, иначе нас не пустят в вагон-ресторан.

Мод потянула Глори за рукав, заставив ее вспомнить, как она перепачкалась в стойлах. Красавица возненавидела эту конюшню за несколько последних дней, и даже любовь к лошадям не могла задержать ее там на лишнюю минуту.

Данте нагнулся, чтобы подобрать брошенные ею вилы. От этого движения полы его рубашки широко распахнулись, и она увидела рядом с собой подтянутый, скульптурный торс, который они до того скрывали от ее глаз. Он повернулся к лошадям. Она заметила, как его локоны скользнули по спине, и вопреки всему залюбовалась широченными плечами и спиной. Близзар ткнулся мордой в грудь Данте – ласковый толчок, от которого она отлетела бы по крайней мере на несколько шагов. Данте же не сдвинулся ни на дюйм.

– Глори! – снова потянула ее Мод. – Я умираю с голоду.

«Я тоже», – подумала Глори, удивляясь своему внезапному желанию остаться в этом ненавистном лошадином вагоне, вместо того чтобы вырваться из него как можно скорее.

Арестанта Джона Ди разбудил звук крадущихся шагов за дверью его камеры.

А может быть, он проснулся от беспорядочных ударов сердца, подстегнутого этим звуком. Глянув в крошечное оконце, он понял, что еще стояла глубокая ночь. Лунато пряталась за облаками, то скудно освещала сырую камеру, и он не мог увидеть неожиданного посетителя, шагнувшего к нему через отворившуюся со скрипом дверь, которую тут же кто-то захлопнул, не запирая замок.

Покойный Генрих VIII,пролежавший в могиле восемь последних лет, во время своего правления завел обычай казнить приговоренных к смерти узников Тауэра в полночь. Этим обычаем воспользовался перед своей безвременной кончиной его сын Эдуард, а одна из его дочерей, Мэри, судя по всему, рвалась продолжить традицию теперь, когда правила страной как королева Англии. Народ называл ее «Кровавой Мэри».

– Нет! Не теперь! Пожалуйста! Я еще должен увидеть, сбудутся ли мои предсказания, – простонал Ди, охваченный смешанным чувством стыда и ужаса перед казнью.

– Доктор Ди?

Он не поверил своим ушам – кто-то назвал имя обреченного нежным, мягким шепотом.

– Да – нашел в себе силы прохрипеть Ди.

– Это я, Елизавета. – Посетительница быстро подошла к нему, мягко шурша платьем по полу.

–Ваше… ваше королевское высочество? – Ди вцепился в потертое одеяло, прижимая его к груди. – Но почему, миледи…

–Тсс! Никто не должен услышать моего имени. Меня никто не должен видеть, иначе об этом визите узнает Мэри. Она уже и так подозревает меня в самом худшем. Если она услышит о том, что я делала здесь этой ночью, я могу оказаться запертой до конца жизни в соседней камере и не увижу больше никого, кроме человека, накидывающего мне петлю на шею.

Она остановилась там, где на полу было небольшое пятно лунного света, проникающего через крошечное тюремное окошко, чтобы Ди смог убедиться в том, что это была действительно Елизавета Тюдор. Затем она опустилась на колени рядом с его кроватью. Ее худенькое лицо было бледнее, чем обычно, а рыжие с золотом волосы – самая яркая особенность ее внешности – в лунном свете казались тускло-серыми, как шерсть полевой мыши.

– Вы должны знать, что я не обвиняю вас в том, что оказался в тюрьме, – прошептал Ди, предполагая, что она пришла принести ему извинения за заключение в Тауэр.

– О! – Удивление Елизаветы было таким явным, что Ди понял, что она ни на секунду не задумывалась над тем, считал ли он ее в этом виноватой или нет. Она немедленно перешла к делу, которое, как он подозревал, и было истинной причиной ее тайного визита. – Доктор Ди, этот гороскоп, который вы составили и который привел Мэри в такую ярость…

– ?!

– … он правильный?

Ди окинул взглядом свою убогую камеру и прижал тонкую руку к груди, все еще трепетавшей от страха, вызванного полуночным визитом.

– Ваша сестра без оговорок приняла мои предсказания как правильные. Какая их часть вызывает у вас сомнение, миледи?

– Я не хочу сомневаться ни в одном из них. – Елизавета наклонилась к нему ближе, и он увидел, что ее отливавшие разными цветами глаза сверкали как бриллианты стального цвета. – Я хочу, чтобы все сбылось в точности так, как вы сказали. Я хочу быть самой любимой из всех Тюдоров. Я жажду, чтобы моя звезда взошла и засияла ярче, чем чья бы то ни было из моих предшественников. Я верю в предсказание вашего гороскопа о том, что стану королевой, и очень хочу ею стать, доктор Ди.

Елизавета умолкла, но Ди чувствовал, что она сказала не все. Он ждал. Она перевела дыхание и продолжила после небольшой паузы:

– Меня пугает мысль о том, что я должна для этого сделать.

Они встретились глазами и поняли друг друга без слов. Во взгляде Елизаветы не было и тени смущения от того, что она призналась в зловещем желании устранить свою сестру, равно как и любого другого, кто встал бы между нею и троном Англии. Не потому ли Мэри, знавшая Елизавету, как никто другой на свете, пришла в бешенство и ярость, прочитав гороскоп доктора Ди, предсказывавший блестящее будущее Елизаветы?

Ди тщательно подыскивал слова:

– Вы напрасно беспокоитесь, миледи. Вам остается лишь ждать.

– Ждать… – Она совсем не по-королевски фыркнула. – Я ждала всю свою жизнь.

– Тем более вы должны быть терпеливой и подождать еще немного. Это не так уж ужасно.

– Я скажу вам, что ожидание ужаснее всего. Женщины, которые долго ждут осуществления своих надежд, становятся старыми, сутулыми и глупыми. Сутулая, сварливая королева становится не чем иным, как посмешищем для мужчин, которыми должна повелевать.

– Вы начнете царствовать в невиданном сиянии славы, миледи, и гораздо скорее, чем вы думаете.

– В вашем гороскопе ничего не сказано о короле. – Елизавета опустила голову, и Ди показалось, что дрожь отвращения сотрясла ее хрупкое тело. – Кто окажется рядом со мной?

– Я полагаю, что появится целая армия мужчин, претендующих на вашу руку, миледи. Их участь будет зависеть только от вашей воли. Если, разумеется, вы уже не были помолвлены, что не оставило бы вам возможности выбора… – Он затаил дыхание, ожидая ответа, так много значившего для него.

– Я была помолвлена по меньшей мере полдюжины раз. – Она пренебрежительно усмехнулась, выказывая тем самым мнение о своих так называемых суженых. – И ни один из них не стоил даже чернил, потребовавшихся для того, чтобы вписать в книгу наши имена.

Ди сочувственно хмыкнул, спрятав чувство облегчения от того, что его вмешательство в судьбу Данте Тре-вани прошло незамеченным.

– За исключением одного, – добавила Елизавета после короткой паузы, и облегчения у Ди как не бывало. Она прижала руку к груди, а другой погладила какой-то предмет на своем запястье. В бледном свете луны Ди увидел черепаху с горевшими огнем бриллиантами вместо глаз. Голос Елизаветы стал мягче: – Один из них старался быть добрым ко мне. Я… я часто думала о том, что с ним случилось.

– Вы жалеете о том, что он не настаивает на своих притязаниях? – Ди со страхом ждал, что она произнесет имя Данте.

– Вовсе нет. – Елизавета пожала плечами, и мягкость ее исчезла, как облако, на мгновение закрывшее собой полную луну. – Но если бы этот единственный человек появился, как это было между нами условлено, мне ничего не оставалось бы, как выйти за него замуж. Ах, если бы ваш гороскоп мог предсказывать и это – придется ли мне выйти замуж при таких тягостных обстоятельствах, доктор Ди!

Несмотря на некоторое сомнение в ее словах, на лице Елизаветы не было и тени нерешительности. Она поднялась с колен, надменно вздернула носик, свысока посмотрела на него, и Ди понял, что отныне и навсегда он будет верным слугой этой особы.

С величественным кивком будущая королева вышла, оставив Джона Ди дрожать в своей мрачной тюремной камере.