Глава 4
Мужские голоса и громкий хохот возле вигвама вывели из задумчивости Аманду, старательно перетиравшую в муку кукурузное зерно. Она вдруг вспомнила, что когда-то совершенно искренне верила в то, что индейцы не способны смеяться, и тут же выругала себя за подобную глупость. Ну что за дурацкие предрассудки! Первый месяц совместной жизни с Чингу ясно показал, что ее муж может проявлять юмор, терпение и отзывчивость. Она не знала индейских обычаев – он готов был без конца повторять свои уроки, она с трудом осваивала новые ремесла – он учил ее с мягким, необидным юмором, а ее стеснительность и робость в постели только сильнее распаляли его желание, и нежные, чуткие ласки приносили Аманде такое счастье, о котором она не смела и мечтать. Добрая, ненавязчивая помощь Нинчич также служила немалой поддержкой, и Чингу постоянно старался выразить признательность своей молодой жене за ее искреннее стремление стать настоящей хозяйкой в его вигваме. И все же иногда на ее лице возникало выражение озабоченности.
Где-то в душе гнездилось нечто темное, какая-то тревога, и Аманда без конца спрашивала себя, что бы это могло быть.
Внезапно ее руки замерли, она наконец-то уловила неясную мысль, от которой учащенно забилось сердце. Потому что в эту минуту ей стало ясно: счастье так и останется недоступным, пока она не смирится до конца с тем, что стала настоящей индейской женой и навсегда, навеки сожгла за собой все мосты.
Кончился сверкающий золотом октябрь, начался ноябрь, и прозрачный морозный воздух все чаще напоминал о грядущей зиме. Аманда знала, что скоро охотникам настанет пора уйти далеко в лес за добычей, которая будет кормить племя до самой весны, и не находила себе места от тревоги. Будучи женой Чингу, она тоже отправится вместе с охотниками. Она будет вместе со всеми жить в лесу, во временном лагере, пока не накопится столько мяса, сколько индейцы смогут на себе унести в деревню до начала обильных снегопадов. Аманда хорошо понимала, что от успешной охоты зависит то, как проведет зиму все племя: будут ли все сыты или умрут от голода, не дождавшись весны.
Первый день их похода выдался морозным и ясным. Суетой была охвачена вся деревня. Еще толком не рассвело, а Аманда уже собрала все вещи и была готова отправляться. Каждая семья должна была позаботиться о том, чтобы взять с собой посуду, провизию на два месяца и, кроме того, должна была нести часть общего багажа. Еще не успев сделать и шагу, стоя среди группы охотников, Аманда почувствовала, как гнетет се неподъемный тюк, и со стыдом увидела, что остальные женщины почти не замечают притороченной к спине ноши. Похоже, она одна из всей компании озабочена тем, что ей приходится что-то нести!..
– Аманда! – Она наткнулась на тревожный взгляд Чингу. Конечно, он сразу же заметил, как ей неловко.
Не желая, чтобы он успел что-то сказать о ее слабости, Аманда поспешно прошептала:
– Скорее, Чингу, нам пора занять свои места в колонне! Чингу неохотно уступил ее упрямству и встал в длинную цепочку, однако на всем протяжении их пути, длившегося целых два дня, Аманде пришлось сгибаться под двойной тяжестью – собственным багажом и тревожным взглядом Чингу, причем под конец она и сама не знала, что угнетало ее сильнее.
Итак, через два дня охотники добрались до места и немедленно занялись делом. Мужчины на скорую руку устроили шалаши и пошли расставлять ловушки на звериных тропах и водопоях. Аманда вместе с остальными женщинами взяла на себя обязанность каждый день осматривать эти ловушки как можно раньше, прежде чем волки или другие хищники успеют добраться до попавшей в них дичи. Всякий раз, как только ловушка срабатывала, они давали знать мужчинам, чтобы те перетащили добычу в лагерь, где в отдельном шалаше с туши сдирали шкуру и готовили ее к разделке. Потрошить, резать и вялить мясо считалось женским делом.
Чтобы стать преданной женой индейца-абнаки, Аманде пришлось учиться еще одному неприятному делу – выделке шкур. Ее то и дело начинало тошнить, а нужно было дочиста отскабливать шкуры от жира и шерсти, потом мять их. Она старательно скрывала свою слабость за непроницаемым, каменным выражением лица. Ей стало намного легче, когда шкуры погрузили в масло на несколько дней, чтобы сделать их непроницаемыми для воды. Потом их дочиста отмыли. В другом шалаше, где постоянно горел большой костер и было достаточно жарко, шкуры подсушивали. Наконец их можно было развешивать под потолком и коптить над слабым огнем из дубовых, кедровых или березовых дров – в зависимости от того, какой оттенок коричневого собирались придать выделанной замше. Эта работа была для Аманды приятна – любуясь мягкой замшей, она живо представляла себе те замечательные вещи, которые успеет сшить за долгие месяцы зимы.
Несмотря на то что она не была избалована прежней жизнью и смолоду была приучена трудиться наравне со взрослыми, изматывающий ритм охотничьего лагеря забирал у Аманды все силы, и по вечерам она мечтала лишь о том, как бы побыстрее согреться, прижавшись к Чингу, и заснуть в его теплых, надежных объятиях. Она так уставала, что моментально проваливалась в забытье, и понятия не имела о том, как долго лежит без сна Чингу. Его неутоленное желание прогоняло сон, однако он понимал, что в общем шалаше Аманда не смогла бы заниматься любовью, не переступила бы через привитое ей чувство стыда.
Однажды к концу второй недели Аманда надолго задержалась одна в том жарком шалаше, где сушили шкуры. Она трудилась не разгибая спины с самого утра, и царившая здесь духота лишала ее последних сил. Устало подняв руку, чтобы откинуть со лба упрямую прядь волос, выскочившую из небрежно скрученного узла на затылке, она вдруг услышала какое-то движение возле входа. Аманда едва успела обернуться, как Чингу оказался рядом, порывисто прижал к себе разгоряченное, потное тело и жадно приник к ее пухлым розовым губам. Ее слабые попытки протестовать моментально сгорели в пламени его страсти. Сильные, гибкие руки скользили повсюду. Поцелуй становился все настойчивее, и Чингу осторожно проник к ней за пазуху, чтобы коснуться чутких розовых сосков. Задыхаясь, он отстранился на миг и прошептал;
– Аманда, мое тело изнывает от тоски по тебе. Идем со мной туда, где мы сможем уединиться, чтобы снова стать единым целым и утолить наше желание. Мне больше не под силу находиться рядом и не иметь возможности насладиться этой близостью. Идем же, скорее.
Не дожидаясь ее ответа, Чингу подхватил одеяло, забытое кем-то у входа, и вытащил Аманду наружу. Двигаясь быстро и бесшумно, словно беглецы, парочка скрылась в лесу и припустила бегом. Наконец Чингу счел возможным остановиться и осмотрелся. Довольный тем, что они достаточно удалились от лагеря и на этой глухой поляне их никто не потревожит, он расстелил на земле одеяло и обернулся к Аманде, возбужденно сверкая глазами. В мгновение ока Чингу избавился от одежды и стал раздевать ее, слишком разгоряченный проснувшимся желанием, чтобы обращать внимание на холодный ноябрьский воздух. Аманда густо покраснела от стыда, но теперь уже не оттого, что Чингу нисколько не стеснялся своей наготы, а оттого, что она слишком страстно отвечала на его откровенные чувства. Не в силах вымолвить ни слова, едва справляясь с охватившим ее нервным ознобом, она предстала перед Чингу во всей своей красоте. И он, словно услышав невысказанную мольбу, обнял Аманду, осторожно опустил на одеяло и накрыл ее своим сильным телом.
– Аманда! – Он даже застонал от наслаждения, наконец-то имея возможность обнять ее вот так, наедине. – Аманда, я люблю тебя!
Не в силах более сдерживаться, Чингу овладел ею нежно, но решительно, и его стремительные рывки разбудили в ее теле костер ответной страсти. Разрядка наступила быстро, внезапно, она одновременно захватила их обоих, отчего сладостный взрыв показался им еще чудеснее. Они надолго затихли, крепко прижимаясь друг к другу.
Опасаясь, как бы разгоряченная Аманда не подхватила простуду, Чингу ласково заставил ее подняться, сам надел ей платье и накинул поверх одеяло. Только потом он стал одеваться сам, пока Аманда стояла, замерев, готовая провалиться сквозь землю от стыда за столь откровенное наслаждение – по ее понятиям, грешное и непристойное.
Чингу оделся и посмотрел на жену. По ее поникшим плечам он понял, что с Амандой что-то не так. Как всегда, удивительная чуткость моментально позволила юному абнаки настроиться на ее мысли. Он ласково взял ее за подбородок и прошептал:
– Аманда, ты стала смыслом моей жизни. Тебе не следует стыдиться того, что ты вознесла меня на вершину блаженства: поверь, я горжусь твоей любовью и счастлив вдвойне от того, что могу доставить тебе хоть малую толику удовольствия в награду за то наслаждение, которое ты даришь мне.
Аманде в который уже раз не оставалось ничего, кроме как подивиться такой проницательности Чингу и его способности одной искренней фразой развеять терзавшие душу сомнения. На дне его темных глаз светилась такая чистая любовь, что Аманда, влекомая каким-то новым, незнакомым ей пока чувством, вдруг поднялась на цыпочки, обняла его за шею и крепко поцеловала в губы. Чингу охнул, прижал ее к себе что было сил, и молодая пара снова отдалась на волю охватившей их страсти.
Прошло немало времени, пока Аманда с Чингу вернулись в лагерь и молча, не обращая внимания на лукавые взгляды и перемигивания окружающих, принялись за работу.
Минуло еще две недели. Было заготовлено столько мяса, сколько смогли бы донести до деревни и без того утомленные охотники. Все нагрузились огромными тюками с мясом, кое-кто прицепил за лямки волокуши. Охотники вместе с женами и детьми двинулись в обратный путь.
Аманда, непривычная к такому способу носить тяжести, едва шагала под весом огромного тюка. Однако она упорно двигалась вперед под пристальным взглядом Чингу. В тот день она измучилась так, что моментально заснула, стоило ей оказаться возле Чингу на разостланном одеяле. На второй лень ноша казалась еще тяжелее. Аманде хотелось остановиться и закричать от отчаяния, но гордость и чувство долга по отношению к соплеменникам, терпеливо делившим с ней тяготы пути, заставляли ее упрямо двигаться по тропе.
Тяжело нагруженные охотники не успели добраться до деревни за два дня, и третий день давно перевалил за половину, когда Аманде показалось, что они идут по знакомым местам. Она обернулась к Чингу и с улыбкой сказала:
– Мы почти дома!
Эта искренняя улыбка и то, что она назвала его родную деревню домом, не остались незамеченными. Он просиял в ответ и вымолвил, преодолевая тугой комок в горле:
– Да, Аманда, мы дома!
Те, кто оставался в деревне, встретили охотников радостными криками. Сразу начались приготовления к празднику. Веселье затянулось допоздна, и под ясными осенними звездами абнаки долго пели и плясали, стараясь выразить свою любовь и благодарность Великому Манито за его щедрость. Аманда, едва живая после похода, была очень довольна своим вкладом в общее дело и тоже сидела у костра, молча любуясь черным бархатным небом, завороженная сверканием бесчисленных звезд и красотой этой ночи. Было так приятно чувствовать себя своей среди счастливых, беззаботных абнаки, а кроме того, она радовалась, что выдержала все испытания.
На плечо ей легла ласковая рука, и знакомый голос шепнул на ухо:
– Аманда, нам пора возвращаться в вигвам. Мы славно потрудились в эти дни и заслужили отдых.
Она послушно поднялась и пошла за мужем. Едва переступив порог, Чингу потянулся к ней, и в благоговейном изумлении промолвил:
– Аманда, с каждым днем, прожитым подле тебя, мои любовь и гордость становятся все сильнее. Великий Манито наверняка хотел выразить свое благоволение, когда ниспослал мне встречу с тобой.
Он ласково обнял жену и наклонился над ней, и Аманда, зажмурившись и подставляя губы для поцелуя, довольно подумала, что в этот вечер они не заснут еще долго-долго…
Ясные, морозные ноябрьские дни становились все короче. Пронизывающий, резкий ветер безжалостно ободрал с деревьев последнее золото листьев, обнажив тонкие скрюченные ветви, темными силуэтами проступавшие на фоне серого неба. Аманде казалось, что сковавшая деревню лютая стужа поселилась в самой ее душе. Она ничего не могла поделать с тем, что едва обретенное чувство смирения, покоя и принятия нового образа жизни утекало, ускользало тем быстрее, чем больше зима вступала в свои права.
Тем не менее она старательно выполняла всю женскую работу: на примитивном станке ткала грубые циновки, чтобы повесить их на стены и защититься от холода, и искусно расшивала заново выделанные шкуры и меха так, как это принято у индейцев, – с помощью костяной иглы с продетым в нее кожаным шнурком. Но несмотря на приобретенные ею навыки и умения, несмотря на явное восхищение Чингу, не скупившегося на похвалы, ее все сильнее снедали неуверенность и тревога. С иссушавшей душу беспощадностью вновь и вновь возвращались воспоминания о прежней жизни и о той неуловимой прелести, которая всегда пронизывала последние дни декабря, занятые приготовлениями к Рождеству. Конечно, нечего было рассчитывать на то, что среди абнаки ей когда-то снова удастся приобщиться к этому светлому, святому празднику, и Аманда все чаще плакала, когда оставалась в вигваме одна.
Мало утешения приносило и то, что со времени ее первой брачной ночи с Чингу у нее ни разу не случилось женских недомоганий. «Не может быть, чтобы я забеременела, – упрямо повторяла она в пустоту, – просто не может быть, и все. Слишком уж скоро!»
Она и не заметила, как Чингу настороженно замер у входа, глядя на ее мокрое от слез лицо. Запоздало отвернувшись, чтобы спрятать непрошеные слезы, она как можно ниже наклонилась над шитьем. Расстроенный ее плохим настроением, взявшимся неизвестно откуда, Чингу довольно грубо спросил:
– Почему ты плачешь?
– Я себя плохо чувствую, – ответила Аманда, не смея сказать всю правду.
На суровом лице юного воина засветилась ласковая улыбка. Он порывисто наклонился, чтобы обнять Аманду, и шепнул в розовое ушко:
– Бедная моя!
А затем поднял жену на руки и стремительно отнес ее на постель.
В этот раз Чингу, и прежде проявлявший в минуты близости неизменные чуткость и нежность, превзошел самого себя, стараясь поскорее загладить обиду, порожденную необдуманной грубостью и беспомощным гневом на неведомую причину ее плохого настроения. Его негромкие слова любви и ласки развеяли ее тоску. Онемевшие чувства постепенно оживали, исчезли оковы страха, и вот между молодыми любовниками проскочила знакомая искра страсти, мгновенно разгоревшаяся в жаркое пламя, после чего они долго лежали, задыхаясь, тесно прижавшись друг к другу, впервые за много недель наслаждаясь полным покоем.
Сердце Чингу, как всегда, переполнилось гордостью и счастьем, стоило ему взглянуть на прекрасные черты женщины, которую судьба послала ему в жены и которая наконец-то избавилась от глупых терзаний и затихла у него в объятиях.
– Аманда, почему ты не говоришь мне о ребенке, которого носишь под сердцем? – мягко поинтересовался он.
– Так ты… ты знаешь? – ахнула она, не поверив своим ушам. Синие глаза широко распахнулись от удивления.
– Я знаю, что у тебя не было месячных с нашей первой ночи и до сих пор, – ответил он и опустил ладонь на едва заметно округлившийся живот. – А теперь я уже могу видеть, как растет в тебе мой ребенок.
Чингу не спеша наклонился, ласково поцеловал молочно-белую кожу и легонько прижался к ней щекой, не переставая гладить Аманду.
– Ты не чувствуешь себя счастливой оттого, что носишь моего ребенка?
Последовала неловкая тишина, и Чингу, мгновенно насторожившись, заглянул ей в лицо и снова спросил:
– Ты не чувствуешь себя счастливой оттого, что носишь моего ребенка?
Аманда бессильно зажмурилась, но непрошеные слезы все же показались из-под ресниц.
– Я и сама не знаю, Чингу, ничего не знаю. Я так боюсь… – Она порывисто приникла к нему и долго плакала, содрогаясь всем телом, пока слезы не иссякли.
– Ах, Аманда, как бы мне хотелось поделиться с тобой той радостью, что переполняет мое сердце при мысли о проросшем в тебе семени. – Глухо звучавший в сумерках голос молодого индейца заметно дрожал от избытка чувств. – По-моему, для человека не может быть высшей награды от Великого Манито, чем ребенок, зачатый в час великой любви. И больше всего я бы хотел поделиться с тобой своей радостью, Аманда, – повторил он и крепко прижал ее к себе, – потому что она переполняет мое сердце.
Задетая за живое столь очевидным счастьем, которое испытывал Чингу, Аманда не в силах была и дальше молчать о том, что терзало ее душу.
– Чингу, разве я смогу быть хорошей матерью твоему ребенку? Я же едва знакома с вашими обычаями. Абнаки были настолько добры, что приняли меня в свое племя, но сердцем я по-прежнему принадлежу белым. Как я смогу научить ребенка верить в то, во что вряд ли верю сама? Я готова молиться сколько угодно, но вряд ли Господь услышит эти молитвы и ниспошлет свое покровительство для того, чтобы я смогла привить ребенку чуждую для меня веру. – Тут она снова разрыдалась и закончила: – Ах, Чингу, мне кажется, что я скоро вообще разучусь молиться!
Чингу ужасно страдал при виде того, как мучается самое дорогое ему существо. Он долго молчал, глядя на Аманду с сочувствием и болью, а потом задумчиво промолвил:
– Аманда, разве ты не говорила, что подобно мне молишься Всеведущему, Всевластному Творцу, который правит нашим миром? – Дождавшись ее короткого кивка, он продолжил: – Но если Он действительно так всеведущ, неужели Ему неизвестно то, как ты живешь в этой деревне?
Аманда снова кивнула, на сей раз не отрывая глаз от его красивого, сосредоточенного лица.
– А ты не думаешь, что Он проявил свое благоволение к нашей любви именно тогда, когда позволил прорасти моему семени у тебя в утробе?
Ласковое колдовство его речей не могло не потеснить сковавшую ее сердце тяжесть, и вот уже милые розовые губы растянулись в неуверенной улыбке и шепнули:
– Да, Чингу.
– Вот видишь. Так давай же помолимся вместе нашему единому Богу словами той молитвы, которой скоро будем учить нашего сына!
Чингу помог ей встать на колени рядом с собой и терпеливо дожидался, пока она наберется духу и слабо, нерешительно начнет:
Отче наш, иже си на небеси,
Да святится имя Твое,
Да пребудет царствие Твое.
И так, строка за строкой, прозвучала в тишине вигвама простая, искренняя молитва, которую слово в слово Чингу повторял за женой на своем родном языке.
Все еще завороженная ритмом святых слов, Аманда подняла взгляд на Чингу. Она увидела перед собой прекрасное, одухотворенное лицо своего супруга, чьи черные, сверкающие глаза ясно говорили о горячей, беззаветной любви.
Негромко охнув от раскаяния при мысли о ненужной боли и терзаниях, порожденных ее собственной глупостью, Аманда крепко обняла мужа, бесконечно благодарная ему за неизменную снисходительность и терпение к ее слабостям.
Испытанное накануне чувство глубокого удовлетворения не оставило Аманду и на следующее утро. Она не спеша провела руками по едва округлившемуся животу и впервые сумела без страха, с радостью подумать о своем ребенке. Какой гордостью светилось лицо Чингу, когда он вчера ласково целовал ее живот! Вспоминая об этом, Аманда даже раскраснелась от удовольствия. Она с мягкой улыбкой полюбовалась спящим мужем, чье лицо казалось таким юным и беззащитным, пока на нем не вспыхивал пронзительный взор черных глаз, и легонько поцеловала его и слегка раздвинутые губы. Однако едва она успела прикоснуться к этим мягким, чутким губам, как проворные мускулистые руки заключили ее в жаркое объятие, отчего их поцелуй значительно затянулся.
– Чингу, – лукаво укорила его Аманда, – ты же не спал все это время!
В ответ он с недоумением захлопал глазами и затряс головой, а потом снова привлек к себе Аманду и надолго замер, уткнувшись носом в теплую, сладко пахнувшую макушку. Дрожащим от любви шепотом он сказал:
– Аманда, никогда больше не удаляйся от меня, даже в мыслях. Без тебя мне свет не мил и жизнь становится пустой и постылой, потому что в тебе заключается весь ее смысл.
Но уже в следующий миг он постарался отогнать грустные мысли, навеянные столь серьезными словами, и вернуть прежнее лукавое настроение. С нарочитой грубостью он произнес:
– А ну шевелись, бездельница, нечего отлеживать бока! И мне давно пора заниматься делом!
Он моментально вскочил и оделся, а потом обернулся, чтобы посмотреть, как Аманда, поеживаясь от холода, натягивает на себя платье.
– Ты озябла. Хочешь, я поделюсь с тобой своим теплом?
На что она отвечала ему в тон, играя знакомой ямочкой в уголке рта:
– Нет, Чингу. Нечего отлеживать бока! Тебе давно пора заниматься делом! – Она гордо развернулась и вышла из вигвама, весело смеясь.
Проводив Чингу на охоту, Аманда, все еще согретая отблеском его любви и счастья, направилась в гости к Нинчич и сестрам. Они, как всегда, трудились у себя в вигваме. При первой же возможности Аманда сообщила им о том, что ждет ребенка. Нинчич, радостно сверкая глазами, обернулась к названой дочери, и ее лицо засветилось от счастья.
– Ты хорошая дочь, Аманда, – как всегда, мягко и ласково промолвила старая женщина. – Ты сумела научиться всему, что должна уметь молодая женщина. И вот теперь ты готова наградить меня первым внуком, за что я очень тебе благодарна.
Тронутая до глубины души простыми словами, полными материнской любви, Аманда горячо обняла эту замечательную женщину. Вдруг она услышала за спиной перешептывание и смех. Чолентит старалась подавить приступ веселья.
– Что это тебя так развеселило? – удивилась Аманда.
– Ничего, ничего, Аманда. – Младшая сестренка моментально покраснела от смущения и неуместного хохота. – Просто теперь, когда ты носишь его ребенка, Чингу наверняка будет трястись над тобой, как над принцессой. Остальные воины и прежде смеялись, когда видели, как он с тобой носится, а теперь просто умрут со смеху!
– Разве остальные воины не считают, что у Чингу хорошая жена? – моментально встрепенулась Аманда. Но тут Мамалнунчетто, бросив сердитый взгляд на не в меру болтливую сестру, торопливо заверила:
– Конечно, они считают, что у Чингу хорошая жена! Просто некоторые мужчины говорят, что им забавно смотреть, как такой отважный воин и удачливый охотник, как Чингу, не нашел себе подходящей жены в целой деревне, но по уши влюбился в маленькую бледнолицую красотку, которая так приворожила его своими улыбками и ласками, что он не спускает с нее глаз!
– Но это же неправда! – горячо возразила Аманда.
– Это самая настоящая правда. – Мамалнунчетто смущенно потупила свои бархатные, как у лани, глаза и покраснела. – Мужчины все время шутят, что у Чингу больше нет в груди сердца и что оно все помещается у него в глазах, когда он смотрит на тебя!
– А еще они говорят, что Саскахокус жутко ревнует, когда Чингу при нем смотрит на тебя с такой любовью, – сообщила Чолентит и со смехом вылетела из вигвама, увернувшись от рассердившейся Нинчич.
– Не стоит слушать своих чересчур болтливых сестер, Аманда, – утешила она названную дочь. – Е ели люди в деревне так шутят, значит, они просто завидуют тому счастью, которым ты наделила Чингу. Ведь это правда, что он не скрывает, как сильно любит тебя. А теперь, когда ты окажешь ему честь, родив сына, гордости его не будет пределов.
– Мы же не можем точно сказать, что это будет сын, Нинчич, – пробормотала сильно смущенная Аманда. Однако старуха негромко, но твердо возразила:
– Это обязательно будет сын.
Так летели один за другим короткие, морозные зимние дни, чтобы уступить место долгим, холодным ночам, которые Аманда проводила в горячих объятиях Чингу. И каждую из этих ночей ему удавалось превратить в настоящую сказку благодаря бесконечному терпению и любви. Чингу никогда не спешил, стараясь разбудить в молодой жене ответное желание, чтобы сделать их близость приятной для обоих. И она охотно подчинилась его умелым, осторожным рукам и сливалась с ним воедино, содрогаясь от чистого, первобытного восторга. Она не могла догадаться о том, что только в те краткие минуты, когда Чингу прижимает к груди ее расслабленное, еще не успевшее остыть от недавних объятий трепетное тело, он позволяет себе успокоиться и не бояться, что может потерять любовь женщины, ставшей ему дороже жизни. И оттого он был готов снова и снова дарить ей это наслаждение в надежде, что сумеет хотя бы физически привязать к себе Аманду – если так и не удастся до конца завладеть ее душой.
Чингу подолгу не засыпал, прижимая к себе ее дивное, податливое тело, которое хотелось ласкать и ласкать без конца, и рассказывал ей о своем детстве. Аманда могла только дивиться тому, насколько разнится отношение к воспитанию детей у индейцев и у белых людей. Однако вместе с этим приходило понимание и уважение обычаев индейцев, которые ее муж почитал как святыню.
– Наш сын, Аманда, станет настоящим абнаки: твердым и бесстрашным. Он не будет бояться никаких бурь, невзгод и опасностей. Ему нипочем будут холод, жажда и зимняя стужа, и даже жестокие пытки не лишат его храбрости. Ему будет дарована победа и в схватке с хищниками в лесу, и в битве с другими племенами, чтобы он мог гордо ударить себя в грудь и крикнуть: «Я – человек!»
Аманда слушала его речи и вникала в индейское представление о мужестве, ни минуты не сомневаясь, что сам Чингу, безусловно, почитает провозглашенные им добродетели. Да, ей можно было гордиться таким отважным и честным мужем!
В одну из таких ночей Аманда долго любовалась склоненным над ней чудесным лицом своего любовника и супруга, а потом подняла руку и ласково провела кончиками пальцев по его лбу и щекам. Она гладила и гладила его лицо и губы, пока Чингу не застонал от этой нежной ласки и не прижал к себе Аманду в порыве проснувшейся страсти.
– Аманда, – шептал он, приникнув к ней всем телом и вздрагивая от возбуждения, – как ты мне дорога! Моя любовь к тебе растет с каждым днем, и я даже боюсь, как бы не сойти с ума! Чего ты хочешь? Я не смогу тебе отказать, потому что готов радоваться всему, что способно вызвать улыбку на твоем милом лице. Когда твое сердечко сжимается от страха, так же сжимается и мое сердце, и нет для меня большей радости, чем видеть тебя счастливой! Я не мыслю жизни без тебя. Моя душа так приросла к твоей, что, если ты покинешь меня, я перестану чувствовать себя человеком и не захочу больше жить.
Чингу осторожно отодвинулся и погладил ее живот, все еще остававшийся почти плоским, хотя ребенку у нее в утробе было уже около четырех месяцев.
– Аманда, рожденное тобой дитя навеки свяжет нас воедино. И через него ты сумеешь ощутить себя во мне, как я уже давно ощущаю себя в тебе.
– Но, Чингу, – слабо возразила Аманда, – я ведь давно стала твоей женой и считаю нас единым целым.
– Нет, Аманда. – Чингу ласково прижал пальцы к ее губам. – Твои чувства еще не столь глубоки, как мои, но я могу позволить себе быть терпеливым, когда ты рядом. Я буду всегда мечтать о том дне, когда обрету счастье, разделив с тобой чувство, но пока вполне доволен и тем, что имею, ведь по крайней мере твое тело уже откликается на мою любовь.
Аманда была слишком потрясена такой проницательностью и откровенным признанием в любви и лишь молча следила, как Чингу скользил взглядом от ее живота вниз, по длинным стройным ногам, до едва заметного маленького шрама на лодыжке. Сосредоточенно хмурясь, Чингу протянул руку и потрогал белесый крестик между следами от ядовитых зубов.
– Когда я впервые увидел тебя, он был совсем свежий, Аманда. Кем был тот, кто сумел удалить яд из твоего тела? Это был человек, которого ты звала женихом?
– Нет, Чингу, это был другой человек. Но разве это так важно? – Почему-то Аманде не хотелось в эту минуту вспоминать тот день в лесу, когда Адам спас ей жизнь.
Чингу напряженно прищурился, заметив, как потупилась Аманда, не желая отвечать. Однако вспышка острой ревности не позволила ему уступить:
– Аманда, я хочу знать, кому должен быть благодарен за спасение твоей жизни и почему на тебя напала змея.
Было ясно, что своими колебаниями она сделает только хуже, и Аманде ничего не оставалось, как начать рассказ.
– После того как был сдан форт Уильям Генри, я заблудилась в лесу и нечаянно наступила на змею. А тот человек, который нашел меня, сумел отсосать яд и лечил меня, пока я не смогла идти сама. Он привел меня в форт Эдуард.
– Кто этот человек, Аманда?
– Его зовут Адам Карстерс.
Лицо Чингу напряглось, хотя он хотел скрыть свои чувства.
– Это имя знакомо мне. Адама Карстерса хорошо знают многие белые. Французские солдаты всегда шутили над ним, потому что он всегда имел успех у женщин.
– Что бы о нем ни болтали, Чингу, он спас мне жизнь и относился ко мне заботливо и с уважением, пока я находилась под его опекой. И я буду благодарна ему до самой смерти.
При виде того, с каким убеждением Аманда говорит о благодарности другому мужчине, Чингу снова содрогнулся от ревности и поспешил скрыть лицо, наклонившись к маленькому шраму. Наконец ему удалось совладать с гневом настолько, чтобы решиться поднять голову. Влажный блеск его черных глаз удивил Аманду: неужели Чингу старается скрыть слезы? А он вдруг грубо схватил ее за плечи дрожащими руками. От избытка чувств его глубокий голос то и дело срывался на хрип:
– Я ужасно завидую тому человеку, потому что он, а не я высосал яд из твоего тела, и ощутил, какова на вкус твоя кровь, и сделал тебя навеки обязанной за спасение своей жизни, Аманда. Потому что ты должна принадлежать мне, только мне, и думать обо мне одном. Аманда, мне не знать покоя, пока ты помнишь о нем!
– Чингу! – В ее возгласе послышался укор, и она поспешно обняла его и прижалась всем телом. – Одумайся, что ты говоришь! Мы с Адамом были просто друзьями, и не больше! И тебе вовсе нет нужды без толку себя мучить! – Ласково сжимая в своих мягких нежных ладошках его лицо, она зашептала, почти касаясь губами его губ: – Ты познал меня так, как ни один другой мужчина, Чингу! Я навек стала твоей. Это твоего ребенка я ношу под сердцем, и я горжусь этим! – Ее слова были полны чувства, ибо она свято верила, что говорит истинную правду.
Столь серьезные беседы звучали в их вигваме вовсе не каждый вечер. Например, однажды Чингу, несмотря на сгустившиеся сумерки, сразу почувствовал на себе пристальный взгляд лежавшей рядом жены и сказал:
– Ты что-то хотела спросить, Аманда?
– С чего ты это взял, Чингу? – поразилась она. Способность молодого индейца угадывать ее мысли всегда казалась удивительной.
– По твоему лицу я вижу, что страх мешает тебе говорить. Ну же, не тяни, задавай свой вопрос. Я готов удовлетворить твое любопытство. Можешь не бояться моего гнева.
– Ну, – нерешительно начала она, не спуская настороженного взгляда с длинного пучка волос у него на макушке, – понимаешь, Чингу, то, как у вас принято убирать волосы, кажется мне странным и довольно неудобным. Я давно успела понять, что абнаки ничего не делают просто так, а значит, у этого обычая тоже должно быть какое-то объяснение. – И она выпалила, больше не в силах сдерживаться: – Но как я ни ломала голову, так ничего и не поняла!
– Аманда, разве я не кажусь тебе красивым? – спросил Чингу, стараясь скрыть под напускным возмущением веселый смех.
– Что ты, Чингу! – воскликнула она, решив, что он и в самом деле обиделся. – Ты очень красивый и мужественный. Это просто мое глупое любопытство тянет меня за язык!
И Чингу наконец ласково улыбнулся, погладил ее по лицу и стал объяснять:
– Когда мы бьемся с врагами, то стараемся выбрать равного противника, чтобы завладеть его скальпом. Ведь победителю необходимо принести в племя какое-то видимое доказательство своей отваги. Тогда его будут считать мужественным и удачливым воином. У человека только одна голова, и с нее можно снять только один скальп. Но если бы мы, как белые люди, отращивали волосы по всей голове, из одного скальпа можно было бы накроить несколько – и это был бы обман. Подумай только, любой трус, не подвергаясь особой опасности, мог бы набрать столько же трофеев, сколько самый могучий воин, и оспорить его славу и доблесть.
В индейской деревне Аманде нередко приходилось видеть злополучные трофейные шесты, однако она вовсе не разделяла восхищения абнаки столь омерзительными доказательствами победы – вот и сейчас ей стало дурно при одном воспоминании о жутких трофеях. Она потупилась и заговорила еле слышно:
– Как бы я хотела не видеть больше ни одного свежего скальпа на чьем-то шесте! Чингу, мне вовсе не нужны добытые тобой скальпы, чтобы считать тебя мужественным и отважным!
Она крепко обняла его и, уютно устроившись у него на груди, скоро уснула.
По традиции в середине февраля обитатели деревни снова собрались в путь – на сей раз туда, где во множестве росли клены. Из них абнаки добывали сок, который варили до состояния патоки, получая сахар. Столь значительное событие в монотонной жизни всегда приносило большую радость, поскольку предстояло кочевать всей деревней, устраивать временную стоянку и жить на новом месте до тех пор, пока не наберется достаточное количество сока. Сбором сока и варкой патоки занимались женщины, а мужчины строили для своих семей вигвамы и охотились. Однако заготовленной патокой распоряжались мужчины – они сами решали, с кем из членов племени станут делиться излишком запасов.
Аманда с возраставшим нетерпением ждала начала кочевой жизни. Когда ей передали, что в деревню приехал французский солдат, которого отвели прямо к сахему, ее сердце тревожно екнуло от недоброго предчувствия. Сахем собрал на совет вождей, куда отправился и Чингу, а Аманда, не в силах усидеть на месте, старалась держаться как можно ближе к вигваму сахема. Вскоре показался Чингу и пошел прямо к ней. Молча глянул на ее встревоженное лицо, отвел жену к себе в вигвам и озабоченно сообщил:
– Мы получили приглашение на совет в форте Карильон. Туда приехал человек с посланием от Великого Белого Отца. Сахем решил, что к генералу Монткальму отправится несколько наших воинов. Нам ведь нужно пополнить запасы, которые сильно убавились к концу зимы.
Аманда была не в силах скрыть, что огорчена: значит, они не пойдут за соком. Чингу поспешил успокоить ее:
– Аманда, мы все равно получим свою долю кленового сахара, ведь остальные мужчины уйдут вместе с племенем.
– Но как же так, Чингу? Ты отправишься в форт Карильон, а я останусь дома одна? – При одной мысли о предстоящем одиночестве глаза ее наполнились слезами.
– Ну, если ты хочешь, я могу взять тебя с собой, – сказал Чингу, глубоко тронутый ее искренним горем. – Тебе будет легче, если ты отправишься с нами, Аманда?
Ответом была такая сияющая улыбка, перед которой Чингу устоять был не в силах. Он ласково обнял жену и прошептал ей на ухо:
– У нас еще есть целых два дня.
Аманда проснулась чуть свет и с радостным нетерпением стала готовиться в дальний путь. Глянув на теплые меховые накидки, с таким старанием пошитые за долгие зимние ночи, она почувствовала гордость за отлично сделанную работу. Все куски меха были стачаны так, чтобы ворс ложился ровно – тогда дождь не будет задерживаться на накидке и вся вода скатится вниз. Но сегодня им придется надеть накидки мехом внутрь – так всегда поступают индейцы в зимние холода, стараясь сохранить под одеждой побольше тепла. Кроме накидок, она успела сшить меховые унты, на которые удобно будет надевать снегоступы. Унты также были сделаны мехом внутрь.
Чингу надел накидку и едва удержался от улыбки – так простодушно светилось гордостью милое, нежное лицо жены. Он смотрел, как Аманда одевается, и испытывал сомнение и тревогу. Вряд ли стоило поддаваться первому порыву и брать с собой в долгий, утомительный путь по зимнему лесу беременную женщину. И хотя благоразумие предупреждало о возможной опасности этой затеи, молодой воин не в силах был изменить свое решение и погасить счастливую улыбку на любимом лице – а это наверняка случится, как только Аманда услышит, что ее оставляют дома.
Яркие солнечные лучи дробились и преломлялись на снегу, окружая многоцветным сиянием цепочку индейцев, направлявшихся к форту Карильон. Аманду заворожил сказочный облик леса, укутанного в снег и иней, и она шла следом за Чингу, предвкушая чудесные приключения. Первым в колонне шагал самый старший воин по имени Линтуксит – он считался главным в отряде и был доверенным другом сахема. Вторым шел Саскамик, самый молодой из их группы, неженатый восемнадцатилетний юноша, успевший проявить себя настоящим воином. Третьим шагал Чингу, и Аманда следом за ним. Хамруктит, жена Линтуксита, шла самой последней – она уже не раз бывала в форте Карильон и не ждала от их похода ничего необычного.
Передвижение по глубокому снегу в прицепленных к ногам неуклюжих снегоступах требовало определенной сноровки я давалось Аманде с большим трудом. Однако она твердо решила, что не даст Чингу повода стыдиться за нее, и не отставала ни на шаг, не обращая внимания на его тревожные взгляды. К вечеру она вымоталась настолько, что ноги сами стали заплетаться, и Чингу без конца корил себя за то, что позволил беременной жене отправиться с ним в столь трудный путь.
Второй день похода дался измученной Аманде с еще большим трудом, и она не помнила себя от счастья, когда смогла наконец отдохнуть, – моментально заснула, стоило улечься на одеяле рядом с Чингу. На третий день она более или менее втянулась в бешеный ритм их ходьбы и немного приободрилась, тем более что отряд уже приближался к цели.
Около полудня из-за леса показались стены форта Карильон. Аманда с любопытством разглядывала французскую крепость, пока спускалась со склона соседнего холма. Частично подготовленная давними рассказами Адама, разъяснявшего ей стратегическую важность форта Уильям Генри, она сразу сумела понять значение форта Карильон как южного форпоста на границе Новой Франции. Удачно выбранная позиция на вершине господствовавшего над местностью каменистого холма позволяла контролировать и озеро Шамплейн, и озеро Георг. Тот, кто владел фортом Карильон, мог считать себя хозяином водного пути между Америкой и Канадой.
Аманда сразу же обратила внимание на то, что французская крепость отличается от форта Уильям Генри или форта Эдуард. Вместо бревенчатого частокола и земляного вала ее стены целиком были возведены из камня, причем даже издалека можно было оценить мастерство неведомых зодчих. По четырем углам крепости были созданы высокие бастионы. Обращенную на равнину стену прикрывали два больших равелина, связанных с фортом подъемными мостами, а с южной стороны французы не поленились возвести еще одну, внешнюю стену.
Теперь Аманде не терпелось поскорее попасть внутрь, чтобы рассмотреть, как живут обитатели форта. Она обернулась на своих спутников и сразу поняла, что трое достойных воинов намерены повстречаться с генералом Монткальмом в полном блеске боевой раскраски. Индейцы уже извлекли из дорожных меинйов коробочки с красками из разных растений и животного жира. Потом воины-абнаки достали выкрашенные в ярко-красный цвет оленьи хвосты и прицепили к пучкам волос на макушке.
Аманде стало ясно, что ей следует иметь соответствующий вид, но она не смогла заставить себя воспользоваться жуткими красками для лица, которыми готова была поделиться с ней щедрая Хамруктит. Мрачно качая головой, она отказалась от протянутой ей коробочки, ругая себя за упрямство и неспособность стать до конца настоящей абнаки.
Чингу окинул ее с головы до ног внимательным взглядом и улыбнулся, любуясь красавицей женой. Он не просто любил ее – он все больше гордился ее успехами и тем, как целеустремленно она старалась постичь незнакомый образ жизни. Где-то в глубине души он понимал, что совершает непоправимую ошибку, решившись показать заносчивым французам белую женщину ангельской красоты, которую он умудрился заполучить в жены. Вот и теперь, когда она стояла рядом с ним, подставляя яркому зимнему солнцу чудесные серебристые волосы, возбужденно сверкая огромными синими глазами, с улыбкой на раскрасневшемся от мороза нежном лице, суровому воину стоило немалых сил отвести восхищенный взгляд и принять невозмутимый, хладнокровный вид, подобающий полномочному послу гордого свободного племени.
Линтуксит, двигаясь неторопливо и с достоинством, как полагается уважающему себя индейскому вождю, повел отряд к равелину. Часовые узнали их издалека и заранее опустили подъемный мост. Внутри крепости их немедленно проводили в караульное помещение в южном крыле казармы, где находился начальник охраны. Молодой офицер, которого явно предупредили о необычных гостях, приветствовал индейцев. Он не смог скрыть удивления, увидев среди краснокожих белую женщину.
– Генерал Монткальм ждет вас. Мне велено немедленно проводить вас к нему, когда вы прибудете. – Тут он в замешательстве посмотрел на двух женщин, не зная, как быть с ними. Тогда заговорил Чингу:
– Хамруктит и моя жена хотели бы сами выбрать припасы, которые мы возьмем с собой. – Он добавил, обращаясь к Аманде: – Выбери на свое усмотрение все, что необходимо и что помогло бы тебе управляться с хозяйством в нашем вигваме.
Аманда порозовела от удовольствия, получив разрешение самой выбрать нужные вещи, однако тут же смущенно потупилась под взглядом черных глаз.
Француз не сразу осознал тот невероятный факт, что светловолосая девушка и есть та самая жена, о которой упомянул Чингу. Он все же совладал с собой и приказал одному из солдат проводить троих послов к генералу Монткальму.
Оказавшись наедине с Хамруктит и Амандой, этот подвижный чернявый молодой человек снова утратил дар речи – настолько велико было его потрясение. Офицер не в силах был отвести взгляд от миниатюрного личика, так трогательно выглядывавшего из глубины мехового капюшона. Да как посмел этот наглый дикарь соблазнить самую прекрасную девушку на свете?!
Совершенно позабыв о присутствии Хамруктит, он предложил:
– Мадам, я буду рад показать вам наш форт, прежде чем вы займетесь припасами. Вы не хотели бы посмотреть?
Обходительный молодой лейтенант затаил дыхание, ожидая ответа, – настолько ему не хотелось расставаться с этим изящным, обворожительным созданием.
– Очень хочу, лейтенант!
– Дюпре, мадам. Мишель Дюпре, к вашим услугам. – Его улыбка была такой теплой и искренней, что Аманда невольно зарделась и поспешно добавила:
– Нам с Хамруктит будет очень интересно осмотреть ваш форт. Верно, Хамруктит?
Дождавшись утвердительного кивка индианки, она предложила:
– Ну что ж, ведите нас, лейтенант Дюпре!
Словоохотливый лейтенант проявил себя превосходным гидом. Он начал прогулку с юго-восточного бастиона, под которым располагались пороховые погреба и конюшни. Оттуда он повел гостей в буланжери, то есть в пекарню. Через просторный плац они прошли к северо-западному бастиону, где был устроен резервуар для воды. При этом Мишель Дюпре буквально лопался от удовольствия, ловя на себе любопытные взгляды окружающих, и краснел от смущения, когда удавалось расслышать обрывки замечаний, которыми мужчины встречали появление Аманды в странном индейском наряде. Судя по перешептываниям и многозначительным взглядам, обитатели форта были поражены не менее самого лейтенанта – только выражали это в более откровенной манере.
Не переставая сыпать различными сведениями, юный лейтенант, восхищенный совершенством крепости, повел Аманду на крепостную стену, и пока она любовалась великолепным видом, открывавшимся с этой высоты, он вволю налюбовался ее юной красотой, сильно завидуя индейцу Чингу.
Под конец лейтенант Дюпре отвел женщин в юго-западный бастион, где располагались интендантская служба и склады. Больше у него не было повода оставаться в обществе милой белокурой гостьи, которой он был очарован с первого взгляда. Почтительно выслушав сказанные Амандой слова благодарности и с сожалением прошептав «оревуар», обходительный француз отдал честь и покинул новых знакомых, которым пора было заняться припасами.
Аманда почувствовала облегчение, когда предложенная чересчур услужливым лейтенантом прогулка подошла к концу. Да, она получила огромное удовольствие, однако оно оказалось отравленным откровенно любопытными взглядами и мерзкими ухмылками на физиономиях французских солдат. При виде забитых товарами полок Аманда моментально забыла обо всем, как ребенок, попавший в лавку кондитера. Увлеченно высматривая нужные ей веши, Аманда не обращала ни малейшего внимания на нескольких солдат, шептавшихся о чем-то в дальнем углу. Скоро ей стало жарко в теплом помещении: Одним ловким изящным движением Аманда сняла меховую накидку, аккуратно сложила ее и пристроила в сторонке, по-прежнему не имея представления о том, сколько жадных глаз следят за ней. Она была очень хороша в эти минуты: точеная фигурка под мягким, облегающим индейским платьем из светло-коричневой замши, длинные светлые волосы, серебристыми волнами ниспадавшие до самого пояса, милое, нежное лицо, на котором ярко сияли синие глаза. Да, солдатам в дальнем углу было отчего раскрыть рты.
Не прошло и минуты, как чья-то потная, горячая ладонь коснулась ее руки, и Аманда увидела, обернувшись, пьяную небритую физиономию солдата. Выпученные глаза скользили по ней с таким откровенным вожделением, что сердце у Аманды ушло в пятки. А француз положил руку ей на плечо, прижал к себе и произнес:
– Ух, малышка, ты просто прелесть! Как тебя зовут?
От страха у нее перехватило дыхание, и бедняжка застыла, испуганно глядя на неряшливого пьяного солдата, позволившего себе такое обращение с ней.
– Ну, милка, не робей, шепни старине Анри свое имя. Мы с тобой наверняка станем настоящими друзьями нынче ночью! – пообещал он.
Аманда наконец-то обрела дар речи и негромко попросила:
– Будьте добры, сэр, оставьте меня в покое. Вы мешаете мне заниматься делом.
При этом она попыталась вырваться.
– Ты что, милка, совсем рехнулась? Или тебе стали не по нутру белые мужики, раз ты путаешься с краснокожими дикарями? – злобно произнес солдат. – Ничего, я вправлю тебе мозги, малышка. Тебе не захочется таскаться по красным дьяволам, когда ты проведешь со мной ночку.
Он грубо схватил ее и попытался поцеловать. Аманда сопротивлялась изо всех сил. Она оглянулась в поисках помощи – и была потрясена еще больше, когда увидела, что остальные солдаты злорадно гогочут, наблюдая за непотребными выходками своего дружка. Они откровенно потешались над ее унижением!
Вспышка гнева прибавила сил, и Аманда снова принялась отбиваться, стараясь избавиться от цепких жадных рук и слюнявых губ пьяного солдата. От него жутко разило потом, а дыхание, участившееся из-за их возни, оказалось на редкость зловонным, и Аманду чуть не вырвало.
Внезапно в комнате зазвучал гортанный голос Хамруктит, привлекший внимание даже пьяного Анри.
– Эта женщина – жена Чингу! – грозно сказала индианка. – Попробуй тронуть ее – и он тебя убьет!
Услышав имя Чингу, солдат замер, так что Аманде почти удалось вырваться. Все еще удерживая ее, он снова смерил се взглядом с головы до ног – на сей раз с некоторым уважением – и в замешательстве произнес:
– Ну и ну. Так ты, стало быть, жена Чингу… Наш несравненный Чингу наконец-то нашел себе бабу по вкусу! Должен признаться, милка, что вкус у него оказался отменным! – В следующий миг, явно приняв какое-то решение, он отпустил ее руку и продолжил с нескрываемым сожалением: – А коли это правда, малышка, то мне вовсе не хочется вставать у него на пути – слишком острый нож у твоего Чингу! Адью, мадам! – Француз небрежно отсалютовал и вразвалку побрел вон под дружный гогот зевак, все еще торчавших в своем углу.
Аманда с признательностью посмотрела на Хамруктит и села на скамью, слишком потрясенная, чтобы заниматься припасами. На сердце у нее было тяжело: все опасения сбылись, и теперь, когда она живет с Чингу, ей больше нет места среди белых людей. Она больше не заслуживает уважения даже этих грубых солдат, которые и пальцем не пошевелят, чтобы прийти ей на помощь. Она понимала, что от надругательства ее спас лишь страх перед местью Чингу, и готова была провалиться сквозь землю от стыда и обиды.
Так она и сидела, сетуя на жестокую судьбу, пока ее раздумья не прервал внезапный взрыв хохота, которому вторило визгливое женское хихиканье. Аманда моментально очнулась, вскочила и подалась вперед, «Этого не может быть! Этого не может быть!» – кричало все у нее внутри. Словно в ответ на этот отчаянный крик, в дверях появилась рослая широкоплечая фигура, шагнувшая через порог. Его огромная сильная рука небрежно лежала на талии маленькой вертлявой брюнетки, явно восторгавшейся своим кавалером.
Аманда, слишком потрясенная, чтобы заговорить, просто вышла на середину комнаты и встала перед шумным верзилой. Их взгляды встретились, и обоим показалось, что все вокруг замерло, что окружающий мир перестал существовать. Адам наконец пришел в себя, с радостным воплем ринулся вперед и обнял Аманду.
– Аманда! Аманда, милая!.. – повторял он, до боли прижимая ее к груди, все еще не веря, что снова видит ее живой и здоровой. В такой момент храбрый разведчик не в силах был таить свою любовь, и слова полились сами собой: – Сколько раз я мечтал об этой встрече, и вот ты здесь, со мной, и больше я никуда тебя не отпущу…
Не успела Аманда собраться с духом, чтобы что-то ответить, как мягкие, улыбающиеся губы приникли к ее губам, и все попытки протестовать заглушил жаркий, страстный поцелуй. Вызванная встречей с Адамом буря чувств застала Аманду врасплох, и она, позабыв обо всем на свете, отвечала на его поцелуй так же страстно и сама не заметила, как прижалась к нему всем телом и обняла за шею.
Огромное тело Адама била крупная дрожь, но он нашел в себе силы отстраниться. По-прежнему прижимая Аманду к себе, он разглядывал ее дорогое, любимое лицо. Его громкий голос упал до хриплого шепота, когда он заговорил опять:
– Аманда, я чуть не сошел с ума, когда узнал, что тебя захватили индейцы. Я просто не верил, что такое возможно! И без конца клял себя за то, что оставил тебя без присмотра, Я несколько недель не вылезал из лесу, но так и не нашел никаких следов. Никто не знал даже имени того индейца, который тебя похитил! Но теперь ты здесь, со мной…
Аманда, вслушиваясь в сбивчивую речь, опустила голову ему на грудь и с наслаждением вдохнула такой знакомый запах, приносивший покой и утешение измученной душе. Окружающее перестало существовать, и она блаженно затихла в кольце сильных, надежных рук, а он продолжал шептать ей ласковые слова и гладил по спине. Легкий вздох облегчения сорвался с ее уст. Она открыла глаза и через плечо Адама увидела, как неслышно к ним приближается Чингу с кинжалом наготове, с бешеной ревностью в черных, глубоких глазах.
– Чингу, нет! – выкрикнула она с отчаянием, едва успев остановить его перед последним броском и дав Адаму возможность встретить опасность лицом к лицу.
В следующее мгновение Аманда оказалась между двумя мужчинами и вцепилась в смуглую руку, сжимавшую кинжал.
– Чингу, пожалуйста, не надо! – молила она. – Спрячь свой кинжал! Ведь я обязана этому человеку жизнью! Я рассказывала тебе о нем, помнишь? Пожалуйста, убери кинжал!
Чингу, не скрывая ярости и ревности, неохотно убрал кинжал. Соперники с ненавистью смотрели друг на друга.
– Чингу, – дрожащим от страха голосом продолжала Аманда, – это же Адам Карстерс!
Адам перевел взгляд с Чингу на Аманду, заметив, как по-хозяйски обращается с ней индеец.
– Адам, познакомься с Чингу, – неуверенно пробормотала Аманда и замолкла, не зная, что еще сказать.
– Так это он похитил тебя из форта Эдуард, Аманда? – В голосе Адама послышалась угроза. Он оценивал силы стоявшего перед ним дикаря.
Аманда кивнула. Она судорожно выискивала способ по мирному завершить эту стычку – и невольно сравнивала стоявших перед ней мужчин. Чингу, хотя и не мог пожаловаться на рост, уступал Адаму по меньшей мере четыре дюйма. Его мускулистое легкое тело могло показаться чуть ли не хилым по сравнению с массивной, широкоплечей фигурой Адама. Но когда индеец стоял вот так, лицом к лицу с соперником, сгорая от ревности, полыхавшей во взгляде пронзительных черных глаз, он выглядел не менее грозно. Аманда не сомневалась, что каждый из них опасен по-своему и, если случится драка, шансы на победу будут примерно равными. Она боялась за обоих и сама не знала, за кого больше.
– Ты похитил эту женщину из форта Эдуард как заложницу, Чингу, – сдерживаясь из последних сил, заговорил Адам. – И я готов заплатить тебе за нее выкуп. Назови свою цену, и ты получишь все сполна.
– Эта женщина не заложница, – надменно произнес Чингу. – Она моя жена!
Адам не веря своим ушам покосился на Аманду, чей смущенный вид и потупленный взгляд стали молчаливым подтверждением слов Чингу.
– Ну что ж, тогда я готов купить ее как твою жену. – Звучный голос Адама дрогнул при этих словах. – И на полученные деньги ты сможешь приобрести себе не одну, а много жен!
Чингу еще более презрительно поднял подбородок, положил ладонь Аманде на живот и спросил:
– Может, ты заодно заплатишь и за моего ребенка, который растет у нее в утробе?
Адам снова оглянулся на Аманду в поисках подтверждения столь невероятной новости – и снова обнаружил ее потупленный взгляд. Слезинка появилась в уголке глаза и проложила блестящую дорожку на ее нежной бледной щеке, Адам, помолчав, ответил:
– Да, я заплачу. Она родит этого ребенка, а у тебя будет еще много детей от других жен, которых ты сможешь купить.
– И ни один из них не будет равен тому, который родится у нас с Амандой, – надменно отрезал Чингу. – Адам Карстерс, ты понапрасну тратишь слова, – продолжал он. – Аманду приняло как свою мое племя. Моя жена как любая абнаки вольна когда угодно уйти от меня к другому мужу. Почему ты не спросишь у нее самой, что она выберет?
Адам заметил, как Аманда посмотрела на Чингу. Ему ничего не оставалось, как поверить, что все сказанное заносчивым дикарем – правда. А Аманда, так ничего и не прочитав в непроницаемом взгляде Чингу, обернулась к Адаму, навстречу его сияющим, любящим глазам, смотревшим ей в самую душу. Но в ту же минуту ей вспомнилась грубость французских солдат, оскорбивших ее на этом самом месте. Руку она положила на живот, стараясь защитить ребенка, шевельнувшегося у нее под сердцем. Нет, она не хочет обречь свое дитя на унижение, которому наверняка подвергнут его в будущем самодовольные белые люди. Она не должна думать о себе. Даже если Чингу и правда позволит уйти. Отныне и навсегда ее чувства, какими бы они ни были, не играют никакой роли. Прежде всего она обязана думать о ребенке, который вдруг напомнил о себе отчаянными и даже болезненными толчками. «Не бойся, – мысленно обратилась она к своему нерожденному малышу, – я не поступлю так с тобой!»
Но труднее всего было посмотреть в глаза Адаму и своими руками разрушить надежду, сверкавшую в его взгляде. Чувствуя, что вот-вот заплачет, Аманда еле слышно промолвила:
– Прости, Адам, но уже слишком поздно что-то менять. Уже почти пять месяцев мы с Чингу муж и жена. Я живу в его вигваме, я делю с ним ложе, а теперь еще и ношу в себе его ребенка. – Непослушные слезы все же переполнили ее огромные синие глаза и полились по щекам. – Прости, что приходится обижать тебя отказом, но теперь мне нужно думать о ребенке и о том, чтобы у него был отец. Пожалуйста, Адам, прости! – Она отвернулась, заглянула в каменно-неподвижное лицо Чингу и позволила ему увести себя прочь. А Адам так и застыл на месте, провожая глазами индейца и прекрасную белую женщину, столь внезапно лишившую его покоя и радости жизни простыми словами: «Слишком поздно, Адам, слишком поздно…»
Они уже давно исчезли, а он все смотрел им вслед, повторяя про себя роковые слова. Наконец он очнулся и ринулся вон, не в силах более оставаться на месте и не обращая внимания на французских солдат, оказавшихся свидетелями всей сцены. Ему не было никакого дела и до их подгулявшего дружка, который вернулся на склад как раз в тот момент, когда Аманда отказалась от предложения Адама, и долго буравил ей спину налитыми кровью, наглыми глазами.
Но Анри остановил разведчика на пороге и громко посоветовал:
– Да вы не жалейте, месье, что пришлось с ней расстаться! После того как ее лапали эти вонючие дьяволы, ни один белый мужчина на такую не позарится! А ей-то, кажись, и вовсе пришлось по вкусу быть индейской подстилкой!
Слова француза резко и безжалостно вернули Адама с небес на землю, и кровь бросилась ему в голову. Не проронив ни звука, он размахнулся и ударил по губам, с которых сорвались непотребные слова о его возлюбленной. Сила руки юного гиганта была такова, что пьяница отлетел к стене и без чувств сполз на пол, обливаясь кровью, заструившейся из разбитого рта.
Адам, не потрудившись даже оглянуться, шагнул наружу и направился в каморку, которую занимал обычно во время коротких визитов в форт Карильон. Там он одетый рухнул на кровать и уставился в потолок. Ему нужно было подумать. Ему нужно было крепко подумать. Ему нужно найти способ как-то ее освободить. Только не отчаиваться – и способ наверняка найдется, не может не найтись. Он не заставит себя ни поверить, ни смириться с тем, что после бесконечных месяцев поисков и терзаний он нашел ее только ради того, чтобы через пару минут потерять снова, потерять окончательно и безвозвратно.
При мысли о шести месяцах их разлуки Адам горько рассмеялся. Целых шесть месяцев, шесть бесконечных, бессмысленно потерянных месяцев, полных самобичевания и отчаянных, бестолковых поисков, его сердце сгорало от любви и желания, а рассудок терзался мыслями об Аманде, которую удерживает, которую подминает под себя какой-то краснокожий дикарь… Сколько раз он проклинал собственную глупость, заставившую так легко отступить, сдаться только потому, что кто-то успел объявить себя ее женихом! Как он мог не заметить те узы, что возникли между ними тогда, в лесу, – настоящие, неразрывные узы, для которых не имеет значения никакой обряд? С новыми проклятиями Адам вспомнил, как примерно месяц назад сумел-таки убедить себя, что больше никогда не увидит Аманду. Изнемогая от презрения к самому себе, в тот день он решил посвятить жизнь единственной оставшейся у него цели – отомстить за родителей.
Ах, как легко ему удалось снова укрыться за маской беспечного волокиты, прикрывавшей его тайную работу на Британию! Сильное, молодое тело с легкостью выполняло привычные движения – но и только. Ни одна женщина так и не сумела задеть его за живое, и хотя внешне он казался прежним любвеобильным повесой, в груди у него разрасталась сосущая холодная пустота, оставлявшая его безразличным, равнодушным вплоть до нынешнего дня.
Стоило вспомнить то внезапное, безмерное счастье, что охватило его при взгляде на милое, дивное лицо, как от избытка чувств к горлу подступил комок. Какое легкое, податливое у нее тело, какие сладкие, горячие губы! При мысли о том, как Аманда ответила на его поцелуй, как доверчиво приникла к нему и обхватила руками шею, ему хотелось обнимать ее снова и снова и никогда не расставаться…
Ну какой же он был дурак, беспросветный дурак! Ему следовало завладеть ею еще там, в лесу, когда она была целиком в его власти! Сколько ночей он провел без сна, сжимая ее в объятиях! Ребенок, у нее будет ребенок – и никуда от этого не денешься. А ведь тогда этот ребенок был бы от него, от него! Гнев и отчаяние тисками сдавили ему сердце, пока он не застонал от невыносимой боли и в тишине пустой комнаты дал волю слезам. Он рыдал громко, отчаянно, спрятав в ладонях лицо, и повторял без конца:
– О Боже, Боже, я же думал, что потерял ее навсегда!
Следуя за молчаливым Чингу, Аманда поспешила покинуть помещение склада. Не замеченная ими Хамруктит неслышно подхватила ее накидку и пошла за ними. Она набросила одежду на плечи подруге, озябшей на пустынном плацу, по которому они шли к офицерским квартирам. Чингу резко обернулся и только теперь увидел, что Аманда дрожит от холода. Он обнял жену, посмотрел в синие глаза, полные слез и мольбы, ласково вытер слезы и с нарочитой грубоватостью заметил:
– Больше не плачь, Аманда. Слезы не к лицу абнаки.
Остаток дня Аманда провела как во сне. Даже знакомство со столь известной и влиятельной личностью, как маркиз де Монткальм, не поколебало состояния удушающего, холодного безразличия, охватившего несчастную душу после рокового решения, принятого на складе. Машинально отвечая на комплименты, которыми генерал встретил молодую красавицу жену союзного вождя, Аманда едва замечала, что творится вокруг.
Облегчение принесли лишь наступившие сумерки – значит, их визит подходит к концу, а завтра на рассвете они уже будут на пути к дому. Ей хотелось как можно скорее убраться подальше от форта Карильон, места, где ее так жестоко унизили. А еще больше хотелось бежать от памяти об искаженном болью лице Адама. Наконец Чингу повел ее в комнату, которую французы отвели ему как женатому гостю. Дверь за ними захлопнулась, и Аманда с облегчением вздохнула: еще немного, и можно будет забыться во сне.
Чингу молча повернулся к ней и взял на руки. Уложил на кровать, снял с нее мокасины и улегся рядом. Повинуясь безошибочному чутью, он не пытался заниматься любовью в эту ночь, а просто ласково обнял жену. В темных глазах светилась бесконечная любовь, а голос дрожал, когда он заговорил, гладя ее по щеке:
– Это лицо – свет моих очей, счастье моей души. В тебе заключен весь мой мир, Аманда, вся моя жизнь. А когда я сегодня зашел на склад и увидел тебя у него в руках, мне показалось, что солнце на небе померкло, а душа моя вот-вот погибнет. – Чингу замолк, не в силах справиться с собой, потом хриплым голосом продолжил: – Я благодарен тебе за то, что ты вернула свет в мою жизнь.
С этими словами Чингу привлек Аманду к себе и не выпускал из объятий, пока она не заснула.
На следующее утро Аманда проснулась с первыми лучами зари, развеявшей тьму на зимнем небе, и долго смотрела на Чингу. Обоим не терпелось поскорее отправиться назад, и сборы были быстрыми и молчаливыми. Во дворе они встретились с соплеменниками и пошли завтракать.
Линтуксит и Хамруктит не зря провели предыдущий вечер: все необходимое было на складе отобрано и упаковано. Пока индейцы возились, прилаживая свою долю груза на спине, в тени крепостной стены возникло какое-то движение. На свет вышел Адам и обратился к Чингу:
– Чингу, я бы хотел поговорить с твоей женой. Ты не возражаешь?
Чингу подозрительно прищурился, но все же кивнул в знак согласия.
Адам подошел к Аманде и взял ее за руки. Она смотрела на его растроганное, красивое лицо и старалась набраться сил, чтобы выслушать все спокойно.
– Аманда, я не мог отпустить тебя, не попытавшись объясниться еще раз. Прошлой ночью я все обдумал и понял, что практически лишил тебя возможности выбирать. И ты, наверное, правильно поступила, не пожелав вернуться со мной, но… – Тут он запнулся, так как явно говорил это против желания. – Но ты, возможно, хотела бы вернуться к Роберту. Если это так, Аманда, и если ты согласна взять меня в провожатые, то я готов сделать все, чтобы доставить тебя к нему.
Аманда грустно улыбнулась – теперь-то она знала, чего стоило молодому человеку такое обещание, – и торопливо ответила:
– Нет, Адам, для меня нет возврата к прошлому. Я сама сожгла все мосты, Но если тебе нетрудно, Адам, умоляю тебя передать Роберту, что со мной все в порядке. Скажи ему: пусть постарается забыть про меня и найдет себе новую жену, если он еще не сделал этого до сих пор. Потому что я не вернусь никогда. – Она с отчаянием следила, как с каждым произнесенным ею словом мертвенная бледность заливает мучительно скривившееся лицо Адама. Она поспешила закончить: – Прощай, Адам!
Внезапно могучие руки схватили ее. Адам до боли прижал Аманду к груди, исступленно шепча ей в волосы:
– Аманда, пожалуйста, все, что угодно, только не это. Не уговаривай меня сдаться!
Прошло несколько долгих секунд, прежде чем она тихо, но твердо ответила:
– Это не зависит от тебя, Адам.
Медленно, неохотно его руки разжались, и, как только Аманда почувствовала, что снова стоит на земле, она приподнялась на цыпочки, легонько поцеловала его в губы и вернулась к Чингу.
Она ни разу не посмотрела в его сторону, пока Чингу прилаживал ей на спину тюк с багажом, и не оглянулась, когда заняла свое место в небольшой колонне, скорым шагом покинувшей территорию форта. Она не хотела, чтобы Адам увидел, как непрошеные слезы ручьями текут по бледному лицу.
Груз с припасами оказался тяжелым, и бедняжка начала горбиться и задыхаться еще до того, как крепость скрылась из глаз, но так ни разу и не пожаловалась. Однако Чингу едва дождался, пока их не будет видно из форта, а потом вышел из своего места в цепочке, заставил Аманду остановиться, а Хамруктит повелительным жестом приказал шагать вперед за остальными.
В два счета Чингу развязал лямки на ее тюке и взвалил его поверх собственного, чтобы она могла двигаться налегке.
– Нет, Чингу, я не согласна, чтобы ты тащил за двоих!
– Ты несешь моего ребенка, а это нелегкий груз, – серьезно возразил он. – Идем, не то отстанем от наших.
Но Аманда все еще колебалась, нерешительно поглядывая на его неподъемный груз, и тогда Чингу добавил тихим, проникновенным голосом, ласково глядя ей в лицо:
– Аманда, разве ты до сих пор не понимаешь, что я тоже чувствую твою боль, когда ты мучаешься от усталости? Когда ты задыхалась, мне тоже нечем было дышать. А когда я увижу, что ты шагаешь легко, я тоже полечу, как на крыльях, и не важно, тяжел ли мой груз. Ты будешь по-прежнему настаивать на том, чтобы самой нести свой тюк, и заставлять мучиться меня? Умоляю, Аманда, сжалься надо мной!
Розовые губы, которые он так любил целовать, раздвинула слабая улыбка, и Чингу едва не закричал от радости, когда она тихо призналась:
– Чингу, ты, как всегда, сумел облегчить груз не только у меня на спине, но и на сердце. – Она помолчала и добавила: – Ну что ж, а теперь пошли!
Весь остаток пути до деревни Аманда молчала. Измученная, хрупкая, она еле двигалась даже без багажа, снегоступы казались бесконечной пыткой. А стоило взгляду натолкнуться на сухощавую, сильную фигуру Чингу, согнувшегося под двойным грузом, и сердце щемило от стыда и вины.
А Чингу, отлично видевший и ее усталость, и душевные муки, каждый вечер на привале обнимал жену с большой нежностью и без конца шептал ей, как в самую первую их ночь:
– Аманда, жена моя, я люблю тебя!
Эти слова вытесняли из сознания плохие мысли и убаюкивали ее, погружая в облако сна.
Когда к исходу третьего дня путешественники увидели свою деревню, Аманда испытала настоящее облегчение. Ей казалось, что теперь, в вигваме, который она привыкла считать своим домом, будет легче заглушить воспоминания о грустных зеленых глазах и обиженном красивом лице, не дававшие ей покоя. Она искренне надеялась, что привычные хлопоты притупят беспощадную память, потому что была вынуждена признать: самой ей не под силу выбросить Адама из головы.
Внезапно Аманда ощутила на себе чей-то пронзительный взгляд, обернулась и увидела Чингу. Ее снова охватило чувство вины. Она попыталась отвернуться, но ласковая рука заставила ее поднять лицо. И ей пришлось прямо взглянуть на человека, который был ее мужем. Стыд и раскаяние придали ей душевных сил. И она поклялась себе никогда больше не причинять боли тому, кто дарил ей нежность и любовь. Она ласково сжала руку Чингу своей маленькой рукой и повела его домой.
Только глубоким вечером, когда уже весь багаж был распакован и разложен и Аманда хлопотала над нехитрым ужином, она вспомнила о том, что даже не поинтересовалась, что сказал генерал Монткальм на встрече с индейскими вождями. Почему их так поспешно вызывали в форт? Как только они вернулись, Чингу ушел на совет к сахему и до сих пор сидел там. Совет необычно затянулся – наверное, вожди спорят о чем-то. Но о чем? Аманда чувствовала, как с каждой минутой в душе нарастают смятение и тревога. Ее руки, месившие тесто для кукурузных лепешек, стали заметно дрожать.
Шорох у входа привлек ее внимание, и с огромным облегчением она увидела, что пришел Чингу. Он вошел и уселся рядом.
– Скажи мне, Чингу, что хотел передать генерал сахему? – спросила Аманда. Ей казалось, что от этого генерала не стоило ждать ничего хорошего для племени абнаки.
– Генерал настаивает на том, чтобы увеличить число разведчиков, охраняющих подступы к форту Карильон. Он чувствует, что враги готовят новую атаку, и просил нас прислать свои отряды на помощь солдатам, если начнется большой бой.
– Бой! – испуганно воскликнула Аманда. – Ты хочешь сказать, что будешь сражаться с британцами, моими соседями и друзьями, теми, кто трудился рука об руку с моим отцом, с Робертом?! Да что там – ты же можешь столкнуться с самим Робертом! – внезапно вскричала она, в ужасе округляя глаза. – И за кого ты прикажешь мне молиться, Чингу? Уж не хочешь ли ты, чтобы я молилась о спасении мужа, который отправился убивать моих друзей?
Смуглое лицо Чингу снова стало равнодушным и непроницаемым – только угольно-черные глаза сверкали все так же пронзительно.
– Аманда, ты, как и я, – из племени абнаки. И ты поступишь так, как поступят все женщины-абнаки: будешь ждать возвращения своего мужа. А он выполнит долг мужчины и воина, победит всех, кто может угрожать его деревне, его родным и близким. Для тебя не должно иметь значения, с кем именно мне придется сражаться!
– Чингу! Но ведь тебе придется убивать моих друзей! – настаивала Аманда.
На миг в вигваме повисла тишина, и наконец Чингу проговорил:
– Но тогда, Аманда, я должен напомнить тебе, что твои друзья захотят убить твоего мужа…
Жестокая правда, заключенная в его словах, поразила ее в самую душу, и она моментально вспомнила – так живо и ярко, – как знакомые солдаты похвалялись друг перед другом числом собственноручно убитых ими индейцев. Она растерянно посмотрела на Чингу. Не сразу у нее нашлись силы спросить:
– Когда ты уходишь, Чингу? С каким отрядом?
– С самым первым, через два дня, – тут же откликнулся он каким-то мертвым, деревянным голосом.
Уже через минуту Чингу смотрел на жену ласковым, полным любви и нежности взглядом. Он прижал Аманду к себе и горячо зашептал:
– Мне ужасно не хочется расставаться с тобой, Аманда, но я нарочно уйду одним из первых, пока тебе еще не пришло время рожать. Тогда я наверняка успею вернуться, чтобы увидеть, как появится на свет мой сын, а не буду бродить где-то в лесу, за много-много миль, когда у тебя начнутся роды.
Не спуская глаз с Чингу, Аманда снова с благодарностью подумала о том, что, принимая решения, он прежде всего заботится о ее интересах. Не всякой женщине выпадает счастье получить в мужья такого внимательного и любящего человека!
От этих мыслей потеплело на душе, и Аманда с улыбкой купалась в его нежных, осторожных ласках, которые постепенно становились все более настойчивыми и интимными. Чингу снял с нее платье одним стремительным, скользящим движением и залюбовался совершенством ее тела. Ибо он до сих пор восхищался своей женой так, будто видел ее в первый раз, и no-прежнему загорался желанием и страстью. Вздрагивая от нетерпения, Чингу подхватил Аманду на руки и отнес в постель. Он задержался ровно настолько, чтобы избавиться от одежды, и поспешил занять место возле Аманды, с наслаждением прижимаясь сильным смуглым бронзовым телом к ее телу, отливавшему молочной белизной.
Чингу затрепетал от радости, когда вспомнил, что совсем недавно сумел выиграть еще один бой за обладание своей прекрасной Амандой. Он подумал о том, что ему удалось одолеть самого Адама Карстерса, и желание вспыхнуло в нем с утроенной силой. Однако и теперь он держал свои чувства в железной узде и не забывал следить за Амандой, с нежностью и терпением добиваясь ответной вспышки страсти от лежавшей у него в объятиях красавицы. Завораживающий голос шептал ей ласковые слова, а мягкие губы легонько целовали сомкнутые веки, под которыми прятались прекрасные синие глаза, сводившие Чингу с ума. Он едва заметно улыбнулся, когда пушистые ресницы пощекотали ему губы, и продолжал покрывать поцелуями ее уши, щеки, ямочку в уголке рта, никогда не оставлявшую его равнодушным, и розовые, мягкие губы, уже слегка раздвинутые в ожидании. Чингу медленно наслаждался медовым вкусом ее губ, и поцелуй становился все настойчивее, требовательнее, пока сердце Аманды не забилось часто-часто от предвкушения новых ласк. Чингу моментально заметил это и проложил дорожку жадных, обжигающих поцелуев еще дальше, вдоль всего ее тела. Он не упустил ни одной ложбинки и испытал легкую вспышку ревности над розовыми, набухшими бутонами сосков – ведь скоро не он один будет распоряжаться этим совершенством. Соски дадут молоко его сыну, которого Аманда носит под сердцем. Чингу тут же посмеялся над глупой ревностью к своему собственному ребенку, а сам не прекращал ласкать дивные белые холмики, которые еще долго-долго будут принадлежать ему одному. Вынужденное воздержание во время их похода и встреча с Адамом, едва не лишившая его Аманды, усилили желание во много раз, и Чингу приходилось постоянно себя одергивать: только бы не сорваться, только бы не отдаться во власть безумной страсти, ведь тогда он может позабыть обо всем и невольно напугать Аманду или причинить боль этой женщине, в которой заключался весь смысл его жизни. И он терпеливо дожидался ответа на свои ласки, стараясь разбудить ее тело так, как делал это прежде. Наконец с бешено бьющимся сердцем он почувствовал, что Аманда оживает и с охотой отвечает на его поцелуи и объятия.
Этот искренний, робкий ответ необычайно восхитил Чингу, и он впервые позабылся настолько, что неистовый любовный голод вырвался на свободу. Он все еще целовал ее груди, однако ему было мало этой ласки, и Чингу сам не заметил, как опустился вниз, к стройным белым ножкам, между которыми таилось золотистое мягкое гнездышко. Горячие, настойчивые поцелуи уже распалили Аманду, и теперь она чувствовала лишь одно: жгучее, острое томление в разбуженном лоне. И когда Чингу прижался губами к золотистым теплым завиткам, тело ее обмякло, а бедра раздвинулись как бы сами собой, отворяя вход в то место, которое позволено было познать ему одному. Он осторожно приподнял ее, поднося к самому лицу, и приник губами к иным губам, давно ждавшим его поцелуев. Чингу провел языком по чутким, влажным складкам кожи, и Аманда содрогнулась в ответ всем своим маленьким, легким телом. Лишь после этого Чингу позволил себе сполна испить пряный, колдовской нектар ее тела. Аманда мгновенно откликнулась на эту вспышку. Не прошло и минуты, как она забилась от блаженства.
Чингу не прекращал свои ласки, не отнимал лица от жаркой, влажной ложбинки между бедрами. Поначалу Аманда не поверила самой себе – но нет, ее тело снова пробуждалось в ответ на осторожные, настойчивые касания его языка и зубов. Задыхаясь, с бешено бьющимся сердцем она прошептала:
– Нет, Чингу, пожалуйста, я слишком устала. Я не могу больше!
Чингу на миг выглянул из своего укромного убежища и мягко возразил:
– Это неправда, Аманда. Вот, смотри, как отвечает мне твое тело! – Он осторожно лизнул ее так, что она содрогнулась всем телом, и победоносно улыбнулся: – Видишь, оно само откликается на мою ласку. Оно оживает и дарит мне свой сладкий сок. Мы воистину стали единым целым, Аманда, и ты воистину принадлежишь мне, и место твое рядом со мной. Этой ночью я докажу тебе силу своей любви. Я столько раз поднимусь вместе с тобой к звездам, что все сомнения покинут тебя и ты позабудешь обо всех других мужчинах. Ты моя, только моя, Аманда! Никому не дано познать тебя так, как познал тебя я! И ты никогда не забудешь эту ночь, потому что она зажжет пламя моей любви в твоем сердце.
Не тратя времени даром, Чингу тут же перешел от слов к делу, и, к собственному удивлению, Аманда ни разу не смогла остаться равнодушной к новым вспышкам его страсти. А он раз за разом возобновлял свои атаки, неизменно заставляя ее трепетать и стонать от блаженства.
Любовь и желание Чингу были столь велики в эту ночь, что он не ведал усталости. Под конец Аманда едва могла двигаться и воспламенялась моментально, стоило ей почувствовать его возбуждение, и билась в его руках от восторга, являя новые и новые доказательства его полной власти над ее телом. Уже под утро она услышала чистый, звонкий смех и открыла глаза. Чингу с откровенным обожанием любовался ею и шептал:
– А ну-ка скажи мне, Аманда, скажи, кто завладел твоим телом и душой настолько, что ты полностью покорна его воле? Скажи, чье тело сделало тебя его рабыней, как прежде ты поработила его сердце и душу? Скажи, кому удалось познать тебя так, как это не мог и не сможет сделать никто на свете? Ну же, отвечай! – ласково настаивал он, улегшись поверх ее тела и не спуская глаз с милого, любимого лица. – Назови мне его имя!
– Его зовут Чингу, – еле слышно выдохнула Аманда шепотом, прерывистым от усталости и избытка чувств. – Это он владеет мной так, как не сможет никто на земле!
И тогда наконец Чингу, сияя от счастья, вошел в нее одним сильным, решительным рывком, чтобы изведать наслаждение и восторг, которые только предвкушал на протяжении всех этих долгих часов. Вскоре он содрогнулся в последний раз и откатился на бок, задыхаясь, не выпуская из объятий свою молодую, прекрасную жену. Аманда почувствовала на себе его взгляд и обернулась. Вспышка страсти миновала, и теперь его темные глаза были серьезными и сосредоточенными.
При виде ее недоумения Чингу глубоким, прерывистым от любви голосом прошептал то, что снова и снова повторял про себя:
– Аманда, ты моя любовь, ты моя жизнь. – Он ласково привлек ее к себе и лежал так, не шелохнувшись, пока она не заснула.
По некоему молчаливому соглашению ни тот ни другой ни разу не пытались обсуждать эту удивительную ночь, но теперь Аманда то и дело натыкалась на пристальный взгляд темных, жгучих глаз Чингу и невольно краснела. В последующие два дня этот пронзительный взгляд и смущенный румянец сразу приводили молодых супругов на ложе, причем вовсе не обязательно в ночное время. Однако Чингу при этом был неизменно осторожен и больше ни разу не позволил себе безумных вспышек вроде той, что случилась в их первую ночь после возвращения. Он ужасно боялся навредить ребенку и без конца ругал себя за несдержанность и поклялся не давать воли чувствам до тех пор, пока его сын не родится на свет. После того как Аманда оправится, у него будет вполне достаточно времени, чтобы наслаждаться близостью с ней, и при одной мысли об этой возможности у Чингу быстрее билось сердце. Ну а до тех пор ему остается одно – нежность и терпение, которые у Чингу имелись в избытке.
Два дня любви пролетели до обидного быстро. Необходимо было вернуться к жестокой, беспощадной реальности. На рассвете третьего дня Аманда открыла глаза и увидела в сумраке, царившем в вигваме, что Чингу уже встал. Не замечая, что она проснулась, Чингу собирался идти в форт Карильон.
Аманда покраснела от смущения и удовольствия, любуясь его нагим телом. Прекрасно сложенное, сильное, оно завораживало изяществом скользящих, кошачьих движений и игрой выпуклых мускулов под гладкой бронзовой кожей, пока Чингу натягивал на себя обычную замшевую одежду. Он почувствовал на себе ее взгляд, обернулся и широко улыбнулся, сверкнув яркой полоской зубов на смуглом суровом лице. У Аманды сладко замерло сердце при мысли о том, какой прекрасный человек ее муж, Чингу.
А он уже опустился на колени возле ее ложа, легонько поцеловал в губы и прошептал:
– Уже светает, Аманда, мне пора идти. – Его темные, пронзительные глаза ласково смотрели на разрумянившееся от сна милое лицо и на плечо, показавшиеся из-под вороха теплых шкур. Он старался как можно лучше запомнить эту картину, чтобы сохранить на протяжении долгого, трудного похода и бесконечных одиноких ночей. На миг Чингу приподнял одеяло, чтобы полюбоваться молочно-белым, нежным телом, все изгибы которого успел выучить наизусть, и задержался взглядом на слегка округлившемся животе. На языке своих предков он прошептал:
– Взгляни, Аманда, на моего сына. Он так быстро растет! К его восторгу, Аманда ответила на том же языке, и от неловкой улыбки в уголке рта призывно мигнула милая ямочка:
– Да, Чингу, это так.
Он припал на миг губами к мягкой округлости, прежде чем снова укрыть ее одеялом, спасая от утренней стужи, пробиравшейся в вигвам. В глубине чудесных синих глаз Чингу увидел слезы. Он запустил пальцы в спутанные теплые шелковистые волосы, рассыпанные вокруг любимого лица, и поцеловал мягкие, податливые губы. Аманда севшим от волнения голосом спросила:
– Когда ты вернешься, Чингу?
– Я вернусь не позже новолуния и больше не оставлю тебя до тех пор, пока мой сын не увидит этот мир! – Понимая, что никакими словами не остановить готовые вот-вот пролиться слезы, он просто высказал то, что лежало на сердце: – А теперь пора прощаться, но мне будет одиноко без тебя. Я слишком люблю тебя, Аманда.
Он обнял и поцеловал ее в самый последний раз. Аманда отвечала ему горячо, неистово, со всей силой страха перед разлукой.
Через мгновение Чингу ушел, а она осталась лежать неподвижно, зарывшись в одеяло, не желая подниматься и браться за дела. Внезапно Аманда соскочила с лежанки, накинула на плечи одеяло и выглянула из вигвама в надежде еще раз увидеть покидавший деревню отряд. В сером предрассветном сумраке молчаливая цепочка воинов двигалась быстро и бесшумно, их снегоступы оставляли широкий след на свежем слое снега, выпавшем ночью. Аманда, не ощущая холода, все смотрела, смотрела им вслед, пока все пятьдесят воинов не скрылись из виду. Пусто стало у нее на душе.
Теперь, когда Аманда осталась в вигваме одна, время для нее словно остановилось. К исходу второго дня она уже отчаялась придумать хоть какой-то способ отвлечься от тоски одиночества. Чувствуя себя покинутой и несчастной, она отправилась к Нинчич в надежде найти утешение в обществе приемной матери и сестер. Ее ожидания оправдались – уже через час беспечная болтовня двух неугомонных девчонок и искренняя радость, светившаяся на лице Нинчич в ее присутствии, помогли развеять тоску, и Аманда немного приободрилась. И все же от старой индианки не укрылось подавленное состояние, в котором названая дочь пришла к ней в вигвам, и Нинчич радушно предложила Аманде разделить с ней кров до тех пор, пока не вернется Чингу. Аманда несказанно обрадовалась такому предложению, сбегала на минутку к себе, чтобы взять кое-что из продуктов, и больше уже не уходила от Нинчич. Благодаря этому следующие десять дней ожидания дались ей намного легче, чем два первых.
Однако даже поддержка Нинчич не смогла избавить Аманду от чувства вины за то, что она так и не сумела найти общий язык с родителями Чингу. С самого начала Лингу и Кахакетит не скрывали своего недовольства той, кого Чингу выбрал себе в жены. Аманда никогда не ставила им этого v вину, так как понимала, что вряд ли их единственный сын оправдал родительские надежды, когда решил жениться на бестолковой бледнолицей. Их разочарование и неприязнь казались Аманде вполне заслуженными, и она не пыталась изменить положение, пока не решила, что ее ребенку будет необходима не только родительская любовь, но и любовь бабушки и деда.
Итак, однажды Аманда встала пораньше, сосредоточенно думая о поставленной перед собой цели, завернула в узелок немного сладких лепешек, которые благодаря урокам Нинчич умела печь и они получались особенно вкусными. Она отправилась наводить мосты над пропастью между ней и родителями Чингу. Но с каждым шагом первоначальная решимость шла на убыль. Всплыли в памяти неподвижные лица надменных стариков, и это окончательно лишило ее отваги. Остаток пути Аманда проделала скорее из упрямства, нежели из храбрости. Она заставила себя внятно назваться у порога чужого вигвама и не сбежать в ожидании ответа. Наконец женский голос, лишенный малейших признаков радушия, позволил ей войти. Аманда шагнула внутрь, осмотрелась и с облегчением перевела дух: судя по всему, Лингу здесь не было. Встречаться сейчас сразу с обоими было бы свыше ее сил.
Нервно сглотнув, Аманда протянула Кахакетит сладкие лепешки, натянуто улыбнулась и попыталась выдавить из себя что-то вроде приветствия, однако под ледяным взглядом хозяйки вигвама слова почему-то застряли в горле. Аманда испуганно умолкла и уставилась на сидевшую перед ней суровую старуху, чьи морщины ясно говорили о долгой, нелегкой жизни, полной горя и невзгод. Возраст иссушил и без того миниатюрную фигуру, и теперь она казалась особенно хрупкой. Острыми чертами надменного лица она напоминала ястреба.
Густые седые волосы были стянуты на затылке полоской замши.
Аманда подумала, что Чингу, на ее счастье, был намного сильнее привязан к отцу, чем к матери. Старуха как будто прочла эту мысль: пронзительные черные глаза, так напоминавшие глаза Чингу, поймали на миг ее взгляд и полыхнули ненавистью.
Излучаемая Кахакетит неприязнь была столь сильна, что Аманда попятилась, как от удара. Но это только укрепило ее решимость, и мало-помалу она набралась духа, чтобы завести хоть какую-то беседу и тем положить начало более прочным отношениям.
– Ты наверняка уже знаешь, Кахакетит, что Чингу отправился с первым отрядом воинов на помощь французам. Мне кажется, что нам самое время помириться – ради его ребенка, который скоро появится на свет. Мне понятно, почему вас не обрадовало решение Чингу взять меня в жены. Я не стою такого прекрасного человека, как ваш сын. Для него гораздо лучше было бы жениться на чистокровной абнаки. Но увы, что сделано, то сделано. Его семя пустило росток, и скоро на свет появится живое доказательство нашего союза. Этот ребенок привяжет нас друг к другу еще крепче. И ради этого ребенка я решилась обратиться к вам со своей просьбой не лишать его счастливого детства и не ранить безвинное существо своей ненавистью. Только ради него я прошу у вас прощения и умоляю принять в свою семью.
Аманда наконец решилась поднять полный надежды взгляд на неподвижную старуху – и совсем упала духом. В темных, угольно-черных глазах полыхала все та же ненависть. Аманда совсем растерялась, когда Кахакетит внезапно прокаркала по-индейски:
– У меня был дурной сон.
Аманда ошалело захлопала ресницами, в замешательстве решив, что неправильно ее поняла. И тогда старуха, не меняя выражения на закаменевшем лице, перешла на английский:
– Я видела дурной сон в ту же ночь, как Чингу привел тебя в деревню. Мне снилось, что Чингу много лун бредет в одиночестве по пустынной и тяжкой дороге, пока на обочине не натыкается на тебя. Ты кажешься ему такой потерянной и несчастной, что он из жалости берет тебя с собой. И пока вы идете рядом, ты успеваешь набросить на него чары, от которых он перестает видеть других женщин. Теперь он видит только тебя и желает только тебя. Сгорая от любви, он ведет тебя на самую вершину огромной горы и строит для тебя просторный, красивый вигвам. В этом вигваме вы с ним живете много лун. И каждый день Чингу не ленится приносить к твоим ногам все новые и новые доказательства своей любви. Но вот однажды он приводит тебя на высокий обрыв и предлагает тебе владеть всем, что ты видишь оттуда, во имя своей безумной любви. Ты ласково улыбаешься, и сердце Чингу поет от счастья, но стоит ему отвернуться, как ты толкаешь его в спину и он разбивается насмерть об острые камни внизу!
Аманда невольно охнула и побелела как мел. Кахакетит не на шутку перепугала ее своим сном! Неуверенным, дрожащим голосом она попыталась возразить:
– Но, Кахакетит, это ведь только сон! Не думаешь же ты в самом деле, будто я собираюсь убить твоего сына! Он отец моего ребенка! Почему ты невзлюбила меня из-за какого-то сна?
Она еще не успела договорить, когда осознала, что тратит слова попусту, абнаки слыли крайне суеверным племенем и с величайшей серьезностью относились ко всякого рода предзнаменованиям. Кахакетит, не меняя выражения лица, заговорила голосом, полным ненависти к нежеланной невестке:
– Я видела этот сон не один раз, а много ночей подряд. Я посоветовалась с шаманом, и он сказал, что предчувствие мое верное. Ты станешь причиной скорой гибели моего сына! Я пыталась объяснить это сыну, но он не стал меня слушать.
– Так ты рассказала ему о своих снах?!
– Он не стал меня слушать! – Морщинистое лицо Кахасетит внезапно исказилось от гнева, и при виде этой жуткой маски Аманде пришлось схватиться за стенку, чтобы не упасть.
– Мой сын погибнет из-за того, что полюбил тебя, и я не хочу видеть тебя в своем вигваме!
Аманда совершенно опешила от столь незаслуженных обвинений, а разъяренная старуха вопила без конца:
– Вон отсюда! Вон!
Наконец, обливаясь слезами, Аманда быстро вышла из вигвама. В ушах ее еще долго стояли исступленные вопли Кахакетит. Она бежала, не разбирая дороги, пока не оказалась за пределами деревни, где свалилась на землю в приступе жестокой рвоты, случившейся из-за пережитого испуга.
Дни, оставшиеся до возвращения Чингу, были полны тревоги и ожиданий. Даже увещевания рассудительной Нинчич не помогали избавиться от страхов, порожденных якобы пророческим сном Кахакетит.
Здравый смысл подсказывал Аманде, что не следует поддаваться глупым страхам. Однако несмотря на все рассуждения о том, что дурные сны не стоит воспринимать всерьез, в глубине ее души копились тревога и неуверенность.
Тем сильнее была ее радость, когда через две недели возбужденная Чолентит влетела в вигвам, где Аманда с Нинчич только что начали готовить ужин, и закричала:
– Воины вернулись! Воины вернулись!
Аманда торопливо отставила плошку, в которой толкла пожаренные зерна кукурузы, и выскочила наружу как раз в тот момент, когда усталые воины входили в деревню. В воздухе раздавался уже знакомый ей жуткий воинственный клич.
– Они встретились с врагами и одержали победу! Смотри, сколько скальпов висит на их шесте! – Звонкий детский голосок Чолентит сорвался на пронзительный визг при виде торжественно шагавших воинов в боевой раскраске, Первый из них гордо нес шестифутовый шест, сплошь увешанный отвратительными трофеями – кровавыми доказательствами их победы.
Вся деревня высыпала навстречу удачливым воинам. Прозрачный мартовский воздух огласился воинственными воплями, душераздирающее «О-хой!» взлетало к самым небесам – даже женщины и дети орали до посинения, пока хватало воздуха в груди. Сиявших от гордости и счастья воинов тут же обступили родные и близкие, и только одна Аманда застыла на месте, не в силах шевельнуть пальнем, преодолеть ужас, сковавший ее члены и плескавшийся в огромных синих глазах. От шумной толпы отделилась высокая, стройная фигура и направилась к ней. Пронзительный взор Чингу наполнился грустью и сочувствием при виде искаженного страхом милого лица.
– Вы побывали в бою, Чингу? – Ее голос дрожал от избытка чувств, она радовалась счастью снова увидеть Чингу и ужасалась той цене, которую пришлось заплатить противникам беспощадных абнаки.
– Да, Аманда, мы встретились с врагами лицом к лицу и выдержали бой, но сейчас ты лучше не думай о том, откуда я пришел. Думай лишь о том, что я вернулся к тебе и больше никуда не уйду. – И он простер к ней руки – такой знакомый, желанный жест. Аманда не могла не заметить мольбы, промелькнувшей в его взгляде, и сразу приникла к широкой груди. Сильные руки крепко сжали ее в объятиях, помогая выбросить из головы мрачные мысли, и Чингу повел жену в вигвам.
В эту ночь все обитатели деревни собрались у большого костра, чтобы принять участие в празднике. Пляской индейцы благодарили добрых духов за ниспосланную им удачу. Аманде впервые пришлось присутствовать на такой церемонии, и ее поразил царивший здесь серьезный, молитвенный настрой. Новую песню каждый раз начинал кто-то один, а к нему постепенно присоединялись остальные голоса, сливавшиеся в гармонии, пока не вступал основной хор. Ритм пению задавали непрерывно звучавшие барабаны. Чистые, звонкие голоса женщин участвовали в пении только в качестве хора и совсем умолкали под коней песни, сопровождавшейся воинственным кличем, повторенным столько раз, сколько новых скальпов украсило кровавый шест. По мнению Аманды, эти заключительные вопли лишали церемонию всякой торжественности.
После вступительных песен настало время рассказать о недавнем бое. Первым встал самый старый воин: он шел вдоль цепочки своих товарищей, монотонным речитативом повествуя о совершенных подвигах, и гулкий рокот барабанов придавал и без того мрачному рассказу совсем уже зловещую окраску. Аманда пыталась вслушаться в его слова, и оттого очень скоро ей стало так худо, что пришлось выбираться из круга и искать убежища в пустом вигваме – желудок взбунтовался окончательно и больше не мог воспринимать кровавые подробности битвы.
Гораздо позже, когда праздник кончился и Аманда лежала в объятиях Чингу, она решилась признаться в своих сомнениях. Набрала в грудь побольше воздуха и серьезно заговорила:
– Чингу, ты же видишь, что из-за своей брезгливости мне никогда не удастся радоваться тому, что с таким благоговением воспринимают настоящие женщины-абнаки! – И она с бешено бьющимся сердцем выпалила, сама не зная, что последует за этим невероятным предложением: – Я пойму твои чувства, если ты выставишь меня вон, а себе в жены возьмешь другую женщину, за которую не придется краснеть перед друзьями.
Чингу только крякнул в ответ и долго не мог найти слов. Наконец он промолвил, едва сдерживаясь от обиды:
– Аманда, ты, наверное, решила все же наказать меня за то, что я воевал с твоим прежним народом, хотя я всего лишь выполнял свой воинский долг. Если это так, то можешь радоваться: стрела попала точно в цель, она поразила меня в самое сердце. Но если ты действительно мучаешься сознанием своей неполноценности, то послушай, что я скажу. Пойми, что это ты мне оказала честь и принесла радость жизни, согласившись стать моей женой. И мне не нужен никто, кроме тебя, потому что даже самые яркие звезды на небе горят не так сильно, как моя любовь к тебе.
Чингу увидел, что ее глаза повлажнели от слез радости, и его обида улетучилась как дым. Он ласково погладил Аманду и шепнул, касаясь губами ее губ;
– И хватит, Аманда, я больше не желаю об этом слышать. Мы достаточно поговорили о моей любви – не пора ли перейти к делу, чтобы я смог доказать тебе глубину своего чувства?
И Чингу действительно перешел от слов к делу. На протяжении долгой ночи он не раз успел доказать Аманде, что говорил правду.
Позже тот бой, о котором больше никогда не заговаривали Чингу с Амандой, стал известен как «Битва на снегоступах». Благодаря болтливости неугомонной Чолентит и ее старшей сестры Аманда волей-неволей узнала под конец все подробности кровавой стычки.
Примерно в полдень тринадцатого марта в форт Карильон явился перебежчик из британских войск и сообщил о том, что поблизости находится разведывательный отряд полковника Роджера. Ему навстречу немедленно отправился отряд, составленный из канадцев и индейцев, – всего около шести сотен бойцов. Впереди двигался еще один отряд авангарда из сотни индейцев. Ближе к вечеру того же дня около двухсот разведчиков Роджера, расположившись на холме, следили за руслом замерзшего ручья. Поскольку глубина снега достигала четырех футов, это был единственно доступный путь для солдат из форта Карильон, совершенно не обученных ходить на снегоступах. Естественно, что авангард французов, шедший по ручью, наткнулся на засаду и попал под жестокий обстрел. Почти половина индейцев полегла под первым же залпом. Разведчики, окрыленные легкой победой, ринулись преследовать остатки неприятеля, и налетели на основной отряд из шестисот человек.
Разведчики Роджера, прикрытые с тыла склоном горы, сумели перегруппироваться и принялись отбивать атаки французов. Противники перестреливались с расстояния всего каких-то двадцати ярдов. За полтора часа перестрелки погибло не меньше сотни британцев, в том числе восемь офицеров.
Тогда Роджеру ничего не оставалось, как дать приказ к отступлению. Разведчиков преследовали воины абнаки. Как Роджеру удалось спастись, не знал толком никто. Чолентит твердила, что он скатился на заднице по крутому склону горы до самого озера Георг. Более серьезные догадки состояли в том, что он сумел запутать следы, переодев снегоступы задом наперед, и спустился к озеру Георг по какой-то тайной тропе. Так или иначе, злополучная гора получила имя Роджера, а голый каменистый спуск к озеру Георг злопамятные индейцы с французами стали именовать Роджеровым следом.
За эти недолгие полтора часа перестрелки с расстояния в двадцать ярдов и последовавшей затем погони Чингу успел совершить массу отважных поступков и покрыл свое имя неувядающей славой. Но Аманде в отличие от Чолентит не хотелось гордиться подвигами Чингу – она терзалась от неизвестности и гадала, не было ли близких ей людей среди тех ста разведчиков и восьми офицеров, что погибли во время перестрелки. А вдруг один из окровавленных скальпов, болтавшихся сейчас на шесте, принадлежал Роберту или даже Адаму?..
При одной мысли об этом к горлу подступала тошнота, рот наполнялся желчью, а в памяти снова и снова всплывали яркие, живые зеленые глаза на загорелом лице. Аманда понимала, что так можно довести себя до полного безумия, а потому постаралась выбросить из головы жуткие мысли, несколькими суровыми словами одернула расходившуюся сверх меры Чолентит и вернулась к работе.
Верный данному ей слову, Чингу на протяжении следующих месяцев никуда не отлучался из деревни – исключение составляли лишь вылазки на охоту, участившиеся по мере того, как у индейцев убывал запас мяса. Теперь, когда многочисленный отряд из их деревни постоянно нес службу в форте Карильон, свободных мужчин оставалось совсем мало, и каждый охотник был на счету.
С наступлением весны жизнь в индейской деревне стала намного легче. Чингу уходил в лес еще до рассвета, поскольку утренние и вечерние сумерки были самым подходящим временем для охоты. К его возвращению у Аманды всегда на огне уже кипела кукурузная каша и были готовы свежие лепешки.
За эти спокойные весенние месяцы Аманда успела узнать о жизни абнаки немало нового. И самым потрясающим открытием было то, что дикие, «нецивилизованные» индейцы руководствуются в отношениях между собой самыми что ни на есть цивилизованными принципами! Сколько раз она, к примеру, присутствовала во время дележа добычи, доставшейся охотникам или рыболовам. Они никогда не забывали о тех, кто не в состоянии прокормить себя сам. Всякий абнаки, получая выделенную ему долю, никогда не спорил по поводу ее величины – он просто принимал ее и благодарил, как будто получил подарок.
Аманду немало поражало и то уважение, которое выказывали друг к другу члены племени. Они были убеждены, что добро и зло не способны ужиться в одном сердце, а значит, человек обязан всегда поступать по чести. В отличие от белых в их обществе не было места злобе, нетерпению и попыткам взвалить свою вину на другого. И хотя время от времени происходили несчастные случаи, ни один индеец не погиб из-за небрежности или трусости своего товарища. Но даже тогда абнаки скорее были склонны простить человеку невольную вину, а не настаивать на наказании.
Немало удивления вызывало у Аманды и их неизменное гостеприимство. Стоило кому-то переступить порог вигвама, как на лицах расцветали дружеские улыбки, внимательный хозяин отводил гостя на почетное место и предлагал присесть. Место находилось для всех – не важно, сколько гостей явилось в вигвам, – и по кругу шла трубка, набитая табаком. Хозяйка без лишних напоминаний тут же принималась готовить угощение и не пыталась жаловаться, даже если на это уходили последние продукты, – так высоко абнаки ценили дружбу.
Аманда успела основательно изучить и религиозные представления абнаки. Они полагали, что все людские племена-в том числе и бледнолицых – создал Единый Великий Дух. Он же повелел каждой расе заниматься каким-то делом – причем у всех оно было разное. Белым людям Великий Манито наказал возделывать землю и растить на ней пищу, тогда как индейцам доверил почетное искусство охоты, а также надзор за всеми остальными живыми бессловесными тварями. Отсюда и пошло название «настоящие люди», которым абнаки называли себя в знак того, что нисколько не изменились с самого начала времен.
Хотя Аманда всегда была занята делами по дому, она замечала, что Чингу часто посматривает на нее исподтишка, любуется ею и радуется тому, как растет у нее живот. Вечерами, когда Аманда лежала в постели, а ребенок вдруг начинал толкаться особенно сильно, Чингу обязательно клал руки ей на живот и восторгался беспокойным характером своего сына.
Однажды, когда они уже собирались спать, Чингу воскликнул:
– Чувствуешь, Аманда, какая у него сильная воля к жизни! Он все время вертится, торопится пробить себе путь в наш мир! – В следующий миг лицо его стало серьезным, и он прошептал, ласково сжимая в ладонях ее щеки: – Поверь, Аманда, ты сделала меня самым счастливым человеком на свете, а тот ребенок, что растет в тебе от моего семени, протянет от меня ниточку в вечность. Ты наполнила мою жизнь радостью, и если бы мне суждено было завтра закончить жизнь, я бы считал, что достиг всего, чего хотел.
– Чингу! – Эти странные речи не на шутку взволновали Аманду, и она прижалась к нему, стараясь подавить необъяснимый испуг. Но это не помогало – наоборот, припомнился страшный сон Кахакетит, и Аманда задрожала от ужаса.
– Отчего ты так дрожишь, мой милый цветочек? – Голос Чингу звучал ласково и лукаво. – Я же не сказал, что действительно собрался завтра умирать! – В ответ Аманда спрятала лицо у него на груди, и он добродушно рассмеялся. – Ну ладно, любимая, чтобы сделать тебе приятное, я готов поклясться, что проживу еще не меньше ста лет, но только ты должна пообещать, что поступишь так же! – Все еще хохоча над этим нелепым разговором, Чингу принялся целовать ей грудь, и вскоре все страхи Аманды куда-то улетучились.
Это случилось ранним июньским утром – душное и влажное, оно обещало, что день будет жарким. Аманде оставался какой-то месяц до родов, и она совсем замучилась носить свой огромный живот. Ее длинные светлые волосы ничуть не утратили мягкости и блеска, как это часто случается у беременных женщин. Легкие завитки по-прежнему обрамляли нежное лицо, покрытое загаром. Синие глаза стали казаться еще больше из-за темных кругов – свидетельства ночей, лишенных сна из-за тяжелого, неудобного живота и неугомонного характера ее ребенка. Однако даже эти темные круги нисколько не умаляли ее привлекательности.
Именно такой предстала она перед Чингу, когда он снова собрался на охоту. Ему до смерти не хотелось разлучаться с женой даже на несколько часов, хотя он не предвидел никаких осложнений, ведь ее срок должен был наступить еще через месяц, да и Нинчич обещала не спускать глаз с названой дочери, пока его не будет в деревне.
Как всегда, стоило Чингу обратить взгляд на свою прелестную жену, душа его встрепенулась. Аманда по-прежнему оставалась для него желанной. Чувствуя, как учащенно начинает биться сердце, Чингу с усмешкой подумал, что, может, оно и к лучшему – убраться хотя бы ненадолго и дать жене отдохнуть от своих неумеренных аппетитов, которые со временем только возросли. Он ласково поцеловал ее в губы и сказал:
– Аманда, я ухожу до завтра. Эту ночь мне придется провести одному, но сердцем я буду с тобой.
Он еще раз обнял и поцеловал ее на прощание и присоединился к небольшой группе охотников, ждавших его снаружи. Аманда посмотрела, как они покидают деревню, и снова опустилась на лежанку в надежде хоть ненадолго заснуть. Ей не хватило сил даже на то, чтобы раздеться.
Казалось, что Аманда всего на несколько минут погрузилась в чуткий сон. Вдруг она почувствовала на себе чью-то руку и открыла глаза. Всего в нескольких дюймах от нее маячило знакомое лицо, а большая мозолистая ладонь зажала рот. Аманда не сразу смогла поверить, что это правда, и долгое время не в силах была издать хоть звук. Но вот наконец сильная рука убралась с ее побелевших губ. Она потрясенно прошептала;
– Роберт!
