Глава 15

Следующие три недели Реджина была поглощена новыми чувствами и ощущениями. Джонатан показывал ей интересные места, научил более остро и тонко воспринимать окружающий мир. Закутанные в теплые пледы, они катались в открытом экипаже по зимнему Центральному парку, ужинали в ресторане «Дельмонико», но на этот раз в общем зале среди представителей нью-йоркской элиты. Посещали оперу, а утренние часы проводили в теплой постели под шум дождя за окном.

Долгими часами бродили они по картинным галереям и музеям. Гуляли по пляжу. Целый день провели на Кони-Айленде. Зимний сезон заканчивался, многие развлекательные учреждения уже закрылись, но Реджине все еще было отчего прийти в восторг. Облокотившись на борт парохода на западном побережье, они начали свое путешествие в Нортон-Пойнт, бедный, захудалый район, известный своими боями на ринге, азартными играми и проституцией. Респектабельные люди за версту обходили это место, но Джонатану хотелось, чтобы Реджина увидела все – и хорошее, и плохое. Поэтому, крепко держа жену за руку, он водил ее по пивным и игорным заведениям.

Они ели жареные креветки и пили пиво, прежде чем отправиться в шумный и веселый квартал карнавалов. Джонатан настоял на том, чтобы Реджина покаталась на карусели. Карусель в западном Брайтоне с сиденьями в виде сказочных животных и птиц была просто великолепна.

Катание на карусели Реджине понравилось, а от аттракциона «мертвая петля» она категорически отказалась. Джонатан очень хотел прокатиться с ней на вагонетке, которые применяют в угольных шахтах, но, к великому облегчению Реджины, настаивать на этом не стал.

Он повел ее в крупнейший универмаг Нью-Йорка «Мэйси» на углу Четырнадцатой улицы и Шестой авеню, известный своими низкими ценами и девизом «Разумно быть экономным». Но гораздо больше денег Джонатан потратил на нее в дорогих магазинах Манхэттена. Он настаивал на том, чтобы Реджина полностью обновила свой гардероб. Через неделю после замужества она к ужину надевала платье от Борта. На седьмой день после их свадьбы Джонатан подарил жене ожерелье из сапфиров и бриллиантов, а еще через неделю – пару таких же сережек.

Каждый день Реджина узнавала для себя что-то новое. Ее муж оказался знатоком экзотической кухни и вин. Он познакомил ее с районом города, населенным выходцами из Европы. Там было много маленьких ресторанчиков, специализирующихся на изысканной европейской кухне. Как-то они пообедали в ирландском пабе, где подавали темный эль и копченый язык. В другой раз отправились на пароме через бухту, и Реджина увидела город в жемчужном свете. Джонатан старался показать своей молодой жене жизнь во всем ее многообразии.

Когда же они находились дома, обучал ее искусству страсти. Он научил Реджину не стесняться своего тела, внушил, что оно создано для того, чтобы давать и получать удовольствие. Занятия любовью он разнообразил. Бывал то добрым и великодушным, то требовательным и ненасытным. Но всякий раз доставлял ей удовольствие.

Как-то после очередных занятий сексом, страстных взглядов и еще более страстных поцелуев между ними вспыхнул спор, первый за их совместную жизнь. Реджина отдыхала на диване в библиотеке на втором этаже. Она обрадовалась, обнаружив там старые номера бруклинского «Орла», и стала просматривать газету. Джонатан сидел рядом и читал финансовые ведомости.

В газете Реджина наткнулась на небольшую заметку, которая возмутила ее. Автор писал об аресте молодой женщины, появившейся в одном из ресторанов без сопровождения. Владелец ресторана счел это наглостью с ее стороны и вызвал полицию. Он утверждал, что в его ресторане подается спиртное и ни одна порядочная женщина не позволила бы себе переступить порог его заведения без мужчины. Полицейские согласились с ним и предложили женщине покинуть ресторан. Она стала возражать, и ее арестовали. Судья прочел женщине нравоучение и присудил штраф в размере двадцати долларов за нарушение общественного порядка.

– В чем дело? – спросил Джонатан, заметив, как изменилась в лице Реджина.

– Вот, посмотри. – Реджина передала ему газету. – Это настоящая дискриминация.

Джонатан прочел заметку и нахмурился.

– Надо сказать, что эта женщина еще легко отделалась, – заметил он, откладывая газету в сторону. – Я знаю этот район. Он недалеко от «Вырезки», и одиноким женщинам там не следует появляться.

– «Вырезка»?

– Этот район известен также как «Кольцо сатаны», – добавил Джонатан. – Там полно салунов, домов свиданий, игорных притонов и искателей приключений. Репутация у этого места весьма сомнительная. Полицейскому инспектору пришлось проделать большую работу, чтобы очистить эту территорию, но предстоит еще многое сделать, чтобы там могли появляться порядочные люди.

– Этот район такой же сомнительный, как и Нортон-Пойнт? – с интересом спросила Реджина.

– В Нортон-Пойнте есть свои пороки, – объяснил ей Джонатан. – «Вырезка» же днем и ночью небезопасна как для мужчин, так и для женщин. Арестовав эту женщину, полиция сделала ей одолжение.

– Как ты можешь так говорить? – возмутилась Реджина. – Женщину арестовали и доставили в тюрьму, словно преступницу, только потому, что она не опиралась на руку мужчины. Это была демонстрация мужского превосходства. Полиция и суд использовали закон в свою пользу, вместо того чтобы использовать его одинаково для мужчин и женщин. Была допущена несправедливость.

Джонатан начал раздражаться. За короткое время их брака ему удавалось приковать ее внимание к себе и заставить забыть о женском движении за свои права. Эта газетная заметка разожгла в ней прежний огонь. И Джонатану это не понравилось.

Реджина поднялась с дивана и подошла к окну с видом на Тридцать четвертую улицу. Она почти никого не знала в этом городе, но переписывалась с некоторыми сторонницами суфражизма. Не написать ли записку одной из подруг, подумала она, когда Джонатан тоже подошел к окну. Стоило ему взглянуть на Реджину, чтобы настроение его окончательно испортилось.

– Какие бы планы ты сейчас ни строила в своей хорошенькой головке, забудь о них, – сухо сказал он. – У нас медовый месяц. Никаких писем протеста в суд, никаких статей в газеты, никаких маршей протеста.

Джонатан не произнес слова «запрещаю», но Реджина услышала его очень четко. Ее задело, что, несмотря на все его слова и поступки, она не стала более свободной, чем была в Мерриам-Фоллс. Понимая всю бесполезность спора с мужем на эту тему, Реджина покинула библиотеку под тем предлогом, что хотела бы перед ужином принять ванну.

Джонатан не удерживал ее. Когда дверь за ней захлопнулась, он еще больше нахмурился.

Поднявшись наверх, Реджина принялась мерить шагами спальню. Злость ее росла с каждым шагом. Не будь она замужем, знала бы, что ей сейчас делать. Но к несчастью, она замужем. И если во время медового месяца вздумает участвовать в каких-либо акциях сторонниц женского движения за право голоса, добром это не кончится.

Джонатан тоже был в ярости. Он прошел в холл перед комнатами, которые делил с женой, и заглянул в одну из них, ожидая увидеть Реджину в ванне. Но жена стояла у кровати в красном шелковом халате и расчесывала волосы.

– Джонатан! Ради всего святого, что ты делаешь? – воскликнула Реджина, когда он схватил ее за руку и потащил из комнаты. – Я не одета.

– Ты в полном порядке, – сказал он, продолжая подниматься по лестнице, ведущей на третий этаж.

Реджина попыталась вырваться из крепких рук мужа.

– Куда мы идем?

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал Джонатан, продолжая тащить ее за собой.

– Что?

– Чердак, – сказал он.

Когда Джонатан открыл дверь в конце узкой лестницы, Реджина глазам своим не поверила. Вместо паутины и пыльных сундуков она увидела мастерскую художника.

Джонатан отпустил ее руку.

Она с опаской вошла в квадратную комнату под самой крышей дома на Манхэттене. Босые ноги ощущали прохладный деревянный пол. В комнате стояли мольберты с натянутым чистым холстом, на старинном массивном столе – небольшие вазы с кистями. На спинке черного лакированного кресла – блуза. У стола – небольшой стул. Был здесь и обтянутый золотистым бархатом диван из темного дерева, и камин. Перед камином на мраморной подставке аккуратно уложены поленья. В комнате пахло олифой и масляными красками.

Реджине показалось, будто она попала в другой мир. Гнев утихал по мере того, как она шла вдоль стен, разглядывая прислоненные к ним картины. Каждая картина была шедевром по колориту и форме. Она узнала Копенгаген, хотя никогда не была там, его занесенные снегом дома, глядящие на Балтийское море. Любимый город Джонатана, его не перепутаешь ни с каким другим.

У Реджины не было ни малейшего сомнения – перед ней работы ее мужа. Здесь были акварели: яркие, жизнерадостные, очень живые и другие, более темные рисунки, изображавшие людей, работающих в поле или на заводе. На одном из небольших полотен она увидела мужчину, сидящего на садовой скамейке. Картина была полна теней и смутных образов, без четких деталей. От картины веяло таким одиночеством, что сердце сжималось. В глазах Реджины блеснули слезы. Потом она увидела полотно, где был изображен пароход, заходящий в док Нью-Йорка. И вспомнила картину, висящую в спальне мужа. Он никогда не называл ей фамилии художника.

Повернувшись к нему, она не могла найти слов.

– Я хочу написать тебя, – неожиданно сказал Джонатан.

– Меня?

– Да, тебя.

Джонатан снял жилет, засучил рукава и потянулся за рабочей блузой.

– Но я не одета, – запротестовала Реджина, туже стянув поясок своего рубиново-красного халата.

– Твоя одежда меня вообще не интересует, – сказал Джонатан. – Я хочу написать тебя в обнаженном виде.

Реджина, онемев от изумления, уставилась на него.

– Ты очень красива, – заявил муж, стоя прямо перед ней. – У тебя красивое тело и прекрасные волосы. – Он взял в руку пышную прядь ее волос и пропустил сквозь пальцы. – Позволь мне написать тебя нагую, с распущенными волосами.

Ответ вертелся на кончике языка, но Реджина не могла произнести ни слова. Было бы ошибкой ответить отказом теперь, когда Джонатан раскрыл ей свою тайну. Реджина колебалась не потому, что стеснялась оказаться обнаженной перед ним. Она уже привыкла к интимным сторонам замужней жизни. Дело было в другом. Она снова посмотрела на готовые картины.

– Не волнуйся, – успокоил ее Джонатан, неправильно истолковавший ее нерешительность. – Эту картину я сохраню для себя.

Услышав эти слова, Реджина поняла, что не сможет отказать мужу. За время их знакомства Джонатан всегда просил ее лишь об одном: чтобы она верила ему. Достаточно ли она ему доверяет, чтобы позволить запечатлеть ее образ на холсте?

– Я никогда не позировала, – смущенно произнесла она.

– Это очень просто. И скучно, – добавил он, подмигнув. – Тебе нужно только неподвижно стоять. Всю остальную работу сделаю я.

– Как? Где? – У Реджины перехватило дыхание. Джонатан задумчиво оглядел комнату.

– Ты будешь стоять у окна, – сказал он наконец. – Мне нравится игра солнечного света в твоих волосах.

Тревога Реджины возросла, когда Джонатан развел огонь в камине, чтобы прогреть комнату, и обернулся к жене.

– Сними халат, – прошептал он. Реджина взялась за поясок и замерла.

– Стесняешься? – Джонатан вышел на середину комнаты. – Я же видел тебя голой. И спишь ты без одежды.

– Перестань меня дразнить, – одернула его Реджина. – Это разные вещи. Ты сам понимаешь.

Не ответив ей, Джонатан развязал поясок ее халата и с улыбкой запустил под него руку. Халат медленно соскользнул с ее плеч и упал на пол. Джонатан долго разглядывал жену, потом взял ее за руку и подвел к окну, выходившему в парк.

– Смотри на что-нибудь интересное для тебя, – посоветовал он, откинув ее волосы за спину, чтобы они не закрывали грудь. – Вот так, я думаю, будет хорошо.

Посмотрев на нее в разных ракурсах, он решил писать Реджину в профиль. И вскоре углубился в работу.

– Расскажи что-нибудь, – попросила Реджина. – А то я глупо себя чувствую, когда вот так стою.

– Хорошо. Только не шевели головой, – сказал Джонатан. – Что тебе рассказать?

– Что хочешь, – ответила она. – Например, о твоей семье. Как звали твою мать?

– Мириам.

– А отца?

– Альберт, – ответил Джонатан, смешивая краски на палитре. – Они были совсем простые люди.

– Сын в них пошел, – насмешливо заметила Реджина.

– А что, я разве не простой? – Джонатану хотелось узнать, что думает о нем жена. У него не было ни малейшего желания рассказывать о своей семье. Слишком печальные воспоминания. Гибель маленькой Абигайль свела мать в могилу раньше времени. Был солнечный зимний день, и Реджина была такая живая и теплая. Ему хотелось запечатлеть ее такой навеки.

– Я всего лишь деловой человек, умеющий, как говорят, делать деньги.

– Ты деловой человек, но умеешь писать картины не хуже европейских мастеров.

Джонатан засмеялся:

– Вы мне льстите, миссис Паркер.

– Почему ты мне об этом ничего не говорил? – спросила Реджина, обернувшись к нему. – Ведь я твоя жена. Между мужем и женой не должно быть секретов.

– Смотри в окно, – буркнул Джонатан. – Да тут и рассказывать нечего. Мне нравится рисовать. Талантливый я или нет – дело вкуса. Но я рад, что тебе нравятся мои работы.

– Мне они действительно нравятся, – призналась Реджина.

Она внимательно посмотрела на парк. Его небольшой участок был зажат между дорогими домами самых богатых людей города. Оштукатуренные здания из кирпича с мраморными лестницами и чугунными решетками, отделявшими их от улицы, казались мрачными и неприветливыми. Парк все еще выглядел по-зимнему: на фоне почти весеннего неба вырисовывались темные голые деревья. Плывущие в вышине облачка не были похожи на снежные тучи.

Неловкость у Реджины постепенно прошла, и она спокойно стояла, думая о своем. Джонатан считает себя заурядным, но она-то знает, что ее муж человек необыкновенный.

Он ничуть не похож на ее соседей, людей ограниченных, придерживающихся общепринятых правил. Он наслаждался жизнью и учил этому искусству Реджину. Иногда они совершали что-то из ряда вон выходящее, а иногда просто кормили голубей в парке. Все, чем они занимались, доставляло ей особое удовольствие именно потому, что делали они это вместе с Джонатаном, признавалась себе Реджина.

Однако она слишком мало знала о своем муже. Иногда он бывал очень сдержан и серьезен. Как, например, сегодня после обеда в библиотеке. Впрочем, он имел на это право. Не стоит портить себе медовый месяц. Но действовал он отнюдь не из эгоистичных соображений. Его не покидала мысль о ее безопасности. Однако Реджина не верила, что убийца последует за ними в Нью-Йорк.

Это предположение так поразило ее, что она высказала свои опасения.

– Не волнуйся, – успокоил ее Джонатан. – Мы займемся этим, вернувшись домой. А пока живи спокойно.

– Как я могу не волноваться? – воскликнула Реджина. Ей очень хотелось обернуться и посмотреть на него, но она не стала менять позы, боясь, что он рассердится. – Мои лучшие подруги мертвы, я вспоминаю их каждый день и гадаю, какие новости ждут нас дома.

– Ричард телеграфирует мне, если произойдет что-нибудь экстраординарное, – заметил Джонатан. – Пока никаких плохих новостей от него не поступало.

– Я хотела бы передать пансион Люси, – неожиданно заявила Реджина. – Она практически член моей семьи и после моего замужества наверняка озабочена своей дальнейшей судьбой.

– Прекрасная мысль, – согласился с ней Джонатан. – Я велю своему поверенному подготовить необходимые бумаги.

– Спасибо, – улыбнулась Реджина, продолжая смотреть в окно. – Сколько мне еще стоять?

Джонатан рассмеялся:

– Шедевр за несколько минут не создашь. Стой спокойно.

В последующие дни Реджине пришлось набраться терпения. Погода наладилась, до конца недели стояли солнечные дни, и большую часть дня Реджина проводила стоя у окна мастерской, совершенно обнаженная.

Джонатан не разрешал ей взглянуть на картину. По окончании сеанса тщательно закрывал полотно плотной тканью, прежде чем они покидали мастерскую. Когда Реджина пыталась подсмотреть, получала шлепок по заду и строгий выговор. Джонатану не терпелось закончить картину. Он уверял Реджину, что в его доме в Мерриам-Фоллс нет подходящего помещения, и отложил их отъезд. Реджина пыталась возражать, но безуспешно. Ее муж принял решение, а Джонатан Бельмонт Паркер своих решений не меняет.

В последнюю неделю их пребывания в Нью-Йорке Реджина, к ее собственному удивлению, уже без смущения сбрасывала одежду и занимала свое место у окна. Позируя долгими часами, она не испытывала ни малейшего стыда оттого, что стоит голая. Это даже давало ей ощущение свободы. Как-то Реджина предложила Джонатану тоже снять одежду, чтобы она не мешала ему рисовать. Он рассмеялся и тотчас же последовал ее совету. Портрет был забыт, и они занялись любовью на диване перед камином.

Реджина почти забыла, что Джонатан хитростью принудил ее к замужеству. Она любила его и не могла не признаться, что ей нравится чувствовать себя просто женщиной. Она жила как жилось, радовалась жизни, не испытывая при этом чувства вины, и смирилась с тем фактом, что не может изменить жизнь. Однако она ни на минуту не забывала, что Хейзл и Элайза были мертвы. Как только они с Джонатаном вернутся в Мерриам-Фоллс, она непременно будет активно участвовать в разоблачении и наказании их убийцы.

Джонатан ждал ее внизу в гостиной. Глаза его светились нежностью, увы, не любовью, но Реджина чувствовала, что ее опекают, желают и защищают, а это было немало.

– Ты прекрасна, как всегда, – сказал Джонатан, обнимая и целуя ее так, будто они не виделись несколько недель, а не несколько часов. Джонатан ездил к своему поверенному по делу о передаче пансиона на Уитли-стрит во владение Люси Чамберс.

– Тебе все еще не терпится уехать домой?

– Молли целый день пакует вещи. Я и не подозревала, что у меня прибавилось столько одежды. Да, мне не терпится вернуться домой, – призналась Реджина.

Они поужинали жареной индейкой, тушеными овощами и шампанским. Разговор за ужином был такой же острый, как и еда. Небольшая группа женщин протестовала перед зданием суда против инцидента в ресторане, и об этом писали газеты. Реджина не удержалась и рассказала мужу. Она также сообщила ему, как подействовал протест женщин на судью: тот вышел из здания суда через черный ход и уехал в наемном экипаже.

Ни одна из женщин не была арестована, хотя, как писали газеты, полицейский, дежуривший у здания суда, строго предупреждал женщин о нарушении ими общественного порядка.

– Я должна была быть с ними, – сказала Реджина.

– Слава Богу, что тебя там не было, – ответил Джонатан, откладывая салфетку и беря бокал с вином. – В противном случае я бы рассердился.

– И что бы ты сделал? – спросила Реджина. – Запер бы меня в комнате и продержал там до тех пор, пока не счел бы нужным выпустить?

Джонатан спокойно продолжал пить шампанское. Затем поставил бокал на стол и жестко посмотрел своими серебристо-серыми глазами в ее взволнованное лицо.

– Все зависит от проступка, – холодно произнес он. Реджина поняла, что муж не шутит. – Я не позволю тебе подвергать себя опасности. Ни здесь, ни где бы то ни было. Ты можешь восторгаться суфражизмом, но я не потерплю никаких действий с твоей стороны, которые могли бы повредить тебе.

Реджина хотела возразить мужу, но он поднял руку, призывая ее помолчать. И Реджина не произнесла ни слова.

– Ты – моя жена, – твердо сказал он. – И мой долг тебя оберегать.

Реджине хотелось закричать, что она не хочет, чтобы он выполнял перед ней свой долг, она хочет, чтобы он ее любил. Но она не выдала своих чувств, только выпрямила плечи и положила вилку на тарелку. Серебро с приятным звоном стукнулось о китайский фарфор.

– Я никогда не пойму тебя, – призналась она. – Ты то обращаешься со мной как с глупым ребенком, то велишь позировать тебе обнаженной; познавать жизнь во всем ее разнообразии. А на поверку получается, что моя свобода ограничена определенными рамками.

– Ты намеренно искажаешь мои слова, – возразил Джонатан. – Опасно быть связанной с женским движением за право голоса. Женщин арестовывают и держат в тюрьме неопределенный срок, не говоря уж об ужасном обращении с ними, если судья захочет преподать им урок. То, что сегодня этих женщин отругали и отпустили домой, совсем не говорит о безопасности демонстраций ни в этом, ни в каком-либо другом городе. А в Мерриам-Фоллс? Неужели ты думаешь, что какого-нибудь мужчину волнует твоя личная свобода? Не будь смешной, Реджина. Дело не в равноправии, дело в выживании.

– Я не говорю об убийцах, – стояла на своем Реджина. – Я говорю о браке. О нашем будущем. Я не хочу провести всю жизнь, спрашивая у тебя разрешения быть самой собой.

Ее очень удивили слова Джонатана:

– Это я могу понять. Но пока убийца не за решеткой, я буду настаивать на том, что твоя безопасность зависит от меня. А потом мы сможем вернуться к этому вопросу.

Реджине не хотелось идти на компромисс, но ссориться тоже не хотелось. Это была последняя ночь их медового месяца, и ей хотелось покинуть Нью-Йорк с самыми добрыми чувствами.

– Ты готова подняться в мансарду? – спросил Джонатан, вставая из-за стола. Он взял бутылку шампанского и лукаво посмотрел на Реджину. – Десерт мы можем съесть наверху.

Картина все еще была закрыта тканью. Джонатан наполнял бокалы шампанским, а Реджина вспоминала, сколько часов она провела у окна, позируя мужу. Она посмотрела на парк. Деревья казались темными тенями на фоне еще более темного неба, где изредка мерцали звезды. Ей страстно захотелось вернуться в мирную долину Гудзона, к своему телескопу.

– Ты готова? – спросил Джонатан, подходя к ней сзади.

Реджина почувствовала тепло его тела, нежно прижавшегося к ней. Она улыбнулась.

– Мне любопытно. И я немного боюсь, – призналась она, оборачиваясь к нему. – Смотреть в зеркало после ванны и видеть себя обнаженной на картине совсем разные вещи.

– В зеркале или на холсте ты одинаково прекрасна, – заявил он и поцеловал ее. – Идем.

Рука об руку они подошли к мольберту, на котором стояла картина. Реджина затаила дыхание, пока Джонатан осторожно снимал с нее покрывало.

Она не знала, что сказать. Мужу удалось передать солнечный свет, струящийся через окно и образующий ореол вокруг ее тела, подчеркивая каждый его изгиб. Ее волосы, казалось, мерцали, соски тянулись к солнцу, как бы прося его о поцелуе. Картина вызывала чувство благоговения, и Реджина прослезилась.

– Это прекрасно.

– Ты прекрасна, – сказал Джонатан.

Реджина подняла к нему лицо, ожидая поцелуя. Заглянув мужу в глаза, она увидела в них любовь. В ней пробудилась надежда, заполнив пустоту, которую она испытывала все эти недели. Его губы были нежные и теплые, когда она ответила на его поцелуй.

Благоговея перед талантом мужа и чувством, которое он вложил в картину, Реджина стремилась узнать, что же Джонатан действительно испытывает к ней. Она полюбила его сразу, не успев опомниться. Но каковы его чувства к ней? Медовый месяц был хрупкой нитью, которая могла прерваться в любой момент. И Реджина опасалась, что это случится в Мерриам-Фоллс.

Посмотрев на картину, она снова ощутила надежду. Художники проявляют себя в своих произведениях. Возможно, в картине он и сказал ей о своих чувствах.

– Можно мне попросить тебя раздеться еще раз? – спросил Джонатан, обнимая ее за талию.

– Я думала, картина закончена, – ответила Реджина. Она посмотрела на мужа. Он, как всегда, был неотразим.

– Да, картина закончена. – Он лукаво улыбнулся. – На этот раз у меня самый эгоистичный мотив. Я хочу заняться с тобой любовью.

– Считай, что ты меня уговорил, – ответила Реджина. – К тому же у нас сейчас медовый месяц.

– Так оно и есть, – согласился Джонатан. – И я обещаю тебе поистине волшебную ночь.

Он сдержал свое обещание. Когда они вернулись в свою постель на втором этаже, Реджина так устала, что, едва коснувшись головой подушки, погрузилась в блаженный сон.