Глава 30
«7 сентября 1757 года Бель-Мер
Мой дорогой сын!
Сейчас раннее утро. Я сижу на веранде и смотрю, как вы с отцом резвитесь в море. Как жаль, что через много лет, читая эти строки, ты не вспомнишь это чудесное утро! Но может быть, от прошлого у тебя останется ощущение радости, тепла и родительской любви.
Не знаю, что побудило меня написать тебе это письмо, но я чувствую, что должна это сделать. Эрик считает, что это всего лишь потребность высказаться, порыться в хитросплетениях прошлого, и отчасти он прав. Последние дни я пребываю в меланхолии. Даже ты заметил печаль в моих глазах и не раз уже спрашивал, почему мне грустно. Прошло восемь лет со дня твоего рождения, и за эти годы от нашего брака не появилось на свет ни одного ребенка, ни одного плода любви, которую мы с отцом испытываем друг к другу. Конечно, у меня есть ты, мое сокровище, но настоящая любовь создает благодатную почву, которая может взрастить больше цветов.
Эрик думает, что только этот небольшой пробел в прекрасной во всех других отношениях жизни вызвал необходимость копаться в прошлом; что желание еще одного ребенка заставляет меня вновь скорбеть о первенце, которого я потеряла. Но он не прав. Я верю в то, что ты должен узнать правду. Не сейчас, когда ты еще слишком мал, чтобы понять всю важность того, что я собираюсь тебе сказать, но когда-нибудь ты все равно должен узнать трагическую историю из прошлого твоей матери и о том, как любовь твоего отца избавила меня от горького одиночества.
Итак, я начну свой рассказ со смерти твоего деда.
Он погиб от руки наемника, и смерть его была только частью заговора, в результате которого должны были уничтожить всю нашу семью».
Майлз отложил письмо в сторону и, встав из-за стола, взволнованно заходил по комнате. На дне шкатулки, под письмом, написанным таким знакомым почерком, лежали аккуратно завернутые в бархат прекрасно ограненные бриллианты, перстни из литого золота с крупными драгоценными каменьями. Кэтлин хотела, чтобы все это принадлежало ему. Но он почти забыл о сокровищах на дне шкатулки — самым драгоценным из материнского наследства было для Майлза это письмо на пожелтевшей бумаге, перевязанное красной лентой, показавшейся Майлзу смутно знакомой.
Пытаясь привыкнуть к мысли, что Мадлен ничего не придумала, Майлз подошел к буфету, где держал спиртное, откупорил бутылку бренди, вернулся за стол, налил себе порцию и, подкрутив лампу, опустил ее пониже над столом, чтобы легче было разбирать строки, написанные выцветшими чернилами. Взяв письмо, он принялся читать его еще раз, с самого начала.
Не упуская ни одной подробности, Кэтлин описала смерть отца и то, как потопили их корабль. Она поведала все, что знала: о заговоре, который возглавил первый помощник отца; о том, как ей удалось спастись, и о том, что Эрик Кросс женился на ней, тем самым разрушив планы дядюшки Оуэна завладеть еще и ее состоянием. Кэтлин рассказала и о попытке Оуэна изобразить Эрика Кросса в глазах общества Черным Пиратом — безжалостным убийцей, виновным в смерти многих людей.
Майлза трясло от гнева, когда он прочел о том, как тот самый Черный Пират поймал Кэтлин, когда она вышла на крыльцо своего дома в усадьбе в Каролине, и как она упала со ступенек и ребенок, который жил в ней, погиб.
Майлз с гордостью читал, как она ворвалась в тюрьму, в которую посадили ее мужа, неправедно обвиненного во всех злодеяниях, что были на счету у Черного Пирата. Майлз отчетливо представлял ее: в бриджах и тунике, с распущенными по плечам пшеничными волосами и заткнутым за ремень пистолем.
Нетрудно было представить и последующую за этим сцену воссоединения, описанную лишь в общих чертах. Кэтлин только сообщила о том, что пригрозила пристрелить шерифа, если он войдет, так что встреча Эрика и Кэтлин в тусклом свете тюремной камеры прошла без посторонних.
Но на этом рассказ не заканчивался, и далее Майлз все чаще находил свидетельства того, что мать продолжала письмо с трудом. В нескольких местах чернила были размыты слезами, кое-где строки оставались недописанными — Кэтлин не находила слов. И по мере того как он читал, Майлз яснее понимал причину запинок. Она пыталась разгадать человека, которого называли Черным Пиратом, человека, который вместе с ее дядей Оуэном жаждал разрушить ее жизнь и жизнь ее близких. Но, как бы осторожно Кэтлин ни подбирала слова, Майлз понял, что под маской Черного Пирата выступал жестокий и кровожадный верзила по фамилии Кларк, человек, который изнасиловал Кэтлин, когда та была еще совсем юной девочкой. В ту пору Кларк был матросом на корабле ее отца. Уличенный в своем преступлении, он был приговорен командой к страшной смерти: вначале его выпороли, а потом, связанного, посадили в лодку и бросили в открытом море, но…
«Но ненависть и жажда возмездия — мощные стимулы к жизни. Может, благодаря им он и остался жив. Шесть лет прошло, а Кларк, которого мы считали давно погибшим, вынашивал свои планы мести, и только ждал часа, чтобы расправиться со мной и папой. Судьба свела его с дядей Оуэном, и они заключили свой дьявольский союз. В результате я лишилась отца и того, кто должен был стать моим первенцем.
Мой дорогой сын, трудно матери признаваться в том, что она вступила в брак, будучи не невинной девушкой, а женщиной, которую грубо и жестоко использовали, но то, что я пережила в юности с Кларком, оставило глубокий след в моей душе. Я возненавидела мужчин и поклялась никогда не иметь близости ни с кем. Мое отвращение к противоположному полу было настолько глубоко, что я до сих пор с благоговением думаю о настойчивости твоего отца. Мы были едва знакомы, когда он узнал о моем горьком прошлом, и, хотя я раз за разом отказывала ему, он сумел настоять на своем, открыв для меня мир любви и красоты, который бы я без него никогда не узнала. Ты был рожден от этой любви и являешься живым свидетельством того, что прошлому не дано разрушить жизнь. Шрамы заживают, и любовь возвращается, и жизнь снова становится полноценной.
Если Эрик сумеет настоять на своем, ты не сможешь прочесть этого письма, пока оба мы не уйдем в мир иной. Но Эрику и это условие кажется недостаточным: он боится, что твоя память обо мне будет омрачена. Но я не могу в это поверить. Глядя на тебя и Эрика, я почему-то думаю, что ты извлечешь урок из того, что довелось пережить мне.
Мы с Эриком оставим тебе накопленное богатство и благородное имя предков Эрика, и ты будешь гордиться моей храбростью и величием отца, и мы сделаем все от нас зависящее, чтобы отдать тебе всю нашу любовь и всю мудрость, чтобы ты вырос сильным и мужественным человеком. Но я хочу сделать тебе еще один подарок, подарок лично от меня — это письмо, в котором, я надеюсь, ты прочтешь о всеразрушаю-щей силе ненависти и всеисцеляющей силе любви. Ты унаследуешь много хорошего от меня и отца, но самым драгоценным моим даром, не знаю, к добру или нет, будет тебе мой характер. Если ты влюбишься, то всей душой, если возненавидишь — от всего сердца, и гнев твой будет неудержим. Если бы я могла оградить тебя от бед, то лишь постоянным напоминанием о том, что вести тебя все же должна любовь, а не ненависть.
Процветай, мой сын! Живи с сознанием того, что тебя любят безмерно, а когда ты оглянешься назад, вспоминая те годы, что мы провели вместе, ты, твой отец и я, помни о том, на чем было построено наше счастье.
Буду заканчивать. Эрик втаскивает на берег вашу лодку, и ты бежишь к дому. Скоро ты влетишь в комнату и, захлебываясь от восторга, станешь рассказывать мне о том, что видел. И я буду слушать с любовью, и навсегда сохраню в памяти этот день, один из многих.
Твоя любящая мать
Кэтлин».
Майлз осторожно сложил вместе страницы письма и связал их красной бархатной ленточкой. Прикрутив лампу, он медленно вышел на веранду. Лунный свет струился, отражаясь от воды. Майлз смотрел вниз, на пляж, и, словно это было вчера, вспоминал тот самый день, когда было написано письмо. Он видел отца, небрежно бросившего рубашку на дно лодки, загорелого и сильного. Улыбка играла у него на губах, веселые искорки горели в темных добрых глазах. Майлз помнил, как, задыхаясь от быстрого бега, влетел на веранду, громко хвастаясь тем, что сумел сам управлять лодкой.
— Папа сказал, что я теперь сам могу плавать… если ты разрешишь.
Глядя в горевшие ожиданием глаза сына, Кэтлин ответила:
— Если Эрик считает, что ты готов, конечно, можно.
Майлз помнил, как бросился благодарно обнимать мать, как она обхватила его, удерживая подле себя столько, сколько мог позволить счастливый подвижный мальчик.
— Спасибо, мама! — воскликнул Майлз и, полный воодушевления, уже на бегу сообщил: — Завтра рано утром я отплываю на исследование бухты Смертников.
Зная о том, что название было куда мрачнее самого места — тихой безопасной бухточки за рифом, — Кэтлин согласилась, не забыв при этом предупредить своего взрослеющего сына:
— Теперь, когда ты стал совсем самостоятельным, не забывай, пожалуйста, предупреждать нас о том, куда направляешься, чтобы мы знали, где тебя искать. Понял?
— Конечно!
Перечисляя все те чудеса, которые они за день успели увидеть с Эриком, мальчик вдруг наткнулся взглядом на пачку исписанной бумаги, связанную красной бархатной лентой.
— Что это?
— Письмо, простое письмо, — ответила Кэтлин, убирая связку в карман.
— Очень оно длинное, — заметил мальчик.
Стоя на балконе, Майлз совершенно ясно вспомнил полные любви глаза матери, когда она сказала:
— Это письмо одному очень дорогому человеку.
А потом она вдруг засмеялась, велев мистеру Майлзу бежать в свою комнату, переодеться, и еще Майлз помнил, как в комнату вошел отец, и, думая, что сын уже ушел, подхватил на руки мать и поцеловал ее со страстью, которой Майлз не мог тогда понять, но почему-то был счастлив, видя проявление отцовской любви.
Кэтлин была права. До сих пор этот день, один из многих, был самым обычным днем, наполненным, как и другие, любовью и радостью. Он не мог тогда знать о том особом даре, что готовит ему мать, вся его жизнь складывалась из одних драгоценных подарков — каждый день был даром счастливой любви.
Глубокой ночью, вглядываясь вдаль с балкона, Майлз вновь и вновь пытался вникнуть в то, что стремилась донести до него Кэтлин. Очевидно, Мэдди посчитала, что для него настало время узнать правду для того, чтобы он смог разглядеть множество параллелей между собой и отцом, Кэтлин и Александрой. Одна из параллелей лежала на поверхности: и Кэтлин и Александра испытали насилие, но этот факт не стал решающим для его отца, и Майлз вполне был солидарен с Эриком. Кэтлин была виновна в том, что у нее случилось с Кларком, не более чем Алекс в том, что с ней совершил Диего, но настоящее сходство состояло не в этом: Кларк оставил после себя в сердце матери ожесточение и недоверие к людям, неспособность к любви точно так же, как испанец отметил его, Майлза, печатью ненависти, возвратившей младшего Кросса к самым мрачным страницам жизни.
«Пусть твоей жизнью правит любовь», — написала мать.
Над бухтой занимался рассвет, а Майлз по-прежнему сидел на балконе, вытянув вперед длинные ноги и скрестив пальцы рук, напряженно думал, пытаясь уверить себя в том, что выполнить материнский совет действительно так просто, как хотела внушить ему леди Кэтлин.
