Глава 12

Следующие два дня Диксон занимался делами, в которых не было особой необходимости, зато они успешно поглощали его время. Он одобрил план постройки нового корабля на верфи в Глазго и утвердил смету ремонта другого, находящегося сейчас в доках. Часть его капитала была переведена из американских учреждений в Английский банк. Расширение сферы его капиталовложений было основой его успеха даже на рынке Малайзии.

Мэтью всегда чувствовал себя счастливым, если его господин был на пике активности. И к исходу второго дня, когда для почтовой кареты была готова целая гора корреспонденции, он улыбался от уха до уха.

Впрочем, настроение Мэтью мог повысить и список, отправленный Диксоном своему представителю, где перечислялись товары, которые он планировал взять с собою на Пинанг. Это внушало секретарю надежду, что приближается время возвращения на Восток.

Диксон встал, потянулся – стул в гостиной казался ему неудобным и слишком мягким, но ему не хотелось вторгаться в рабочее святилище Шарлотты, а в Балфурине было достаточно мест, где ему гарантировалось уединение.

Маскарад все больше беспокоил Диксона, возможно, потому, что он уж очень хорошо к нему приспособился. Когда Джеффри открывал перед ним дверь, называя его «милорд», Диксон не чувствовал прежней неловкости. Служанки приседали в реверансе, и он принимал это как должное.

Правда состояла в том, что ему всегда хотелось быть графом Марном. В юности он всегда завидовал Джорджу. И не только из-за титула. Завидовал потому, что Джордж был лэрдом Балфурина, звеном в длинной цепи выдающихся людей, на которых возлагалась защита замка и всего клана.

До возвращения домой Диксон довольствовался тем, что был крупным импортером товаров, человеком, способным и на точный расчет, и на риск, сумевшим многократно увеличить свое состояние. На Востоке титул был ни к чему, там принимались в расчет смелость человека и его деловые качества.

А сейчас он притворялся человеком, которым всегда хотел быть.

Каждое утро он должен бы просыпаться с чувством стыда, но стыда не было. Диксон просыпался и осматривался вокруг с гордостью собственника. Одна часть его души стремилась к тому, чтобы найти Джорджа, а у другой, презренной, была некая тайная надежда на то, что Джордж никогда не вернется.

Что же теперь делать?

– Мы должны уехать, – сказал Мэтью.

Диксон оглянулся на своего секретаря, решив, что тот обрел способность читать чужие мысли.

– Должны. – Отъезд разрешил бы все трудности, разве не так? Его увлечение Шарлоттой пройдет, как и жажда занять место Джорджа. Он снова станет самим собой, даже если эта роль будет даваться ему труднее, чем прежде.

– Вы не нашли клад.

– Я не искал, – признался Диксон. Подобное занятие казалось ему нелепым, особенно если учесть, что ни в какой клад он не верил. Но если клад все же существовал, то именно Джордж как раз мог в этом преуспеть. Сейчас Джордж скорее всего на континенте. Проводит время в обществе какой-нибудь женщины, которая согласилась его содержать, а взамен он ее ублажает. Джордж вполне способен принять такое положение вещей.

– Почему же тогда мы задерживаемся, господин?

Даже себе Диксон не желал отвечать на этот вопрос.

Мэтью бросил на него осуждающий взгляд, но промолчал. Молчание Мэтью всегда было многозначительным.

– Конечно, ты прав, – заговорил наконец Диксон. – Надо уезжать. – И вышел из комнаты раньше, чем секретарь успел сказать хогь слово, а тем более спросить о дате отъезда.

Лишь оказавшись у дверей библиотеки, Диксон осознал, что как раз библиотека и была его целью. Увидев склоненную над бумагами головку Шарлотты, Диксон понял, кого именно он хотел повидать.

Любопытство – вот что привело его сюда Любопытство и, вероятно, что-то еще, однако Диксон не спешил определять, что именно. Эта женщина занимала его мысли, потому что стремилась к неизвестному, не боялась перемен, решилась поступить так, как не поступают молодые женщины, бросив вызов родителям и своему воспитанию, и сама сумела построить собственную жизнь в чужой стране.

Удивительно, до чего они похожи! Он ведь сделал то же самое, покинув Шотландию.

Диксон прислонился к косяку и смотрел на Шарлотту, освещенную косыми лучами солнца. Внешность женщины с первого взгляда поразила его, однако он не назвал бы ее хорошенькой в привычном смысле слова. Нос не совсем отвечал классическому канону, а рот был слишком широким. Высокие скулы и слегка раскосые глаза придавали ей почти экзотический вид. Такое лицо трудно забыть.

У нее были прекрасные плечи и замечательная фигура, сейчас скрытая просторным платьем цвета морской волны. Убранные в пучок волосы открывали изысканную линию длинной шеи.

Диксону захотелось поцеловать ее.

Будь он ее настоящим мужем, в его руках был бы финансовый контроль над замком и даже над школой. Конечно, женщины в Шотландии обладают значительно более широкими правами, чем в других областях империи, тем не менее его слово и желание были бы здесь законом.

Но если бы он действительно был ее мужем, он ни за что не оставил бы Шарлотту.

Какая насмешка судьбы!

Когда-то у него была жена, в которой он не нуждался, а теперь перед ним тоже жена, только чужая.

Честнее всего сказать ей, кто он такой, а потом уехать. Два очень простых дела, но как трудно их выполнить!

Диксону не хотелось уезжать от Шарлотты. Он хотел смотреть на изгиб ее губ, когда она пытается сдержать улыбку. Хотел поддразнивать ее, слышать ее смех. Но больше всего хотел уничтожить неловкость, воцарившуюся между ними, то странное напряжение, которое возникает при каждой встрече, словно оба они слишком остро чувствуют присутствие друг друга.

Жажда обладания, вот что это такое, по крайней мере с его стороны. Он хотел ее, и сам прежде не ведал, что способен с такой силой желать кого-либо.

На этой его мысли Шарлотта наконец подняла голову. Лицо ее изменилось, застыло, словно она отдала себе приказ не раскрывать своих мыслей и чувств. Оно стало маской, под которой спряталась настоящая Шарлотта.

– Я тебе помешал? – спросил он.

Она наклонила голову.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – тоном школьной директрисы спросила Шарлотта.

Надо бы предупредить ее, как этот тон на него действует. В его воображении возникали не школьные классы, мел и пропыленные книги, а теплая плоть, мягкий шепот и, как ни странно, запах хурмы.

– Нет, благодарю. А я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Чем-нибудь иным, кроме отъезда из Балфурина? – с приятной улыбкой спросила она.

Вот он, подходящий момент объявить ей, что он как раз об этом и думает. Но Диксон промолчал, потом с иронией произнес:

– Ты не слишком гостеприимна. Если ты будешь продолжать в том же духе, мне придет в голову, что тебе не угодно мое присутствие.

Ее лицо снова изменилось, стало еще более суровым.

– Если я прикажу стелить тебе грязное белье и подавать испорченные блюда, ты, наверное, пересмотришь продолжительность своего визита.

– Но ведь шотландцы известны своим гостеприимством, а разве ты не приняла обычаи своей новой родины?

– Боюсь, что не все, – ответила она и положила перо. – Я усвоила только шотландское упрямство и своенравие. Так что тебе следует быть осторожным.

– Я все время начеку с тех пор, как переступил порог Балфурина, – честно признался он и с удовольствием отметил, что сумел заставить ее на мгновение сбросить маску. Щеки Шарлотты вспыхнули, она опустила взгляд на письмо, которое писала до его появления.

– Ты пришел воспользоваться моей библиотекой? – спросила она, не желая вступать в дискуссию о том, кому в действительности принадлежит комната. Закон стал бы утверждать, что он остается хозяином Балфурина, хотя и отсутствовавшим пять лет.

Странно, но все-таки очень трудно держаться так, словно он и есть Джордж.

Это притворство опасно и быстро входит в привычку. Он без труда может заставить работать свое воображение, убедить себя, что они действительно женаты, представить даже подробности свадебной церемонии, вспомнить, как писал свое имя в церковной книге. Диксон жаждал вообразить, как он держал ее руку, как надевал ей кольцо, как дрожали ее пальцы. У алтаря он чуть наклонился к невесте, чтобы услышать, как она шепотом скажет «да», и был вознагражден нежным ароматом ее духов. Нагретый телом запах розы кружил ему голову, заставляя искать, где он прячется – на кистях рук, у горла, между грудями?

– Скажи, в нашу первую брачную ночь я вел себя жестоко? – резко спросил Диксон и сам удивился, что произнес это. Этот вопрос давно мучил его, но он вовсе не собирался задавать его в лоб.

Шарлотта покраснела сильнее. Краска сползла до самого кончика носа. У Диксона возникло абсурдное желание поцеловать этот кончик, а потом держать ее в объятиях, пока она не успокоится.

Он становится полным идиотом! Она не желает иметь с ним дела. Считает, что он ее бросил. Диксон не мог забыть то, о чем она умолчала в разговоре несколько дней назад. Пока Шарлотта не взялась за управление Балфурином, он не имел никаких особых удобств. После смерти отца Джордж перестал тратить какие-либо деньги на замок. Со временем все приходило в негодность, портилось, гнило и рассыпалось в прах.

Шарлотта истратила на Балфурин все свое наследство и вернула ему жизнь. Тот первый год, когда она осталась здесь одна, достался ей невероятно тяжело.

Сейчас она откинулась на спинку стула, сложила на груди руки и твердо посмотрела ему в глаза:

– Почему ты задаешь мне такой вопрос? Разве ты не помнишь нашу брачную ночь?

– Может быть, я ищу для своей памяти иного угла зрения, – сказал он, пожимая плечами. – Или надеюсь, что было хоть что-то, что я сделал правильно. Искусно, умело, мастерски. Или по крайней мере не причинил тебе боль.

– Я полагала, что боль – это часть процесса, – отвечала Шарлотта.

– Значит, и тут я показал себя животным, – заключил он. Дьявол побери кузена Джорджа!

Она не ответила. Почему он об этом спросил?

– И все вокруг знают, как ты ненавидишь своего мужа?

Шарлотта скрестила руки, вцепившись ладонями себе в локти, отвела глаза, потом взглянула ему в лицо:

– Думаю, да.

Вот он, ответ, которого он ждал. Как странно, что Диксон почувствовал себя почти счастливым и в то же время ощутил разочарование. Как будто его истинная суть сражалась с притворной ролью, а сам Диксон победил там, где потерпел поражение Джордж. Джордж со всем своим хваленым обаянием и титулом не сумел завоевать привязанности и уважения Шарлотты.

Диксон закрыл дверь в библиотеку и неспешно повернулся к Шарлотте, давая ей время выразить протест против этого нежданного тет-а-тет, но женщина не произнесла ни слова. В молчании она встала и отошла к стене с массивным камином. Камины в каждой комнате – одно из достоинств Балфурина, которому принадлежало достаточно леса, чтобы добывать там дрова и согревать всех обитателей замка.

Диксон прошел к столу, остановился, коснулся пера, которым она писала. Деревянная ручка еще хранила тепло ее руки.

Шарлотта не позвала прислугу, а взяла свечу и поднесла огонь к растопке. В камине разгорелось пламя.

Диксону хотелось извиниться перед ней за грубость и бесчувственность. Он испытывал острое любопытство ко всему, что касалось ее жизни, но не имел права его проявлять, требовать, чтобы она хоть что-то ему рассказала.

– Я понял, что хочу знать о тебе все, – резко выпалил он правду прямо ей в лицо.

Шарлотта посмотрела на него с явным удивлением:

– Почему? Почему сейчас? Раньше тебя ничего не интересовало.

– Я уже говорил, что был бесчувственным негодяем. Может быть, у меня в голове было что-то иное.

– Чью бы юбку еще задрать? Сомневаюсь, чтобы у тебя в голове было что-нибудь еще, кроме этого. Ты никогда не казался мне серьезным человеком. – Она взяла кочергу и пошевелила ею дрова. Вверх взметнулся сноп огненных искр и улетел в трубу, как рой золотых пчел. – А вот я, пожалуй, была излишне серьезна.

– Почему ты вышла замуж? Я что, был так уж неотразим?

Шарлотта через плечо оглянулась на Диксона:

– Насколько я помню, моим сестрам ты действительно казался неотразимым. И матери тоже. Со мной ты был очень вежлив. Но ты ведь должен помнить, до свадьбы мы встречались всего два или три раза. Этого недостаточно, чтобы пасть жертвой твоих чар.

– Тогда почему? Ты хотела стать графиней Марн?

Она наклонилась, как будто полностью занятая камином.

– Отец хотел, чтобы в семье был титул, и был готов немало за это заплатить. Ты недешево обошелся нам, Джордж.

Диксон уже начал ненавидеть это имя.

– В общем, нет, – продолжала Шарлотта. – Титул мне был безразличен. Могу сказать, что я вышла за тебя замуж только потому, что хотела быть послушной дочерью. У меня не было выбора. У женщин его почти никогда нет. Еще могу сказать, что наша мать настаивала, чтобы дочери выходили замуж в порядке старшинства. Я была самой старшей. Думаю, сестры были рады, что я освободила им дорогу. Но настоящая правда в том, что я стремилась зажить своим домом. Хотела иметь мужа, семью. Хотела, чтобы повар спрашивал, что приготовить к обеду. Хотела иметь ребенка, которого можно было бы любить и учить. Хотела мужа, который бы почитал меня.

Диксон не знал, что на это сказать. Шарлотта, не оборачиваясь, смотрела в огонь. Диксону хотелось попросить ее обернуться, улыбнуться, как-то разрядить напряжение.

– Шарлотта, мне нечем объяснить свое поведение пять лет назад. Все, что я могу, – это предстать перед тобой таким, какой я сейчас.

– В Балфурине вся моя жизнь, – бесцветным голосом проговорила Шарлотта. – Больше у меня ничего нет. Ничего, – повторила она, повернулась и посмотрела ему в лицо.

– Я не собираюсь отнимать его у тебя.

– Я тебе и не позволю, – быстро отозвалась она.

– В чем у тебя нужда? Я тебе уже предлагал деньги, но ты не спешишь принять их. Что еще я могу для тебя сделать?

– Я ничего не хочу от тебя, Джордж. Даже извинений. Бросив меня, ты сделал самое лучшее, что только мог. Это заставило меня посмотреть на мир открытыми глазами, увидеть его таким, как он есть, а не таким, каким мне хотелось бы его видеть. Балфурин – мой дом. Воспитанницы школы – мои дети.

– А твой муж?

– Ты привлекательный мужчина. И умеешь быть обаятельным, когда хочешь. – Шарлотта подняла глаза на каминную полку и стала переставлять на ней фигурки: одну выдвинула вперед, другую задвинула назад. – Но я вовсе не уверена, что на тебя можно положиться.

Вот подходящий момент, чтобы во всем признаться, но Диксон опять промолчал.

– Ты очень красивый. Годы тебя не изменили. На самом деле ты стал даже привлекательнее, чем был пять лет назад.

Диксону пришлось одернуть себя: глупо радоваться такому сомнительному комплименту, но ему хотелось поблагодарить ее за добрые слова, которые заставили его по-павлиньи распушить хвост.

– Разве у меня был выбор? Остаться дома предметом злобных шуток и пересудов? «Вон идет Шарлотта. Муж бросил ее через неделю после свадьбы. Смельчак, ведь он продержался целую неделю!»

– Ну уж такого никто бы не сказал!

– У меня пять сестер. И все они мечтали поскорее выйти замуж. Я представляла собой ошибку, наглядный пример, которым родители не преминули бы воспользоваться, чтобы держать их в узде. «Не будешь вести себя прилично, с тобой будет то же, что и с Шарлоттой».

– А что бы ты стала делать, если бы я оказался здесь? – с искренним интересом спросил Диксон. – Когда приехала в Шотландию?

– Застрелила бы тебя.

Его неудержимый смех удивил их обоих.

– Застрелила бы? – переспросил он, отсмеявшись. – Ты серьезно?

– Абсолютно серьезно. Я очень хороший стрелок, – ответила Шарлотта. – Отец научил меня.

– Относился к тебе как к мальчику?

Шарлотта удивилась:

– Думаю, он хотел, чтобы я была сыном. Почему ты спрашиваешь?

– В Пинанге есть человек с дюжиной дочерей. Он то гордится ими, то впадает в отчаяние. Пока они были маленькими, он обращался с ними как с мальчишками, учил их всяким штукам, которые они никогда бы не смогли делать. Когда девушки подросли, он стал настаивать, чтобы они были воплощением женственности. Неудивительно, что они запутались.

– Значит, ты считаешь, что я тоже запуталась?

Не глядя на Диксона, Шарлотта сунула кочергу в стойку, развернулась, прошла через всю комнату и села к столу.

– В этой сказке нет морали, – отвечал он. – Мне нечего больше добавить об отцах и дочерях. Я не дочь и скорее всего никогда не стану отцом.

– Это правда, – бесстрастно отозвалась Шарлотта. – Не станешь.

Вместо того чтобы сесть рядом с ней, Диксон взял стул и устроился против камина.

– Мне всегда нравилась эта комната, – заявил он. – Она напоминает мне о детстве.

Шарлотта ничего не спросила, и Диксон не стал продолжать тему, внезапно почувствовав, что может проговориться. Он едва не рассказал ей про дядю, который был отцом Джорджа. Он молча смотрел на яркие огненные языки. В голову невольно пришло сравнение: сама Шарлотта тоже напоминала пламя – блестящая, загадочная и опасная.

Не находя себе места, Шарлотта поднялась, подошла к камину, протянула руки к огню, как будто стараясь согреться. В комнате было совсем не холодно. Может быть, это нервы? Неужели она нервничает из-за него? Или ощущает его присутствие так же остро, как и он – ее?

Платье надежно скрывало ее тело – от шеи до туфель ни единой полоски кожи, словно нынешним утром она одевалась с единственной целью – спрятать себя от его глаз, однако ярко-голубое шерстяное платье прекрасно обрисовывало фигуру. Тонкая талия над изгибом бедер будила в Диксоне желание прикоснуться к ней. У Шарлотты явно были длинные ноги и наверняка прекрасной формы. Даже спина от плеч до талии выглядела безупречным творением природы.

Диксон не мог не уважать ее не только за ум, но и за честолюбие. Впрочем, может быть, не за честолюбие, а, скорее, за целеустремленность. Она не полагалась на других, а сама спасала себя от беды.

Диксон не удивлялся, что такая женщина вызывает в нем восхиидение и симпатию, но он поразился, услышав вдруг собственный голос:

– Шарлотта, не могли бы мы начать все сначала? Я стал на пять лет старше. Ты – чуть трезвее, я – немного мягче.

Она обернулась и долго смотрела ему в лицо. Выражение ее лица вызвало в душе Диксона бесконечную благодарность. Это была смесь удивления и страха. Оно вернуло его к реальности, заставило осознать смысл собственных слов. Он что, совсем потерял разум? Очевидно, потерял.

Диксон вскочил на ноги и хотел выбежать из комнаты, но тут вдруг понял, что именно так поступил бы Джордж. Однако кузен никогда бы не позволил себе оказаться в ловушке, запутаться в паутине собственных слов. Для этого он был слишком скользок.

– Прости меня, – прервал он затянувшееся молчание.

Шарлотта обхватила талию руками и продолжала смотреть на Диксона. Ему хотелось убедить ее, что он не сошел с ума, что его разум не замутнен каким-либо экзотическим веществом с Востока, где они имеются в таком изобилии. Он просто выразил свои чувства, пусть и запретные.

Сердце Диксона наполнилось чувством одиночества и сожаления. Жажда обладания и страсть примешивались к этой взрывоопасной смеси. Ему нужна была именно эта женщина – с настороженным взглядом и легкой дрожью во всем теле.

Диксону хотелось ее поцеловать, обнять, забыться в тепле ее рук. Вместо этого оба стояли и молча смотрели друг на друга. Диксон слегка поклонился, сознавая, что умнее всего будет просто уйти.

Именно в этот момент он заметил рисунок, выбитый на облицовочном кирпиче камина.

Это был рисунок герба с саркофага первого графа Марна. Здесь он повторялся на нескольких кирпичах и со стороны выглядел как простое украшение, как часть орнамента. Сколько поколений смотрели на него и не замечали?

Диксон разрывался между любопытством и осторожностью. Сейчас, однако, было не время для поисков. Он дождется момента, когда Шарлотты не будет в комнате.

– Я покидаю тебя. – Слова прозвучали почти нелепо.

Вот бы позаимствовать у Мэтью немного магии и удалиться в клубах дыма и вспышках огня.

У двери Диксон оглянулся:

– Я не хотел тебя обидеть, Шарлотта. Прости меня.

Он не ждал ответа и не получил его. В молчании Диксон закрыл за собой дверь.

Как только он вышел, улыбаясь этой своей раздражающей полуулыбкой, Шарлотта заставила себя вернуться за стол и заняться корреспонденцией.

«Я не хотел тебя обидеть, Шарлота. Прости меня».

Его слова не шли у нее из головы. Глядя невидящими глазами на письмо леди Элинор, Шарлотта размышляла, чего же он от нее ждет. Светской улыбки и легких слов: «О, не о чем говорить. Не расстраивайся»? Или: «Джордж, не бери в голову. Я все прекрасно понимаю»?

На самом деле ничего она не понимала. Совсем ничего. Не понимала, почему он ее бросил и почему вернулся сейчас, еще более обаятельный, чем прежде, но с новой твердостью во взгляде, которой прежде у него не было. Теперь он казался ей опасным и непредсказуемым, а все его обаяние только поверхностным. Он стал человеком, который настораживал Шарлотту, даже пугал, потому что ее сердце слишком сильно колотилось в его присутствии.

Во всяком случае, он должен чувствовать раскаяние. Пережить хоть несколько бессонных ночей, размышляя над тем злом, которое он ей причинил.

Кто знает, может, стоит обдумать предложение леди Элинор?

Однако такая идея казалась Шарлотте воплощением безнравственности, особенно потому, что она сама не могла донять, какие чувства испытывает сейчас к Джорджу. Почему она не решилась просто выйти за ним следом и просить, почему он ее оставил?

В ответ он мог сказать что-нибудь ужасное, чего она никогда не смогла бы забыть. Например, так: «Шарлотта, я не мог с тобой жить. Даже из-за твоих денег». Или даже хуже: «Я любил другую женщину».

Сможет ли она перенести такое? Ей хватило горьких мыслей одинокими ночами в первые месяцы. Постепенно она перестала думать о Джордже, а если и вспоминала о нем, то с праведным возмущением и гневом.

За прошедшие пять лет она научилась думать о нем как о дурном человеке, который мог подать лишь безнравственный пример детям, если бы они у них родились.

И вот он вернулся – злодей из ее личной драмы – еще более обаятельный, чем прежде, и к тому же с несвойственной ему серьезностью. Теперь в нем была проницательность, склонность к самоанализу, сильный характер, который так интересно было бы изучить. Он стал другим человеком. Человеком, которого она не знала и который сейчас ее сильно привлекал.

В этом новом Джордже ее многое интриговало. И не в последнюю очередь то, как он смотрел на Шарлотту, словно бы раздевал ее взглядом, и она оказывалась перед ним обнаженная и без всяких прикрас.

Шарлотту словно окатило горячей волной. Она вздохнула, сложила руки на столе и склонила на них голову.

Нельзя смотреть на него, когда он с ней заговаривает. Нельзя думать о цвете его глаз, таких синих и ярких. Иногда они напоминали ей нежные летние цветы, а иногда – темные тучи перед бурей. Она могла бы часами смотреть на него. О Боже, она ведет себя не умнее своих воспитанниц! Время от времени такое случалось. Какая-нибудь из девушек возвращалась в школу с мечтательной улыбкой и рассеянным взглядом, словно не в состоянии сосредоточиться ни на чем, кроме воспоминаний о молодом человеке, с которым она недавно познакомилась. Шарлотта считала, что такая рассеянность лучше всего лечится порцией касторки и изрядной дозой текстов, заданных наизусть. Отлично. Что годится для учениц, подойдет и для их учительницы. Надо попробовать выучить что-нибудь наизусть. Но что? Разумеется, не любовное стихотворение. И чтобы без всякой драмы. Может быть, Шекспира? Но у него повсюду безответная любовь. Шарлотта как-нибудь обойдется без этого. Что же ей делать?

Написать в «Просветительское общество»? «Дорогие леди, я испытываю большую необходимость получить инструкции по науке соблазна. Видите ли, я стала испытывать сильное вожделение к своему мужу, несмотря на то что он – вероломный ублюдок. Я хочу, чтобы он страдал от неутоленной страсти. Чтобы жаждал меня добиться. Меня, свою жену. Меня, свою брошенную жену». Может быть, страсть привяжет его к Балфурину?

О Боже, она выжила из ума! А как же Спенсер?

Эта мысль отрезвила Шарлотту. Она уставилась на закрытую дверь, воображая, что перед ней стоит Спенсер, самый воспитанный мужчина, какого она только видела. И самый добрый. Но Спенсер ей не муж.

Ах, если бы Спенсер оказался дома несколько дней назад или хотя бы навестил ее за это время! Он, без сомнения, мог бы дать ей совет, мудрый и практичный. Но с каких это пор она ищет совета у мужчины? Все эти пять лет Шарлотта сама принимала решения.

Она выпрямилась, намереваясь выбросить из головы мысли об этих двух мужчинах, а вместо этого сосредоточилась на письме леди Элинор, которое привело ее в неописуемый ужас.

Но им нельзя встречаться в Балфурине! Что за блажь пришла в голову леди Элинор? Она, Шарлотта, никогда этого не позволит! А вдруг узнает кто-нибудь из воспитанниц? Или, хуже того, кто-то из родителей?

Как же отвадить от Балфурина леди Элинор и это ее «Просветительское общество»?

Шарлотта схватила лист бумаги и принялась строчить письмо леди Элинор:

О Господи, только бы это письмо удержало их от визитов в Балфурин!