Глава 3

Алана редко нервничала. Возможно, немного волновалась перед появлением нового наставника, но все это было чепухой по сравнению с тем, что испытывала сейчас, направляясь в кабинет Поппи. Что, если тот будет настаивать, чтобы Алана продолжала идти по дороге, подготовленной Аннетт? Она готовила Алану к дебюту в лондонском обществе. Предполагала, что Алана последует примеру других молодых леди ее возраста. Сначала Алана мечтала о бесконечных балах и приемах, где можно встретить красивых молодых поклонников, а потом обнаружила, какую радость доставляют ей дети. Она подумать не могла о том, что можно бросить работу в приюте.

Но понимала, что эти два мира несовместимы.

— Тебе придется оставить преподавание, — не раз предупреждала Аннетт. — Ты целый год преподавала, и это очень благородно, но не имеет ничего общего с твоим будущим.

И подруга Аланы Харриет, младшая сестра одной из приятельниц Аннетт, твердила то же самое:

— Твой муж не позволит тебе ничего подобного. Он потребует, чтобы ты оставалась дома и воспитывала собственных детей.

В этом и заключались трудности Аланы. Поэтому она привечала Адама и жалела, что он никак не хочет яснее выразить свои намерения. Не потому, что любила его. Просто он восхищался ее преданностью детям. И говорил это много раз. Если он станет ее мужем, конечно, не запретит преподавать в приюте!

Собравшись с духом, она быстро зашагала к кабинету. Генри помог ей принять решение. Да, она нервничала, но из-за того, что было на уме у Поппи. Ее собственные планы ясны. Она надеялась лишь, что он не запретит ей посещать приют теперь, когда сезон вот-вот начнется и дебют вот-вот состоится. Алана считала, что это единственная причина его дурного настроения.

Кабинет Поппи был одной из ее любимых комнат трехэтажного особняка. Там было уютно, особенно зимой, когда разжигали камин, и очень светло, потому что комната была угловая, с окнами, тянувшимися по двум стенам, и кремовыми обоями, контрастировавшими с более темной мебелью. Она проводила здесь много вечеров, читая Поппи вслух. Иногда они беседовали. Он всегда расспрашивал о ее занятиях.

Когда она тихо вошла в комнату, Поппи ничего не сказал. Он сидел в кресле перед камином и продолжал молчать, пока она не села в другое кресло.

Взглянув на дядю, она с изумлением поняла, что тот нервничает еще сильнее, чем она!

Она впервые в жизни видела его в таком состоянии. Когда этот оплот ее жизни бывал чем-то встревожен? И лежавшие на коленях руки судорожно стиснуты. Кажется, он сам этого не замечал. И избегал встречаться с ней взглядом, упорно уставившись на ковер. В лице и позе читалось такое напряжение! И похоже, он стиснул зубы... возможно, пытается казаться задумчивым, но ее не одурачишь!

Но она так любила Поппи, что отбросив собственные страхи, попыталась успокоить его, начав с меньшей из забот:

— Один молодой человек, который мне нравится, возможно, скоро придет, чтобы просить твоего разрешения ухаживать за мной. В этом случае мой дебют окажется совершенно бесполезен. Я с ума сходила, пытаясь придумать, как отложить его, но... — Она осеклась.

Теперь он смотрел на нее, но в глазах плескалось бешенство.

— Кто посмел приблизиться к тебе без моего разрешения, прежде чем тебе исполнилось восемнадцать?

— Все совершенно невинно, — поспешно заверила она. — Мы так часто сталкивались на улице, около приюта, что постепенно подружились. Друзья по обочине, если можно так выразиться. Но недавно он упомянул о том, что достиг возраста, когда пора подумать о женитьбе, и у меня создалось впечатление... скорее это надежда... что, говоря это, он думал обо мне.

— Значит, речь идет о чувствах? — вздохнул Поппи.

— Пока нет, — призналась она. — Он действительно мне нравится. Но главная причина моей благосклонности в том, что хоть он и английский лорд, все же не станет возражать, если я буду продолжать преподавать в приюте. Он восхищается моей преданностью делу. А я хочу обучать детей.

Ну вот, она это сказала. И затаила дыхание, наблюдая за реакцией дяди. Но тот лишь снова вздохнул:

— Ты, конечно, права. Тебе следовало бы продолжать преподавание.

Алана фыркнула:

— Аннетт считает, что я должна оставить все это и ни один муж не позволит мне работать. Если это так и есть, я просто не выйду замуж.

Она с облегчением услышала смешок.

— Упрямитесь, принцесса? Из-за таких пустяков?

Ей так нравилось, когда он называл ее принцессой! В таких случаях она казалась себе особенной. И сейчас радовалась, что дядя немного расслабился, хотя не считала преподавание пустяками. В конце концов, они обсуждают поворотный пункт в ее жизни!

Но оказалось, что дядя не договорил.

— Полагаю, я должен был понятнее объяснить, что ты вовсе не обязана следовать за стаей, если не хочешь. Кроме того, я пока что не хочу выдавать тебя замуж. Я никогда не считался с тем, что принято в обществе. Ты молода. Спешить некуда. И я не был готов...

— Потерять меня? — предположила она, когда он внезапно замолчал. — Этого никогда не случится. Но жаль, что мы раньше не поговорили на эту тему. Все это время я чувствовала себя так, словно обязана принять решение именно сегодня.

Она весело засмеялась, но тут же нахмурилась, заметив, что Поппи снова помрачнел. К тому же он сказал, что ей следовало бы продолжать преподавание. Не заверил, что она может продолжать... Она только сейчас позволила себе сделать предположение, а ведь он всегда запрещал ей нечто подобное. Наверное, и сейчас позволил лишь потому, что это способ оттянуть неприятные новости о его знаменательном решении.

— Теперь это не имеет значения, верно? — нерешительно спросила она, втайне надеясь, что получит отрицательный ответ.

— Верно, — кивнул он.

— Но почему?!

— Я всегда знал, что настанет день, когда мне придется сказать правду. Но я думал, что у меня больше времени, несколько лет по крайней мере. Что твой дебют состоится, что в обществе ты найдешь друзей и сможешь повеселиться и весело проводить время, не помышляя о браке. Ты так усердно трудилась все эти годы и заслужила небольшой отдых. При этом я шел на немалый риск.

— Риск? В том, что я немного развлекусь? Но это как-то странно...

— Нет, риск в другом: несмотря на все мои заверения, что тебе пока можно не думать о замужестве, на одном из балов какой-то молодой человек может привлечь твое внимание. И тогда я попал бы в безвыходное положение, потому что замужество слишком важный вопрос, чтобы бездарно растратить здесь такие возможности.

— Здесь? — ахнула Алана. — Но ты любишь Англию! И растил меня англичанкой! Я всю свою жизнь провела здесь, где же еще мне выходить... — Не договорив, она тихо охнула: — Неужели Лубиния! Не может быть!

Он не подумал отнекиваться. Алана, не веря происходящему, напомнила:

— Когда я расспрашивала о нашей родине, ты уверял, что это отсталая страна со средневековыми обычаями и что нам повезло сбежать оттуда. Ты предупредил, чтобы я никому не открывала, где мы родились, что если спросят, должна назвать Австрию, потому что, если скажем, что мы лубинийцы, на нас начнут смотреть сверху вниз. И я послушалась тебя, потому что один из наставников, упомянувший о Лубинии, слово в слово повторил сказанное тобой. Подтвердил, что это отсталая страна, прогресс которой замедлила ее изолированность. Не можешь же ты желать, чтобы я вышла замуж там? — с презрением спросила она.

Поппи качал головой, но она знала: это лишь потому, что он разочарован высказанным ей отвращением к их родине.

— Крайне сомнительно, чтобы тебе пришлось сделать это, но не нам решать... — Он осекся и взмахнул рукой. — Ты меня поражаешь. Ты воспылала такой ненавистью к родной стране всего лишь из-за нескольких брошенных мной фраз?

— Это несправедливо! Ты в свое время не захотел даже, чтобы я называла ее своей родиной. Что же еще мне подумать?

— На это была причина, и не та, которую я тебе открыл. Но мне хотелось, чтобы когда-нибудь у тебя появилось собственное мнение, особенно когда узнаешь кое-какие факты, прочитаешь о красоте и культуре страны, в которой царят не только грубость и невежество. Очевидно, это моя ошибка. Я виноват в том, что не внушил тебе гордость за свою страну. А там есть чем гордиться.

— Наверное... я слишком горячо среагировала, — пристыженно пробормотала она.

Он с легкой укоризной улыбнулся племяннице:

— Да, причем на вопрос, который еще даже не обсуждался. Тебе нет нужды думать о замужестве, которое еще даже на горизонте не маячит. Я всего лишь упомянул о нем, чтобы объяснить, что именно послужило причиной этого разговора. Но недавно случилось нечто такое, что стало главным предметом размышлений.

Она не хотела слушать дальше, инстинктивно понимая, о чем пойдет речь. Он только что сказал ей, что умирает. Поппи никогда не одевался достаточно тепло, когда выходил из дома, а выходил он часто: в приют, в винную лавку, которой владел. И раз в неделю, в любое время года, вел одного из сирот на прогулку. О Боже, что же за болезнь он подхватил и что теперь его убивает? Он не выглядит больным...

— Я люблю тебя, принцесса, никогда не сомневайся в этом. Но мы с тобой не семья. И даже не родственники.

Ее паника немедленно улеглась. Да, новости невеселые, даже шокирующие. Но не настолько плохие, как она только сейчас вообразила. Может, она и была первой сироткой, которой он помог? С тех пор их было так много... неудивительно, что одну он вырастил.

— Мне обязательно это знать? — спросила она.

— Это лишь малая часть того, что я должен тебе сказать.

О Боже, это еще не все?!

— Почему бы нам сначала не поужинать? — поспешно предложила Алана.

Он понимающе усмехнулся:

— Успокойся и не делай поспешных выводов. У тебя чересчур живое воображение. Можно подумать, ты забыла, чему тебя учили.

Алана покраснела. Дядя всегда повторял: сначала факты, а интуиция должна использоваться в качестве последнего прибежища. А он излагает факты. Это она не хочет ничего слышать!

Очевидно, он подумал о том же.

— Прежде чем приехать сюда, я подумывал стать фермером.

Алана от неожиданности потеряла дар речи. Он пытается отвлечь ее, чтобы успокоить? Это помогло... немного. Но потом до нее дошло:

— «Фармер» не твое настоящее имя, верно?

— Абсолютно. Но когда мы приехали в этот людный город, я понял, что лучший способ скрываться — это остаться здесь, на виду у всех. Поэтому я оставил планы на ферму и принял это имя. На слух оно не кажется иностранным. Приличное, солидное имя. И оно подошло нам. Точно так же, как мы вписались в этот город. Правда, я попытался заняться садоводством. И наслаждался безмятежностью и покоем, но через несколько месяцев решил, что это не для меня.

— Слишком скучно по сравнению с тем, что ты привык делать?

Она подумала о войнах, в которых он участвовал на континенте. Алана столько раз читала о войнах, когда изучала историю Европы!

— Ты все верно поняла. Вот и прекрасно. — Он снова устремил взгляд в пол. — Когда-то я признался, что убивал людей. Тогда ты была совсем маленькой и, возможно, не помнишь этого, а мне не хотелось бы повторяться.

— Почему же, помню. Но по какой причине ты мне это рассказал?

— Ты была прелестным ребенком. Милым, любознательным. А я слишком к тебе привязался. Вот и обронил ту фразу, чтобы ты подумала над ней и, может, немного меня испугалась. Но ничего не вышло. Между нами не появилось никакого барьера. Ты была очень доверчива, а я уже слишком к тебе привязался. И полюбил тебя, как дочь, которой у меня никогда не было.

— Я тоже люблю тебя, Поппи. Ты это знаешь.

— Да, но сегодня все изменится.

Тревога вернулась снова с куда большей силой. Господи, что он может ей сказать, чтобы ее любовь умерла? У нее не находилось слов для вопроса, а мысли беспорядочно метались, но в голову не приходило абсолютно ничего такого, что могло бы объяснить сказанное.

А дядя не спешил с объяснениями. И вместо этого задумчиво заметил:

— Я не собирался растить тебя таким образом. Хотел, чтобы мы стали отшельниками, для твоей же безопасности, и чтобы ты училась не зависеть от других. Но потом не мог лишить тебя нормальной жизни. Конечно, это могло оказаться ошибкой, с которой мне пришлось бы жить. Но пока все не уладится, я требую, чтобы ты никому не доверяла.

— Даже тебе?

— Думаю, я исключение Я никогда бы не мог причинить тебе зла, принцесса. Поэтому ты здесь и со мной.

— Ты о чем?

Дядя на секунду прикрыл глаза. И Алана сразу вспомнила, что он не хотел ей ничего говорить. Что его вынуждают какие-то обстоятельства.

Он в упор взглянул на нее:

— Я говорил тебе, что много убивал. Я был...

— Ты сам только сейчас сказал, что это ложь, — резко ответила она. — И что ты говорил это только для того, чтобы я тебя боялась.

— Но я не говорил, что это ложь. Тебе просто хочется так думать. Правда заключается в том, что я убивал людей за плату. Такое занятие приносило много денег, и я выбрал его, потому что мне жизнь была недорога. Я стал орудием смерти для других людей и неизменно выполнял любой заказ. Моя репутация была безупречной. Немногие наемные убийцы были так надежны.

Алана отказывалась это понимать. Он говорит о ком-то другом! Может, дядя ушибся головой и забыл свое истинное прошлое?!

— Это все неправда!

— Почему?

— Потому что ты добрый, заботливый и вырастил меня, сироту, без отца и матери. Дал другим шанс на приличную жизнь, которого они без тебя никогда не получили бы! Ты не убийца. Твои знания об оружии еще не делают тебя убийцей!

— Куда девались твои мозги? — досадливо заметил он. — Я был убийцей. Правда, теперь жалею об этом. Но сделанного не исправить. Жаль, что кто-то из моих жертв не убил меня, но я был слишком хорошим профессионалом. Хотелось бы забыть прошлое, но и это невозможно.

— Ты в самом деле убивал? — пропищала она.

— Я пойму, если ты меня возненавидишь, — прохрипел он. — Этого стоило ожидать.

— Я... я пытаюсь понять, как ты мог это сделать. Помоги мне.

— Мне не стоило бы делиться с тобой своими тайнами, — вздохнул он, — но, возможно, ты должна услышать, как все начиналось. Мое настоящее имя — Леонард Кастнер. Я из семьи виноделов. Мы выращивали виноград в плодородных горных лощинах Лубинии. Семейство было большим, но многие его члены состарились и умерли еще до того, как я стал взрослым. Потом отца застигла лавина, и в ту же зиму мать тяжело заболела и умерла. Нами владели скорбь и отчаяние, но мы с братом пытались продолжать дело предков, несмотря ни на что. Ему было всего пять лет, так что помощи мне не было. И природа снова ополчилась против нас. Мы потеряли урожай винограда и наш дом. Потому что не смогли заплатить аренду аристократу, которому принадлежала земля. Он поверил бы на слово моему отцу. Но не мне.

— Все это ужасно, но... — Алана снова осеклась. Продолжать она не могла. И не хотела осуждать его. Но как тут не осуждать? — Продолжай, пожалуйста, — устало пробормотала она, оседая в кресле.

Дядя кивнул, но не вымолвил ни слова и снова уставился в пол, обуреваемый мучительными воспоминаниями. У Аланы разрывалось сердце от жалости к нему. Она едва не плакала.

— Ничего! — воскликнула она, вскакивая. — Я попытаюсь...

— Сядь, — приказал он, не глядя на нее.

Но она не села. Потому что могла думать только о бегстве. Сейчас он скажет, что убил ее семью, что ему за это заплатили.

Алана боялась, что он попросит... попросит...

Ведь дядя сам сказал, что жалеет, что его не убили раньше. Может, для этого он растил ее и учил владеть оружием? С тем чтобы она могла отомстить за честь родителей и разделаться с ним?