Глава 26
— Не посмеешь, — прошипела она.
Он коснулся жемчужиной ее губ.
— Открой рот.
Она нервно облизнула губы и встревоженно глянула в сторону бального зала, отделенного от ниши тонкой занавесью.
Может, он действительно зашел слишком далеко? Она не хочет…
Но тут их взгляды встретились. Ее глаза пылали. О да! Она хотела.
Его губы дернулись в улыбке.
Она открыла рот.
Он положил жемчужину ей на язык, наклонился и прошептал:
— Не двигайся, не издавай ни звука. Что бы ни случилось, ты не должна реагировать.
Она сжала жемчужину в губах, но не кивнула. И посмотрела в сторону. С таким же успехом она могла быть выточена из камня. Идеальная статуя Богини Весны.
Прекрасно.
Рен уронил трость на ковер и поднес к ее лифу отрезок кружева. Собственно говоря, он хотел только заставить Калли замолчать, пока приводит ее в приличный вид, но молчаливая покорность жены воспламенила кровь. Как всегда.
Рен медленно засунул кружево за вырез платья. Оно тоже было прозрачным, с таким тонким рисунком, что почти не закрывало сосков, норовивших выглянуть из-за выреза. Он спрятал их, при этом покатав между пальцами.
Они мгновенно затвердели, как затвердела его плоть. Мятежные розовые кончики продолжали рваться наружу, словно умоляя его о ласке. Стоило слегка их потянуть, чтобы они снова показались на свет. Нагнувшись, он принялся ласкать сосок, обводя его языком. А потом стал играть с маленьким влажным бутоном, пощипывая его и втягивая в рот второй.
Потом продолжал тянуть и сжимать соски, наблюдая за лицом Калли. Оно оставалось бесстрастным, но она ничего не могла поделать с участившимся дыханием. Он продолжал нежно щипать и перекатывать нежные холмики соблазнительной плоти.
— По ту сторону занавеси, леди Портер, собралось не меньше сотни человек. И все гадают, куда вы подевались. В любой момент кто-то может отдернуть покров и обнаружить вас в этом постыдном состоянии.
Он сильнее ущипнул сосок, глядя в ее каменное лицо. Еще сильнее. Она тихо охнула, не отводя глаз от точки за его левым плечом.
Он снова вытащил отрезок кружева и медленно провел по ее закаменевшим чувствительным соскам. Ее веки слегка дрогнули, и Рен ощутил, как по ней прошёл озноб вожделения.
— Заведи руки за спину.
Она не пошевелилась. Никакой реакции, как он и требовал. Поэтому он зашел за спину, отвел ее руки назад и обмотал кружевом. Сначала он хотел так и оставить тонкие путы, чтобы их можно было снять в любой момент.
Но темный прилив желания и жажды обладания уже поднялся в нем, и он затянул тугой узел. Она беспомощна и полуобнажена на собственном балу!
Вожделение становилось нестерпимым.
Она принадлежит ему.
Ему!
Одинокие годы, необходимость скрываться, подлое предательство превратили обычные мужские желания в нечто кипящее в глубине. Он не просто хотел ее. Он требовал! Должен иметь ее, иметь рядом, владеть и сделать так, чтобы она это знала.
Поэтому он связал ее и высвободил груди из тугого лифа. Прижал к стене ниши и припал к соскам. Жесткие руки тискали мягкую плоть, пока у Калли не перехватило дыхание. Он втянул ее в рот, нетерпеливо покусывая, алчно пожирая заживо.
Но этого оказалось недостаточно. Он хотел больше, намного больше. Если бы он мог вобрать ее в себя и оставить там навсегда, то и этого было бы недостаточно.
А она?
Он снова взглянул ей в лицо, по-прежнему замкнутое и отчужденное, но щеки ее горели, глаза блестели, а дыхание было прерывистым. Она возбуждена не меньше него.
Взять ее прямо здесь, распять на диване, и черт с ним, с платьем, черт с ним, с балом. Заставить ее вопить в десяти шагах от гостей?
ДА!
Или прижать к стене, заставить обхватить ногами его бедра, обнять связанными руками шею, стиснуть мягкую попку, пока он врывается в нее?
ДА.
Нет.
Она находится под влиянием момента, она изнемогает от вожделения. Она все позволит. И даже будет наслаждаться… сейчас. Но что будет потом, когда она предстанет перед возмущенными гостями в растерзанном виде, и все поймут, чем она только что занималась?
Он зарылся лицом в мягкую восхитительную грудь и попытался взять себя в руки. Она хотела его. Ее сердце билось под его ухом. Он ощущал теплый соленый аромат ее страсти, пробивавшийся сквозь платье.
Духи Калли сводили его с ума, вызывая воспоминания о вкусе ее тела. О жарком, мягком, влажном лоне.
Она стояла неподвижно. Ждала.
Всего лишь попробовать, отведать ее на вкус…
Он опустился на колени перед предметом своего желания и поднял зеленые юбки.
Калли прижалась голыми плечами к прохладной штукатурке стены и переплела пальцы. Это все, что она могла сделать, чтобы подавить голодный трепет, наплывавший на нее, как волны прибоя.
Ее соски пульсировали, все больше затвердевая в прохладном воздухе, наливались кровью и набухали над смятым шелком лифа.
О, как коварно он связал ее, поднял на темную вершину искушения и покорности, и все это во время первого бала!
И все же его притяжение, куда более сильное, чем скрученные канаты господства и подчинения, и желание, исходившее от самой ее кожи, удерживали ее на месте, удерживали в неподвижности, снова оставляли в его руках.
Взгляд Калли был устремлен на лучик света, сиявший сквозь дырочку в занавеске, но она уже давно ослепла. Связанные руки были неподвижны, ибо то, что он делал в маленьком темном пространстве, нельзя было назвать игрой.
Нет, он хотел от нее того, в чем отчаянно нуждался.
И не только он.
Она застыла как статуя. Волосы даже не растрепались. И все же тянулась к нему, жаждала его прикосновений, жаждала ощутить его плоть в себе. Бедра были мокрыми и скользкими от желания. И когда его горячие руки, скользнув по внутренней поверхности, обнаружили это, она едва не заплакала от облегчения.
Он осторожно подтолкнул ее, чтобы раздвинуть колени, но она не отреагировала. Заставила силой развести ее ноги и вздрогнула от восторга, когда он встал между ними и заткнул подол за вырез лифа. И только потом проник пальцами между ее набухшими, скользкими створками. Разыскивая и находя.
Она не издала ни звука, но была совершенно уверена, что ее язык будет еще долго болеть: так сильно она его прикусила.
Пальцы проникли глубже. Сначала средний, потом еще два, открывая ее. Растягивая. Большой палец медленно обводил крошечный бугорок ее женственности. Она ощутила прикосновение его губ, целующих ее нагой живот. Пальцы ритмично входили все глубже и покидали ее, мокрые от ее соков.
Жаркие губы прижались к ней. Язык занял место большого пальца, но остальные насиловали ее, пока она стояла связанная, неподвижная в нескольких секундах от чуда.
И это было удивительно! Она любила погружаться в жар и желание, слышать свое тяжкое дыхание, чувствовать его загрубевшие пальцы. Это замкнутое темное пространство, и она в его объятиях…
Если бы ей позволили, она бы налегла на его руку, терлась о пальцы и завывала как банши.
Но ей этого не позволяли. Она оставалась его статуей. Его созданием, которое он высекал из мрамора своими руками. Пытка была утонченной.
Она нуждалась в большем. Ее тело ныло от желания принадлежать ему, лететь на волнах его вожделения.
Черт с ним, с платьем. Черт с ним, с балом! Пусть он возьмет ее. Прямо здесь, в темноте, в тайном бесстыдном мире. Удовлетворит ее болезненное желание.
Он отнял руку, и ей захотелось громко закричать в отчаянии. Но он требовал ее молчания, и она подчинялась. Ее покорность зажила своей жизнью, словно Рен запер в клетку ее волю, и Калли не хотела покидать эту клетку.
Даже когда к лепесткам ее лона прижался холодный металлический набалдашник трости.
Хотя ледяной шок пронзил ее тело, она даже не поморщилась. Она не одна в этом путешествии. Если он хочет увидеть, как далеко она способна зайти, насколько преданна ему и есть ли предел, после которого она его отвергнет, идиоту придется долго ждать…
Тем не менее она словно окаменела, когда Рен вошел в нее золотым набалдашником и стал медленно им двигать, увлажняя его. Согревая.
Рен поднял голову, продолжая водить набалдашником по набухшему бутону плоти. Золото сияло в полумраке, мокрое и скользкое.
Она должна понять, что он намерен делать. Он хотел шокировать и насиловать ее, хотел подтолкнуть к краю и за край, заставить понять, что она не должна никогда его покидать. Что она принадлежит ему.
Он нажал на трость, снова войдя в нее. Фамильный герб исчез в ее сладостном жаре. Предупреждение. Обещание.
Она не шевелилась. Не протестовала.
Завороженный и одновременно обеспокоенный ее бесконечным терпением, он намеревался испытать эту восхитительную покорность до критической точки.
Калли ждала. Ее нервы были натянуты как струны, и лоно — горячее и пульсирующее — жаждало насыщения. От предвкушения его действий, тревожащих, возбуждающих, бесконечно распутных, сохло во рту и тревожно пульсировало в животе. Но она не двигалась.
— Миссис Портер, вы самое необычное создание, которое я когда-либо знал.
Его горячее дыхание щекотало мягкие завитки ее венерина холмика. Голос был хриплым от вожделения и изумления.
И тут он медленно проник в нее тростью. Проник, осторожно нажимая. Не слишком глубоко.
Калли старалась не дрогнуть, не переступать с ноги на ногу, хотя безумное наслаждение терзало ее. Глубина собственной распущенности поражай. Она хотела этого немыслимого вторжения. Более того, желала, чтобы он продолжал!
Рен помедлил, но Калли оставалась неподвижной и молчаливой.
Покорная богиня. Вихрь, укрощенный его рукой.
МОЯ.
Он, торжествуя, вновь прижался губами к ее лону, смакуя языком и медленно ублажая золотым набалдашником.
То, что она позволила сделать с собой такое, почти уничтожило его. Он чувствовал себя посрамленным, приниженным таким доверием, хотя фаллос пульсировал, возбужденный ее покорностью. Золотой набалдашник с фамильным гербом был глубоко в ней. Он поместил его туда.
Заклеймил ее своим тавром, поднимая до новых высот языком, зубами и губами. Знала ли она, что он тоже был ее добровольным рабом, привязанным к ней чем-то гораздо большим, чем отрезок кружева? Но откуда ей знать, если он пошел на все, чтобы это скрыть?!
Но теперь, доказав право обладания, он хотел большего. Хотел, чтобы она забилась в экстазе. Нуждался в доказательстве, что она желает его. Не просто застыла от омерзения.
И, чтобы быть честным с собой, он признал, что желает иметь власть над ее наслаждением.
Калли больше не думала о людях за занавеской, о своем платье и даже о том, что его поступок должен был шокировать ее до умопомрачения. Она окаменела, позволяя себе только чувствовать…
Толстый твердый набалдашник двигался в ней, потирая и перекатываясь, пока горячие губы поглощали ее, доводя до безумия, так что дыхание с шумом вырывалось из ее горла, а сердце бешено колотилось. Луч света ударил в ее ослепленные похотью глаза, превратился в звезду, и она летела к этой звезде, поднимаясь все выше.
Когда жесткие пальцы стали терзать ее соски, пока он ласкал языком набухший бугорок и вонзал набалдашник, страсть затмила весь мир. Калли чувствовала, как поднимается в ней наслаждение, унося в опасную высь. В этот момент она могла оглушительно закричать и была не в силах ничего с собой поделать…
Она взорвалась в экстазе. В этот момент Рен встал и страстно поцеловал ее, продолжая ласкать пальцами, проглатывая стоны, пока ее тело содрогалось в конвульсиях. Она чувствовала его вкус, свой вкус, и бесстыдство этого вело к наивысшему блаженству. Темные волны, которые мог породить только он, с шумом разбивались в ней, гася буйство жара и потаенной, разнузданной радости. Лоренс прижал жену к стене, высекая последние искры оргазма.
Ее колени подгибались, но он не давал ей упасть. Она никак не могла отдышаться, голова шла кругом, тело обмякло в его объятиях, и Калли смутно сознавала, что он развязывает ее руки, осторожно прячет распухшие соски в вырез платья, вытирает носовым платком ее скользкие бедра. Какой он странный… чудной… если требует столь извращенного повиновения!
И все же такой добрый.
Она точно понимала свою готовность подчиниться. Это ее великое приключение. Ее путешествие в неведомое. Можно видеть свет нового мира, и не ступив в тень.
Она была не совсем уверена в том, что значит для него ее абсолютная покорность. Но он, похоже, все никак не поймет, почему она так ведет себя.
Она прижала трясущиеся пальцы к горящим щекам, пытаясь их охладить. Выйдет ли на свет их любовь или обречена всегда оставаться в тени живущего в нем зверя?
«Я потеряла жемчужину».
Калли все же надеялась, что не проглотила ее.
Рен почти не мог на нее смотреть. Ненависть и презрение к себе не давали покоя. Боже. Что он сделал и что хотел сделать… а ведь Калли — его жена, не уличная потаскушка… но ведь она не сопротивлялась и с готовностью принимала его жестокие ласки. Она никогда больше не обретет чистоту, никогда не станет смотреть на мир глазами, не замутненными опытом бесстыдства и разврата.
Но даже сейчас тело предало его. Его плоть была крепче стали, угрожая разорвать брюки. Он по-прежнему хотел все, все, что подсказывало ему воображение. Он стыдился своей непристойной одержимости ее покорностью. Все это воспламеняло, но в глубине души он сознавал: чего-то не хватает. Ее страсти. Ее желания, свободно выраженного.
При условии, что она отдается ему по доброй воле.
Но откуда знать, если он ни разу не спрашивал?
— Калли…
Она полуотвернулась от мужа, расстроенная помявшимся платьем.
— Как по-твоему, кто-то заметит? О боже, как думаешь, мистер Баттон расстроится?
«Баттон, — мрачно думал Рен, — скорее всего, начнет аплодировать».
Он отдал Калли кружевную полосу, каким-то образом повисшую у него на плече.
— Заправь в вырез.
На этот раз она с благодарностью взяла кружево и тщательно прикрыла обнаженную грудь, сильно покрасневшую от его поцелуев и поцарапанную щетиной. Что же, по крайней мере он добился одного.
Он сжал ее руки:
— Калли, прекрати. Ты прекрасно выглядишь. Они танцуют уже час. Ты не единственная из дам, кто раскраснелся и успел помять платье.
Она снова прижала ладони к щекам.
— Я кошмарно выгляжу. Лицо распухло, да?
Другого способа успокоить, кроме как зацеловать до умопомрачения, он не знал. Но стоило ему коснуться ее, как она застыла. Как же он ненавидел себя.
— Поцелуй меня, Калли, — прошептал он. — Пожалуйста, просто поцелуй…
В ней словно пружина лопнула.
Калли бросилась ему на шею и, встав на цыпочки, прижалась губами к его губам. Рен принял неожиданную тяжесть на больную ногу, пошатнулся и едва успел прислониться к стене. Но ему было все равно. Главное, что глубочайший источник страсти Калли наконец вырвался на волю и устремился к нему.
Все, что для этого было нужно, — только попросить…
Калли выразила в поцелуе все: благодарность, решимость, потребность исцелить его, пробудившееся желание…
Его вкус, ощущение кожи под ладонями, мягкость губ еще больше питали ее собственную нужду. Она так много хотела!
Но крошечный уголок мозга еще сохранил остаток здравого смысла.
Взяв себя в руки, она отстранилась и с тихим смехом отступила:
— Господи, лучше приберечь это для другого места и времени…
Он смотрел на нее. Глаза в прорезях маски казались совсем темными. О чем он думает?
Шум веселья проник в их мирок. Давно пора вернуться к гостям, но она колебалась, ждала, надеясь на какую-то реакцию.
Но когда уже сдалась и протянула руку к занавеске, он осторожно сжал ее пальцы. Притянул к себе и обнял.
— Калли, как думаешь, могли бы мы хотя бы на одну ночь забыть о жемчуге?
Уткнувшись в его жилет, Калли улыбнулась. Из тьмы к свету!
— Полагаю… разок можно.
