Глава 14
Гарри был в отвратительном настроении. День начался замечательно и предвещал все самое хорошее, пока он не отправился в Радленд-Хаус и не застал там князя Алексея Гомаровского.
Потом ему пришлось наблюдать, как Оливия любезничает с этим невежей-князем.
Потом ему пришлось притворяться, что он не понял, когда этот негодяй сказал по-русски, что хочет изнасиловать Оливию, а перевел это на английский какой-то дурацкой фразой насчет ее небесной красоты.
Потом, когда он уже был дома, пытаясь придумать, как ему поступить со второй фразой князя, которая была приказом телохранителю Владимиру собрать сведения о сэре Гарри, он получил письменный приказ военного министерства присутствовать на открытии сезона в опере.
Гарри знал, что в этот вечер давали «Волшебную флейту» Моцарта, и это было прекрасно, если бы ему надо было следить за тем, что происходит на сцене, а не за вышеупомянутым князем Алексеем.
Потом этот чертов князь рано уехал из оперы, как раз тогда, когда Царица ночи начинала свою арию. Какой болван покидает оперу именно в этот момент?
Он проследовал за князем (и за его телохранителем, который становился опасным) до самого борделя мадам Лару, где князь Алексей по-видимому воспользовался услугами тамошних обитательниц.
Оставив князя там, Гарри решил, что имеет полное право отправиться домой.
Что он и сделал, хотя по дороге попал под короткий, но сильный дождь.
Поэтому его первым желанием — после того, как он оказался дома и скинул мокрый плащ и перчатки, — было желание принять ванну. Он уже представил себе, как над водой поднимается пар и как его тело обжигает горячая вода.
Это будет блаженством.
Но никакого блаженства в этот вечер он не испытал. Плащ все еще висел у него на руке, когда в холл вошел его дворецкий и сообщил, что посыльный привез срочный пакет, который ожидает его на письменном столе.
Гарри прошел в свой кабинет, шлепая мокрыми ботинками, и обнаружил, что ничего сверхсрочного в пакете не было, а всего лишь обрывочные сведения из биографии князя Алексея. Гарри пожалел, что камин в кабинете не горел, иначе он швырнул бы пакет в огонь. А потом постоял бы перед камином, чтобы согреться. Он так замерз и промок, что его все раздражало.
А потом он поднял глаза.
И увидел в окне наверху Оливию. Она смотрела на него.
На самом деле это все была ее вина. Или по крайней мере часть вины.
Он подошел к окну и с треском поднял раму. Она сделала то же самое.
— Я вас ждала, — сказала она, прежде чем он успел что-либо произнести. — Где вы были? Что с вами случилось?
В потоке этих глупых вопросов трудно было выделить главный. Да он и не смог бы. Его губы все еще были синими и одеревеневшими от холода, поэтому он смог лишь констатировать очевидное:
— Шел дождь.
— И вы решили прогуляться под дождем?
Ему хотелось задушить ее.
— Мне надо с вами поговорить, — заявила она.
Он понял, что не чувствует пальцев ног.
— А это необходимо прямо сейчас?
Она отшатнулась с оскорбленным видом.
Что, конечно, не улучшило его настроения. Однако ему с детства вбивали мысль, что он всегда должен оставаться джентльменом. И хотя ему очень хотелось опустить раму, он решил объясниться:
— Я продрог и промок. И я в очень плохом настроении.
— Я тоже!
— Ладно, — выдавил он. — Какой пустяк вас так взволновал?
— Пустяк?
Он поднял руку. Если она собирается спорить о том, что он взял не ту тональность в разговоре, сейчас не время для этого.
Она, видимо, решила избрать другой метод и, уперев руки в бока, сказала:
— Раз уж вы спросили, то это вы виноваты в этом пустяке.
— И?.. — с не меньшим сарказмом произнес он.
— Ваше поведение сегодня днем. О чем вы только думали?
— О чем я…
Она высунулась из окна и погрозила ему пальцем:
— Вы нарочно провоцировали князя Алексея. Вы даже не представляете себе, в какое трудное положение вы меня поставили.
Гарри немного помолчал, а потом сказал просто:
— Он идиот.
— Нет, он не идиот, — запальчиво отрезала она.
— Он идиот, — повторил Гарри. — Он недостоин лизать вам пятки. Когда-нибудь вы меня поблагодарите.
— Я не намерена позволять ему лизать меня где бы то ни было, — возразила она, но страшно покраснела, когда до нее дошло, что она сказала.
Гарри почувствовал, что ему уже не так холодно.
— Я не намерена позволять ему ухаживать за мной, — произнесла она так громко, что было слышно каждое слово. — Но это не повод для того, чтобы вести себя невежливо в моем доме.
— Я понял. Извините. Вы удовлетворены?
Его извинение повергло ее в шок, но его триумф был недолгим. Через пять секунд она сказала:
— Думаю, вы извинились только для того, чтобы от меня отвязаться.
— Боже милостивый, — вырвалось у него. Он не мог поверить, что она ведет себя так, будто он сделал что-то дурное. Он всего лишь выполнял чертовы указания чертова военного министерства. И даже если она не знала, что он выполняет приказ, это она провела полдня, любезничая с человеком, который оскорбил ее самым непристойным образом.
Впрочем, она этого не знала.
Все же любой человек, обладающий хотя бы каплей разума, мог понять, что князь Алексей скользкая гадина.
— Почему вы так расстроены? — спросила она.
Хорошо, что их разделяет расстояние и они не стоят лицом к лицу, а то бы он сделал… что-нибудь.
— Почему я расстроен? Почему я так расстроен? Да потому, что я…
Однако он понял, что не сможет рассказать ей, что был вынужден рано покинуть оперу. Или о том, что князь поехал в бордель. Или что он…
Пожалуй, эту часть он может ей рассказать.
— Я до нитки промок, и весь дрожу от холода, и разговариваю с вами в то время, когда я мог бы лежать в горячей ванне.
Эту фразу он почти пролаял, что было не слишком разумно, если учесть, что его мог услышать кто угодно. Она наконец умолкла, а потом тихо сказала:
— Очень хорошо.
Очень хорошо? И это все? Она решила, что он этого заслуживает?
А он, как идиот, остался стоять. Она дала ему идеальную возможность попрощаться, закрыть окно и отправиться наверх в ванную, а он стоял.
И смотрел на нее.
Наблюдал, как она обхватила себя руками, как она сжимает губы, хотя не мог четко их видеть в тусклом свете фонаря.
— Где вы были?
Он не мог оторвать от нее глаз.
— Я имею в виду — сегодня? — пояснила она. — Куда вы ходили, что так промокли?
Опустив глаза, он взглянул на себя, будто только сейчас вспомнил, что он промок. Как это было возможно?
— Я был в опере.
— Вот как? — Она еще крепче себя обняла, и ему показалось, что она подошла к окну немного ближе. — Я тоже должна была поехать. Я хотела.
Он тоже приблизился к окну на шаг.
— Почему же не поехали?
— Если хотите знать, — немного поколебавшись, ответила она, — я знала, что князь будет там, а я не желала его видеть.
А вот это интересно. Он подошел к окну еще ближе.
Но тут раздался стук в дверь.
— Не двигайтесь, — приказал он ей. Закрыв свое окно, он подошел к двери и открыл ее.
— Ваша ванна готова, сэр, — провозгласил дворецкий.
— Спасибо. Не могли бы вы сказать слугам, чтобы они не дали воде остыть? Я приду через несколько минут.
— Я скажу вашему камердинеру. Вам, наверное, требуется одеяло, сэр?
Гарри посмотрел на свои руки. Странно, но он их почти не чувствовал.
— Да. Это было бы чудесно. Спасибо.
— Я сейчас же его принесу.
Пока дворецкий пошел за одеялом, Гарри бросился к окну и рывком поднял раму. Оливия сидела на краю подоконника спиной к нему, закутавшись в пушистое голубое одеяло.
— Еще одну минуту, — крикнул он. — Не уходите.
Оливия обернулась на звук его голоса, но увидела, что окно снова закрылось. Она немного подождала, пока не услышала скрип открываемого окна.
— О! Вы тоже достали одеяло, — сказала она, словно это было чем-то важным.
— Да, я замерз, — ответил он. Наступило молчание, а потом он спросил:
— Почему вы не захотели видеть князя?
Оливия лишь покачала головой. Не потому, что это было неправдой, а потому, что она вдруг поняла, что не может говорить с ним об этом. Это было странно — ведь первое, о чем она подумала, когда он уходил, было рассказать ему о странном поведении князя Алексея. Но теперь, окно в окно, под взглядом его темных бездонных глаз, она не знала, что сказать.
Или как сказать.
— Не важно, — наконец решила она.
Когда он заговорил, тембр его голоса был низким и довольно резким.
— Если он позволил себе нечто неподобающее, для меня это очень важно.
— Он… он… сказал, что хочет поцеловать меня. Ничего особенного.
До этого момента она избегала смотреть на Гарри, но теперь решилась. Он стоял неподвижно.
— Это не в первый раз, что джентльмен говорит мне такое, — добавила она.
Она решила не говорить ему о том, что князь сказал про Владимира. Честно говоря, даже мысль об этом вызывала у нее нервную дрожь.
— Гарри?
— Я не хочу, чтобы вы снова с ним виделись.
Ее первой мыслью было сказать, что у него нет права ей что-либо запрещать. Слова возмущения уже были готовы сорваться с ее губ, но тут она вспомнила кое-что, о чем он ей сказал. Он тогда будто поддразнивал ее. А может, и нет. Может, ей только показалось, что он шутил, когда он упрекнул ее в том, что она часто говорит, не подумав.
На сей раз она решила подумать.
Ей тоже не хотелось снова видеть князя. Какой смысл возмущаться, если их с Гарри мнения по этому вопросу совпадают?
— Не знаю, будет ли у меня выбор. — Это было правдой. Что она могла сделать для того, чтобы избежать встреч с князем, кроме как забаррикадироваться в своей комнате?
— Оливия, он нехороший человек.
— Откуда вы знаете?
— Я просто… — Он провел рукой по волосам и тяжело вздохнул. — Я не могу вам этого сказать. Я и сам не понимаю, почему я так думаю. Какое-то мужское чутье, что ли.
Она смотрела на него, пытаясь понять его слова.
Он потер лоб обеими руками, на секунду закрыв глаза.
— Разве вам не известно о других женщинах нечто, чего мужчины в своем тупоумии не могут разгадать?
Она кивнула. Он прав.
— Просто держитесь от него подальше. Пообещайте.
— Такого я пообещать не могу, — сказала она, хотя и сама этого хотела.
— Оливия…
— Я попытаюсь, но это все, что я могу сделать.
— Хорошо.
Наступила нерешительная, нервная пауза.
— Вам следует пойти и принять ванну. Вы дрожите.
— Вы тоже, — тихо сказал он.
Она и не заметила, что и ее бьет дрожь. А потом… что было еще хуже… она поняла, что может заплакать. Но почему? Видимо, она переволновалась…
— Спокойной ночи, — быстро произнесла она. Слезы уже подступали к глазам, но она не хотела, чтобы их увидел Гарри.
— Спокойной ночи, — ответил он, но ей удалось закрыть окно до того, как он произнес эти слова. Она бросилась к постели и зарылась лицом в подушку.
Но не заплакала, хотя очень хотела. И все еще не понимала почему.
Гарри вышел из кабинета, закутавшись в одеяло. Ему уже не было так холодно, но чувствовал он себя отвратительно. В душе была непонятная, тревожная пустота, которая все росла, поднимаясь к горлу и сжимая сердце.
Дело было не в холоде. Это был страх.
Князь Алексей чем-то напугал Оливию. Гарри не мог точно знать, что князь сделал или сказал, и если он будет слишком настаивать на том, чтобы Оливия призналась в том, что было, она постарается преуменьшить свои чувства. Но случилось нечто неподобающее. И случится опять, если князю будет предоставлена свобода действий.
Гарри пересек холл, поддерживая левой рукой одеяло, а правой растирая затылок. Ему надо успокоиться. Надо собраться с мыслями. Он примет ванну, а потом ляжет в кровать, все обдумает и спокойно оценит ситуацию и…
Он услышал, как кто-то дергает ручку парадного входа.
Сердце гулко застучало в груди, все мышцы напряглись, словно готовясь к драке. Он же преследовал этих таинственных русских. И теперь…
Какой же он идиот! Если кто-то собирался проникнуть в его дом, он вряд ли стал бы трясти входную дверь. Гарри открыл замок и распахнул дверь.
Эдвард упал через порог.
Гарри смотрел на младшего брата с отвращением.
— О Господи!
— Гарри? — Эдвард взглянул на брата мутным взглядом. Интересно, подумал Гарри, а кого он хотел увидеть?
— Сколько ты выпил? — потребовал ответа Гарри.
Эдвард попытался встать на ноги, но у него не получилось, и он сел на пол прямо в середине холла с таким видом, будто не понимал, где он находится.
— Что?
— Сколько ты выпил? — повторил Гарри, но уже более спокойным голосом.
— Я… ну… — бормотал Эдвард, двигая ртом так, будто жевал жвачку. Возможно, так оно и есть, подумал Гарри, с отвращением глядя на брата.
Какое это имело значение, сколько выпил Эдвард? Одному Богу известно, как он вообще добрался домой. Он такой же, как их отец. Единственное различие было в том, что сэр Лайонел почти всегда напивался дома, а пьяный Эдвард был посмешищем всего Лондона.
— Вставай, — приказал Гарри.
Эдвард поднял на брата бессмысленный взгляд.
— Вставай!
— П-почему ты сердишься? — пробормотал Эдвард, протягивая руку, чтобы Гарри ему помог. Но Гарри руки не подал, и Эдварду пришлось подниматься самому.
Гарри едва сдерживался от того, чтобы не взять Эдварда за шиворот и как следует не встряхнуть. Ему хотелось крикнуть, что он губит себя, что он в любой момент может умереть так, как его отец, — глупо и в полном одиночестве.
Их отец выпал из окна — слишком далеко высунулся и сломал себе шею. На столике рядом с окном стояли стакан и пустая бутылка.
Во всяком случае, так ему сказали. Гарри был в то время в Бельгии. Описание деталей смерти отца было в письме его поверенного.
Мать ему вообще ничего не написала.
— Ложись спать, — сказал Гарри.
Эдвард стоял, покачиваясь и глупо усмехаясь.
— Нечего мне приказывать, что я должен делать.
— Как знаешь.
С него довольно. Все повторялось в точности так, как с отцом. За исключением того, что сейчас он может что-то сделать. Что-то сказать. Ему не надо убирать за кем-то блевотину.
— Делай что хочешь, — с дрожью в голосе сказал он. — Только не надо блевать в моем доме.
— А-а, ты бы этого хотел. — Эдвард пошатнулся и ухватился за стену. — Ты бы хотел, чтобы я убрался, чтобы все оставалось чистеньким. Ты никогда не хотел, чтобы я жил с тобой.
— О чем, черт побери, ты болтаешь? Ты мой брат.
— Ты меня бросил! Бросил! — Эдвард перешел почти на крик.
Гарри смотрел на него с недоумением.
— Ты оставил меня одного. С ним. И с ней. Больше никого не было. Ты знал, что Энн уедет, чтобы выйти замуж. Ты знал, что у меня больше никого не останется.
Гарри покачал головой:
— Ты должен был уехать в колледж. До этого времени оставалось всего несколько месяцев. Я позаботился об этом.
— О, это было только…
Голова Эдварда болталась, лицо исказилось. Гарри был уверен, что Эдварда вот-вот стошнит. Но тот просто пытался подобрать нужное слово — сарказм или что-то в этом роде.
Но он был слишком пьян.
— Ты даже… ты даже не подумал. — Эдвард погрозил Гарри пальцем. — Ты не подумал, что случится, если он меня опозорит.
— Я предполагал, что ты ему этого не позволишь.
— Как бы я смог это сделать? Мне было двенадцать лет. Двенадцать!
Гарри попытался вспомнить, как он прощался. Но не мог ничего вспомнить. Он так хотел поскорее выбраться из этого дома, оставить все позади. Но он все же дал Эдварду совет, не так ли? Он сказал, что все будет хорошо, что он уедет в колледж и ему не придется иметь дело с их родителями. И он посоветовал не подпускать отца даже близко к колледжу, разве не так?
— Он написал в штаны, — сказал Эдвард, — в первый же день моего пребывания в колледже. Он уснул на моей постели и описался. Я поднял его и поменял штаны. Но у меня не было чистой простыни. И все… — Эдвард поперхнулся, и Гарри отчетливо увидел испуганного, брошенного, одинокого мальчика. — Все решили, что это я описался. Замечательное начало, не так ли? После этого я стал самым знаменитым мальчишкой в колледже. Все хотели со мной дружить.
— Мне очень жаль.
Эдвард пожал плечами и споткнулся. Гарри вовремя подхватил его. А потом… Он даже не понял, как это случилось или зачем он это сделал — он прижал брата к себе. Обнял его всего на мгновение, но достаточное для того, чтобы брат не увидел, как в его глазах блеснули слезы.
— Тебе надо лечь в постель, — сказал Гарри внезапно охрипшим голосом.
Эдвард кивнул и повис на Гарри, пока тот тащил его наверх. Эдвард всю дорогу спотыкался и так же шепелявил, извиняясь, как их отец.
Прошло немало времени, пока Гарри удалось уложить Эдварда на кровать, Гарри положил его на бок поближе к краю, на тот случай, если его вырвет. А потом он сделал то, чего не делал все те годы, когда он укладывал отца в том же положении.
Он стал ждать.
Он стоял рядом, пока дыхание Эдварда не стало спокойным и ровным, и постоял еще несколько минут.
Потому что люди не должны оставаться одни. И они не должны чувствовать страх. Или чувствовать себя никчемными или ненужными. Они не должны считать, сколько раз что-то плохое должно случиться, и не должны бояться, что это может повториться вновь.
И, стоя здесь в темноте, он понял, что он должен сделать. Не только для Эдварда, но и для Оливии. А может быть, и для себя самого.
