Глава 21

Лунный свет лился сквозь высокое арочное окно, преломляясь в витраже и отбрасывая разноцветные блики на лицо, руки и платье Авриль. Она сидела на подоконнике в глубокой оконной нише, на подушке, украшенной по углам кисточками, и мурлыкала песенку без слов, качая на руках свое бесценное сокровище — маленькую дочку. Хотя малышка уже давно заснула, Авриль не вставала, продолжая баюкать ее, гладить иссиня-черные локоны Жизели, пухлые румяные щечки, ее личико, такое мирное во сне.

Путь от Антверпена занял три дня, хотя они неслись галопом. С тех пор как сегодня днем Авриль вернулась в замок Гастона и Селины, она не переставая возносила благодарственные молитвы Богу, позволившему ей воссоединиться с дочуркой… И все же возвращение ее не было безоблачно-счастливым, каким она представляла его себе в первые дни пребывания на Асгарде.

Здесь ничто не изменилось. Все было так, как в день её отъезда.

Только она сама стала теперь другой. Ей было не по себе.

Быть может, потому, что часть души осталась на теплом острове посреди холодного океана. Авриль молилась, чтобы Хок благополучно добрался до дома.

Мысль о том, что она никогда не узнает, что с ним стало, невыносимо мучила ее.

В дверь постучали. Авриль подняла голову.

— Войдите, — прошептала она тихо, чтобы не разбудить Жизель.

Вошла Селина в ночном одеянии, с распущенными огненно-рыжими волосами.

— Я так и думала, что найду тебя здесь, — улыбнулась она, глядя на баюкающую дочь Авриль, и села рядом.

— Не могу заставить себя отнести ее в постель, — тихо объяснила Авриль. — Наверное, я теперь никогда не отпущу ее от себя.

— Кто же осудит тебя за это. — Селина подняла тряпичную куклу, которую выронила Жизель, и с материнской нежностью снова вложила ее в ручки девочки. — Если бы меня оторвали от Сорена на две недели, я бы сошла с ума.

— Я так благодарна вам с Гастоном за то, что вы о ней заботились! И не сказали о том, что я пропала.

— Мы подумали, что лучше ее не пугать. Гастон решил сказать ей, что ты просто задерживаешься на несколько дней в Антверпене.

«Несколько дней?..» — повторила про себя Авриль. Ей казалось, что она пробыла на Асгарде куда дольше, чем несколько дней. Как за такой короткий срок могла измениться вся ее жизнь?

— Но если бы ты не вернулась на этой неделе, — тихо продолжила Селина, — не знаю, как долго она бы еще верила нам.

Авриль сглотнула поднявшийся к горлу комок, стараясь думать об этом. Ей оставалось лишь благодарить Бога за то, что разлука гораздо тяжелее сказалась на ней самой, чем на Жизели

— Спасибо тебе.

— Авриль, — после короткой паузы начала Селина, — Гастон все еще очень расстроен…

— Я знаю. Знаю, что он сердит на меня.

— Не сердит. Просто озабочен. Мы так рады, что ты наконец вернулась целой и невредимой, но ты должна понять… — Селина слегка повернулась, чтобы лучше видеть лицо Авриль, — что все это выглядит очень странно: ты снова вдруг объявляешься в Антверпене и сообщаешь лишь то, что тебя по ошибке взяла в заложницы одна из двух каких-то враждующих семей. Почему ты не можешь нам сказать, что это за семья и где тебя держали? Гастон хотел бы…

— Я пыталась уже объяснить, Селина. Нет никакой необходимости, чтобы Гастон взваливал на себя такую обузу и добивался справедливости. Они отпустили нас, как только поняли, что похитили не тех. С нами прекрасно обращались. Мне не причинили никакого вреда.

Селина озадаченно посмотрела на нес:

— А Жозетт решила остаться у них? — Авриль вздохнула. Ей было неприятно скрывать что-то от собственной семьи.

— Иногда, сестричка, сердце делает выбор, разуму неподвластный.

Селина положила руку ей на плечо.

— Авриль, — мягко произнесла она, — я понимаю, тебе не хотелось откровенничать перед Гастоном и его людьми, но… — она склонилась к Авриль, стараясь заглянуть ей прямо в глаза, — мне ты ничего не хочешь сказать? Знаю, похитители не причинили тебе никакого вреда, но ты кажешься… обеспокоенной.

Авриль моргнула и заставила себя улыбнуться:

— Со мной все в порядке, Селина. Правда.

— Ты ведь знаешь, что можешь сказать мне все. Это останется между нами.

Авриль опустила глаза. Селина так проницательна, особенно в сердечных делах. И Авриль отчаянно хотелось излить ей душу. Поделиться своей болью, утратой, любовью и тревогой.

Но она никому никогда не должна ни слова говорить о Хоке. Даже Селине.

— Мне так жаль, сестричка, но я прошу тебя понять. Селина кивнула и оставила эту тему.

— Я понимаю: есть тайны, о которых нельзя говорить никому, — просто сказала она. — Но если тебе когда-нибудь будет нужно выговориться, я в твоем распоряжении. Я всегда в твоем распоряжении.

— Спасибо. Спасибо за понимание.

— Спокойной ночи, Авриль. — Селина встала. Выражение лица у нее было спокойным и приветливым, лунный свет играл на румяных щеках — такой румянец бывает только у женщин, которые носят в себе дитя от любимого и любящего человека.

Авриль почувствовала укол зависти, такой сильный, что ей стало больно:

— Спокойной ночи. Селина. Направляясь к двери, та заметила:

— Думаю, мне следует пойти в спальню и попробовать пригладить встрепанные перышки Гастона.

Авриль улыбнулась. Если кто-то и может это сделать, так только Селина.

В последний раз задержавшись у дверей, Селина оглянулась:

— С возвращением домой!

Домой, мысленно повторила Авриль. Это слово отозвалось в ее душе сладостной болью и горечью. Стараясь прогнать неприятное чувство, Авриль встала, отнесла Жизель в ее маленькую кроватку, укрыла одеяльцем, тщательно подоткнув его, и поцеловала дочь в темноволосую макушку. Потом выпрямилась и подошла к окну.

Среди верхушек деревьев виднелся купол часовни. Авриль закрыла глаза и сняла с пальца обручальное кольцо.

Подержав в руке золотой ободок, она подошла к очагу, открыла стоявшую на полке над ним лакированную шкатулку, в которой хранились самые дорогие для Жизели вещички, и положила туда кольцо:

— Это тебе, моя малышка, — прошептала она. Закрыв крышку шкатулки, Авриль ощутила, как чувство покоя разливается по всему телу, по крайней мере о прошлом она думала теперь без горечи. О будущем по дороге в свою спальню она старалась не думать вовсе.

Потому что у нее не осталось больше слез.

Солнце, море и тепло Асгарда не принесли Хоку облегчения, хотя вот уже день, как он был дома. Раны затянулись, но он по-прежнему оставался… бесчувственным. Пустым. Его словно бы погрузили в плотный туман, сквозь который проникал лишь один светлый луч: мысль о том, что Авриль дома, в безопасности. Со своей маленькой дочкой.

Хок лелеял эту мысль, в ней он черпал силы в ожидании наказания, которое назначит ему совет старейшин, — каким бы оно ни было.

В сопровождении Жозетт и Келдана Хок шел к ванингсхусу своего дяди Эрика.

— Ты уверен, что мы не можем пойти вместе с тобой? — в десятый раз спросил Келдан. Он шел рядом с Жозетт, обнимая ее за плечи. — Не понимаю, почему старейшины настаивают, чтобы ты предстал перед ними один. Мы же рассказали им, что сделал Торолф…

— Да, но это не меняет того, что я нарушил закон так же, как и он. Законы одинаковы для всех, Кел, иначе в них просто не было бы смысла. Я благодарю вас за то, что вы со мной, но должен встретить свою судьбу один. — Хок повернулся к Жозетт и перешел на французский: — Вы по-прежнему хорошо себя чувствуете? — Она кивнула:

— Мне бы хотелось, чтобы вы с Келданом перестали трястись надо мной. Не знаю, правда ли то, что сказал Торолф насчет своего зелья, но чувствую я себя превосходно.

Хок улыбнулся ей, в душе искренне надеясь, что Торолф сказал правду, что Келдану никогда не доведется испытать, боль утраты любимой и они вместе будут жить вечно.

Но это покажет лишь время. Ибо в чем бы ни заключалась тайна, открытая Торолфом, она умерла вместе с ним.

Они остановились у порога; отдаленного жилища Эрика. Хок повернулся, чтобы попрощаться с друзьями, но от переполнявших его чувств горло перехватил спазм, и он не мог найти нужных слов.

Вероятно, он видел их в последний раз.

— Вы поступили очень хорошо, — сказала Жозетт, прежде чем он успел что-либо сказать сам. Она серьезно смотрела на него блестящими от волнения глазами. — У вас не было иного выбора, кроме как отпустить Авриль. И убить Торолфа. Ваш совет старейшин должен это понять.

— Не уверен, что они мыслят так же, как вы, Жозетт. — Хок посмотрел на Келдана и протянул ему руку, стараясь не обращать внимания на ощущение свинцовой тяжести в душе. Лишь то, что они были так счастливы вместе, помогло ему перенести тяжкий миг расставания. — Счастье, что у тебя есть такая жена, Кел, — сказал он ему по-норманнски. — Ты не ошибся тогда, в Антверпене. Ты сделал правильный выбор.

— Йа, так же, как и ты. — Келдан схватил протянутую руку Хока и севшим голосом добавил: — Я позабочусь об Илдфасте, пока ты не вернешься.

Хок задержал его взгляд: они оба знали, что он, вероятно, не вернется никогда.

— И о себе позаботься, — сказал Хок и порывисто обнял Келдана. — Живите долго и счастливо, друзья мои!

— И тебе того же, Хок.

Пятясь, Хок кивнул в знак благодарности за доброе пожелание. Однако он не верил, что оно сбудется. Потом Хок повернулся и вошел в дом дяди. Он остановился на пороге, и сердце его глухо ухнуло. В комнате был только дядя. Он стоял спиной к очагу, и огонь отбрасывал на пол его длинную тень. Вид у Эрика был зловещий.

Остальные тринадцать старейшин отсутствовали.

— Садись, племянник.

Хок закрыл дверь и взял себя в руки:

— Я должен встретить это стоя. А где…

— Думаю, ты сам захочешь сесть, когда все узнаешь, — мрачно предположил дядя.

Несколько минут Хок не мог произнести ни звука, от устрашающего вида дяди холодок бежал у него по спине.

— Где остальные старейшины? — наконец спросил он.

— Мы закончили обсуждение час назад, и они ушли. — Лицо дяди исказила гримаса. — Я попросил разрешения поговорить с тобой наедине.

Хок глубоко вздохнул, чувствуя, что его худшие подозрения сбываются.

— Тогда давай обойдемся без предисловий, дядя, — ровным голосом предложил он. — Мне нечего сказать в свое оправдание. Я убил Торолфа. Мне бы хотелось, чтобы нашелся иной способ предотвратить его побег, но его не было. — Хок прошел вперед и остановился посреди комнаты. — Я также отпустил свою жену и ни минуты не жалею об этом. Просто скажи, какое наказание вы выбрали для меня.

— Существует только одно наказание, даже для воктера. Убив Торолфа, ты сам решил свою судьбу. — Обычно стоическое выражение лица Эрика сменилось гримасой глубокого горя. — Ты должен быть изгнан.

Хок почувствовал, как ледяные иголки впились ему в спину.

— Значит, смерть, — произнес он, удивляясь тому. как спокойно звучит его голос. — Смертный приговор.

— Я не смог их переубедить. — Хок кивнул и отвернулся.

— Понимаю, — сдавленно произнес он, прерывисто дыша. Хок старался осмыслить это известие, само это слово, понятие конца. Смерть. После трех столетий жизни на земле это было не просто. — Я благодарен тебе за попытку, дядя, но понимаю такое решение.

— Я тоже. Но это не значит, что я принимаю его. — Эрик повернулся лицом к очагу. — Я не сообщил остальным старейшинам истинную причину того, почему хотел встретиться с тобой наедине.

Хок поднял на него глаза.

— Ты не можешь идти вразрез с решением остальных старейшин, — безразлично сказал он. — И я не прошу тебя об этом. Если бы я попытался остаться на Асгарде, спрятаться где-нибудь…

— Я не это имел в виду. — Эрик взял с полки над очагом какой-то предмет. — Я хотел встретиться с тобой наедине, чтобы передать тебе это.

Подойдя к Хоку, он протянул ему небольшой мешочек, похожий на тот, в который они с матерью когда-то, когда он был мальчиком, собирали ракушки.

Хок озадаченно нахмурился:

— Где ты…

— Открой его, племянник.

Хок взял мешочек, развязал тесемки и достал то, что лежало внутри: граненую бутылочку из прозрачного стекла, в каких обычно хранили ароматические масла. В бутылочке оставалась малая толика какого-то дорогого благовония, которое в ней когда-то, видимо, содержалось, — зеленая жидкость едва покрывала донышко.

— Это эликсир, созданный твоим отцом, — объяснил Эрик. Хок резко вскинул голову.

— Эликсир? — вырвалось у него. — Ты хочешь сказать, это то, с помощью чего он хотел сделать мою мать иннфодт? То самое зелье, которое убило ее?

— Йа, — спокойно ответил Эрик. — Но твой отец не хотел сделать ее иннфодт. Ты не знаешь правды — я никогда не говорил тебе правды о том, как умерли твои родители, — признался он.

— Как они умерли… — эхом отозвался Хок, сжимая в руках бутылочку. — О чем ты? И зачем ты дал мне это? Ты предлагаешь мне самому расстаться с жизнью, чтобы избежать изгнания?

— Ней, я этого вовсе не желаю. Хок, твой отец не хотел сделать твою мать иннфодт. — Эрик энергично тряхнул головой. — Он хотел покинуть Асгард и жить с ней в том, внешнем мире. Он стремился к свободе. Пытался найти способ стать смертным — утлендинг — не только для себя, но и для тебя. Для всех жителей Асгарда. Чтобы все были вольны выбирать. Несмотря на хвастливые заявления Торолфа, я не думаю, что он воссоздал эликсир твоего отца, он просто набрел на что-то другое.

Хок смотрел на него словно громом пораженный. Потом, переведя взгляд на бутылочку, которую по-прежнему сжимал в руке, увидел, что зеленая жидкость, содержавшаяся в ней, действительно отличалась от эликсира Торолфа — тот был красный, рубиново-красный.

— Твой отец собирался испытать действие настоя на себе, — Продолжал Эрик, указывая на бутылочку в руках Хока. — Но когда твоя мать узнала об этом, она испугалась за его жизнь… поэтому пробралась к нему в лабораторию и взяла там немного эликсира, налив его, чтобы никто ни о чем не догадался, во флакон для благовоний. И опробовала на себе.

Хок прошептал проклятие, с отвращением глядя на флакон.

— Почему? Почему она…

— Может быть, она надеялась, что это сделает ее иннфодт, не знаю. — Желваки ходили на скулах Эрика, он смотрел в пол. — Знаю только, что она не хотела расставаться с твоим отцом, она мечтала остаться здесь с ним — и с тобой — навсегда. Но зелье погубило ее. А твой отец, не в силах перенести горе, предпочел покончить с жизнью, покинув Асгард, чем жить без нее.

Потрясенный, Хок нащупал ближайший стул и тяжело опустился на него, все еще сжимая в руках бутылочку.

— Почему ты за столько лет так и не рассказал мне об этом, дядя? — с упреком спросил Хок. — Я думал, что он хотел сделать ее иннфодт, что он рисковал жизнью матери и убил ее! Долгие годы я ненавидел его. Если бы я знал правду…

— Ты бы постарался продолжить работу отца, — тихо закончил за него Эрик. — Я потерял их обоих, Хок, и не хотел потерять и тебя. Я должен был спасти их сына.

Хок молча в упор смотрел на дядю. Сейчас он понимал его как никогда прежде.

— И поэтому ты разрушил его лабораторию — чтобы больше никто не рисковал ничьей жизнью, продолжая его дело. Эрик кивнул.

— И еще потому, что гнев и печаль одолевали меня. И чувство вины. — Он отвернулся. — Твой отец рассказал мне о своей работе. Я знал, что она опасна. Я должен был остановить его… Но не остановил. — Теперь он смотрел па пляшущее в очаге пламя и в его голосе звучало раскаяние. — А быть может, и потому, что надеялся на успех его работы почти так же, как он сам. Я не остановил его, и они оба погибли. — Эрик снова взглянул на Хока. — Я не мог простить себе этого. И хотел быть уверенным, что больше никто не подвергнется такому риску.

Хок вспомнил о Торолфе, о жизнях, которые тот безжалостно загубил за долгие годы своих опытов, н понял, что дядя был прав.

— И поэтому ты так непреклонно стремился воспитать меня истинным асгардцем, довольным своей жизнью? — осипшим голосом спросил он.

— Я думал, что этого хотели бы твои родители — чтобы ты научился быть счастлив здесь, чтобы принял то, чего не можешь изменить. — Эрик смотрел в глаза Хоку, в них снова появилось выражение глубокой печали. — Но, по правде сказать, ты слишком похож на своего отца, Хок. Тебе всегда чего-то не хватало, ты всегда мечтал о чуде. Это у тебя в крови.

Хок тяжело сглотнул вставший в горле комок и посмотрел на флакон в своей руке.

В этой крохотной бутылочке была заключена мечта его отца.

— Это может убить тебя, — предупредил Эрик — или подействовать именно так, как рассчитывал твой отец. Я не знаю. После того как умерла твоя мать, я не хотел, чтобы кто-нибудь еще испробовал это зелье. — Эрик подошел ближе. — Я нашел эту бутылочку среди ее вещей уже после того, как не стало ни ее, ни твоего отца. Возможно, мне следовало разбить ее, как и все остальное. — Он устало вздохнул и провел рукой по волосам. — Но я этого не сделал. Наверное, думал, что когда-нибудь, когда жизнь на Асгарде станет для меня невыносимой, я смогу рискнуть и испытать эликсир на себе. Но этот день так и не настал.

Хок поднял бутылочку и посмотрел ее на свет:

— Дядя, здесь его так мало…

— Да, хватит только для одного. То есть я надеюсь, что хватит. Если зелье подействует, ты станешь смертным — утлендинг. Будешь волен жить в их мире. Но окажешься подверженным всем опасностям, которым подвержены они, — болезням ранениям. И проживешь лишь короткую жизнь, — медленно добавил он, — как они. Может быть, еще лет пятьдесят — шестьдесят, не больше.

Хок почувствовал, как сильно забилось его сердце, но на сей раз не от страха, а от надежды. Он станет свободным! И сможет уехать.

Он сможет поехать к Авриль.

Хок встал.

— Если сейчас, по их представлениям, мне тридцать лет, то я доживу лет до восьмидесяти — девяноста. Для утлендинг это долгая жизнь.

— Хок, если эликсир подействует как надо, — мрачно напомнил ему Эрик, — ты не должен никогда возвращаться сюда. На Асгарде все будут уверены, что ты изгнан.

Хок кивнул, понимая опасения дяди. Его чудесное воскрешение побудило бы соплеменников снова начать опасные эксперименты, чтобы найти волшебный эликсир.

Если он подействует, как надо.

Хок почувствовал, как при мысли о том, что он оставит у себя за спиной, что-то больно сжалось в груди. Он оставит здесь друзей, которые будут горевать о нем.

Всех тех, кто хотел быть свободным, но не мог.

— Это несправедливо, дядя, — мрачно сказал он, — почему я должен быть единственным, кто…

— Твой отец хотел бы, чтобы ты это взял. — Эрик положил руку на плечо Хока. — И теперь у тебя нет иного выбора.

Хок встретился с ним взглядом, и они долго смотрели друг на друга.

— Спасибо, дядя! — Хок сжал руку Эрика. — Что бы ни случилось, знай: я благодарен тебе.

— Мне будет не хватать тебя, Хок.

Хок почувствовал, как спазм сжимает ему горло.

— И мне тебя тоже.

Осторожно, нерешительно он поднял бутылочку, она сверкнула в отблеске пламени. Хок открыл крышку.