Глава 2

Мэри пришла домой, чтобы написать письма. Почему-то в этот раз, находясь под крышей монастыря в Куинсе, ей никак не удавалось связно изложить на бумаге мысли. И хотя сестра Мэри Френсис привыкла считать монастырь своим домом еще с семнадцати лет — то есть вот уже тринадцатый год, — чтобы сосредоточиться, ей пришлось вернуться в дом, где прошла ее юность.

Особняк на углу Пятидесятой улицы и Бродвея без натяжки можно было бы назвать дворцом. Джон Маккензи Великолепный отстроил его сразу, как только понял, что деловой центр города сдвинулся из Манхэттена на север. В то время Центральный парк считался скорее деревенской окраиной, а их дом оказался единственным на всей улице — пыльной, разъезженной колее, лишь со временем превратившейся в одну из самых оживленных магистралей разросшегося города.

Внушительный, просторный особняк из серого камня стал домом для любовницы Джея Мака и пяти его незаконнорожденных Мэри. В высшем свете ходило немало пересудов, когда стало известно, для кого отстроен этот дворец. Матроны без конца ахали: ведь Джей Мак с женой жили совсем рядом. И как только ему не стыдно так поступить с бедной Ниной? И как той женщине хватает совести ходить с поднятой головой? Сплетни затихли лишь после того, как Нина умерла.

А тем временем Мойра жаловалась на то, что совсем не хочет покидать квартиру, где жила все это время вместе с дочерьми. Конечно, здесь тесно, да и Мойре нужна отдельная комната, но ведь не такой же роскошный особняк!

Однако Джон Маккензи никогда в жизни не вошел бы в десятку самых могущественных и богатых людей страны, если бы прислушивался к тому, что говорят другие. И строительство продолжалось.

И вот теперь, стоя перед литой узорчатой решеткой, Мэри Френсис Деннехи с необычной горячностью подумала о том, что отец принял единственное правильное решение.

От легкого толчка створки ворот, установленные на аккуратно смазанных петлях, бесшумно распахнулись. Мэри подумала, что мистер Кавано хорошо выполняет свою работу. Садовник не жалел труда, чтобы усадьба смотрелась как картинка: дорожки тщательно подметены, кусты роз ровно подстрижены.

Мэри подождала, пока ворота закроются сами собой, и, прежде чем двинуться к дому, на минуту задержалась. Набрав побольше воздуха в грудь, девушка постаралась собраться с мыслями, так как знала: невозмутимый, безмятежный вид особняка вовсе не обещает, что та же безмятежность ожидает ее и внутри.

Дверь открыла незнакомая горничная.

— А где миссис Кавано? — поинтересовалась девушка, отдав ей шаль.

Их садовнику в свое время здорово повезло с женой, делавшей почти всю работу по дому. Миссис Кавано служила Мойре и ее дочерям с того самого дня, как они поселились в особняке.

— Меня зовут Пегги Брайант, сестра, — с реверансом представилась горничная. — Нынче утром у миссис Кавано возникли какие-то претензии к мяснику. По-моему, она решила, что он дважды прислал счет за одну и ту же баранину.

Мэри улыбнулась. В кратком рассказе Пегги она увидела всю миссис Кавано. Жена садовника никогда не давала спуску мяснику, а также зеленщику, цветочнику, молочнику и прочим торговцам. Она не ленилась проверять все счета Джея Мака, причем с не меньшим вниманием, чем курс собственных акций. По ее понятиям, и то и другое было неразрывно связано. И чем больше она сэкономит на содержании дома Джея Мака, тем больше ей воздается в виде процентов с акций Северо-Западной дороги. Джей Мак неоднократно пытался разъяснить ей, как на самом деле образуются эти драгоценные проценты, но все без толку. Однажды приняв решение, миссис Кавано стояла на своем до конца. По мнению Мэри, уже за одно это миссис Кавано давно можно было считать членом их семьи.

— Ваша матушка отправилась по магазинам, — извиняющимся тоном объяснила Пегги. — По-моему, она не ждала вас так рано.

Мэри почувствовала облегчение. Монашеский белый чепец лишь усилил безмятежное выражение ее лица.

— А Джей Мак, конечно, у себя в офисе?

Пегги кивнула, отчего из-под накрахмаленного кружевного чепчика тут же высыпались темные мелкие кудряшки, которые она тут же поспешила убрать обратно.

— С самого раннего утра, сестра.

— Здесь меня зовут просто Мэри.

— К этому не так-то просто привыкнуть, — заупрямилась Пегги, недоверчиво окинув взглядом фигуру в монашеском одеянии. — Меня воспитали святые сестры в монастыре Святого Стефана. И они никогда не позволяли мне обращаться к ним по именам.

Мэри увидала, что карие глазки Пегги, словно в ожидании немедленной кары, закатились к небесам, и сухо заметила:

— Поверь моему опыту, Пегги, и не бойся, что Господь отвлечется на столь ничтожные дела — по крайней мере до ближайшего чаепития.

Глаза Пегги испуганно распахнулись.

— Ох, батюшки, да вы точь-в-точь такая, как они говорят!

Мэри не было нужды уточнять, кто такие «они» и что «они» говорят. Совершенно очевидно, что головку новой служанке уже успели забить всевозможными небылицами.

— Я бы хотела побыть в своей старой комнате, — сказала она Пегги.

— Да, конечно, сестра… то есть, я хотела сказать… — От смущения ее голос стал тихим. — Я как раз недавно привела ее в порядок. Миссис Кавано сказала, что вам наверняка захочется прилечь там.

— Спасибо, Пегги, — поблагодарила Мэри и, увидав, что горничная намерена провожать ее наверх, добавила:

— Не беспокойтесь. Пожалуй, я сама найду дорогу.

— Очень хорошо, — зардевшись, прошептала Пегги. Отвесив еще один реверанс, она поспешила удалиться.

В комнате Мэри все оставалось таким же, каким было тринадцать лет назад. Детские куклы теснились на высоком креслице возле камина. На каминной полке красовались многочисленные фотографии пяти сестер. В укромном уголке расположилась коллекция маленьких стеклянных фигурок. А вот и зеркало с ручкой из слоновой кости, с красиво выгравированными инициалами. Его подарили Мэри в день шестнадцатилетия. А рядом — две щетки из настоящей кабаньей щетины, которые когда-то привезли из Лондона. В маленькой кедровой шкатулочке хранились ленты и черепаховые гребни.

Чуткие пальца Мэри пробежались по крышке шкатулки. Она подумала, что единственным ее настоящим сокровищем были роскошные рыжие волосы. Ей с трудом удалось удержаться от рыданий, подступавших к горлу всякий раз, как только она вспоминала о прядях, некогда безжалостно отрезанных и брошенных на пол. В монастыре не было зеркала, чтобы увидеть все в подробностях, однако выражение на физиономии сестры-бенедиктинки, орудовавшей ножницами, говорило о многом.

— Она знала, что это мое единственное богатство, — горько прошептала Мэри, ласково проведя пальцами по колкой щетине. — И упивалась моим горем.

В ушах у Мэри и по сей день раздавалось жадное кла-цанье ножниц. Ее слез не видел никто, она выплакалась в одиночестве, молясь в своей тесной келье о ниспослании ей прощения за проявленную гордыню. Может быть, сестре-бенедиктинке тоже было ясно, что девушке постоянно приходится усмирять гордость и упрямство. Хотя вряд ли — уж очень эта недалекая самоуверенная особа любила унижать других, чтобы похвастаться перед ними своей собственной непогрешимостью.

Мэри даже не посмотрела в сторону кровати с уютной пуховой периной и горой подушек. Она явилась сюда вовсе не для того, чтобы прилечь. Сегодня у нее есть масса других дел.

Сноп света, расчлененный на квадраты переплетом французской двери, выходящей на террасу, отражался от поверхности письменного стола и идеально натертого пола. Мэри уселась за стол и выдвинула ящик, где в полном порядке хранились письменные принадлежности. За последние месяцы она уже раз десять обдумала те послания, которые ей предстояло сейчас составить. Однако от этого стоящая перед ней задача не стала легче.

Первое письмо адресовалось Мегги. Проницательная Мегги, чье целительское искусство нередко помогало тем, кто страдал не только от физических, но и от душевных ран. Мэри писала о принятом ею решении, о его значении для нее самой и для остальной семьи. Мегги сама сумеет разобраться, где будет больнее всего и кого прежде всего надо будет лечить.

Содержание последующих писем в основном повторяло первое послание — вот только акценты в них были расставлены по-разному, в соответствии с особенностями характера каждой из сестер. Для Майкл, репортера из «Новостей Скалистых гор», она описала свой поступок как новую главу в своей жизни. Майкл была близнецом с Ренни — инженером-строителем Северо-Восточной дороги. И в этом случае Мэри говорила о строительстве моста между прошлым и будущим и закладке фундамента для новой жизни. Наверное, проще всего было составить письмо к Скай, самой младшей из сестер, больше всего в жизни ценившей приключения. Мэри так и написала, что в любой перемене содержится некое приключение, а в той перемене, которую затеяла она, приключений и неожиданностей может оказаться ох как много.

Все четыре письма были аккуратно запечатаны и надписаны. Первым трем посланиям предстоит найти адресатов в разных районах Колорадо. Четвертое спустя многие месяцы достигнет Скай, живущую в Шанхае.

Мэри откинулась на высокую спинку стула и с наслаждением потянулась. Помассировав поясницу, она почувствовала, как усталость покидает ее тело, и осторожно повертела затекшей шеей. Прихватив письма, она тихонько спустилась в холл. Мэри передумала отправлять на почту Пегги — не стоит доверять посторонним столь интимные послания. Никем не замеченная, она накинула шаль и поспешила прочь. Вернуться она успела как раз к приходу матери.

Мойра Деннехи Великолепная была миниатюрной дамой, едва достававшей до подбородка своей старшей дочери. Однако она, ничуть не смутившись, прижала Мэри к груди, словно эта взрослая особа все еще оставалась маленькой девочкой.

— Рада видеть тебя, моя милая, — воскликнула Мойра. Отступив на шаг, она окинула взглядом фигуру Мэри и довольно заметила:

— Вид у тебя вполне здоровый. И щечки такие румяные!

— Ты же сама только что сжимала их.

— Не груби! — добродушно погрозила пальцем мать.

— Ладно. — Мэри поцеловала ее в щеку.

— Откуда такое послушание? — Рыжие брови Мойры удивленно поползли вверх. — Ты, часом, не заболела?

— Мама! — Сухой, колкий голос Мэри был намного более привычным для уха матери, которая тотчас же улыбнулась и позвонила, чтобы приказать готовить чай.

— Идем, я покажу подарки для твоих племянников.

— То есть для твоих внуков.

— Ты всегда была умницей, — лукаво ответила Мойра и с увлечением начала распаковывать бесчисленные свертки от «А.Т.Стюарта и Донована», так что в итоге завалила покупками все свободное пространство в гостиной. Трогательный рассказ о трудностях, сопутствовавших выбору платья, прервался лишь на минуту, когда появилась Пегги, которой было велено подавать чай.

Мэри покорно разглядывала извлеченные из пакетов обновки. Здесь было вполне достаточно ленточек, кружев и прочей мишуры для того, чтобы открыть целую галантерейную лавку. При этом каждая мелочь была заботливо подобрана либо под цвет глаз, либо под какую-то еще милую особенность любимых внуков.

— Ты хочешь послать им все это к Рождеству?

— Честно говоря, я подумываю о том, чтобы уломать твоего отца съездить в Денвер еще раньше.

— Ох…

— И это все? — возмутилась Мойра. — Просто «ох»? Да ведь моя идея великолепна!

— Я считаю великолепным всякий случай, когда тебе удается заставить Джея Мака отвлечься от дел, — заверила Мэри, стараясь вложить в свои слова как можно больше почтения. — Однако на сей раз сделать это будет не так-то просто, ведь мы уже собирались недавно всем семейством по случаю выпуска у Мегги.

— Знаю, — погрустнев, вздохнула Мойра. — Однако после этого мне еще сильнее захотелось снова собрать под одной крышей весь свой выводок.

— Ты о детях или о внуках?

— Обо всех.

— Мама, — терпеливо напомнила Мэри, — да ведь Скай с Уолкером просто физически не в состоянии…

— Ох, да я и сама это знаю. Это просто мечта. А пока я бы хотела собрать вас столько, сколько смогу.

Принесли чай, и Мойра поспешила освободить хоть немного места. Миссис Кавано приготовила чудесные сандвичи и заварила обожаемый Мэри апельсиновый чай.

— Джей Мак сегодня вернется не слишком поздно? — поинтересовалась девушка.

— Я надеюсь, не позднее обычного. — Мать слегка нахмурилась и спросила:

— А в чем дело? Ты ведь все равно останешься обедать, не так ли? Сегодня у нас на десерт малиновый мусс.

Мэри не смогла сдержать улыбки. Мать и сама не заметила, что пытается заманить ее с помощью сладостей, как маленькую. Возможно, в этом и заключается суть материнства — видеть маленькую девочку даже во взрослой дочери.

— Я останусь, — пообещала она. — Даже если мне не дадут малинового мусса.

Вечерняя трапеза проходила в малой, семейной, столовой. Мойра и Джей Мак восседали по разные концы орехового стола, а Мэри, несмотря на то что имела возможность выбирать из пяти стульев, предпочла именно тот, на котором сидела еще в детстве. «Наверное, это естественно, — подумала она позже, — видеть в себе ребенка, если рядом находится кто-то из родителей».

Джея Мака переполняли свежие новости из мира бизнеса, но ни Мойре, ни Мэри они не были в диковинку. Обе с пониманием слушали рассказы про каверзный характер рынка, про интриги объединенных профсоюзов, о проблемах с получением правительственных земель и трудностях с прокладкой новой ветки железной дороги на неспокойных юго-западных территориях. Джей Мак рассказывал обо всем так подробно, словно присутствовал на совете директоров, а не в кругу семьи. Ему казалось, что таким образом его домашние лучше поймут, откуда берется еда у них на столе и деньги в кошельке.

Где-то между консоме из артишоков и жарким из баранины Джей Мак заключил свой рассказ и предложил перейти к вопросам и замечаниям. Обсуждение новостей с Мойрой и Мэри продолжалось вплоть до зеленого салата и лососины с горошком. Джей Мак внимательно выслушал все, что они хотели бы сказать, и отнесся к этому точно так же, как к замечаниям своих партнеров по бизнесу, — то есть переиначил в свете собственных убеждений. Несмотря на невыразительность его широкоскулого лица и несколько отвлеченный взгляд темно-зеленых глаз, всякий раз, когда Джей Мак смотрел на жену или дочь, взор его наполнялся теплотой и любовью.

Излучаемые Джоном Маккензи Великолепным уверенность и властность казались такими же привычными, как на ком-то другом — старый поношенный костюм. Однако этот влиятельный человек не утратил чувства реальности и ценил упорство и отвагу в окружающих. За долгие годы он мог не раз убедиться, что самое отчаянное упорство и отвага обитают не далее как в его собственном доме. Его густая роскошная шевелюра все еще оставалась темно-русой, и только очередная выходка одной из дочерей могла прибавить новую седую прядь на висках.

Но, слава Богу, теперь уже они все пристроены, все получили специальность и обзавелись семьями. Джей Мак привык думать, что и его милая Мэри в какой-то степени тоже имеет семью. В свое время он был против ее ухода в монастырь — и это был первый серьезный конфликт с дочерьми, — однако со временем смирился и даже стал делать анонимные пожертвования в монастырь Призрения Малых Сих, помогая отстроить новую больницу. Похоже, Мэри догадывалась об источнике необычно щедрых пожертвований, однако держала язык за зубами.

Когда подали сладкий картофель, Мойра попыталась завести разговор по поводу ноябрьской поездки в Денвер, однако Джей Мак не попался на эту удочку. Тогда она предприняла еще одну попытку, с юмором описывая свой утренний поход по магазинам. Джей Мак наслаждался свежим сыром, исправно хихикал над каждой шуткой, но пропускал мимо ушей все намеки насчет возможного путешествия на Запад.

Безуспешные маневры Мойры продолжались почти до конца обеда, так что Мэри предоставилась возможность поговорить о своих делах только за малиновым муссом.

— Я решила уйти от Малых Сих, — звонко и ясно произнесла она.

Однако ей пришлось повторить новость, ибо ни Джей Мак, ни Мойра не смогли осознать ее с первого раза. И хотя решимость Мэри нимало не поколебалась, почему-то во второй раз та же краткая фраза далась ей с большим трудом.

Слушая Мэри, Джей Мак не смотрел на нее. Его взгляд не отрывался от лица жены, ставшего белее снега.

— Ты это серьезно? — спросил он наконец.

— Ты не можешь говорить это всерьез! — не веря своим ушам, вскричала Мойра.

— Я так решила, — твердо ответила Мэри, отодвигая тарелку с муссом.

— То есть ты хочешь вступить в другой орден, — с надеждой в голосе, звучавшем так жалобно, уточнила Мойра.

Непонятливость родителей чуть было не вывела Мэри из равновесия, однако она нашла в себе силы посмотреть матери в глаза и уверенно произнести:

— Нет, мама, я совсем ухожу из монастыря, то есть отказываюсь от данных обетов и пострига.

— О Боже… — Лицо Мойры скривилось, на глазах выступили слезы. Отчаяние сковало ее тело, так что она не смогла даже поднести к глазам лежавшую на коленях салфетку. — О Боже… — убитым голосом повторила она.

Всю жизнь Мэри не могла отделаться от предчувствия, что стычки с отцом являются лишь подготовкой к иным, куда более суровым битвам. И вот теперь стало ясно, что ей потребуются все душевные силы для поединка с матерью.

С подобным сопротивлением она еще не сталкивалась. По крайней мере до сегодняшнего дня.

Джей Мак попытался разрядить атмосферу, отвлекая внимание на себя.

— Может быть, расскажешь, как ты пришла к подобному решению, — предложил он.

Мэри до боли стиснула пальцы. Подбородок ее слегка задрожал, однако черты лица оставались спокойными.

— Это слишком трудно объяснить.

— Еще бы! Если ты утратила веру, — взорвалась Мойра. — Наверняка в этом все и дело! Не сомневаюсь, что одной беседы с епископом Колденом или матерью-настоятельницей будет достаточно, чтобы понять: не ты первая впадаешь в этот грех. Всем слугам Господа рано или поздно приходится пройти через подобное испытание. Но это вовсе не означает, что надо порывать с Церковью.

— Мама, — возразила Мэри несколько более горячо, чем хотела, — я вовсе не утратила веру. Грехи и испытания тут ни при чем. Не всем дано просто покаяться и жить по-старому. Я говорила и с епископом Колденом, и с матерью-настоятельницей — обоим пришлось согласиться, что дело не в утрате веры.

— Но… — не унималась мать.

— Мойра, — резко, со значением, одернул ее Джей Мак, не часто позволявший себе подобный тон в разговоре с женой. — Дай Мэри высказаться.

Мойра почувствовала себя уязвленной. Она вскинула голову и сжала в тонкую линию пухлые губы. Лукавый огонек в ее глазах превратился в испепеляющее пламя.

— Значит, ты защищаешь Мэри Френсис! — обвиняюще воскликнула она. — Еще бы, ведь ты всегда был против ее пострига! А между прочим, твоя обязанность — следить за тем, чтобы дочь выполняла данные обеты, особенно по отношению к Господу!

— Пожалуйста, — мягко вмешалась Мэри, умоляюще переводя взгляд то на отца, то на мать, — хоть вы-то не ссорьтесь между собой из-за меня!

Однако на нее никто не обратил внимания. Стараясь совладать с собой, Джей Мак снял очки и принялся протирать их с чрезвычайным тщанием.

— Во-первых, Мойра, я никого не защищаю. Насколько я понимаю, тут и защищать-то некого. И хотя ты права в том, что я не одобрял намерения Мэри принять постриг, в конце концов мне хватило рассудительности смириться с ее решением. И если теперь случилось нечто, заставившее ее пересмотреть свои намерения, то это наверняка относится исключительно к ее собственным взаимоотношениям с Господом. Неужели ты считаешь, что она не спросила Его совета?

Джей Мак встал из-за стола и надел очки. Не спрашивая разрешения у дам, он направился к столику с напитками и налил всем троим коньяка. Поставив перед Мойрой и Мэри по бокалу, он уселся на свое место, зная, что женщины не откажутся от выпивки.

— Мэри, ты не ошиблась насчет утраты веры? — спросил он.

Мэри задумчиво любовалась янтарной жидкостью, согревая в ладонях бокал.

— Нет, я не ошиблась, — медленно ответила она, покачав головой. — Мое решение связано не с верой в Господа, а с тем, для чего Он меня предназначил в этой жизни. И я искренне верю в Него, но верю также и в то, что Он уготовил мне какую-то иную судьбу.

Мойра с отсутствующим видом смотрела в пространство, избегая встречаться взглядом с мужем и дочерью. Черты ее лица словно окаменели, когда Джей Мак попытался взять ее за руку, она вся напряглась. Это не укрылось от внимания Мэри, усугубив ее и без того плохое настроение. А от сочувствия, светящегося в глазах отца, она едва не расплакалась.

— Мама, я очень долго думала над этим…

— Значит, тебе следовало просто меньше думать и больше молиться.

Джей Мак недоуменно приподнял светлые брови и взглянул на Мойру поверх очков. Еще ни разу в жизни он не видел свою возлюбленную супругу в таком состоянии. Не в ее характере были подобная скрытность или упрямство. Привычка соотносить собственные чаяния с желаниями окружающих никак не вязалась со столь суровым отношением к дочери.

— Мойра, судя по твоим последним словам, ты вообще ни о чем не думаешь.

— Мама, — горячо вмешалась Мэри, — поверь, я молилась! И мне было не так-то легко прийти к подобному решению.

— Не верю, — упрямо качнула головой Мойра.

— Я не виновата в том, что ты не хочешь мне верить, — промолвила Мэри. — Однако это правда, и мне пришлось выдерживать внутреннюю борьбу на протяжении многих лет.

— Лет? — удивился Джей Мак. — Мэри, но ты ведь ни разу никому не намекнула на это.

— Даже своим сестрам? — подозрительно прищурившись, пронзительно глянула на дочь Мойра. — А может быть, ты поделилась с ними и взяла с них клятву молчать?

— Нет, это не так. Я лишь сегодня известила остальных Мэри, отправила каждой по письму. Мне и в голову бы не пришло унижать вас с Джеем Маком, делясь с ними такой важной новостью и утаивая ее от вас. Если кто-то из сестер и мог что-то заподозрить, так это Мегги и Скай — да и то потому лишь, что в последнее время они чаще других бывали дома. Мы долго пробыли вместе, и не исключено, что они заметили какие-то мелочи, которые невольно могли меня выдать.

Мойру это не убедило, но она не произнесла ни слова в ответ.

— Мама, ну что я могла им сказать? — настаивала Мэри. — Да и когда? Ведь окончательное решение созрело лишь теперь, да и то я с большим трудом смогла облечь свои переживания в слова. В основном внутренняя борьба происходила неосознанно. Когда в июле я осталась одна в летней усадьбе, у меня было достаточно времени для молитв и размышлений, и только тогда я смогла сформулировать те вопросы, на которые искала ответы так долго, — Мэри робко протянула к матери руку, но решилась лишь коснуться атласного рукава ее платья. Мойра оставалась неподвижной. Девушка поспешно убрала руку. Ее охватило отчаяние. — Мама, ты хотя бы отчасти можешь понять, о чем я толкую? — Мэри беспомощно посмотрела на отца.

— Это слишком большое потрясение, — тихонько произнес он. — И к тому же такое неожиданное. Должен признаться, я и сам потрясен.

Мэри обреченно кивнула. Оправдались самые худшие ее опасения, отчего на душе стало совсем тошно: рушился весь прежний мир. Единственно незыблемым оставалось отныне лишь ее решение.

— Наверное, мне лучше сегодня не ночевать в этом доме, — вздохнула она.

— Что за чушь! — возмутился отец. — Конечно, ты останешься дома. Ведь это по-прежнему твой дом. Господь свидетель, все тринадцать лет твоя комната содержалась в полном порядке. Она готова принять тебя и сейчас. — Покосившись на Мойру, он нерешительно добавил:

— Как будто кто-то ждал, что ты можешь вернуться в любую минуту.

— Я бы не спешила с подобными выводами, — поднимаясь из-за стола, возразила Мэри. Несмотря на попытки казаться спокойной, ее голос звучал несколько язвительно. — Это скорее свидетельствует о том, что маме было угодно сохранить напоминание о принесенной ею жертве.

— Жертве? — переспросил Джей Мак.

— Какой такой жертве? — Мойра удивленно уставилась на дочь.

— Обо мне, мама, — выпалила Мэри, прежде чем успела прикусить язык. — Я стала твоей жертвой. Ты отдала меня Церкви во искупление собственных грехов.

Джей Мак едва успел перехватить руку Мойры, занесенную для пощечины.

— По-моему, тебе лучше пойти отдохнуть, Мэри. Нынче вечером и так уже было сказано слишком много.

Впервые в жизни у Мэри Френсис Деннехи не нашлось слов, чтобы возразить собственному отцу.

Бал был в самом разгаре. Наряды офицерских жен поражали богатством красок: все дамы торопились воспользоваться случаем и продемонстрировать последние новинки, выписанные из модных салонов далекого востока, или хотя бы то, что сумели раздобыть в магазинах Сан-Франциско. Платья из атласа, шелка и тафты выглядели особенно впечатляюще на фоне простых голубых мундиров, в которые были облачены кавалеры. Золотые галуны, белые перчатки, черные полированные сапоги — все, что так радует взор на парадном плацу, здесь воспринималось лишь как блеклая декорация к роскоши дамских туалетов.

Конечно, не у каждого присутствовавшего здесь офицера имелась жена, равно как и многие из дам были незамужними. В толпе то и дело мелькали свежие девичьи лица вчерашних школьниц. Девицы постарше — лет примерно двадцати — все как одна мечтали любым способом поскорее вырваться из захолустья, каковым являлся форт Союза. В основном это были дочери офицеров, капралов и сержантов, и в их танцевальных картах значилось до обидного мало подходящих холостяков: такие личности были нарасхват и им было нелегко поспевать повсюду. Ведь отцы этих девиц бдительно следили своим ревнивым оком за тем, чтобы дочки не скучали на протяжении даже одного танца. Таким образом, на недостаток партнеров не могла пожаловаться даже разменявшая девятый десяток Флоренс Гарднер. Кавалеры наперебой приглашали ее танцевать: отчасти потому, что она придерживалась чрезвычайно свободных нравов и не стеснялась говорить об этом вслух, будучи к тому же приятной собеседницей, а отчасти из почтения к ее сану вдовствующей матери коменданта форта Союза.

Однако даже на этом фоне одна из присутствующих здесь леди была буквально осаждена толпой поклонников. Сам факт ее появления на балу испортил настроение офицерским женам и поверг в отчаяние офицерских дочек. Сложившейся ситуацией искренне развлекалась одна лишь Флоренс Гарднер. Однако об этом она помалкивала.

В облике Анны Лей Гамильтон чувствовался шарм искушенной светской львицы из салонов с Восточного побережья, и в этом с ней не могла соперничать ни одна из местных красавиц — кроме разве что генеральской матери, которой до этого не было дела. Конечно, нельзя сказать, что офицерские жены и дочери не способны были блистать такими же отменными манерами, которые для мисс Гамильтон были столь же естественными, как, к примеру, шелковые перчатки до локтя. Просто тяжелая, а подчас и изнурительная жизнь в заброшенном форту волей-неволей заставляла отказываться от внешней мишуры. Когда речь идет о выживании, мало кому в голову приходят мысли о светском лоске. Здесь гораздо важнее практицизм.

Естественно, Анна Лей Гамильтон и не собиралась застревать надолго в этой Богом забытой дыре — ведь тогда может поблекнуть сияющий ореол, к которому сейчас были прикованы взоры присутствующих на балу гостей. Нет, она возвратится в Сан-Франциско, а потом в Вашингтон в сопровождении своего рано овдовевшего отца. Там она снова станет играть в его доме роль хозяйки, выезжать с ним в оперу, из множества заманчивых приглашений на приемы и пикники выбирать самые престижные. Она снова станет очаровывать конгрессменов, судей и генералов — иногда в гостиных, иногда в столовых, а иногда и в более интимной обстановке, на своей пышной постели.

Услышав чьи-то шаги, Райдер Маккей осторожно потушил в пыли сигарету. Он развернулся и нарочито небрежно прислонился к колесу фургона. Женский силуэт особенно четко вырисовывался на фоне яркого света, лившегося из окон офицерского собрания. Райдер узнал женщину, и в тот же миг его лицо приняло совершенно невозмутимое выражение. Поза, которая могла бы показаться нарочитой, стала вполне естественной.

— Вам что, не хватает кавалеров в зале? — спросил он, небрежно кивнув в сторону освещенных окон. — Уж не собираетесь ли вы заставить меня пройтись с вами в тустепе?

— И остаться с отдавленными ногами? — весело рассмеялась Флоренс Гарднер. — Боюсь, на это у меня не хватит храбрости.

Приближаясь к фургону, она тяжело опиралась на отделанную эбонитом трость и не стала возражать, когда Райдер по собственной инициативе подхватил ее за талию и усадил на край фургона. Для него было в порядке вещей обратить внимание на ее усталость и тут же помочь. Флоренс не смогла удержаться от вздоха, всмотревшись в идеально правильные черты красивого лица Райдера, подчеркнутые неярким светом звезд и отблесками свечей, горящих в бальном зале. Похлопав его по груди резной рукояткой трости, она заметила:

— Будь я лет на сорок помоложе…

— Вы все равно оказались бы достаточно взрослой, чтобы стать моей старшей сестрой, — лукаво улыбнулся Райдер.

— Бессовестный невежа, — воскликнула она польщен-но — в ее устах этот упрек прозвучал скорее как похвала. — Почему ты не танцуешь?

Райдер не ответил. Между этими двумя давно уже не осталось никаких недоговоренностей, и Флоренс Гарднер прекрасно понимала его чувства. Он не был офицером, так что, доведись им поспорить, это стало бы его главным аргументом. Правда, при случае Флоренс могла бы возразить, что он равным образом не являлся и кадровым военным. Он никогда не давал присягу. И хотя предпочитал думать о себе как о разведчике, на самом деле скорее являлся спецагентом, выполнявшим для армии особо деликатные поручения. У него имелись такие же права находиться в этом зале, как и у сенатора из Массачусетса, или старателя с Голландского прииска, или землемера из департамента по землепользованию.

— Пф-ф-ф! — фыркнула Флоренс, не удостоившись ответа. Она стала поправлять густые седые волосы, выбившиеся из-под гребенки, и, лукаво сверкнув выцветшими голубыми глазами, небрежно бросила:

— Я-то надеялась, что тебе хватит отваги пройтись в танце со столичной потаскушкой.

— По-моему, я не расслышал, — пробормотал Райдер.

Флоренс сердито забарабанила тросточкой по стенке фургона, подняв страшный грохот.

— Не ври, ты все отлично слышал. Из нас двоих я имею право жаловаться на старость и на плохой слух, а не ты.

Выпрямившись и опершись локтем о фургон, Райдер задумчиво посмотрел на Флоренс, миниатюрную старушку с бледной кожей и седыми волосами. Казалось, что ее пухлые сочные губы в принципе не могут не улыбаться, однако при случае ей удавалось сжать их самым что ни на есть грозным образом. Правда, как-то в минуту откровения она призналась Райдеру, что повидала на своем веку слишком много, чтобы воспринимать жизнь всерьез. И теперь Райдер даже в самые ужасные моменты ссор и нареканий не мог не различить под сердитой гримасой юный смех, живший у нее в душе и мелькавший во взоре. Иногда, не опасаясь быть замеченной, Флоренс отваживалась лукаво подмигнуть Райдеру. Это было их маленьким секретом.

— Ну? — нетерпеливо повторила она. — Почему ты не… — Флоренс умолкла на полуслове, увидев, как распахнулись и захлопнулись двери бального зала. Через плечо Райдера она разглядела и сам предмет ее допроса. — Райдер, не оборачивайся, но…

— Знаю, — кивнул тот. — Я ее учуял.

Флоренс понимала, что Райдер имеет в виду новомодные парижские духи Анны Лей, и позабавилась над тем, что молодого человека этот запах волнует не больше, чем запах конского навоза. Старушка смеялась от души, до слез.

Райдер вытащил из бокового кармана налобную повязку. Флоренс взяла ее, вытерла глаза и сунула обратно в кулак Райдеру.

— Помоги мне спуститься, Райдер, — попросила генеральская мамаша. — Я возвращаюсь в зал. Для наших пустынных мест три человека — слишком большая толпа. — С безмятежной улыбкой, обращенной к приблизившейся Анне Лей, она позволила Райдеру опустить себя на землю. Затем она кокетливо улыбнулась и велела:

— Веди себя прилично! Не вполне понимая, к кому именно обращены последние слова, Анна обернулась к Райдеру.

— Разве армия не может нанять специальных людей для подобной работы? — поинтересовалась она.

— Может, — ответил он. — Армия наняла меня.

Красавица звонко рассмеялась — мелодично, чарующе. Откуда ей было знать, что этот смех напомнил Райдеру Маккею другой, более сердечный и искренний.

— Я думала, что увижу вас нынче вечером.

— Вот и увидели, — буркнул он, не поднимая головы. Однако такая грубость не обидела, а скорее заинтриговала Анну.

— Мой отец был уверен, что вы явитесь на бал. Ведь праздник устроен в его честь. Если, конечно, вам это известно.

— Известно.

— И вы получили приглашение, правда?

— Получил.

— Так отчего же…

— По личным причинам, — отрезал Райдер, не желая вдаваться в подробности. Ему вовсе не улыбалось объясняться ни с Анной Лей Гамильтон, ни с ее чиновным папашей.

Милые губки Анны Лей сложились в очаровательную гримаску. Это выражение было выработано путем долгих упражнений перед роскошным зеркалом. Пока служанка старательно укладывала прическу из густых золотистых волос, у красавицы было вдоволь времени поупражняться в имитации различных чувств — от меланхолии до безумной ярости. У нее было привлекательное лицо с высоко поднятыми скулами, широким лбом и ясными голубыми глазами, в которых могло светиться как лукавство, так и светская отчужденность. Ухоженная кожа отсвечивала молочной белизной, а появившиеся на переносице веснушки старательно выводились лимонной кислотой и рисовой пудрой. Кроме всех прочих прелестей, Анна была наделена изящной, стройной фигуркой и миниатюрными ножками.

Таким образом, Анна Лей Гамильтон привлекала всеобщее внимание прежде всего потому, что была красивой молодой дамой. И обычно ей хватало ума, чтобы успешно скрывать от окружающих знание этого обстоятельства.

— По-вашему, отказ посетить бал не выглядит оскорбительно? — спросила она.

— Вы же сейчас не на балу.

Анна обворожительно улыбнулась и пожалела, что Райдер не соизволил обернуться, чтобы увидеть эту улыбку. Ей пришлось постараться, чтобы улыбка прозвучала хотя бы в голосе.

— Туше, — пропела красавица. Изящные ее пальчики пробежались по борту фургона, в точности повторяя движения, проделанные Райдером, стоящим по другую сторону повозки. — А чем же вы здесь занимаетесь? — спросила Анна, не в силах долее сдерживать любопытство. — Ведь это обычный фургон, не так ли? С четырьмя колесами и массивным основанием, верно?

— Да, это фургон, — ответил Райдер.

— Один из тех, которые вы будете сопровождать на железнодорожную станцию завтра утром?

Поначалу Райдера ошеломила такая осведомленность — впрочем, Анна могла это где-то подслушать. Ведь даже среди солдат мало кто знал о предстоящей поездке. Однако он не стал ни отрицать очевидного, ни разжигать ее любопытство, ни набрасываться на нее с расспросами.

— Я тоже еду с вами, — заявила она.

При этих словах Райдер наконец обернулся к Анне. Ночь была холодной и ясной. Пустынный пейзаж лишь подчеркивал суровость неподвижного лица Райдера.

— Нет, вы не едете.

При виде такой простодушной уверенности во взгляде Анны Лей вспыхнуло любопытство: она не привыкла получать отказ.

— Папа сказал, что мне можно.

— А я сказал, что нельзя.

— Не думаю, что это будете решать вы. — Светлые брови надменно приподнялись.

— Посмотрим. — Нет, он и теперь не собирался являться на бал. Спор с сенатором можно отложить и до более подходящего момента. — Вы не хотите вернуться в зал?

Анна пожала плечами, при этом пышные полумесяцы ее обнаженных, насколько это позволяли правила приличия, грудей слегка приподнялись. Она заметила, что это привлекло внимание Райдера, но не удержало его ни на секунду.

— Это потому, что вы индеец? — спросила она.

— Простите, не понял, — напрягшись всем телом и с трудом сохраняя учтивый тон, ответил он.

— Вы отказались от приглашения на прием, потому что туда не позвали больше никого из разведчиков, а вы точно такой же апачи, как и они?

— Какое любопытное умозаключение.

Анна Лей не отводила от Райдера выжидающего взгляда. Она смотрела снизу вверх, так как едва доставала ему до плеча, но как раз это и давало дополнительные преимущества: можно было успешно продемонстрировать нежную, стройную шейку.

— Кто вам сказал, что я апачи?

— Но ведь это правда, не так ли? — Анна Лей медленно качнула головкой.

Райдер сомневался, что ей об этом кто-то сказал. Скорее всего она сама додумалась. Посмотрела, как свободно он общается с другими разведчиками, как делит с ними стол в общественной столовой, — и сделала выводы. Которые, кстати, вполне могла подтвердить его внешность: выдубленная солнцем бронзовая кожа, густая копна длинных черных волос, резкие, суровые черты лица. Но, как и многие другие, Анна Лей упустила из виду то, что он на добрых шесть дюймов выше самого высокого индейца и что глаза у него голубые.

Райдер холодно улыбнулся и пронзительно посмотрел Анне в глаза. Та завороженно замерла. И Райдер решился. Грубо схватив за руку сенаторскую дочку, он повлек ее вдоль череды фургонов, прочь от света и музыки в офицерском собрании, в сторону солдатских казарм. Он не повел ее внутрь, а протащил дальше, к задней стене здания. Она и не подумала сопротивляться. Даже когда очутилась в густой тени казармы. Даже когда он резко развернул ее и прижал спиною к грубой саманной стене. Ее легкое дыхание участилось, но лишь чуть-чуть, и то не от страха, а от любопытства.

— Значит, вы ради этого выскочили из зала? — грозно спросил Райдер. — В надежде, что нынче вечером вас будут тискать руки дикаря? — Одним рывком он обнажил ее молочно-белые плечи.

Анна Лей взглянула на свое тело. Даже в бледном свете звезд ее кожа была намного светлее, нежели лежавшие сейчас на ней руки. При виде такого контраста Анна слегка возбудилась.

— Я искала вас, — хрипло шепнула она, — искала с самого начала, если уж быть честной.

Ей вспомнилось, что, когда прибыл кортеж из Вашингтона, Райдер стоял на крыльце офицерского дома, небрежно прислонившись к колонне, подпиравшей козырек. Он привлек ее внимание именно этой ленивой, вальяжной позой. Он не насторожился и не бросился, подобно всем остальным, приветствовать важных гостей — вместо этого лишь поглубже надвинул на глаза шляпу и скрылся за фургонами. Такое пренебрежение не осталось незамеченным и остальными ее спутниками, однако Анну оно не оскорбило, а заинтриговало.

— Вы так не похожи на всех остальных, — сказала она.

Райдера нисколько не смягчило это признание, столь подозрительно легко слетевшее с ее губ. Оно обижало тех обитателей форта, с которыми он дружил. Услышать, что ты не похож на остальных, — еще не значит получить комплимент. Где-то в глубине его горла зародился низкий звук — не то рычание, не то стон. Его руки скользнули по нежной шее Анны Лей. Грубые пальцы задержались в ямке над ключицей. Райдер видел, что Анна с готовностью раскрыла губы, чувствовал ее дыхание.

— Вы уверены в этом? — вкрадчиво спросил он, наклонившись поближе. — Ведь от вас мне нужно то же, чего добиваются все остальные. — С этими словами он впился губами в ее губы.

Анна Лей горячо ответила на его поцелуй. Ее ножка возбужденно заскользила по его бедру. Корсаж платья окончательно сполз с пышных грудей, которые оказались бы полностью оголенными в прозрачном холодном воздухе, если бы к ним не прижималась грубая ткань его куртки. От этих колких прикосновений Анна возбудилась еще больше, ее соски затвердели, и волны чувственного пламени прокатились по всему телу. Она почувствовала, что Райдер задирает ей подол, и поняла, что он возьмет ее прямо здесь, сейчас, стоя под открытым небом, прижав спиной к казарменной стене из сушеного кизяка. Впрочем, не цепляйся Анна что есть сил за его шею и густые черные волосы, она и сама бы с удовольствием подняла подол платья повыше.

И вдруг Райдер прервал поцелуй и поднял голову, отчего Анне стала видна его жестокая улыбка, напоминающая отблеск серебристого света на холодном стальном клинке.

— Я такой же белый, как и вы, мисс Гамильтон, — грубо прошептал он. — А если вам так неймется повесить у себя в будуаре новый скальп, то обратитесь-ка лучше…

— Ублюдок! — выпалила Анна Лей, отвесив ему пощечину.

— И снова вы ошиблись, — насмешливо ответил Райдер. Проигнорировав пощечину, он сделал рукою жест, изображающий вежливое приподнимание шляпы. Это выглядело нелепо, и от Анны не укрылась издевка, мелькнувшая в его взоре.

— А мне сказали, что вы полукровка, — рассеянно пробормотала она ему вслед, так, словно ее обманули — причем не те, кто сплетничал, а сам Райдер. Она принялась поспешно поправлять корсет и то, что некогда было изысканной прической.

— Если вам такое сказали, — убежденно произнес Райдер, — то лишь для того, чтобы вы держались от меня подальше. У здешних дам не принято заигрывать ни с индейцами, ни с полукровками.

— Да что вы говорите? — удивилась Анна Лей. — Неужели эти сучки надеялись придержать вас для себя?

Райдер чуть не расхохотался. Ему и в голову не приходило посмотреть на дело с этой точки зрения — а ведь она оказалась недалека от истины. Почтенные матроны терялись, не зная, радоваться им или пугаться, если вдруг разведчик обращал внимание на их дочек.

— Полагаю, они и сами еще толком не решили, как со мной поступить. Однако дело в том, что я уже помолвлен.

— Помолвлен? — капризно переспросила она.

— С Флоренс Гарднер, — без запинки ответил он.

Райдер невольно вспомнил об этой сцене на следующее утро, в предотъездной суете. Анна Лей Гамильтон буквально остолбенела от его заявления, зато уже через минуту разразилась такой речью, которой позавидовала бы самая отпетая шлюха. Следя за тем, как красавица усаживается верхом с помощью капрала Хардинга, разведчик отметил, что в данную минуту вид у нее более чем скромный. Тем временем Анна уверенной рукой усмирила горячую лошадку, мигом дав ей понять, кто из них двоих главный. Впрочем, Райдер никогда и не сомневался, что Анна окажется хорошей наездницей. Он возражал против ее участия в экспедиции не потому, что думал, будто она плохо сидит верхом и станет для них обузой в пути, — дело было в грозившей им опасности.

Анна Лей сподобилась наградить милой улыбкой всех до единого из шести десятков мужчин, сопровождавших караван, — от самого ничтожного погонщика до командира отряда, старшего лейтенанта Спенсера Мэттьюсона. Эта улыбка, продуманная до мельчайших нюансов, должна была взбодрить солдат, заставить их позабыть про изнурительную жару и вспомнить, как ослепительно выглядела Анна Лей вчера, в роскошном бальном туалете. Райдер Маккей не попал в число осчастливленных. Вместо улыбки его наградили пренебрежительно-заносчивым взором — Анна давала разведчику понять, что, несмотря на жалкую попытку унизить ее вчера вечером, главную битву выиграла она. А ему остается лишь подчиняться ее приказам.

Райдер никак не отреагировал на уничтожающий взгляд Анны — он попросту проигнорировал его. Ему хватало куда более важных забот, кроме мелкой мести Анны Лей. Разведчик по-прежнему не понял и не принял решения ее отца позволить ей ехать вместе с отрядом. Конечно, у сенатора Уоррена Гамильтона имелось тому множество объяснений, однако ни одно из них не удовлетворило Райдера. Ему не было дела до того, что сенатор во что бы то ни стало желал сдержать данное дочери обещание и полагал, что Райдер преувеличивает грозившую каравану опасность, хотя, по понятиям Райдера, наличие даже самой малейшей опасности должно было убедить сенатора не рисковать.

Как только разведчик понял, что спорит впустую, он решил обратиться непосредственно к коменданту форта. Генерал Гарднер выслушал его с пониманием, после чего также попытался переубедить сенатора, но натолкнулся на все то же непробиваемое упрямство. В конце концов у генерала не осталось иного выхода, кроме как приказать разведчику зачислить в отряд Анну Лей.

— Это их личное дело, — добавил он. — И командуешь здесь не ты.

— Я отлично знаю свое место, — возразил Райдер. — Но именно я отвечаю за безопасность экспедиции и не желаю брать девушку с собой. Ей не место среди нас.

Генерал Гарднер лишь вяло отмахнулся. Приказ был отдан, и Райдеру Маккею надлежало его выполнять.

Когда старший лейтенант Мэттьюсон приказал отряду выступать, Райдер постарался выкинуть из головы мысли про Анну Лей и ее могущественного, хотя и совершенно безмозглого папашу. Он сосредоточился на насущных делах. Райдер не имел формального звания, хотя и считался армейским разведчиком. Его услуги ценились довольно высоко, и месячное жалованье было немногим ниже, чем у капитана. В голове у Райдера хранились подробнейшие карты большинства юго-западных территорий. За время многочисленных экспедиций он, будучи отличным охотником, не раз доказывал, что всегда сможет отыскать воду и в пустыне или в горах, найти еду для лошадей, а если надо — и для людей. Однако на сей раз этих услуг от него не потребуют.

Отряд из форта Союза должен был доставить четыре фургона к Юго-Западной железной дороге, к перевалу Колтера. Там их дожидается патруль, охранявший дорогу в течение предыдущего месяца. Отряд Мэттьюсона возьмет на себя охрану дороги, и тогда патруль сможет вернуться в форт, на давно заслуженный отдых. Словом, внешне эта экспедиция ничем не отличалась от обычной смены патрулей. Фургоны нагрузили припасами, которых должно было хватить на целых два месяца — на случай непредвиденных осложнений. Огромные колеса фургонов натужно скрипели, являя собою живое доказательство тому, что солдатский провиант гораздо тяжелее пушечных ядер. В дорожной пыли оставались глубокие колеи. Фургоны были наполнены бочонками со свежей водой, сушеными фруктами, мукой, томатами и молоком. Фасоль, рис и кукуруза хранились в огромных кожаных сумках. Солдаты, которым предстояло сменить своих товарищей на железной дороге, с грустью оглядывались на оставшийся позади форт. Мало кто из них думал об оставленных там женах или невестах. В основном мужчин беспокоили пустые желудки.

Райдер без труда обогнал отряд лейтенанта Мэттьюсона. Выполняемая им работа по обеспечению безопасности требовала, чтобы он ехал не вместе с солдатами, а чуть поодаль. Иногда Райдер брал с собою помощника — другого разведчика, с которым был в хороших отношениях. Однако обычно предпочитал работать в одиночку.

Дорога до каньона Колтера была незнакома разве что зеленым новобранцам, и Райдер участвовал в экспедиции не для того, чтобы отыскивать верный путь. У него была другая цель — выслеживать апачей, которые могли напасть на караван.

Армия успела окружить и вынудить удалиться в правительственные резервации большинство индейских племен на юго-западной территории. Но, несмотря на это, по диким равнинам и горам все еще рыскали отдельные банды дикарей, совершающие молниеносные жестокие набеги и не щадящие при этом ни себя, ни противника. Райдер относился к ним как к непримиримым борцам за свободу, готовым пожертвовать ради нее собою и своими семьями. Подобный ход мыслей был весьма непопулярен среди белых американцев. Говорить об этом вслух означало усугублять и без того недоверчивое отношение к Райдеру, сложившееся и из-за его необычной должности, а также из-за некоторых моментов его биографии. Для него не был в новинку постоянный налет подозрительности на лицах сослуживцев, несмотря на то что он постоянно доказывал свою верность. Уолкер Кейн был одним из немногочисленных исключений из этого правила — так же как и генерал Торн из Вестпойнта. На юго-западных же территориях доверявших ему людей было лишь двое. Один — генерал Митчел Холстид, недавно ушедший в отставку после тридцати трех лет службы. Другой — Наич, воин племени чихуахуа, кровный брат Жеранимо, все еще кочевавшего на свободе.

Хотя Райдер не ожидал, что экспедиция столкнется со сложностями, он был готов к любым неожиданностям. Груженные продуктами фургоны вполне могли привлечь внимание разведчиков чихуахуа, которым всегда не хватало пищи для их семей. Райдер внимательно осматривал дорогу. Сдвинутые с места камешки являлись свидетельством того, что незадолго до отряда здесь кто-то прошел. Для Райдера не составляло труда определить по следам, сколько всадников было в отряде, как быстро он продвигался и имеются ли у него в арьергарде женщины и дети. Однако на сей раз ничего не указывало на приближение апачей.

Райдер курсировал вдоль обоза, прикрывая арьергард и левый фланг. Задержавшись на высоком красном уступе, он пропустил вперед солдат Мэттьюсона. На вершине старого оползня раскинуло корявые ветви старое мекситовое дерево. Маленькая карликовая сова, чуть крупнее воробья, устроила гнездо в покинутом дятлом дупле. Вдоль лощины густо росли кактусы сагуаро, готовые вонзить острейшие колючки в зазевавшегося путника.

Неожиданно у Райдера по спине поползли мурашки, но он не попытался подавить это ощущение. Намного важнее было постараться разгадать его источник и значение. Он ясно слышал, как движется отряд, как стучат по дороге сапоги и копыта, как скрипят на гравии колеса. Райдер не видел самого отряда, скрывшегося за изгибом каньона, он отслеживал его движение по густому облаку пыли, отчетливо различимому в свежем утреннем воздухе. И тут у него созрел план.