Впервые в жизни Карен занималась стоящими делами. Она была поражена, узнав, что в жизни важны не только правильные обороты речи, красивая прическа или элегантный поворот головы. Она была полезна! Мужчины зависели от нее! Сама мысль о том, что работа – это не рабство, поразила ее. Мать никогда не поддержала бы ее в этом. Еще более возбуждало Карен чувство, охватывающее ее, когда, пробудившись с зарей от крепкого сна, она выстраивала для себя череду дел, абсолютно необходимых для ее собственной жизни. Она вставала, когда солнце еще не поднималось над горизонтом, но когда его первые лучи освещали серое утреннее небо, ковбои уже бывали сыты и могли ехать на работу… Оставшись в доме одна, Карен принималась за хозяйственные дела. Она пекла хлеб, шила, стирала, чистила. Вспомнив наставления Марайи, Карен отправилась в ее дом и разыскала там семена, разложенные по аккуратным пакетикам. Она посадила их и стала следить за огородом и садом. У нее находилось время съездить с Тедом в горы, где он продолжал занятия, делясь с ней своими знаниями о природе. Схватывая все на лету, Карен тут же начинала применять новые знания на своей земле. С молчаливого одобрения Тру она постепенно забирала в свои руки бразды правления на ранчо, используя советы Марайи и свой природный ум.

Мрачное настроение февраля развеялось, едва мужчины взялись за работу. Суровая зима сделала свое черное дело: скотина, за которой некому было ухаживать во время снежной бури, разбежалась. Теперь, пока все животные, которые разбрелись по долине, не будут найдены, никто не имел права на отдых. Впрочем, скоро выяснилось, что скотины у них сильно поубавилось – каждый день ковбои находили трупы животных. Как-то раз гонец с севера поведал, что в тех местах было уничтожено маленькое ранчо. На Паксе все внимательно отнеслись к этому сообщению, ведь это означало, что около двух сотен голов скота бродит без присмотра и ковбоям не составит особого труда отловить животных. Тру, почувствовавший прилив сил с наступлением теплых дней, взял с собой четырех человек и отправился покупать стадо. Это была необычная для середины марта поездка, но цена была столь невысока, что раздумывать не приходилось.

Карен осталась на ранчо за главную, Харли присматривал за работниками. Тед продолжал набираться сил, учил Карен и объезжал дальние границы ранчо. Собрать стадо было необходимо, но все же Карен настаивала на том, чтобы работники взялись за перестройку ранчо. Каждый день двое из десяти ковбоев освобождались от обычных занятий и отправлялись в лес, где рубили высокие деревья, а потом привозили их к асиенде. Съездив в Увалде, Харли подыскал подходящих людей. Правда, иногда те ворчали, что их, мол, наняли ковбоями, а не лесорубами, однако, войдя в ритм, они с легкостью справлялись с работой. Каркас сарая, где жили ковбои, уцелел, и вскоре длинные бревна были готовы занять свое место на крыше.

В последнюю субботу марта Тру привел на ранчо новое стадо, и Карен объявила следующий день – воскресенье – праздничным. По этому поводу был забит годовалый бычок. Мужчины сначала все вместе подняли бревна наверх и уложили крышу, а потом дружно сели за торжественный обед, состоящий из фасоли и барбекю, за которым последовал сладкий мексиканский хлеб. Его часто пекла Марайя, и этот рецепт Карен нашла в записках покойной мексиканки. После обеда ковбои хотели было перенести свои вещи в новый сарай, но Карен настояла на том, чтобы бревна, несколько дней мокшие под дождем, просохли. Она также решила, что ковбои должны питаться в асиенде до тех пор, пока их дом не будет обставлен новой удобной мебелью – кроватями, столами, стульями – и пока там не поставят новую печь, потому что старая развалилась, когда во время пожара на нее упала потолочная балка.

Карен взваливала на себя все больше работы, но, как ни странно, уставала в меру, потому что работа приносила ей несказанное удовлетворение. Правда, она все сильнее скучала по Вэнсу и начала уже всерьез беспокоиться за него. Ей оставалось только гадать, куда загнало его горе. Никто не видел Вэнса и ничего о нем не слыхал, даже бродяги, которые время от времени забредали на ранчо. Тру уверял ее, что Вэнс непременно вернется, но уверенность, с которой он успокаивал ее, вселяла в нее лишь новую тревогу. А что будет, когда он вернется? Неужели разделивший их эмоциональный разрыв незримым препятствием встанет между ними? Сможет ли Вэнс остаться? Или уедет снова? Смогут ли они начать заново свою жизнь или на разрушенном месте уже ничего не построишь? Днем ей было некогда размышлять, но ночью в своей одинокой постели Карен снова и снова задавала себе все те же вопросы. Она чувствовала себя несправедливо обиженной, хотя и понимала, что только большое горе заставило мужа обвинить во всем ее. В такие минуты Карен было невмоготу оставаться в комнате, и она поднималась на заградительную стену: возвращения Вэнса она и страстно желала – хотела увидеть его, дотронуться до его рук, лица – и боялась. Тед, которого она почти не замечала, приглядывал за ней, женой своего друга, гадая, о чем она думает в такие минуты, когда подолгу глядит в темное небо, на горы, безмолвная и загадочная.

В марте на ранчо пожаловали гости. Бродяги, люди с темным прошлым и неясным будущим, приходили в поисках пищи и ночлега. Карен поначалу не знала, как вести себя с ними, но потом стала приглашать их за стол, правда, только потому, что именно этого они и ждали от нее. Однако со временем, отбросив предрассудки, она стала без опаски распахивать дверь перед всеми, кто приходил к ним с добрыми намерениями, тем более что кроме нее гостей выходили встречать Тед или Билли. Постепенно Карен научилась определять характер людей – за грубой, иногда даже отпугивающей внешностью скрывались хорошие парни – и поняла, что о человеке нельзя судить по его одежде или состоянию его бороды. Глаза – вот истинный ключ к человеческой душе, уж они-то не скроют ничего. Двое из бродяг по настоянию Карен и с одобрения Харли были наняты на ранчо. Оказалось, что им действительно можно доверять, и вскоре тот, который назвался плотником, сумел доказать свое мастерство. Не прошло и трех дней, как работа в амбаре закипела.

Стены быстро росли, и ранчо стало обретать тот вид, который имело до нападения разбойников.

На следующий после праздника день Тру и Карен сели за бухгалтерские книги Пакса. Никогда не ладивший с цифрами Тру был рад, что Карен взяла на себя большую часть расчетов, и лишь изредка подсказывал ей то одно, то другое. На ранчо кончались припасы, и' было принято решение о поездке в Сан-Антонио. Необходимо было сделать и кое-какие закупки, связанные с приобретением нового стада. В город собралась Карен. Для Тру оказалось достаточным пригнать стадо. Еще четыре дня в седле были бы ему уже не по силам. Харли вообще утверждал, что Сан-Антонио можно вполне заменить на Увалде, и если бы не дела в банке, то можно было бы последовать его совету.

– Если вы надумаете ехать в Сан-Антонио, – ворчал он, – не забудьте срубить по пути деревьев на кровати для ковбоев, а также купить новую повозку взамен сгоревшей.

На следующее утро они отправились в путь. Карен в сопровождении Теда Утреннее Небо и двух новых работников – Хал-лера, длинноногого высокого мужчины с пронзительным взглядом, и видавшего виды ковбоя, именовавшего себя У. Белл. Что означало это «У», Карен так никогда и не узнала. Взяв с собой четырех мулов для новой повозки, они двинулись по той же дороге, по которой она ездила с Вэнсом. Мягкая теплая погода благоприятствовала поездке, и Карен, вспоминая, какой беспомощной и никчемной была в прошлый раз, теперь могла гордиться собой, хотя бы своими кулинарными способностями. Халлер, большую часть жизни проводивший в пути, научил ее готовить простенький десерт – сухари, покрытые коричневым сахаром и поджаренные на свином жире. Разумеется, это блюдо не сочтешь изысканным, но, попробовав такой сухарик, Карен была вынуждена признать, что этот десерт вполне годится для походного стола. Когда, встав на следующее утро, Карен сварила для еще спящих мужчин кофе, она, к собственному удивлению, поняла, что стала, как пишут в дешевых романах, «западной женщиной».

Двумя часами позже;Тед, украдкой наблюдавший за ней, заметил, что Карен тихонько рассмеялась. Он не знал, в чем причина, она же поняла, что с утра выпила две чашки кофе – того самого черного крепкого кофе, который, по ее прежнему 'мнению, пили только мужчины.

Вскоре они пересекли Сан-Педро и въехали на улицы Сан-Антонио. Встречные долго смотрели им вслед, гадая: кто эта смуглая златовласая красавица, одетая в простую блузку и пеструю юбку – в точности как женщины, стоявшие на коленях со стиркой у ручья? Кто эта сеньора, одетая, как индианка, но с манерами принцессы, которую сопровождают команчи-полукровок и два подозрительных типа? Когда всадники подъехали достаточно близко, чтобы их можно было разглядеть, дамы стали возбужденно перешептываться. Эта красавица приехала в Сан-Антонио из Пакса. Если сеньора была той самой женщиной, которая прибыла на Запад с Востока, то она сильно изменилась. Эта новость весь день занимала умы местных сплетниц, а вечером в своих домах они долго обсуждали ее, сидя у камина со своими домашними.

Едва они въехали в город, Карен вручила список покупок Теду. Если даже с умом тратить деньги, то они едва-едва сумеют купить даже самое необходимое. Хотя она была уверена, что Тед сделает покупки по самой выгодной для них цене, потому что Тру сказал ей: «Никто не умеет так торговаться, как этот индеец».

– Ты не хочешь, чтобы кто-то из нас сопровождал тебя? – спросил Тед. Ему не хотелось оставлять Карен одну. – С тобой может поехать Белл, а, Халлер подыщет нам повозку.

Карен рассмеялась. Без сомнения, в Сан-Антонио было опасно ночью, потому что, несмотря на бдительность стражей порядка, людям Ходждона не удавалось уследить за каждым опасным местом в городе. Но шесть недель в Сан-Антонио кое-чему научили ее. Днем в городе было безопасно, если держаться подальше от шумных баров и закусочных, где страсти могли раскалиться в любую минуту.

– Я уже получила в городе урок, Тед, – промолвила она. – Думаю, я без труда разыщу банк. А ты поезжай по другим делам. Встретимся в пять часов перед собором Сан-Фернандо.

И, не успели спутники и слова сказать, Карен уверенно пришпорила кобылу, направив ее в сторону узкой улочки. Белл вопросительно посмотрел на Теда.

– Может, мне поехать вслед за ней? – спросил Белл. Команчи на мгновение задумался. Карен была женой его лучшего друга, и в отсутствие Вэнса он был в ответе за нее. Женщины вообще странные существа, а эта – самая странная из всех. Его друг был глупцом, оставляя такую женщину.

– Только постарайся, чтобы она тебя не видела, – предостерег он. – Эта женщина все схватывает на лету, но – и она не подозревает, с чем может столкнуться. – Приняв решение, Тед указал Халлеру, где он может купить повозку, а сам направился в магазины, где ему предстояло провести, день.

Карен ехала по улицам с таким видом, словно они ей принадлежали, не обращая внимания на мужчин, которые, как тени, следовали за ней. Шесть недель многому научили ее, и она с удовольствием вспоминала знакомые места, наслаждаясь своей новой силой и независимостью. На маленьких улочках громоздились жалкие халупы, построенные из высушенных на солнце глиняных кирпичей. В них в основном жили мексиканцы. Вот с хохотом и визгом пробежали трое детишек, катя перед собой обруч от бочки. Каждый раз, когда обруч сворачивал в сторону, один из детей подталкивал его вперед палочкой. Заметив ее, дети остановились. Два мальчика и девочка с перемазанными мордашками восхищенно смотрели своими невинными глазами на прекрасную даму, похожую на волшебницу. Одетая как они, она сияла, как солнце, и кожа у нее была совсем светлая. На их улице впервые появилась такая женщина.

– Buenos dias, – поздоровалась Карен, вспомнив одну из тех фраз, которым научила ее Марайя.

Обруч, оставленный без внимания, прокатился еще немного вперед и упал около стайки кур, выклевывавших что-то из земли. Куры, сварливо раскудахтавшись, разбежались. Дети, услыхав шум, тоже побежали по домам, зовя матерей, чтобы те вышли посмотреть на «белую сеньору». Дорога наконец-то освободилась, и Карен смогла проехать. Вскоре улица вывела ее на площадь, заполненную народом, – время сиесты еще не пришло.

Базарная площадь гудела голосами покупателей и продавцов – и те, и другие с таким пылом торговались из-за каждого центаво, словно от этого зависела их жизнь. В воздухе витал густой аромат специй, жареной говядины, топленого жира. Но из всего многообразия запахов нос Карен выбрал один – изумительный аромат свежей яичницы. Яйца! В Паксе не видели яиц с тех пор, как они с Вэнсом в ноябре вернулись из Сан-Антонио. Спрыгнув с лошади, женщина пошла на этот запах и вскоре оказалась у крохотного прилавка, за которым сидела старая морщинистая мексиканка, а перед ней стояла жаровня, прикрытая листом железа. Рядом Карен увидела корзину с яйцами. Всего за песету она могла поджарить яйца, следуя указаниям сеньоры, и завернуть яичницу в горячую, только что приготовленную лепешку. У Карен слюнки потекли от голода. Не раздумывая ни секунды и даже не подумав поторговаться, хотя это было здесь непременным условием любой покупки, она вытащила из кармана полдоллара. Оторопев, старуха осмотрелась по сторонам, сожалея о том, что не запросила двойную цену, а затем в мгновение ока брызнула на лист масло и разбила яйца. Карен смотрела на священнодействие старухи, словно никогда не видела, как готовится яичница. Не прошло и минуты, как сочный горячий сандвич был у нее в руках. Карен откусила кусочек и рассмеялась вместе со старухой, когда жидкий желток, который она не успела слизнуть, потек по ее руке. Теперь, когда первый голод был утолен, она могла не торопиться и наслаждаться каждым кусочком восхитительной яичницы. От этого важного занятия Карен отвлек веселый птичий щебет. Оглядевшись по сторонам, она увидела ряд прилавков, уставленных проволочными клетками с кардиналами, пересмешниками и канарейками. Канареек она последний раз видела в Вашингтоне. Карен не очень скучала по дому, но заливистое пение ярко-желтых комочков завораживало ее, навевало приятные воспоминания.

Большой колокол, покрыв щебетание птах, низко прогудел два раза. Два часа. У нее оставалось не так уж много времени, надо торопиться в банк.

Пообещав себе вернуться на базар, чтобы купить для кухни на ранчо канареек, она пересекла площадь и направилась в северную часть города, бегло оглядывая по пути прилавки мелких лавочек, витрины магазинов, витрины казино, салунов и мюзик-холлов, считавшихся здесь театрами. Трагедия «Макбет» уже не шла на сцене – вместо нее на афише появилось нечто другое – «Отелло». Без сомнения, «Отелло» ставила та же труппа, что и «Макбет», потому что лицо Отелло до боли напоминало лицо покойного Макбета, только у Отелло оно было загримировано в черный цвет и парик был другой. Впрочем, у Карен не было времени рассматривать афишу.

Вскочив в седло, она поехала вниз по улице, на которой бал расположен бар Миллера. Из двери бара вышла какая-то женщина, показавшаяся Карен знакомой, – их глаза на мгновение встретились. Это была та самая проститутка, которую Бодайн выбросил из кровати, когда хотел… Карен вспомнила отвратительную сцену, и ее пробрала дрожь. «Господи, неужели это я оказалась в той мерзкой комнате, полной дыма от выстрелов? Давно ли это было?.. Нет, не так уж и давно. Ведь не прошло и года…» – подумала она. Карен самой не верилось, что с ней за это время произошли такие перемены. Да, с тех пор она не раз испытывала страх, а еще два месяца назад пережила настоящую панику. Теперь ей казалось, что это просто цена, которую пришлось заплатить за нынешнюю свободу – острые когти отчаяния не только ранили ее душу, но и сорвали с нее ту тогу социальных предрассудков, в которую она, «вашингтонская красавица», рядилась с удивительным упрямством. Нынешняя Карен презирала ту женщину, которая исчезла навсегда. Новая, решительная и деятельная Карен умела получать удовольствие от своей жизни – управлялась с делами на одном из самых крупных ранчо на Западе.

Карен уверенно пришпорила лошадь, не замечая Белла, который, проголодавшись, остановился у прилавка купить фасоли, завернутой в лепешку. Неожиданно дорога перед Карен оказалась перегороженной: возницы не могли развести в стороны свои повозки и перекрыли поворот на Коммерс-стрит. Карен очень торопилась и решила съехать с главной улицы на боковой объезд. Когда Белл, заплатив за еду, поднял голову, она уже исчезла из виду. Белл, решительно растолкав нерасторопных возниц, поскакал по улице, но Карен так и не увидел. Не долго думая он направил коня на Коммерс-стрит, рассудив, что там она окажется в любом случае.

Проехав с дюжину ярдов, Карен заметила уединенную закусочную, выходящую в переулок. Собственно, она бы вообще не обратила на нее внимания, если бы оттуда как раз в тот момент, когда она почти поравнялась с ней, не раздался взрыв хохота и звон разбитой посуды. Мимо бара Миллера она проехала спокойно, но в этом пустынном углу ей и за помощью не к кому было бы обратиться. Карен направила лошадь на другую сторону улицы, краем глаза наблюдая за дверью закусочной, готовая в случае опасности пустить кобылу в галоп. Ее внимание было так поглощено заведением, что она не заметила, как из какой-то лачуги слева от нее вывалился пьяный мужчина. Лошадь, испугавшись его, резко остановилась и встала на дыбы, едва не уронив всадницу. Удержав равновесие, Карен попыталась успокоить животное и вновь направить его вперед, но пьяный крепко схватился за уздечку. Она обратилась к нему, стараясь говорить сдержанно:

– Сэр, я попросила бы вас отпустить уздечку.

Бродяга уставился на нее красными безумными глазками. Карен потянула поводья на себя, но тот крепко держался за них одной рукой, опустив голову лошади вниз, а другой тянулся к ее блузке из грубого хлопка.

– Говорит неплохо, – заплетающимся языком промолвил он. – Теперь посмотрим, какова она на ощупь.

Высвободив ногу из стремени, Карен что было сил ударила острым носком сапога по физиономии пьяницы, отчего тот повалился назад, на гору какого-то мусора. Лошадь, почувствовав себя на свободе, попятилась, а пьяный, изрыгая проклятия, вытащил из-за голенища сапога устрашающего вида кинжал.

– Браунриг! – крикнул кто-то у закусочной.

Оба – Карен и бродяга – обернулись на нового участника стычки. Это был мужчина среднего роста, коротко стриженный, одетый в сюртук, серый жилет и белую рубашку с кружевами. Толстые линзы очков в проволочной оправе зрительно уменьшали его глаза, придавая ему вид студента или клерка. Эти очки Карен уже где-то видела. Да, человек в этих очках недели две назад был в Паксе. Тогда, одетый в драную рубаху и потертые джинсы, он, похоже, совсем измотался в пути. На вид незнакомец был чуть старше Билли. Но, несмотря на вполне невинную внешность, за поясом у юноши был пистолет. Он сел за стол с остальными ковбоями, почти ничего не говорил, а рано утром исчез еще до того, как все встали. Позднее Карен слышала, как кто-то из работников в разговоре называл его Малышом Канья, причем добавил, что умный человек будет держаться подальше от этого «Малыша».

– Он убил человека на дороге в Мобити, – сказал ковбой. – И явно был в этом деле не новичком. Да-а, перестрелял он народу немало.

И вот этот самый Малыш Канья стоял недалеко от нее, только на этот раз он был умыт, выбрит и одет в новую одежду. Малыш откинул назад полу сюртука – пистолет был на своем обычном месте. Заряженный и устрашающий. Заморгав, тот, кого назвали Браунригом, попятился назад.

– Закон запрещает носить оружие, Канья, – пробормотал он.

– Закон прекращает действовать здесь. И тебе это известно, – последовал тихий ответ. Голос вооруженного Малыша Канья был абсолютно бесстрастен, словно исходил из металлической трубы.

Нож сверкнул в руке Браунрига и упал.

– Эта шлюшка не для тебя, Малыш, – взмолился он. – И у меня нет пистолета. – Он быстро трезвел.

В окнах стали появляться лица людей – они с интересом ожидали продолжения ссоры. Браунриг был известным скандалистом, и о нем едва ли кто-то будет сожалеть. Его смерть была совсем не высокой ценой за то, чтобы увидеть Малыша Канья в деле.

– Эта леди, знай, Браунриг, миссис Пакстон, жена Вэнса Пакстона, – тихим, как шуршание высохшей травы, голосом промолвил Малыш.

Браунриг окончательно отрезвел, узнав, на кого поднял руку. Теперь если не Малыш Канья, то кто-нибудь из Пакса уж точно отомстит ему за оскорбление этой женщины. Он испуганно попятился назад, пытаясь сделать вид, что никак не связан ни с этой леди, ни с Малышом.

– Больше того, – продолжал Канья, – две недели назад она решила посадить меня за свой стол. И угостила такой вкусной едой, какой я целый год не пробовал. Так что теперь ты снимешь шляпу и извинишься перед леди, а потом метнешь эту свою арканзасскую зубочистку, потому что я намереваюсь всадить в тебя пулю.

– Я не собираюсь спорить с тобой, Малыш. И даже не думал пускать в ход нож против пистолета.

– Тебе придется это сделать, Браунриг. Сначала ты извинишься, а потом испытаешь судьбу.

Браунриг сделал еще несколько шагов назад, наткнулся на стену и остановился. Его дрожащий голос удивительно контрастировал с тихим голосом Канья.

– Не буду я этого делать, – буркнул он.

– Что это ты пожелтел так, Браунриг? Мы же стоим совсем близко, а я не слыхал, чтобы ты промахивался с такого расстояния.

– Это несправедливо, Малыш. У меня только нож, а ты…

– Немало наслышан о твоем ноже, неужто все болтали?

Прищурив глаза, Браунриг отошел от стены… Карен, кобыла которой уже успокоилась, пустила ее между спорящими мужчинами.

– Мистер Канья… – заговорила она. Браунриг и Малыш Канья оторопело застыли на месте, пораженные ее действиями. Еще ни разу никто не осмеливался вмешиваться в спор двух людей, у которых «возникли трудности». – Я ценю вашу заботу и помощь… Но я видела пьяных и раньше, а вам потом будет ненавистна мысль о том, что-вы отняли жизнь у человека, не владеющего собой. Мне не следовало ехать здесь. Однако я все равно благодарю вас и была бы признательна, если бы вы прекратили ссору.

Рука Малыша упала.

– Мадам, – заговорил он, и в его голосе появились живые нотки, – я полагаюсь на ваше разумное суждение. Насколько мне известно, здесь есть немало добрых людей, которым вы щедро предлагали угощение и крышу над головой. Потому и рискну сказать, что вы имеете право ездить там, где вам заблагорассудится. Я горд тем, что смог прийти вам на помощь, мэм. А теперь, если вы позволите… – с этими словами он отвесил ей галантный поклон: такого Карен от бандита не ожидала, – я хотел бы вернуться в закусочную. – И, дотронувшись до лба, он зашел в помещение, не обронив больше ни слова.

Карен осталась одна на улице. Лица в окнах исчезли, двери в домах закрылись. Она огляделась по сторонам – Браунрига и след простыл: похоже, воспользовавшись моментом, он скрылся. Его нож со сверкающим лезвием по-прежнему лежал там, где он уронил его. Все еще не придя в себя после происшедшего, Карен двинулась дальше и вскоре выехала на Коммерс-стрит.

Она заставила себя не думать о неприятном инциденте и о том, какое неизгладимое впечатление произвела на его вольных и невольных зрителей. Заметив ее, Белл поспешил скрыться в ближайшем переулке. Она пропала из его поля зрения не больше чем на две-три минуты, и, кажется, с ней за это время ничего не произошло. Команчи-полукровка так пекся о ней, что если бы с ней что-то случилось… Белл никого не боялся, но был достаточно умен, чтобы понять: не стоит ему навлекать на себя недовольство Теда Утреннее Небо. Белл пришпорил коня и уж больше не сводил глаз с Карен Пакстон.

– Карен Пакстон! Какой сюрприз! – вскричал Джеред, выходя из-за поручней отполированной стойки. – Прошу вас, пожалуйста, проходите в мой кабинет! – Повернувшись, он обратился к одному из кассиров: – Свенсон, если заглянет мистер Ланье, попросите его зайти ко мне. Я хочу познакомить его кое с кем.

– Да, сэр, – кивнул Свенсон, продолжая про себя– подсчитывать цифры – перед ним лежала стопка счетов.

– Проходите, проходите! Надеюсь, вы сможете задержаться у нас некоторое время. Ланье – это тот самый Сидней Ланье, поэт. У него чахотка, „поэтому он и приехал сюда. Врачи сказали, что местный климат-ему полезен. Я уверен, что так оно и будет. Хотя… Да, он очень хороший человек, миссис Пакстон. Немного не такой, как все, но хороший. Он вам понравится. – Кабинет Джереда был небольшим, но аккуратным и чистым. Из мебели в нем находился только массивный дубовый стол, за которым имелись два обитых кожей кресла. Еще один стул, сделанный из коровьих рогов с сиденьем и спинкой из коровьей кожи, приютился у окна.

Заметив, что Карен удивленно рассматривает этот стул, Джеред улыбнулся:

– Ну как вам мой варварский трон? Иногда, когда никто на меня не смотрит, я сижу на нем.

– Похоже, он не очень-то удобный, – заметила посетительница.

– Нет-нет, что вы, – запротестовал Джеред, подводя Карен к стулу и усаживая. – Правда, до сих пор не понимаю, куда тут надо класть руки, – добавил он с растерянной мальчишеской улыбкой, так не вязавшейся с его положением одного из ведущих банкиров Сан-Антонио.

– Наверное, их надо держать поднятыми над головой, – пошутила Карен, радуясь встрече с другом.

Джеред усмехнулся, подвел ее к креслу, а сам занял место напротив, за столом. Он с явным удовольствием смотрел на Карен. Ее восхитительная гладкая кожа уже не была бледной, а приобрела здоровый золотистый оттенок; распущенные волосы, казалось, прятали в себе энергию солнечных лучей. Сверкающие зеленые глаза таинственно мерцали. Карен вспыхнула под его пристальным взглядом, и Джеред тут же смущенно покраснел.

– Прошу прощения, моя дорогая, я слишком много позволяю себе для женатого старика. Но у меня такое… чувство, будто я не видел вас больше года. Вы стали совсем… другой.

– Все дело в одежде, – ответила Карен. – Это вещи Элизабет. Они крепче моих и больше подходят для жизни на ранчо.

– Нет, дело не только в этом, – возразил Джеред. – Вы сами изменились. – Он опустил глаза на ее живот, ставший совсем плоским. – Ох, простите меня! Мы слышали о… нападении на ранчо. И о вашей… – Он запнулся.

– Это был мальчик, Джеред, и из него мог бы вырасти чудесный ребенок. Но… – Она судорожно сглотнула ком в горле, пытаясь справиться с охватившим ее волнением. – Я пришла к вам не для того, чтобы говорить о своей утрате, Джеред.

– Разумеется, простите меня. Вы, конечно, здесь по делам?

– Да. – Она положила на стол седельную сумку и вытащила оттуда папку с бумагами, записи в которых показывали финансовое положение в Паксе – не только нынешнее, но и то, что было прежде и ожидалось в будущем. – У нас возникли кое-какие проблемы… – Она продолжала, демонстрируя удивительное знание предмета, хватку в делах и прямоту – те качества, которые унаследовала от своего отца. Джеред внимательно слушал Карен, дивясь ее сообразительности, правда, иногда он забывался и тогда начинал тонуть в изумрудной бездне ее глаз, любуясь удивительной красотой этой женщины. Мысли унесли его в прошлое, когда он был романтическим юношей, и тени времени уже заплясали перед его внутренним взором, но тут его внимание отвлекли громкие голоса, раздававшиеся в приемной банка. Дверь распахнулась, и в его кабинет ворвались Берта и Констанс Бритт, кудахчущие, как наседки.

– Джеред, ты только послушай! Весь город судачит об этом! Наша маленькая потаскушка, эта Пакстон… – Слова замерли у Берты на устах. Констанс стала похожа на рыбу, которую вытащили из воды и оставили на воздухе. Берта оторопело смотрела на Карен и на ее одежду, так изменившую женщину. – Господи, да неужто это вы? Вы… или… не вы? – пролепетала она, не веря своим глазам.

Карен было мерзко ощущать на" себе их оценивающие взгляды. И не хотелось устраивать с ними словесные дуэли. «Хватит, – мелькнуло у нее в голове. – Все это дурацкие игры, у меня нет к ним ни малейшей охоты». И она стала собирать бумаги в папку.

– Добрый день, Берта… Констанс, – сдержанно поздоровалась она с женщинами. – Вижу, вам надо поговорить с Джередом… Я подожду вашего ответа за дверью, Джеред.

– Ждать нечего, Карен, – ответил Джеред. Глаза Берты хищно блеснули. – Для вас кредит… то есть, прошу прощения, для Пакстонов кредит в нашем банке всегда открыт. Вы можете получить все, что желаете, банк оплатит ваши счета. Я подготовлю бумаги до вашего отъезда из города.

– Спасибо. Леди, с вашего позволения… – И тут она заметила украшение Берты, и растерянность уступила место гневу, а потом – удивлению. «Не могу все же удержаться», – подумала Карен и заговорила с интонацией театральной примы: – Ах, Берта, на вас моя брошь смотрится просто чудесно! Как жаль, что все эти украшения хранятся в Грин-Хилл, и никто не видит их! У меня, кстати, есть один кулончик, который восхитительно смотрелся бы на вас, Констанс. Вы найдете его в моей шкатулке для драгоценностей, которая хранится в сундуке с моими вещами. – Она ослепительно улыбнулась. – Думаю, Берта покажет вам, где она спрятана. – Щеки Берты побагровели, она опустила глаза под испытующими взглядами Дже-реда и Констанс. Повернувшись к столу, Карен взяла свою сумку. – Спасибо вам еще раз, Джеред. Если вдруг окажетесь на Западе, мы всегда будем рады видеть вас.

Пробормотав в ответ что-то невнятное, банкир уставился на ворох бумаг, разбросанных у него на столе. Затем посмотрел вслед Карен, все еще надеясь избежать того, что непременно должно было последовать. Увы… Едва дверь за Карен закрылась, как Берта резко повернулась к нему.

– Да как ты…

– Да будет тебе, Берта, – возразил Джеред, пытаясь унять жену. – Она – друг нашей семьи.

– Только не после того, что сегодня произошло. Она такое натворила! Весь город говорит об этом, а ты тут отсчитываешь ей денежки!

– Не знаю, о чем ты говоришь.

– Как обычно, все та же история. Как и в прошлый раз.

– Что? – вскинулся Джеред.

– Эта… эта несносная потаскуха… – вскричала Берта, – одетая, как последнюю шлюха, ехала по боковой улочке, вниз от площади. По пути, разумеется, заходила во все грязные забегаловки, где болтала со всяким сбродом. Так вот, из-за нее чуть человека не убили! Не буду удивлена, если из-за такого поведения ее просто изгонят из города.

– Шлюха, она и есть шлюха, – заключила Констанс.

– Эта женщина… – суровым тоном заговорил Джеред, едва сдерживая гнев. – Так вот, только благодаря Карен Пакстон этот ваш заместитель министра Ратледж, ее дядюшка Ратти, если вы помните, дал согласие на то, чтобы железная дорога прошла через Сан-Антонио. Его влияние, да будет тебе известно, намного облегчило нашу задачу, сняло груз со многих плеч и помогло сберечь содержимое кошельков многим и многим. Железная дорога через Сан-Антонио, этого не понимают только дураки, увеличит наше благосостояние, привлечет к нам деловых людей, и Сан-Антонио превратится в настоящий город. Город, а не поселение первопроходцев! Сан-Антонио станет важным местом на карте, и мы с вами, милые леди, тоже станем важными птицами. А тебе, моя дорогая, – в его голосе зазвучал металл, – следовало бы носить собственные украшения, а не шарить по вещам «этой несносной потаскухи», как ты ее называла.

Берта оторопело смотрела на мужа; теперь покраснело не только ее лицо, но и шея. Констанс с открытым от удивления ртом попятилась к двери. Джеред помолчал. Впервые за много лет он сказал жене то, что думает, и, раз снесенный барьер, сдерживающий его, уже не мог быть установлен снова. Он выпрямился.

– Между прочим, Карен Хэмптон, – продолжал он, – уехала из Вашингтона и оказалась в Сан-Антонио по единственной причине. Она полюбила. А этого тебе, моя дорогая женушка, вам, Констанс, и даже мне понять не дано. – Отвернувшись от женщин, он посмотрел в окно, но увидел там не улицу и не лица людей, а водопады и леса, полные певчих птиц и цветов с одурманивающим ароматом. Леса, по которым впереди него всегда будет бежать девушка, которую поцеловало само солнце. Там он казался себе молодым, а девушкой могла быть только прекрасная Карен.

А далеко на юго-западе, за Рио-Гранде, в маленькой деревушке Рио-Лобос Джако наблюдал, как день переходит в ночь. Закутавшись в пончо, он поморщился – грубая ткань коснулась недавно затянувшейся раны. Из двери хижины ему была видна вся деревня. Два главных здания, харчевня с тремя задними комнатами для проституток, поселившихся в Рио-Лобосе, когда деревушка была еще в хорошем состоянии, большой магазин и склад, где в прежние времена хранились товары. Еще три крытых дерном хижины и загон – вот и все строения Рио-Лобоса. Деревня была идеально расположена в горах – близко к Рио-Гранде и к тем местам, где всегда было чем поживиться. Лишь однажды федералы рискнули напасть на деревню бандитов, да и то лишь потому, что на них с севера давили их английские соседи. Бандиты под предводительством Джако без труда захватили солдат в ловушку. Джако был не настолько глуп, чтобы уничтожать солдат, потому что в этом случае генералы прислали бы на их место других. Вместо этого он отнял у них лошадей, ружья, еду и отпустил с Богом, чтобы во время долгого пути они могли придумать историю о том, что сопротивлялись бандитам до последнего человека…

Тот вечер мало чем отличался от других вечеров, а поселение – от других бандитских поселений. От света, проникающего на улицу сквозь прикрытые ставни, на темной земле лежали желтоватые полосы. Кроме этого небольшого освещенного островка жизни в горах было темно и тихо. Никому из бандитов и в голову не приходило полюбоваться ночным небом. Джако, не шевелясь, стоял у открытой двери и вспоминал прекрасную девушку. Марселина, одетая только в мужскую рубашку, подошла к нему и встала сзади. Обняв Джако, она прижалась к его неотзывчивому телу своим животом.

– Рана все еще тревожит тебя?

– Да.

– Стало совсем холодно.

– Ночь, поэтому и холодно. Почему ты пристаешь ко мне с этим?

Обиженная его равнодушием, Марселина надулась. Она не знала, как он получил свое ранение; ей было лишь известно, что нападение на ранчо не удалось провести так, как было задумано, поэтому они ушли.

– Я люблю тебя.

Схватив ее за волосы, Джако впился в ее губы жадным поцелуем, а из его груди вырвался хриплый смешок. Она потянулась к его ремню, но он оттолкнул ее руки.

– Подожди меня, детка, – бросил он и ушел в ночь. Поежившись от холода, Марселина поспешила вернуться в постель, чтобы согреться сохранившимся под одеялом теплом. Джако пересек площадь. Не только боль от раны терзала его. Неудачное нападение на ранчо подорвало его авторитет предводителя бандитов. Никто напрямую не задавал ему никаких вопросов, но он видел в глазах своих людей недоумение и замечал, что разговоры стихают, едва он приближается. На этих Пакстонах какое-то проклятие! Черт бы побрал старика Пакстона и его сынка вместе с их богатством, асиендой и скотом. Да и прекрасную сеньору, завладевшую его воображением. Джако то и дело представлял себе, как она лежит на земле, раздвинув ноги, а он ложится сверху и входит в нее, получая от этого несказанное удовольствие. Такую женщину приятно брать – раз за разом, много раз. Его взгляд ожесточился. Она – жена Пакстона! Поэтому он все равно получит ее, причем грубо, а потом отдаст ее своим людям – пусть развлекаются. Но вдруг она полюбит его, предпочтет его другим? Такая женщина, как она, должна приносить удачу и много…

– Джако!

Вздрогнув от неожиданности, бандит опустил руку, чтобы схватить рукоятку заряженного револьвера, но к нему подошел всего лишь одноухий Аркадио.

– В чем дело, друг?

– Я ничего не говорил, но ты должен знать. Люди судачат.

– Так всегда поступают те, у кого не хватает смелости. И что же они болтают в мое отсутствие?

– Маркес!

Глаза Джако прищурились, и Аркадио поспешно отступил, опасаясь, как бы гнев хозяина не обрушился в первую очередь на него. Джако слышал хриплую болтовню, к которой примешивался женский смех, купленный за несколько монет, слышал, как его люди хвастаются своими доблестями, найденными на дне пустой бутылки от рома или от текилы. Стая наседок, больше ничего.

– Маркес! – Голос Джако разнесся в холодном воздухе, эхом катясь по горам.

В закусочной наступила тишина. Все знали, что сейчас произойдет. В дверях забегаловки появилась щуплая фигурка.

– Ну? – коротко спросил Маркес.

– Завтра. Поедем вместе. Вдвоем.

Молчание. Перед лицом неожиданного всегда наступало молчание. Тоже своеобразный вызов. Маркес и Джако. Вдвоем. Они смогут внимательно присмотреться друг к другу.

– Куда поедем?

– Назад, amigo, – ответил Джако. Только сейчас ему в голову пришла смелая идея. И он повторил: – Назад.