Глава 12
«Дорогой М.!
Томми приезжал домой на День святого Михаила , и мы праздновали просто грандиозно, хотя нам очень не хватало нашего Майкла. И все-таки мы от души повеселились — собирали позднюю ежевику и ели ее, пока животы не разболелись, все в лучших традициях. Зубы, конечно, стали серовато-синими, ты бы нами гордился.
Может быть, в этом году мы увидим тебя на Рождество? Праздник на День святого Стефана в Колдхарборе в самом деле бывает чудесным.
Мы все думаем о тебе и очень скучаем.
Всегда — П.
Нидэм-Мэнор, сентябрь 1818 года».
Ответа нет.
Она попросила больше к ней не прикасаться, и он уважил ее просьбу.
И даже сделал на шаг больше.
Оставил ее в полном одиночестве.
Оставил одну в ту же ночь; привез в «Адский дом» и, не сказав ни слова, тотчас же уехал туда, куда ходят мужья без своих жен. И следующим вечером, когда она ужинала в огромной пустой столовой под бдительным присмотром нескольких несочетающихся между собой, слишком юных лакеев. По крайней мере к ним она уже начинала привыкать и очень гордилась тем, что за весь ужин ни разу не покраснела.
И в ночь после этой, когда она стояла у окна своей спальни, как дурочка, и ее тянуло туда, куда уехала его карета, словно ее привязали к ней веревками. Словно, если она будет смотреть достаточно долго, он вернется! Внезапно возле дома остановилась карета. Она постаралась не обращать внимания на сильно забившееся сердце и дребезжание стекла в окне.
Более того, она вытерла руки с впечатляющим хладнокровием, подошла к двери, соединяющей ее комнату со спальней мужа, прижалась ухом к прохладному дереву и стала дожидаться его появления.
Спустя долгие минуты, наградившие ее всего лишь раздражающей болью в шее, любопытство пересилило, и она направилась к двери, ведущей в коридор, решив выглянуть наружу и проверить, в самом ли деле ее муж вернулся домой.
Приоткрыла дверь меньше, чем на дюйм.
И лицом к лицу столкнулась с миссис Уорт.
Пенелопа вздрогнула и захлопнула дверь прежде, чем сообразила, что выставила себя полной дурой перед сильно волнующей ее экономкой мужа.
Сделав глубокий вдох, она открыла дверь и широко улыбнулась:
— Миссис Уорт, вы меня напугали.
Экономка наклонила голову.
— К вам гость.
Брови Пенелопы сошлись в ниточку.
— В такое время? Ведь уже одиннадцать ночи.
Экономка протянула визитную карточку.
— Он говорит, это очень важно.
Он.
Пенелопа взяла карточку.
Томми.
Ее охватило счастье. Он был первым человеком, пришедшим навестить ее в этом большом пустом ломе, — даже мать не приехала, а всего лишь прислала записку, что навестит ее, «когда цветок нового супружества распустится и превратится в розу». Но этот цветок и не собирается превращаться в розу.
Но Томми ее друг. А друзья навещают друг друга. Пенелопа не могла скрыть от миссис Уорт свою улыбку.
— Я сейчас же спущусь. Дайте ему чаю. Или... вина. Или... виски. — Она покачала головой. — В общем, того, что люди пьют в такой час.
Пенелопа закрыла дверь, наскоро привела себя в порядок и помчалась вниз по лестнице в переднюю гостиную, где он, словно уменьшившись в размерах в этой экстравагантной комнате, стоял у большого мраморного камина.
— Томми! — радостно воскликнула Пенелопа, подходя к нему. — Что ты здесь делаешь?
Он улыбнулся:
— Приехал, чтобы похитить тебя, конечно.
Должно быть, он пошутил, но что-то в его голосе Пенелопе не понравилось, и только тут она сообразила, что Томми здесь быть не должно что Майкл придет в бешенство, увидев Томми Оллеса в своей гостиной со своей женой. И не будет иметь значения, что Томми с Пенелопой дружат целую вечность.
— Тебе не следовало приходить, — сказала она, когда Томми повернулся к ней и поднес ее руку к губам. — Он придет в ярость.
— Но мы с тобой по-прежнему друзья, разве нет.
Он посмотрел на нее с непривычной серьезностью.
— Скажи мне только одно. С тобой все в порядке?
Он произнес это мягко и обеспокоенно, и Пенелопа совсем не ожидала, что ее вдруг охватят такие сильные эмоции, а на глаза навернутся слезы. Прошла неделя после того, как они поспешно и незаметно обвенчались в Суррее, и никому даже в голову не пришло спросить, как она себя чувствует. Даже ее мужу.
— Я... — Она замолчала, потому что горло перехватило.
Обычно дружелюбные голубые глаза Томми потемнели.
— Ты несчастна. Я убью его!
— Нет! Нет. — Пенелопа положила ладонь ему на руку. — Я не несчастна.
— Не защищай его. Он тебя обижает?
— Нет.
— Тогда что?
— Я его редко вижу.
— Это неудивительно, — сказал Томми, и по его голосу она поняла, что он уязвлен. Дружеские чувства куда-то делись. Она поняла это, когда Майкл уехал. Когда перестал писать. Когда ему все стало безразлично. Томми долго молчал, потом спросил: — А ты хотела бы видеть его чаще?
На этот вопрос не существовало простого ответа. Она не хотела иметь ничего общего с одной половиной Майкла, с тем холодным, далеким мужчиной, который женился на ней ради земли. Но вот вторая половина — мужчина, который обнимал ее, заботился о ее удобствах и совершал восхитительные, чудесные вещи с ее разумом и телом... видеться с ним почаще она бы не отказалась.
Разумеется, Томми она этого не сказала. Не смогла бы объяснить, что в Майкле живут двое и что она одновременно ненавидит его и восхищается им.
— Я знал, что он приехал за тобой. Знал, что он поведет себя холодно и бессердечно и придумает способ быстро на тебе жениться — ради Фальконвелла. — Пенелопа с опозданием поняла, что ей следует возразить, следует рассказать Томми их прекрасно придуманную сказку, но было поздно, он уже говорил дальше: — Я пытался жениться на тебе первым... чтобы избавить тебя от брака с ним.
В голове всплыло то, что Томми сказал тем утром, делая ей предложение.
— Вот что ты имел в виду. Хотел уберечь меня от Майкла.
— Он больше не такой, каким был раньше.
В голове вспыхнула картинка — теплый весенний день, они втроем находятся в старой норманнской башне на земле Фальконвелла. Под Пенелопой обломилась лестница, и она оказалась в ловушке на пролет выше Майкла и Томми. Не очень высоко, всего ярд-другой, но для нее достаточно высоко, чтобы бояться спрыгнуть. На ее крик о помощи первым откликнулся Томми и стал уговаривать спрыгнуть, обещая, что поймает. Но ее парализовало страхом. А затем пришел Майкл. Спокойный, бесстрашный Майкл, посмотревший ей в глаза и придавший сил.
«Прыгай. Я буду твоей страховочной сеткой».
Ему она поверила.
Пенелопа глубоко вздохнула, вспомнив время, проведенное с Майклом, то, как он всегда ее выручал, и взглянула на Томми.
— Он больше не тот мальчик.
— Нет. Лэнгфорд об этом позаботился. — Томми помолчал и добавил: — Жаль, что мне не удалось этого предотвратить, Пен. Прости.
Она покачала головой:
— Не нужно извиняться. Он холоден и кого угодно может вывести из себя, когда захочет, но ведь он сам построил свою империю — и доказал свою ценность десятикратно. Может, брак и является испытанием, но мне кажется, большинство из них такие, а тебе?
— Наш бы таким не был.
— Наш был бы испытанием в другом смысле, Томми, и ты это знаешь.
— Так тому и быть. — Улыбка на его лице появилась и тут же исчезла. Он сменил тему: — Я подумывал об Индии. Говорят, там целое море возможностей.
— Ты хочешь покинуть Англию? Почему?
Томми сделал большой глоток и поставил бокал на стол.
— Твой муж собирается уничтожить меня.
Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять сказанное.
— Я уверена, что это неправда.
— Собирается. Он сам мне сказал.
Пенелопа пришла в замешательство.
— Когда?
— В день вашей свадьбы. Я приехал к тебе в Нидэм-Мэнор, хотел убедить выйти за меня и обнаружил, что опоздал, что ты уже уехала с ним в Лондон. Я поехал за вами и пошел прямо в клуб.
Майкл ей ничего не говорил.
— И увиделся с ним?
— Да. Ему хватило времени, чтобы объяснить все насчет своих планов отомстить моему отцу. И мне. Когда он это сделает, у меня не будет другого выбора, кроме как покинуть Британию.
Это ее не удивило. Разумеется, Фальконвелла ее непреклонному мужу недостаточно. Разумеется, он захочет отомстить Лэнгфорду. Но Томми?
— Он не сделает этого, Томми. У вас общее прошлое. История. У нас всех троих.
Томми криво улыбнулся:
— Боюсь, наше прошлое не перевешивает жажду мести.
Пенелопа покачала головой:
— Да что он такое может планировать?..
Томми сделал глубокий вдох.
— Он знает... — Пауза. Он отвел взгляд. — Я не сын Лэнгфорда.
Ее челюсть отпала, а голос пропал.
— Этого не может быть.
Томми скупо хохотнул.
— Я ни под каким видом не стая бы такого придумывать, Пен.
Конечно же, он прав. О таких вещах люди не врут.
— Я не знал, что незаконнорожденный, пока несколько Лет назад мой... Лэнгфорд не сообщил мне правду. Скоро она станет общим достоянием.
Они помолчали. И внезапно Пенелопа поняла, что Томми прав. Что в планы Майкла входит его крах.
— Поедем со мной, Пенелопа. Мы можем оставить этот город и эту жизнь и начать все сначала. Индия. Америка. Греция. Испания. Восток. В любом месте по твоему выбору.
Ее глаза округлились. Он говорил серьезно!
— Я замужем, Томми.
Уголок его рта искривился.
— За Майклом. Тебе нужно бежать, как и мне. Может быть, для тебя это даже важнее — по крайней мере меня он уничтожит быстро.
— Даже если так, я замужем. А ты... — Она не договорила.
— А я ничто. Точнее, стану ничем, когда он со мной покончит.
Пенелопа подумала о своем муже, которому клялась в верности и преданности, который так долго боролся, чтобы восстановить состояние, лишившись имени. Уж он-то знает важность имени. И личности. Пенелопа просто не могла поверить, что он это сделает. Она покачала головой:
— Ты ошибаешься. Он не будет тебя преследовать.
Но не успев договорить, она вдруг поняла, что не права. Ради отмщения он пойдет на все, что угодно.
Даже на то, чтобы уничтожить своих друзей.
Томми решительно сжал зубы, и Пенелопа внезапно занервничала.
Она никогда не видела его таким серьезным. Таким загнанным.
— Я не ошибаюсь. У него есть доказательства, и он намерен их использовать. Он безжалостен, Пен... и давно перестал быть тем другом, какого мы когда-то знали. — Томми уже подошел вплотную и взял Пенелопу за руку. — Он тебя не заслуживает. Поедем со мной. Поедем, и мы с тобой никогда не будем одиноки.
Она долго молчала, а потом негромко произнесла:
— Он мой муж.
— Он тебя использует!
Слова, пусть и правдивые, больно задели. Пенелопа посмотрела ему в глаза.
— Конечно, использует. Как и любой другой мужчина в моей жизни. Отец, герцог Лейтон, другие женихи... ты. — Он открыл рот, собираясь возразить, но Пенелопа подняла вверх палец и покачала головой: — Не надо, Томми. Не надо выставлять дураками нас обоих. Пусть ты используешь меня не ради земли и репутации, но ты боишься, что правда выйдет наружу, и надеешься, что из меня получится дружеский компаньон — кто-то, кто сумеет скрасить одиночество.
— Разве это так плохо? — спросил Томми с отчаянием в голосе. — А как же наша дружба? Наше прошлое? Как же я?
Пенелопа не стала притворяться, что не поняла ультиматума, рожденного душевным страданием. Он просил ее сделать выбор. Ее самый давний друг, тот, кто не покинул ее, — или муж, семья, вся ее жизнь. На самом деле никакого выбора не было.
— Он мой муж! — повторила Пенелопа. — Может, сама бы я эту историю не написала, но так уж получилось.
Она замолчала — от досады и раздражения у нее перехватило горло. Томми молча смотрел на нее. Сказанное словно повисло между ними.
— Так тому и быть. — Он печально улыбнулся. — Не могу сказать, что я удивлен. Ты всегда выбирала его.
Пенелопа замотала головой:
— Это неправда.
— Конечно, правда. И однажды ты сама это поймешь. — Он братским жестом прикоснулся к ее подбородку. Собственно, в этом и заключалась главная сложность — Томми всегда был ей скорее братом, чем кавалером. В отличие от Майкла. В Майкле не было ничего братского.
И доброго тоже. И пусть она выбрала его в этой странной печальной войне, она не будет стоять в стороне и смотреть, как он губит Томми.
— Я не позволю ему уничтожить тебя, — поклялась она. — Клянусь.
Томми рубанул рукой воздух. Его недоверие было осязаемым.
— О, Пенни... как будто ты сможешь его остановить. Майкл увез ее от семьи, полностью изменил ее жизнь, навязал ей этот фарс и угрожает лучшему другу.
И делает все это, удерживая ее на расстоянии, словно она какой-то ничего не значащий предмет, о котором и волноваться-то не стоит.
Ну, самое время ему начать волноваться.
Пенелопа вздернула подбородок, расправила плечи.
— Он не Господь Бог, — решительно произнесла она. — И у него нет права играть с нами, как с оловянными солдатиками.
Томми увидел ее гнев и грустно улыбнулся:
— Не делай этого, Пен. Я того не стою.
Она вскинула бровь.
— Не согласна. И даже если ты не достоин, то я достойна! И я этого не допущу.
— Он сделает тебе больно.
Уголок ее рта приподнялся в кривой усмешке.
— Скорее всего он так или иначе сделает мне больно. Тем больше оснований противостоять ему. — Она направилась к двери, открыла ее, чтобы выпустить Томми. Он подошел, негромко ступая по роскошному ковру сапогами, и ее вдруг охватила печаль. — Прости меня, Томми.
Он взял ее за плечи, тепло поцеловал в лоб и сказал:
— Я желаю тебе только счастья. Пен. Дашь мне знать, если передумаешь?
Она кивнула:
— Конечно.
Томми какое-то время смотрел на нее, по лицу его пробежала тень, и он отвернулся.
— Я буду ждать тебя. До тех пор, пока силы на ожидание не кончатся.
Ей хотелось попросить его не уходить. Хотелось попросить остаться. Но то ли грусть, то ли страх, то ли понимание того, что ее муж — это корабль, который не повернет назад, заставили ее произнести:
— Доброй ночи, Томми.
Он вышел в холл. Пенелопа смотрела на его плечи, пока он шел к выходу из «Адского дома». Дверь за ним закрылась, в тишине послышатся стук колес его кареты, подчеркнувший ее одиночество. Она осталась одна. Одна в этом мавзолее, наполненном вещами, ей не принадлежавшими, и людьми, которых она не знала. Одна в этом тихом мире.
В дальнем конце холла что-то шевельнулось, и Пенелопа мгновенно поняла, что это миссис Уорт. И еще поняла, кому отдана преданность экономки.
Пенелопа спросила в темноту:
— И сколько времени пройдет, пока он не услышит, что ко мне в одиннадцать ночи приходил с визитом джентльмен?
Экономка вышла на свет, но заговорила не сразу. А затем произнесла спокойным голосом:
— Я отправила сообщение в клуб сразу же, как только мистер Оллес вошел.
Пенелопа посмотрела на красавицу, чувствуя, как от этого предательства, пусть даже вполне ожидаемого, разгорается гнев.
— Зря потратили бумагу.
Она направилась к центральной лестнице и начала подниматься, но не пройдя и половины, повернулась к экономке, стоявшей внизу лестницы со своей безупречной прической, безупречной кожей и следившей за Пенелопой безупречными глазами, словно если она будет на страже, то сможет помешать Пенелопе совершить еще какой-нибудь поступок, который возмутит хозяина. Это разозлило Пенелопу еще сильнее.
Внезапно ее охватило безрассудство.
— Где находится клуб?
Экономка широко распахнула глаза.
— Не знаю.
— Забавно, потому что я уверена, что вы знаете. — Она не стала понижать голос, пусть красотка знает, что она не испытывает никаких угрызений совести. — Я уверена, что вам известно все, происходящее в этом доме. Кто приходит, кто уходит. И еще я уверена, вы знаете, что мой муж проводит все ночи в этом своем клубе, а не здесь.
Миссис Уорт долго не отвечала, а Пенелопа гадала, есть ли у нее право уволить эту надменную красавицу. Наконец она махнула рукой и стала подниматься дальше.
— Хотите — говорите, хотите — нет. Если придется, я просто найму экипаж и поеду искать сама.
— Ему это не понравится.
Теперь экономка шла следом по длинному коридору к спальне Пенелопы.
— Скорее всего. Но меня мало интересует, что ему нравится, а что нет.
Более того, как она вдруг поняла, такое отсутствие интереса делало ее свободной. Она распахнула дверь в комнату, подошла к гардеробу и вытащила оттуда большой плащ. Снова повернувшись к двери, она наткнулась на взгляд широко распахнутых глаз прелестной экономки. И остановилась. Может быть, это и есть черноволосая богиня Майкла? Может, именно миссис Уорт завладела его сердцем, его мыслями и его ночами? И пока она всматривалась в фарфоровое личико экономки, прикидывала ее рост, предполагав, как она смотрится рядом с Майклом, насколько ему подходит (куда больше, чем сама Пенелопа), миссис Уорт вдруг улыбнулась. Не просто улыбнулась, а широко и приветливо.
— Мистер Оллес. Он вам не любовник.
От того, что служанка вдруг заявила нечто совершенно неподобающее своему положению, Пенелопа пришла в крайнее замешательство и неожиданно для себя ответила со всей честностью:
— Разумеется. — И, стягивая перчатки, добавила: — А вы не любовница Майкла.
От изумления экономка, не задумываясь, выпалила:
— Боже правый, нет! Я бы не согласилась, даже если б он умолял! — Она замолчала. — То есть... я не имела в виду... он хороший человек, миледи.
Пенелопа положила белые лайковые перчатки и надела темно-синие замшевые. Расправляя их, она искренне произнесла:
— Он лошадиная задница, вот он кто. И я тоже не совсем уверена, что приняла бы его, если бы он умолял. Да только я за ним замужем.
— Ну, если вы меня извините, то я скажу — вы совершенно точно не должны принимать его, пока он не начнет умолять. Ему не следует оставлять вас так...
— Регулярно? — подсказала Пенелопа, решив, что, похоже, заблуждалась насчет экономки. — К несчастью, миссис Уорт, мне не верится, что мольбы входят в репертуар моего мужа.
Экономка улыбнулась:
— Вы можете называть меня просто Уорт. Так меня зовут все остальные.
— Остальные?
— Остальные партнеры «Ангела».
Брови Пенелопы резко сошлись вместе.
— А откуда вы знаете партнеров моего мужа?
— Я работала в «Ангеле» — чистила кастрюли, ощипывала цыплят, делала все, что нужно.
Теперь вспыхнуло любопытство.
— А как оказались здесь?
По лицу женщины промелькнула тень.
— Мое тело созрело. Люди начали замечать.
— Мужчины? — Можно было и не спрашивать, Пенелопа уже знала ответ. Внешность вроде этой невозможно долго скрывать даже на кухне игорного ада.
— Хозяева делали все возможное, чтобы не подпускать членов клуба близко — не только ко мне, но ко всем девушкам. — Пенелопа подалась вперед, уже догадываясь, что за этим последует. Испытывая отвращение. Желая стереть слова раньше, чем их произнесут. — Но я была беспечной. А могущественные мужчины умеют быть настойчивыми. Богатые мужчины становятся искушением. И все представители их пола бывают прекрасными лжецами, когда захотят.
Пенелопа это знала. Ее муж тоже мог быть весьма сладкоречивым.
Улыбка Уорт сделалась печальной.
— Борн наткнулся на нас.
Она провела пальцем по позолоченной раме большой картины, висевшей на стене. Пенелопа произнесла:
— Он пришел в бешенство.
Инстинктивно чувствуя, что ее муж, несмотря на все свои недостатки, никогда не потерпел бы подобного поведения.
— Он едва не убил этого мужчину. — Пенелопа почувствовала прилив гордости, а Уорт продолжала: — Несмотря на всю свою мрачность... на весь свой эгоизм... он хороший человек. — Она отступила назад и оценивающим взглядом окинула наряд Пенелопы. — Если вы собираетесь попасть в «Ангел», придется воспользоваться входом для владельцев. Это единственная возможность оказаться на главном этаже. А если хотите спрятать лицо, вам нужен плащ с большим капюшоном.
Об этом Пенелопа не подумала. Она пересекла комнату и вышла в тускло освещенный коридор.
— Спасибо.
— Он придет в бешенство, когда увидит вас там, — добавила Уорт. — И моя записка только ухудшит положение. — Она помолчала. — Я о ней сожалею.
К этому времени они уже спустились с лестницы.
Пенелопа резко взглянула на Уорт.
— Я запишу за вами должок, но воспользуюсь им не сегодня. Сегодня я просто скажу вам, что ваше послание было неполным и остальное я намерена доставить лично.
«Дорогой М.!
Опять настал мой день рождения и на этот раз куда более хлопотный, чем все предыдущие. Мама готова дать мой дебютный бал, а я буду упитанным тельцом на заклание (не самая приятная метафора, правда?). Как бы там ни было, она уже строит планы на март, представляешь? Я уверена, что не переживу эту зиму.
Пообещай, что ты приедешь на злосчастное событие... я понимаю, что в двадцать лет ты еще слишком молод, чтобы посещать балы или интересоваться сезоном, но мне будет очень приятно увидеть дружеское лицо.
Всегда П.
Нидэм-Мэнор, август 1820 года».
Ответа нет.
— Ты должен быть дома со своей женой.
Борн, стоявший на своем месте у окна и наблюдавший за игорным залом «Падшего ангела», даже не обернулся.
— Моя жена благополучно лежит в своей постели и спит.
Он знал, как это выглядит — Пенелопа в своей строгой белоснежной ночной рубашке, закутавшись в одеяла, свернулась калачиком на боку. Ее белокурые волосы волнами разметались по подушке, во сне она сладко вздыхает, искушая его даже в воображении.
Или, того лучше, она сейчас в его постели, на меховом покрывале, сладострастно ждет, когда он ее обнаружит.
Дни с тех пор, как она потребовала больше к ней не прикасаться, тянулись бесконечно.
Вечер у Тоттенхема начался с единственной, легко достижимой цели — пустить в обществе слух о фальшивой любви между Борном и Пенелопой. Но потом, в этом гадюшнике — столовой Тоттенхема, она вдруг с такой силой начала поддерживать его рассказ, изображать любовь и преданность и защищать его в только ей присущей безупречной, изысканной манере.
И сколько бы Борн ни убеждал себя, что пошел за ней только ради того, чтобы еще сильнее убедить гостей Тоттенхема в своей увлеченности женой, в глубине души он знал, что это неправда. О гостях он не думал вообще, а его увлеченность не имела ничего общего с жульничеством. Ему было просто необходимо прикоснуться к ней.
Побыть рядом.
И когда он ее поцеловал, то окончательно утратил власть над собой — он задыхался, прижимая ее к себе, мечтал оказаться где угодно, только не в этом коридоре, в этом доме, с этими людьми. Ему хотелось убить Тоттенхема за то, что тот помешал, но один Бог знает, что могло бы случиться, не подойди к ним виконт, потому что Борн на полном серьезе собирайся задрать юбки жены, опуститься на колени и показать ей, куда их обоих может увлечь наслаждение. И тут виконт кашлянул, прочищая свое горло и голову Борна. А Пенелопа застыла в его объятиях, как статуя, и он понял, что в эту минуту она поверила в худшее в нем. Поверила, что он сфабриковал страсть ради Тоттенхема... да так оно и было, просто Борн не ожидал в тот момент, что все зайдет так далеко.
И он ни за что не признается ей, что потерял голову так же, как и она.
Поэтому он рассказал ей правду о соглашении, заведомо зная, что ранит ее. Зная, что она возненавидит его за обман. И когда она провозгласила — с королевской грацией, — что он не смеет больше прикасаться к ней, он понял, что так лучше для них обоих.
Даже если он ни о чем больше так не мечтал, как увезти се домой и заставить отказаться от своих слов. Чейз попытался снова:
— После возвращения ты проводишь тут каждую ночь.
— Почему это тебя так волнует?
— Я знаю женщин. И знаю, что им не нравится, когда их игнорируют.
Борн не ответил.
— Я слышат, ты закидываешь удочку, чтобы одна из девиц Марбери стала леди Тоттенхем?
Борн прищурился.
— Слышал?
Чейз пожат плечом и ухмыльнулся:
— У меня есть свои источники.
Борн снова повернулся к окну, рассматривая далеко внизу Тоттенхема у стола для игры в пикет.
— Незамужние девицы Марбери только сегодня прибыли в город. Это дает мне несколько дней, чтобы закрепить интерес виконта.
— Значит, обед прошел успешно?
— Я жду просто горы приглашений.
Чейз расхохотался.
— Ты хоть понимаешь, что клуб принес тебе столько денег, сколько ты не сможешь потратить за всю жизнь, и что нет никаких причин самоутверждаться, добиваясь отмщения?
— Дело не в деньгах.
— Тогда в чем — в титуле? В том, как он его обесценил?
— Да плевать мне на титул.
— Вот уж нет. Ты такой же, как любой другой пэр, — поглощен магической властью титула, даже если и отрицаешь это. — Чейз помолчал. — Не то чтобы теперь это имело какое-то значение. Ты женился на девице и надежно встал на путь отмщения. И какие теперь у тебя планы?
— У меня нет никаких планов. Я сделаю то, что необходимо для уничтожения Лэнгфорда, а затем вернусь к своей жизни.
— Без нее?
— Без нее.
Но он ее хочет.
Впрочем, он и раньше обходился без того, чего хотел. И выжил.
— А как ты собираешься объяснить это леди?
— Я не нужен ей для того, чтобы вести ту жизнь, которая ей нравится. Она может жить там, где пожелает, и так, как пожелает, — на моей земле с моими деньгами. Я буду только счастлив отдать ей все это.
Он говорил это и раньше, причем не раз, но верить в это становилось все труднее.
— И как ты себе это представляешь? — лениво протянул Чейз. — Ты ведь женат.
— Она в любом случае может быть счастлива.
— И это то, чего ты хочешь? Ее счастья?
Борн задумался, отметив удивление в голосе Чейза. Совершенно определенно он начинал это путешествие без единой мысли о счастье Пенелопы. И более того (даже пусть он знал, что это делает его худшим из мужей), он был готов пожертвовать ее счастьем ради мести. Но ведь он не чудовище; если бы он мог, то сделал бы ее счастливой и уничтожил Лэнгфорда.
В доказательство он с уважением отнесся к ее просьбе не прикасаться к ней больше. Потому что точно знал — привычка ложиться в постель со своей безупречной целомудренной женой будет ошибкой, ведь она как раз из тех женщин, кому непременно потребуется больше. Гораздо больше, чем он готов дать.
Поэтому, черт возьми, он будет держаться от нее подальше.
Даже если вожделеет ее сильнее, чем может выразить словами.
— Я вынудил ее выйти за меня замуж ради клочка земли. Меньшее, что я могу для нее сделать, — это подумать, каким образом леди может стать довольной жизнью после того, как наш брак послужит своей цели. Я отошлю ее прочь сразу же, как только доказательства падения Лэнгфорда окажутся в моих руках.
— Почему?
Потому что она заслуживает большего.
Борн сделал вид, что интерес к разговору у него окончательно пропал.
— Я обещал ей свободу. И приключение. Она может делать все, что пожелает.
— Значит, если леди так решит, ты позволишь ей наставить тебе рога?
Борн понимал, что это наживка. Знал, что не следует на нее клевать, но кулаки его все равно сжались.
— Если будет осмотрительной, это не моя забота.
— А сам ты ее не хочешь?
— Нет.
Лжец.
— Стало быть, опыт неудачен? В таком случае пусть с ней разбирается кто-нибудь другой.
Борн с трудом удержался от порыва впечатать Чейза в стенку. Сама мысль о том, что другой мужчина будет к ней прикасаться, была ему ненавистна. Другой мужчина познает ее пыл, ее страстность, — искушение куда более сильное, чем карты, бильярд или рулетка. Она угрожала его самообладанию, его с трудом сдерживаемым желаниям, его давно забытой совести.
Он не сможет сделать ее счастливой.
А ему захочется, и очень скоро.
Дверь в номер владельцев открылась, и Темпл избавил Борна от продолжения этого тягостного разговора. Его массивный силуэт перекрыл свет. Был вечер субботы, и Чейз, Кросс и Темпл собирались играть в фараон.
Следом за Темплом вошел Кросс, тасуя колоду карт, и спросил с удивлением в голосе:
— Борн тоже играет?
Борн подавил вспыхнувший при этих словах соблазн. Он хотел играть. Хотел забыться в простых, незамысловатых правилах игры. Хотел притвориться, что в жизни нет ничего, кроме удачи.
Но понимал, что нельзя.
Удача давно не была на его стороне.
— Я не играю.
Эта троица и не ждала, что он к ним присоединится, но они все равно всегда спрашивали. Чейз поймал его взгляд.
— Ну, останься и хотя бы выпей с нами.
Если он останется, Чейз будет изводить его и дальше. Задавать новые вопросы.
Но если уйдет, его мыслями завладеет Пенелопа, заставив чувствовать себя, как дюжина дураков.
Он остался.
Остальные расселись за столом, который использовали только для этой игры с единственными игроками — Чейзом, Кроссом и Темплом. Борн занял четвертый стул — всегда за столом, но никогда в игре.
Темпл перетасовал колоду. Майкл смотрел, как карты дважды раскрылись веером между его толстыми пальцами, как полетели по столу. Ритмичный шорох гладкой бумаги по толстому сукну сам по себе был искушением.
Они молча сыграли две партии, а затем Чейз задал очередной вопрос, прямой и откровенный:
— А если она захочет детей?
Темпл и Кросс, рассматривавшие свои карты, слегка растерялись. Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что они не сдержали интерес. Первым заговорил Кросс:
— Когда кто захочет детей?
Чейз откинулся на спинку стула.
— Пенелопа.
Дети... Им потребуется больше, чем отец в Лондоне и мать в деревне. Им потребуется больше, чем детство, проведенное в тени игорного ада. А если это будут девочки, им потребуется больше, чем отец с грязной репутацией. Отец, губящий все, к чему прикасается.
В том числе их мать.
Дьявольщина.
— А она их захочет, — настаивал Чейз. — Она как раз из тех женщин.
— Да ты-то откуда знаешь? — спросит Борн, раздраженный уже тем, что эту тему вообще подняли.
— Я много чего знаю об этой леди.
Темпл и Кросс обратили свое внимание на Чейза.
— В самом деле? — спросил Темпл с недоверием в голосе.
— И что, у нее лошадиное лицо? — поинтересовался Кросс. — Борн утверждает, что нет, но мне кажется, он только по этой причине и торчит тут с нами, а не сидит дома и не показывает ей, какими увлекательными могут быть ночные забавы маркизы Борн.
Раздражение усилилось.
Чейз сбросил карту.
— Нет, у нее не лошадиное лицо.
Борн стиснул зубы. Нет. Ничего подобного.
Кросс подался вперед.
— Она занудная?
— Насколько мне известно, нет, — ответил Чейз и повернулся к Борну. — Она занудная?
В голове вспыхнула картинка — Пенелопа глухой ночью пробирается сквозь снег с фонарем в руке, а потом заявляет, что вышла на поиски сухопутных пиратов. И следующая — она, обнаженная, распростерлась на его меховом покрывале. Он поерзал на стуле.
— Она никоим образом не занудная. С чего вы взяли?
Темпл взял карту.
— Тогда что с тобой такое?
Повисла пауза. Борн переводил взгляд с одного партнера на другого, и у каждого глаза были как блюдца.
— Честное слово, вы похожи на сплетниц, обожающих скандалы.
Чейз вскинул бровь.
— Раз так, я сам им объясню. — Еще одна пауза, Кросс и Темпл выжидательно подались вперед. — С ним вот что такое — он решил, что отошлет леди от себя.
Темпл вскинул глаза.
— И надолго?
— Навсегда.
Кросс поджал губы и повернулся к Борну.
— Потому что она девственница? Ну в самом деле, Борн. Ты не можешь винить ее за это. В смысле — бог знает почему, но все эти аристократические сливки общества очень высоко ценят эту особенность. Дай леди время. Она научится.
Борн еще сильнее стиснул зубы.
— Если ей и не понравилось, все нормально, старина, — утешил его Темпл. — Можешь попытаться еще разок.
— Ей понравилось, — негромко и напряженно произнес Борн. Ему казалось, что он убьет следующего, кто заговорит.
— Если она захочет детей, кому-нибудь придется этим заняться.
«Если она захочет детей, этим займусь я. Какого черта они суются, куда их не просят?»
Кросс сбросил карту.
— Если ты уверен, что она не уродина, я буду счастлив...
Он не закончил предложение. Борн метнулся к нему, и оба покатились по полу, сопровождаемые треском ломающихся стульев, хохотом и звуками ударов.
Темпл вздохнул и швырнул карты на стол.
— Эти игры никогда не заканчиваются так, как обещают карты.
— Мне кажется, хорошая карточная игра и должна закончиться потасовкой, — отозвался Чейз.
Кросс и Борн наткнулись на стул и перевернули его. В этот миг в номер вошел Джастин. Очкарик, не обращая никакого внимания на катающихся по полу Борна и Кросса, подошел к столу и прошептал что-то Темплу и Чейзу. Темпл тут же вмешался в драку, получил кулаком по щеке, грязно выругался и оттащил Кросса от Борна. Вытащив носовой платок, Кросс промокнул кровь с рассеченной брови и смерил Борна долгим, понимающим взглядом.
— Если ты так напряжен в первую же неделю супружества, тебе нужно либо срочно затащить жену в постель, либо выставить из дома.
Борн провел рукой по раздувшейся губе. Разумеется, партнер прав.
— Она мне нужна. Без нее я не достану Лэнгфорда.
«А если прикоснусь к ней еще раз, боюсь, что уже никогда не отпущу».
А потом он погубит ее, как уже погубил все, что имел.
Один глаз Кросса стремительно заплывал, но все равно они блестели, словно он подслушал мысли Борна.
— В таком случае это сужает твои возможности.
— Борн, — привлек его внимание Джастин, — тебе пришла записка от Уорт.
Взламывая печать «Адского дома», Борн ощутил беспокойство. С недоверием прочитав несколько строчек, торопливо нацарапанных на клочке бумаги, он пришел в бешенство.
Томми Оллес в его доме! С его женой!
Он убьет его, если тот прикоснется к его жене.
А может быть, в любом случае убьет.
Грязно выругавшись, Борн вскочил на ноги, метнулся к двери и уже был на полпути, когда Чейз сказал:
— Говорят, у стола с рулеткой возникла проблема.
— Да чтоб ваша рулетка провалилась к чертям собачьим! — прорычал Борн, рывком распахивая дверь.
— Ну, если учесть, что возле нее стоит твоя жена, Кросс, пожалуй, расстроится, но...
Борн застыл, глядя на ухмылки своих партнеров. От недоверия и ужаса все в животе скрутилось в тугой узел. С трудом сохраняя самообладание, он подошел к окну, посмотрел вниз и мгновенно заметил фигуру в плаще, стоявшую у колеса рулетки. Протянув изящную ручку, она как раз положила золотую монету на пронумерованное поле сукна.
— Похоже, леди решила ввязаться в обещанное тобой приключение, — сухо произнес Чейз.
Это не может быть она. Она не сделала бы ничего настолько глупого.
Не стала бы рисковать будущим своих сестер.
Не стала бы рисковать собой.
Там, внизу, в этом гадюшнике, может случиться все, что угодно, — в окружении мужчин, пьющих слишком много и ставящих на кон слишком много... мужчин, у которых от выигрыша кружится голова, которые пытаются доказать, что в состоянии управлять хоть чем-то, даже если это не их кошелек.
Он выругался, мрачно и грязно, и бегом пустился к двери. За спиной послышался негромкий свист и слова Кросса:
— Если она хотя бы вполовину так же хороша лицом, как отважна, я с радостью избавлю тебя от нее.
«Только через мой труп!»
