Глава 10
«Дорогой М.!
Не получив от тебя никакого ответа по-английски, я подумала, что вдруг ты напишешь мне на других языках. Предупреждаю, тут будет и латынь (возможно, с ошибками).
Ecrivez , s ’ il vous plait
Placet scribes
Bitte schreiben Sie
Scrivimi, per favore
Ysgrifennwch, os gwelwch yn dda .
Признаюсь честно, с последним мне помогла одна из кухонных работниц-валлиек, но на мое отношение это не повлияло.
Пожалуйста, напиши — П.
Нидэм-Мэнор, сентябрь 1816 года».
Ответа нет (ни на одном языке).
Как совладелец самого роскошного игорного ада Лондона, Борн не был чужд соблазнам. Он специализировался на грехе. Был лично знаком с пороком. Знал, как притягивает изумрудное сукно на бильярдном столе, понимал, как начинает колотиться сердце, стоит услышать стук костей, помнил ощущение, когда словно стоишь на краю обрыва и ждешь той единственной карты, которая может подарить тебе состояние — или отнять его.
Но он в жизни своей не испытывал искушения такого острого, как это, такого зова греха и порока, звеневшего у него в голове, когда он смотрел на свою новоиспеченную целомудренную жену, лежавшую на его меховом покрывале в одной ночной рубашке.
Его пронзило желание, мощное и настойчивое, он с трудом сдерживался, чтобы не наклониться и не разорвать ее рубашку пополам, чтобы она нагой предстала его взгляду, и рукам, и губам на весь остаток ночи.
Сделать ее своей.
Вспыхнул гнев, головокружительно сочетаясь с вожделением, а она заморгала ему навстречу, так медленно и томно в мерцающем пламени свечи. Ее еле заметная улыбка вызвала почти непреодолимое желание сорвать с себя одежду, упасть рядом с ней в постель, прижать ее нежную к кожу к меховому покрывалу и показать ей, каким восхитительным может быть порок.
Она снова моргнула, и он почувствовал возбуждение. Превосходно сшитые брюки внезапно сделались тесными.
— Майкл, — прошептала она, и в ее голосе прозвучал намек на радость, что никак ему не помогало. — Ты же не должен был прийти.
Однако он здесь, все равно что лис, забравшийся в курятник.
— Ты ждала кого-то другого? — Сказанное даже ему показалось слишком грубым, наполненным смыслом, которого она не поймет. — Это пока еще моя спальня, разве нет?
Она улыбнулась:
— Ты пошутил. Конечно, твоя.
— Тогда почему я не могу тут быть?
Кажется, вопрос ее озадачил. Она наморщила носик.
— Потому что предполагается, что сейчас ты со своей богиней. — Она закрыла глаза и снова зарылась в мех, что-то негромко мурлыча от удовольствия.
— С моей богиней?
— Ммм. Элис сказала, что ты тут не ночуешь. — Она попыталась сесть, но пуховая перина и меховое покрывало затрудняли движения. Майкл заметил, как ночная рубашка соскользнула, обнажая округлость дивной груди. — Ты всегда такой молчаливый, Майкл. Пытаешься меня запугать?
Он изо всех сил постарался говорить спокойным тоном:
— А я тебя пугаю?
— Иногда. Но не сейчас.
Она подползла к нему, встала на колени, наступила одной коленкой на подол рубашки, ткань натянулась, и Борн поймал себя на том, что молится — пусть бы рубашка сползла еще на дюйм ниже... хотя бы на полдюйма. Только чтобы обнажился один из ее безупречных розовых сосков.
Он решительно отогнал эту мысль. Он мужчина тридцати лет, а не двенадцатилетний мальчишка. И не должен вожделеть свою жену, которая сейчас покачивается перед ним, испытывая на прочность ткань своей ночной рубашки, а заодно здравость его рассудка.
И вообще он вернулся сюда не в порыве страсти. А потому что пришел в ярость. Разозлился на нее за то, что она едва не вышла замуж за Томми. И не сказала ему правду.
Она прервала его мысли, и ему пришлось схватить ее за талию, чтобы она не упала.
— Мы сегодня поженились, — напомнила она. — Или, может быть, ты забыл?
— Я помню. — Она просто не даст об этом забыть.
— Правда? А ты меня бросил.
— Это я тоже помню.
Он вернулся, чтобы подтвердить их брак. Чтобы сделать ее своей и зачеркнуть все сомнения в том, что они женаты, что Фальконвелл принадлежит ему.
Что она принадлежит ему. Ему, а не Томми!
— Невесты не ожидают, что их оставят одних в первую брачную ночь, Майкл. — Он не ответил, и Пенелопа расхрабрилась, схватившись за его предплечья. Он почувствовал ее ладони даже через слои одежды. — Нам это не нравится. В особенности если ты отказываешься провести вечер с нами ради одной из твоих... черноволосых красоток.
Она несет какую-то бессмыслицу.
— Рассказать тебе, чего еще невесты не любят в свою первую брачную ночь?
— Будь так добра.
— Нам не нравится сидеть дома. В одиночестве. Пенелопа прищурилась, отпустила руки и качнулась назад. Он крепче сжал ее талию, чтобы удержать ее... чтобы ощутить нежное тепло под рубашкой, напоминающее о том, как она таяла в его объятиях... от его поцелуев... от него самого.
— Ты надо мной насмехаешься.
— Клянусь, что нет.
— Еще нам не по душе, когда над нами смеются. Нужно срочно взять себя в руки, пока окончательно не утратил рассудок.
— Пенелопа.
Она улыбнулась:
— Мне нравится, как ты произносишь мое имя.
Он решил не обращать внимания на ее слова и на этот неожиданный флирт. Она просто не понимает, что делает.
— Почему ты не в своей постели?
Пенелопа склонила голову набок, размышляя.
— Мы поженились по совершенно неправильным причинам. Или по совершенно правильным... если речь идет об удобном браке. Но в любом случае мы женились не ради страсти. Я имею в виду — только подумай об этом! На самом деле там, в Фальконвелле, ты меня по-настоящему не скомпрометировал.
Тут же вспыхнуло воспоминание о том, как она извивается под ним, как вжимается в его руки и его губы. Ее вкус. Ее тело.
— Я совершенно уверен в обратном.
Она помотала головой:
— Нет. Ничего подобного. Видишь ли, я знаю достаточно, чтобы понимать механику процесса.
— Понятно.
— Я знаю, что есть... больше.
Намного больше. Так намного, что ему хочется показать ей все. Много всего, что он собирался показать ей, вернувшись домой. Но...
— Ты выпивала?
— Совсем чуть-чуть. — Она вздохнула и посмотрела поверх его плеча в темноту комнаты. — Майкл, ты обещал мне приключение.
— Верно.
— Ночное приключение.
Его пальцы крепче сжали ее талию, привлекая ее ближе. А может быть, она просто качнулась в его сторону. Так или иначе, он этого не остановил.
— Я обещал тебе экскурсию по моему клубу.
Она покачала головой:
— Сегодня я этого не хочу. Успеется.
У нее такие красивые голубые глаза. Мужчина может в них утонуть.
— А чего же ты хочешь взамен?
— Мы сегодня поженились. Я твоя жена.
Он провел ладонями по ее спине вверх, пальцы запутались в золотых кудрях, сжали голову, наклонили ее так, чтобы он смог прильнуть к ее рту, напомнить ей, что он ее муж.
Он и никто другой.
Он наклонился, легко и дразняще скользнул губами по ее губам.
Она вздохнула и прижалась сильнее, но он отпрянул, не желая, чтобы она взяла над ним верх. Она вышла за него замуж. Дала шанс вернуть свое доброе имя и земли.
И сегодня ночью он ничего так не хотел, как в порядке благодарности приобщить ее к миру наслаждения.
— Пенелопа.
Ее глаза открылись.
— Да?
— Сколько ты выпила?
Она помотала головой:
— Я не пьяная. Думаю, я выпила достаточно, чтобы набраться храбрости попросить о том, чего хочу.
Значит, слишком много. Он это видел, хотя от ее слов желание снова пронзило его, как копьем.
— И чего же ты хочешь, милая?
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Я хочу свою первую брачную ночь.
Так просто, так откровенно. Так неотразимо. Он снова прильнул к ее губам, хотя и знал, что не должен этого делать, и поцеловал ее так, словно перед ними расстилалось все блаженство мира. Оказаться в ней. Сделать ее своей. Он всосал ее нижнюю губу, начал лизать и ласкать ее языком, и она гортанно застонала от наслаждения.
Он отпустил ее рот, чмокнул в щеку и прошептал:
— Назови меня по имени.
— Майкл, — без колебаний сказала она. Слово затрепетало у его уха, пронзив удовольствием.
— Нет. Борн. — Он слегка прикусил мочку ее уха, потеребил ее, отпустил и произнес: — Скажи это.
— Борн. — Она покачнулась и прижалась к нему, умоляя о большем. — Пожалуйста.
— После этого возврата не будет, — предупредил он, прижавшись губами к ее виску. Руки блаженствовали, ощущая ее прелести.
Голубые глаза распахнулись, неправдоподобно светлые в темноте. Она прошептала:
— Почему ты решил, что я захочу повернуть назад?
Услышав этот вопрос, искреннее недоумение в ее голосе, он замер. Это говорит алкоголь. Только так. Немыслимо даже предположить, что она не понимает, что он имеет в виду.
— Я не тот человек, за которого ты собиралась выйти замуж. — Следовало бы сразу сказать ей о Томми, но Борн не хотел произносить имя другого мужчины в эту минуту. В этом месте.
Пенелопа улыбнулась, едва заметно и немного печально.
— И все же ты именно тот мужчина, за которого я вышла. Я знаю, что не интересую тебя, Майкл. Знаю, что ты женился на мне только ради Фальконвелла. Но уже слишком поздно оглядываться назад, правда? Мы обвенчаны. И я хочу свою брачную ночь. Думаю, после всех этих лет я ее заслуживаю. Пожалуйста. Если ты не очень против.
Его руки скользнули к вырезу ночной рубашки, и одним мощным рывком Майкл разорвал проклятое одеяние пополам. Пенелопа ахнула, глаза ее широко распахнулись.
— Ты ее испортил.
Борн застонал, услышав обещание в этих словах. Блаженство, заключенное в них.
Он хотел испортить не только рубашку.
Он медленно провел ладонями по ее плечам, и рубашка сползла вниз, к коленям, оставив Пенелопу обнаженной. Бледная кожа словно светилась в пламени свечи. Слишком тусклом. Он хотел видеть ее целиком... видеть, как чаше начинает биться пульс от его прикосновений, как она будет трепетать, когда он проведет руками по ее бедрам, как она прижмется к нему, когда он в нее войдет.
Когда сделает ее своей.
Он осторожно положил ее на мех, вздрогнув от желания, когда она вздохнула от прикосновения мягкой норки к спине, постигая наслаждение кожи, которую ласкает мех. Он склонился над ней и впился в губы, а ее пальцы запутались в его волосах, она выгнулась и прижалась к нему. Борн оторвался от нее и прошептал:
— Я займусь с тобой любовью на этом мехе. Ты прочувствуешь его каждым дюймом своего тела. А наслаждение, которое я тебе подарю, будет сильнее, чем ты можешь вообразить. Ты будешь выкрикивать мое имя, когда оно наступит.
Он оставил ее на минуту, быстро разделся, аккуратной стопкой сложил одежду на стуле, вернулся в постель и увидел, что она одной рукой прикрыла груди, а другую прижала к треугольнику завитков, скрывающих самую ее интимную часть. Он вытянулся на боку рядом с ней, одной рукой подпер голову, а другой начал гладить ее мягкое тело, скользя вверх, по изгибу бедра, по выпуклости живота. Глаза она крепко зажмурила, дыхание вырывалось прерывисто, и Борн не удержался. Наклонившись, он лизнул мочку ее уха, прикусил ее и прошептал:
— Никогда не прячься от меня.
Она замотала головой, широко распахнув голубые глаза.
— Я не могу. Я не могу... просто лежать тут. Голая.
Он снова прикусил мочку.
— Я ничего не говорил о том, чтобы просто лежать, милая. — Взяв ее руку, прикрывавшую груди, он втянул один пальчик в рот, лизнул подушечку, прикусил зубами.
— О... — Она вздохнула, взгляд метнулся к его губам. — Это у тебя очень хорошо получается.
Он медленно вынул палец изо рта и наклонился, чтобы поцеловать ее, долго и сладострастно.
— У меня не только это хорошо получается.
Ее ресницы взметнулись — она уловила в его словах чувственное обещание и негромко произнесла:
— Думаю, у тебя гораздо больше опыта, чем у меня.
В эту минуту не имело значения, что он спал и с другими женщинами. Сейчас он хотел только одного — познать Пенелопу. Быть тем, кто познакомит ее с наслаждением. Тем, кто научит ее брать и давать.
— Покажи, где ты хочешь почувствовать меня, — прошептал он.
Она вспыхнула, зажмурилась и замотала головой:
— Я не могу.
Он снова взял ее палец в рот и пососал. Голубые глаза открылись, неземные в пламени свечи, и отыскали его: Она следила за движением его губ. Миг был таким напряженным, что он испугался, как бы не кончить прямо сейчас.
— Покажи мне. Скажи «пожалуйста, Борн» и покажи.
— Пожалуйста, Борн.
И он захотел вознаградить ее за то, что она произносит его имя — его и больше ничье. Наклонился, начал нежно посасывать, а ее пальчик пополз к другой груди. Она прерывисто выдохнула:
— Да...
Его рука гладила ее по животу, спускаясь все ниже, ниже, затем поползла вверх и легонько ущипнула нежную кожу под грудью.
— Только не останавливайся, милая.
Пенелопа не остановилась. Ее пальчик пополз по округлости живота, спустился вниз, к завиткам, скрывавшим то чудесное местечко у нее между бедрами. Борн наблюдал, подбадривая ее негромким шепотом, подсказывая, и она изучала себя, пробовала новые знания, обретала новые умения, и в конце концов он подумал, что умрет, если не войдет в нее.
Борн запечатлел долгий, страстный поцелуй на ее животе, затем на запястье и в награду услышал, как прерывисто и тяжело она дышит. Не отрывая губ, он шепотом задал ей вопрос:
— Что ты тут чувствуешь? — скользнув пальцем к ее руке и задержавшись на костяшках.
Пенелопа не ответила, он поднял голову и наткнулся на ее взгляд, полный смущения.
Она замотала головой и произнесла едва слышно:
— Я не могу.
Он притронулся к ее пальцам там, в шелковистом тепле, и сказал:
— Зато я могу. — Ввел глубоко внутрь один палец, Пенелопа ахнула. — Ты уже влажная, милая... влажная и готовая принять меня. Меня. И никого другого.
— Майкл, — выдохнула она его имя. Блаженство этой минуты показалось ему почти невыносимым.
Робко, неуверенно улыбнувшись, она раздвинула ноги и пригласила его, так чувственно приподняв бедра, что он с трудом сдержался.
Борн передвинулся так, чтобы гладкая головка оказалась прямо напротив бархатного входа, и задержался немного, перенеся вес тела на руки и глядя вниз, на ее лицо, выражавшее расслабленность, и удовольствие, и замешательство, и поцеловал ее, лизнув языком ее язычок. Ему предстояло самое сложное дело в жизни — медлить на краю того, что станет по-настоящему замечательным моментом... входить в нее нежно, лишь слегка продвигаться внутрь и сразу выходить.
Он подумал, что может просто умереть, такое это доставляло наслаждение.
Она закрыла глаза, и он шепнул:
— Открой глаза. Смотри на меня. Я хочу, чтобы ты меня видела.
Она послушалась, и он плавно толкнулся внутрь, как можно нежнее. Она резко втянула в себя воздух, в ее глазах заплескалась боль. Борн остановился, он не хотел делать ей больно. Снова склонился и поцеловал ее крепко, привлекая к себе внимание.
— Все в порядке?
Она улыбнулась, и в этой улыбке чувствовалось напряжение.
— Все чудесно!
Он покачал головой, не в силах сдержать улыбку.
— Врушка.
Опустил руку вниз, туда, где все у нее было таким тугим и упругим — восхитительно упругим, сжимая его восставшее естество. Отыскал твердый набухший бугорок и начал пальцем описывать вокруг него медленные круги, глядя, как глаза ее от удовольствия сужаются. Он продолжал ласкать ее пальцем, входя в нее медленно и глубоко, целиком.
И замер, ничего так не желая, как начать двигаться.
— Сейчас?
Она глубоко вздохнула, и он вошел еще глубже, удивив их обоих. И прижался лбом к ее лбу.
— Скажи, что все хорошо. Скажи, что я могу двигаться дальше.
Его невинная женушка запустила пальцы ему в волосы и прошептала:
— Пожалуйста, Майкл.
Перед этой просьбой он устоять не мог. Впившись ей в губы, он начал двигаться медленно, осторожно, выходя почти целиком и снова нежно входя в нее, снова и снова, продолжая ласкать бугорок большим пальцем, подводя ее к пику, хотя сам сомневался, что сможет выдержать долго.
— Майкл, — прошептала она, и Борн посмотрел ей в глаза, испугавшись, что делает больно. Он замер. Она выгнула спину. — Не останавливайся. Не переставай двигаться. Ты был прав...
Ее глаза закрылись. Он вошел в нее одним сильным толчком, и она застонала от наслаждения. Борн испугался, что этот стон, гортанный, негромкий и прекрасный, заставит его потерять контроль над собой, но все равно не остановился.
Она мотала головой, ее руки блуждали по его плечам, спине, а потом задержались на ягодицах. Она прижимала его к себе в ритм с его толчками, с движением большого пальца.
— Майкл!
Он тоже был на грани.
Борн никогда раньше не придавал большого значения тому, чтобы кончить одновременно с партнершей. Подобный опыт его не интересовал. Но сейчас он внезапно понял, что не может думать ни о чем, кроме одного, — встретиться с Пенелопой там, на краю ее наслаждения, позволить ему захлестнуть их обоих.
— Подожди меня, — прошептал он ей на ухо, вонзаясь в нее все сильнее. — Не кончай без меня.
— Я не могу ждать! Не могу это остановить!
Она содрогнулась, вовлекая его в стремительный, ошеломляющий ритм, выкрикнула его имя, и он впал в забытье, сорвавшись с обрыва в пугающем, потрясающем экстазе, не сравнимом ни с чем, испытанным им раньше.
Борн рухнул на нее, дыша тяжело, прерывисто, зарылся лицом в ее шею и позволил этому необыкновенному наслаждению захлестнуть себя волной, непохожей ни на что прежнее.
Прошли долгие минуты, прежде чем Борн, испугавшись, что раздавит ее своим весом, скатился с Пенелопы, провел рукой по ее телу и притянул ее к себе, не желая отпускать.
Боже правый, это самый потрясающий секс в его жизни.
Просто сводящий с ума.
Он потряс его сильнее, чем Борн мог себе представить. А от мысли о том, что пережил он это с Пенелопой, его бросило в холодный пот.
Эта женщина. Этот брак. Эта ночь.
Это ничего не значит.
Это не может ничего значить.
Она всего лишь средство к достижению цели. Путь к отмщению. И больше тут ничего нет.
Всю жизнь Борн разрушает то ценное, что имеет. Когда Пенелопа это поймет... поймет, что он может ее только разочаровать, она поблагодарит его за то, что он не подпустил ее слишком близко. Будет благодарна ему за то, что он освободил ее, подарил ей спокойный, простой мир, в котором она получит все, что пожелает... и ей не придется тревожиться из-за него.
«Ты ее не заслуживаешь».
Слова Томми эхом пронеслись у него в голове — слова, из-за которых он отправился домой, к своей жене, чтобы узаконить свое место в ее жизни. Доказать, что она принадлежит ему. Что он может овладеть ее телом так, как не сможет никакой другой мужчина.
Но случилось так, что овладели им.
— Майкл, — шепнула она ему в шею. Его имя прозвучало из ее уст обещанием. Одной рукой она гладила его грудь. Эта чувственная ласка дрожью отозвалась в его теле, снова вспыхнуло желание, когда она прошептала тихо, сонно и соблазнительно: — Это было чудесно.
Он хотел сказать ей, чтобы она не устраивалась в его постели с удобствами.
И в его жизни тоже.
Хотел сказать, что эта Ночь была всего лишь средством достижения цели.
Что их брак никогда не станет таким, о каком она мечтает.
Но она уже спала.
«Дорогой М.!
Я понимаю, что ты, вероятно, не хочешь отвечать на мои письма, но все равно буду их посылать. Год, два или десять — я не хочу, чтобы ты когда-нибудь подумал, будто я тебя забыла. Впрочем, ты ведь в это и не поверишь, правда?
На следующей неделе твой день рождения. Я бы вышила для тебя носовой платок, но ты же знаешь, что я и иголка несовместимы.
Всегда помню — П.
Нидэм-Мэнор, январь 1817 года».
Ответа нет.
На следующее утро Пенелопа спустилась к завтраку, надеясь увидеть своего мужа — мужчину, изменившего все за один чудесный день и чудесную ночь, мужчину, заставившего ее поверить, что, может быть, их брак обернется чем-то большим. Может быть, их фальшивая любовная история станет менее фальшивой и более... любовной.
Потому что наверняка не может быть ничего более восхитительного, чем то, что они пережили ночью в постели. И не имеет никакого значения то, что она проснулась, укутанная не в декадентские меха, а в свои безупречно чистые, безупречно отутюженные белые льняные простыни в спальне, которую ей отвели с самого начала.
По правде сказать, Пенелопу даже тронуло то, что он сумел перенести ее сюда, не разбудив. Сразу видно, что он добрый, заботливый, любящий муж, а их супружеству, начавшемуся как губительный фарс, назначено судьбой стать чем-то куда, куда большим.
Усаживаясь за прелестный длинный стол в красивой, роскошно обставленной столовой, она надеялась, что он скоро присоединится к ней, и гадала, любит ли он по-прежнему на завтрак сосиски, как когда-то в детстве.
Она надеялась, что он присоединится к ней, принимая блюдо с яйцом и гренками (и никаких сосисок в пределах видимости) у юного лакея, весьма экстравагантно щелкнувшего каблуками и вернувшегося на свой пост в углу комнаты.
Она надеялась, что Майкл присоединится к ней, пока тянула время за едой.
И пока мелкими глоточками пила быстро остывающий чай.
И пока просматривала газету, безупречно сложенную и помещенную слева от пустого стула в дальнем конце внезапно ставшего чересчур длинным стола.
После целого часа ожидания Пенелопа надеяться перестала.
Он не придет.
Она осталась одна.
Внезапно она начала остро ощущать присутствие лакея в углу комнаты, в чьи обязанности входило немедленно понимать, чего пожелает хозяйка, и одновременно полностью ее игнорировать, и щеки ее запылали.
Потому что, конечно же, мысли у юного лакея были ужасно конфузящими.
Пенелопа посмотрела на свою тарелку, где ярко-желтый желток от яйца, которое она с такой радостью съела, совсем застыл и гротескно присох к фарфору. Настал первый день ее замужней жизни, и она завтракает одна.
Может быть, ночью она сделала что-то не так?
Теперь жар добрался даже до ушей, и Пенелопа почувствовала, как они горят. Наверное, покраснели, как розы, стоило ей попытаться понять, что могло пойти не так или что следовало изменить в первой брачной ночи.
Она вспоминала про юного лакея в углу комнаты, теперь тоже побагровевшего, — похоже, он не знал, что сказать хозяйке, и мечтал только о том, чтобы она скорее кончила завтрак. Пора уходить из столовой.
Пенелопа встала из-за стола с грацией, какую ждут от маркизы, и направилась к двери, отчаянно стараясь скрыть смущение. К счастью, лакей отвел глаза и не встретился с ней взглядом, когда Она шла через столовую.
Но дверь открылась до того, как Пенелопа успела к ней подойти, и на пороге появилась миссис Уорт, вынудив хозяйку остановиться так резко, что взметнулись юбки ее желтого платья, выбранного в этот холодный январский день из соображений красоты, а не здравого смысла.
Ошеломительно красивая экономка остановилась в дверях с совершенно бесстрастным видом, присела в реверансе и произнесла:
— Доброе утро, миледи.
Пенелопа с трудом удержалась, чтобы не сделать то же самое, крепко сцепила руки и ответила:
— И вам доброго утра, миссис Уорт.
Обменявшись любезностями, обе женщины уставились друг на друга. После довольно долгой паузы экономка сказала:
— Лорд Борн просил сообщить вам, что в среду вы приглашены на обед в Тоттенхем-Хаус.
Через три дня.
То, что Майкл передал такое простое сообщение через прислугу, заставило ее осознать, как сильно она ошиблась в своей оценке ночных событий. Уж если он не нашел минутки лично сказать жене про приглашение на обед, значит, она его очень мало интересует.
Пенелопа сделала глубокий вдох, пытаясь справиться с разочарованием.
— Еще он просил напомнить вам, что этот обед будет первым, который вы посетите как супружеская пара.
Можно было не стараться — разочарование мгновенно сменилось раздражением. Впрочем Пенелопа довольно скоро перестала сомневаться в том, кто главный виновник возникшей неловкой ситуации, — разумеется, ее муж, который, похоже, мало верит в способность жены правильно отвечать на приглашения и понимать их значимость.
Не задумываясь больше, она вскинула бровь, посмотрела экономке в глаза и произнесла:
— Какое превосходное напоминание! А я-то и не знала, что мы обвенчались меньше суток назад и что за это время я ни разу не покинула этот дом! Право же, как мне повезло найти мужа, готового напоминать о самых простейших вещах. — Из ее уст буквально сочился сарказм. Глаза миссис Уорт округлились, но она ничего не сказала. — Жаль, что он не смог напомнить мне лично, за завтраком. Он дома?
Миссис Уорт помялась немного и ответила:
— Нет, миледи. Он не появлялся дома с тех пор, как вы приехали из Суррея.
Конечно, это было не так, но зато Пенелопа поняла, что вчера Майкл пришел домой поздно ночью и ушел сразу же после... гм... представления.
Ну разумеется.
Гнев Пенелопы запылал еще жарче.
Он явился домой, чтобы подтвердить брак, и сразу же ушел. Как мило!
Значит, такой будет ее жизнь. Уходить и приходить по его прихоти, выполнять его требования, посещать его обеды, когда она включена в приглашение, и оставаться одной, если в приглашении ее нет.
Просто катастрофа.
Она снова взглянула в глаза миссис Уорт и увидела в них сочувствие. Только этого недоставало.
Пенелопа просто возненавидела мужа за то, что по его вине она так смущена. Что чувствует себя такой несчастной. Что получила настолько меньше.
Но это ее брак. Ее выбор. И пусть даже в первую очередь его — какая-то часть ее души хотела этого. Верила, что тут может найти большее.
Глупая Пенелопа.
Расправив плечи, она сказала:
— Можете сообщить моему мужу, что мы увидимся с ним в среду. И отправимся на обед в Тоттенхем-Хаус.
