Глава 10

Изабел провела весь день в одиночестве в тиши каюты. У нее было достаточно времени, чтобы обдумать свое будущее. И чем дольше она размышляла о нем, тем более безрадостным оно ей представлялось.

Дверь заскрипела, открываясь, и Изабел вздрогнула. Она сейчас не была готова ни к открытой недоброжелательности юнги, ни к присутствию Макрея.

Яркий солнечный свет осветил полумрак каюты, к которому ее глаза уже привыкли за день. На пороге, опершись о косяк двери, стоял Макрей. Он снял куртку, оставшись в клетчатом жилете, цвета которого оттеняли его голубые глаза.

Свет упал на разложенный перед Изабел набор резцов. Она провела день, изучая мрамор, пытаясь представить себе, что из него можно было бы сделать. Однако никаких идей не приходило в голову, и это ее немного беспокоило.

– Неужели ты сама подняла этот камень? – нахмурился Аласдер, увидев, что мрамор лежит на столе.

Изабел не могла не удивиться тому, что человек, который собирается расторгнуть их брак, заботится о ее здоровье.

– Рори, – только и сказала она. Это юнга выдвинул стол и подставил к нему стул. Он же положил на стол тяжелый камень. Все это он проделал с каменным выражением лица, не скрывая презрения к Изабел.

Она-то считала негостеприимным свой дом в Фернли, но это не шло ни в какое сравнение с тем, как ее ветретили на «Стойком».

– Мне надо осмотреть твой бок, – заявил Аласдер.

Он зажег фонарь и открыл экран иллюминатора. «Лучше бы он оставил меня в темноте», – подумала Изабел.

– Я чувствую себя гораздо лучше, спасибо, – с натянутой улыбкой сказала она.

– Тем не менее надо проверить бандаж.

– В этом нет необходимости, уверяю вас.– Она старалась сконцентрировать свое внимание на мраморе.

– Возможно. Но только в том случае, если ты можешь двигать левой рукой и не ощущать при этом боли.

Аласдер прекрасно знал, что этого она не может. Китайское средство, конечно, помогло, но чудес, как известно, не бывает. Для полного выздоровления ей потребуется не один день.

– Мне правда не нужна ваша помощь, Макрей.

К тому же сейчас это будет выглядеть неприлично, посчитала Изабел. Аласдер уже видел ее обнаженной, с нее достаточно. Оставалось надеяться, что он как можно скорее об этом забудет.

– Тогда я позову Дэниела, – пригрозил он. – Или еще кого-нибудь. Кто это будет, не имеет значения, но тебя необходимо лечить.

– Почему вы обо мне заботитесь? – полюбопытствовала Изабел.

– Потому что, пока ты моя жена, я за тебя отвечаю.

Так вот оно что. Она – обуза, камень на шее, обязательство. В ней закипало раздражение, хотя внешне она оставалась спокойной.

– Нет, благодарю вас.

Однако вместо того, чтобы уйти, Аласдер подошел к ней и протянул руки, собираясь расстегнуть жакет. Она оттолкнула их, но Аласдер не сдавался. Вот упрямый.

Может, пырнуть его одним из резцов?

– Прошу вас, Макрей, уйдите.

– Только после того, как поправлю бандаж, – таким же спокойным тоном ответил он.

Изабел вспомнила слова матери, которые она часто повторяла. Мужчины – воины. Они не задумываясь наносят раны. Но терпеть не могут смотреть, как эти раны лечат. Видимо, это было справедливо для Фернли, а не для теперешней ситуации.

Сегодня утром она оделась с большим трудом, а уж надеть жакет было просто подвигом с ее стороны. Ей пришлось отказаться от корсета, потому что вряд ли она смогла бы его зашнуровать.

Макрей наклонился и достал из-за голенища сапога свой кинжал, будто намереваясь опять распороть ее одежду.

– Может быть, ты встанешь, Изабел? – спросил он, наклонившись к ее уху. – Или мне просто срезать с тебя всю одежду?

– Дэниел, – произнесла она.

Его руки замерли на ее плечах. Он стоял у нее за спиной, и она не видела выражения его лица.

– Я хочу, чтобы мне помог Дэниел.

Присутствие первого помощника вызовет у нее лишь неловкость, а не то смятение чувств, от которого у нее перехватило дыхание.

Не говоря ни слова, Аласдер остановился перед ней.

– Так резать или снять, Изабел? – раздраженно спросил он. Она не ответила, слова застряли у нее в горле.

Очевидно, у нее не было выбора. Дело не в том, кто будет ее лечить, а как это будет. Упрямство ни к чему хорошему не приведет – ведь у нее осталась всего одна сорочка, кроме той, что была на ней.

Он стоял слишком близко, и Изабел взмахнула рукой, желая, чтобы он отступил. Аласдер послушался, и она встала.

– Я не сделаю тебе больно, Изабел.

Просто выбросит ее, как ненужную вещь, подумала она. Даже с овцами ее отца обращались более бережно.

Пока он снимал с нее жакет, она стояла с закрытыми глазами.

– Ты можешь немного приподнять руки? – Его голос прозвучал как-то неожиданно мягко. «Он не вяжется с этой ситуацией и с этим человеком», – сказала себе Изабел.

Она повиновалась, а когда мягкая ткань соскользнула, прикрыла руками грудь. Все-таки скорее как ягненок, а не как овца.

Аласдер начал осторожно разматывать повязку, стараясь не прикасаться к телу Изабел. От него пахло свежим ветром, соленой водой и его собственным мужским запахом.

– Почему вы женились на мне, – тихо спросила она, – если знали, что сразу же аннулируете брак? – Вряд ли стоило проявлять любопытство, но это поможет ей не думать о том, что он так близко.

Аласдер выпрямился, и она увидела, что он смотрит на нее с удивлением.

– Вы же могли просто сказать, что помолвлены. Или даже женаты.

– Ни то ни другое не было бы правдой.

Макрей был бы не первым мужчиной, солгавшим, чтобы избежать своей судьбы. Желание быть честным сделало его ее мужем, но честность не заставит его остаться им. Если бы он не был таким благородным, она сейчас была бы в Фернли, а не стояла голой перед мужчиной, который в конце концов так и останется для нее чужим.

– Боль уже не такая нестерпимая?

Изабел молча кивнула.

– Я сейчас нажму здесь. – Он притронулся пальцем к коже над верхним ребром. – Больно?

– Нет.

Он был так близко, что Изабел видела отросшую на его щеках щетину. Ей вдруг очень захотелось провести пальцем по его подбородку.

А еще ей хотелось измерить ширину его плеч, а может быть, и провести руками вниз по его рукам и обхватить пальцами его запястья.

Он случайно задел ее грудь, и от этого прикосновения у нее остановилось дыхание.

– Прости. – Голос Аласдера прозвучал сдавленно. «Поторопись!» – молила она про себя. Теперь ей и впрямь хотелось, чтобы ее перебинтовывал кто-нибудь другой. Она наклонила голову в покорном молчании, но се поза была столь же фальшивой, как и их брак, каким его считал Аласдер.

Не раз Изабел наблюдала, как какая-нибудь служанка с разрумянившимся лицом и припухшими губами смотрела в окно на сарай плотника. Или как юный помощник конюха бросал взгляды на третий этаж дома, где жила прислуга. То, что сейчас чувствовала Изабел, легко поддавалось объяснению. Но как такое могло быть? Как можно испытывать какие-то чувства к человеку, который отверг се, даже не потрудившись узнать ближе?

Отважной Изабел, которая тайком бегала в Гилмур и ислеяла большие планы, хотелось прильнуть губами к тому месту на его шее, где было заметно биение пульса. Если у него есть право прикасаться к ней под предлогом ответственности за ее здоровье, она тоже может претендовать на подобную привилегию, подсказанную ей любопытством и странным ощущением томления.

Наклонившись, чтобы развязать узел на бандаже, Аласдер коснулся подбородком ее плеча. Прикосновение было колючим, но не этим было вызвано появление мурашек на теле Изабел. Аласдер достал вчерашние странные пузырьки и поставил их на стол рядом с ее инструментами.

– Расскажи мне о своей работе, – попросил он, сдвинув ее резцы немного в сторону.

– Рассказывать почти нечего.

– А когда это началось? – Он вынул пробку из флакона с драконом.

– Я тогда была еще ребенком. Мне нравилось вырезать фигурки для маминого сада. Маленьких лягушек и разные грибочки. – Она улыбнулась, вспомнив то время. Каждую фигурку, которую она тогда вырезала с помощью железки, принесенной из кузницы, мать встречала с восторгом и похвалами. Некоторые ее ранние работы до сих пор украшали материнский сад. Они были как часовые, охраняющие растения.

– Ты была в Гилмуре в тот день, чтобы собрать камни для своей работы? – Он снова занялся бандажом.

– Да.

В Гилмуре она всегда находила самые лучшие камни – известняк различных оттенков, куски мрамора с затейливым рисунком. Но такого камня цвета черного тропического дерева, который лежал перед ней сегодня весь день, она еще никогда не видела.

– А я решил, что ты привидение, – признался Аласдер, улыбаясь.

Изабел посмотрела на него и подумала о том, что его улыбка больше подошла бы трубадуру или юному пастуху, который в жаркий полдень уснул в траве и увидел во сне свою возлюбленную. Уж лучше бы Макрей был другим человеком – резким, грубым, даже жестоким. Таким, Например, как кузен отца Томас.

«А мне тогда показалось, что ты божество», – вспомнила Изабел.

Аласдер открыл второй пузырек, и она затаила дыхание ожидая, когда обжигающая смесь коснется ее кожи. Но сегодня она жгла не так сильно. Изабел скосила глаза, чтобы увидеть свой бок. Багровый синяк расплылся большим зелено-желтым пятном.

– Это какое-то чудодейственное лекарство, – удивленно сказала она.

– Это не чудо, а скорее вековой опыт китайцев, известных своим искусством врачевания ран.

Не спрашивая у нее разрешения, он развязал тесемки юбки. Юбка соскользнула на пол, а он достал из комода, куда ее утром сунула Изабел, свою ночную рубашку и стал натягивать ей через голову. При этом он с большой осторожностью приподнял ее левую руку, чтобы просунуть в рукав. Когда рубашка была надета, он спросил:

– Сможешь сама снять чулки или тебе нужна помощь?

– Смогу.

– Я освободил место на палубе, чтобы ты могла там завтра посидеть. На корме, за каютой.

Чтобы ее не могли увидеть матросы, решила она.

– Это место защищено от ветра, а тебе, может быть, захочется поработать, – добавил он, и Изабел тут же устыдилась своего предположения.

– Спасибо.

Аласдер кивнул, спрятал пузырьки и вышел.

«Неужели тебе хочется, чтобы к тебе прикасался человек, который тебя отвергает?» – стыдила себя Изабел.

Она подошла к двери. Что, если позвать его? Интересно, он вернется? Или будет стоять и жалостливо улыбаться, словно она подбитый воробышек? Что он скажет, если признаться ему, о чем она думает?

«Поцелуй меня, Аласдер. Сделай для меня по крайней мере это. Чтобы наслаждаться хотя бы воспоминаниями, когда я уже не буду новобрачной».

Если бы она была женщиной сомнительной добродетели или смелой не только в мыслях, но и в делах, она могла бы сказать ему:

– Не прогоняй меня. – А потом перечислила бы все причины, по которым ему не стоило этого делать. Она будет хорошей женой, чистоплотной, понимающей, поддерживающей его. Она никогда не станет жаловаться и будет довольна их совместной жизнью. А возможно, счастлива.

Можно, конечно, давить на чувство жалости, но Изабел сразу же отвергла эту идею. Макрей либо знал, чем все это для нее кончится, но не желал об этом думать, либо просто не понимал, что означает для нее его решение расторгнуть брак. С того момента, как брак будет аннулирован, репутация Изабел окажется погубленной. Какому мужчине нужна отвергнутая женщина? Ее единственным выходом может стать место нанимаемой компаньонки или любовницы какого-либо мужчины, если он на это согласится.

Осторожно приоткрыв дверь, она выглянула наружу. Было темно. Рассвет на море наступал быстро, но и ночь тоже.

Ее рука задержалась на влажной щеколде. Потом Изабел медленно прикрыла дверь и, чтобы не поддаться неожиданному импульсу, заперла ее. Слабый звук, когда щеколда встала на место, был словно смертный приговор ее смелости.

Фергус Макрей проснулся, как обычно, перед рассветом. Он ценил время бодрствования гораздо больше, чем сон. Ведь когда-нибудь, считал он, неизбежно наступит вечный покой.

Сидя на краю кровати, он потянулся за своим деревянным протезом и привычными движениями пристегнул его. Боль в ноге, которая все чаще давала о себе знать, навела его на мысль, что еще день-два и ему придется менять протез на костыли.

Когда-то Фергус думал, что лучше умереть, чем остаться калекой, но тогда он был молод и глуп. После битвы при Куллодене времена наступили нелегкие. Он не только чуть было не погиб, получив серьезное ранение, но и потерял ногу. Целый год лечился, а потом несколько месяцев заново учился ходить.

Однако ему повезло больше, чем тем, кто так и не вернулся из боя, и он поминал их каждое утро.

Фергус встал и сделал несколько шагов, чтобы обрести равновесие. Поймав свое отражение в осколке зеркала на стене, он улыбнулся. Работа кузнеца с годами шла сильными и мускулистыми его руки и грудь. Крепкой была и правая нога, на которую приходилась вся тяжесть его тела. Вообще, если не принимать во внимание его увечье, он производил впечатление сильного и мощного мужчины.

Подойдя к окну, Фергус отдернул занавески, которые ему сшила вдова Маккинси. У его квартирной хозяйки была добрая душа и две незамужние дочери. Такое положение было обычным для Шотландии, испытывавшей недостаток в молодых людях, которые либо записывались в шотландские войска, либо, оставив родные пенаты, отправлялись за лучшей долей в чужие страны.

Как и всегда, Фергус немного постоял у окна, наблюдая за тем, как на востоке из-за гряды пологих холмов встает солнце, и вспоминая своих давно умерших отца и брата. А мать и сестра, казалось ему, улыбались и махали ему каждое утро. А еще ему слышалось, будто из-за холмов доносятся звуки невидимых волынок, и его сердце наполнялось радостью.

Он повернул голову в сторону юго-запада, туда, где остался Гилмур. Со времен Куллодена Фергус был там всего один раз, но пустынное и заброшенное место произвело на него тяжелое впечатление. Он так и не узнал, были ли его родные убиты англичанами или их заковали в цепи и увезли в рабство.

Потом он посмотрел в ту сторону, где когда-то жила Ли Макдоналд. Он слышал, что через несколько лет после Куллодена она вышла замуж. Стыдясь своего увечья, Фергус так и не сообщил ей, что он жив. Молчал из гордости. Разве нужен женщине одноногий великан? Он так и не спросил об этом у Ли, хотя каждый день жалел об этом.

Что было бы, если бы он тогда не смалодушничал и предстал бы перед ней таким – без одной ноги, – чтобы понять, смогут ли они быть вместе? Возможно, его увечье вызвало бы у Ли отвращение, а может быть, наоборот, она раскрыла бы ему свои объятия. Но теперь он никогда об этом не узнает.

Интересно, думал он, вспоминает ли она о нем хотя бы изредка? Да что сейчас об этом думать? Он опоздал на тридцать лет.

Через несколько минут морской порт, который стал местом его проживания в течение последних десяти лет, оживет. Здесь было не так многолюдно, как в Эдинбурге, и к тому же ближе к Гилмуру. Фергус мог бы поселиться и в Инвернессе, но война оставила у него неприятные воспоминания об этом городе.

Ему нравилась его работа, нравились маленькие радости. Шимение воды в ведре, когда он бросал в него раскаленные щипцы, чтобы остудить их. Изогнутая подкова, появлявшаяся из-под его молота с дубовой рукояткой. Только одно его беспокоило. Каждые несколько недель он должен был подниматься на какой-нибудь корабль, чтобы заковать в кандалы шотландцев, сидевших в трюме. Он свое дело—молча закреплял цепи на запястьях и щиколотках, радуясь тому, что не надо было разговаривать.

Да и что он мог сказать этим людям? Его ужасало, что людей сажают в тюрьму целыми семьями. Когда охранник отворачивался, Фергус спрашивал у кого-нибудь из заключенных, кто они. Так он узнал, что эти люди не были преступниками. Их выгоняли из домов и продавали в рабство, чтобы на их земле могли пастись овцы.

Англичане не ожидали, что сумеют так легко завоевать Шотландию. Молодежь не знала гэльского языка; выросло целое поколение, не слыхавшее звуков волынки, а помещиков выгоняли из их домов и с земель.

Фергус Макрей понимал, что нельзя бездействовать. Но он был одинок среди целого города людей, которые не хотели видеть того, что происходит у них под носом. А что может один человек?

Глядя на рассвет, Фергус улыбнулся. Может, судьба сохранила ему жизнь, чтобы он ответил на ее вызов?