Переходя через Кембридж-серкус, Джим решил, что ему хочется быть банкиром.

Мысль о том, что тебе будут оплачивать отпуск, праздники и выходные, пробила с такой яростной силой, перед которой любое физическое вожделение просто-напросто отдыхает. Призрачные пляжи уже зашуршали песочком на Шэфтсбери-авеню. Он едва ли не впал в экстаз от восхитительной перспективы получать деньги за то, чтобы вообще ничего не делать; сидеть дома и тупо таращиться в стену.

Оставалось лишь утешать себя тем, что он вроде как сам себе босс и единственное начальство – состояние, переоцененное настолько, что вообще непонятно, как подобное может служить утешением. По скромному мнению Джима, ценность подобной позиции в глазах широкой общественности была явно и непомерно завышена. Когда ты сам себе босс, все твои «начальственные» решения сводятся лишь к тому, чтобы выбрать, чью задницу вылизать первой и какую кучу дерьма разгрести сначала.

Была в банковском деле еще одна сторона, которая весьма его привлекала: каждый месяц тебе выдают зарплату. Разумеется, зарплату выдают не только банкирам, но банкирам ее выдают гарантированно. У Джима были все данные для того, чтобы стать банкиром: у него была пара приличных костюмов и безоговорочная готовность сделать все ради денег. У него есть костюмы, у него есть галстуки, у него в жизни нет никаких приятностей и никаких предпочтений в плане, чем заниматься и чему себя посвятить, но у него нет и гарантированной зарплаты. Разумеется, самое лучшее – это открыть свое дело; при условии, что твоя фирма будет процветать. Но тут тоже есть свои минусы…

Когда-то в молодости, уже очень давно (и он никому об этом не рассказывал), Джим пытался устроиться на работу в банк. И даже ходил на собеседование в три банка: в два британских и один японский. Это были известные и солидные банки – монстры в финансовом мире. Джим готовился к собеседованиям серьезно, потому что претендентов было достаточно, и он уже обошел сотни людей, чтобы получить приглашение на собеседование, и еще потому, что он всегда высоко ценил деньги.

Он предпринял попытку, он сделал все, от него зависящее; но теперь, опираясь на опыт и мудрость прожитых лет, Джим понимал, что мог бы тогда постараться получше. Он не ползал по полу на коленях и не вопил во всю глотку, что для него эта работа гораздо важнее, чем жизнь, смерть, вселенная и все, что ученым еще предстоит обнаружить в природе. С тех пор Джим сам проводил собеседования с потенциальными претендентами, нанимавшимися на работу, и уяснил для себя одну важную вещь: самое главное в собеседовании – это не содержание вопросов и не суровая атмосфера. Самая большая приятность – это заставить человека, пришедшего на собеседование, раболепствовать и унижаться, ползать на брюхе, стоять на задних лапках и лаять по команде «голос». Как вы мне все надоели, мне скучно, мы оба знаем, что тебе эта работа нужна исключительно ради денег, но если она тебе нужна, то покажи мне, как сильно ты в ней нуждаешься. Хотя бы какое-то развлечение… Покажи мне, что ты готова на все. Ну, я не знаю… сиськами потряси, что ли. Чтобы я видел, в каком ты отчаянном положении.

На самом деле – помимо того, что он не стал унижаться и вилять хвостиком, – они, наверное, почувствовали, что он считает их всех придурками и мерзавцами. Потому что он именно так и считал. К несчастью, он не проявил достаточной дальновидности и прозорливости, поскольку ему предложили один проект из категории «получи все, что хочешь, быстро и сразу». Его пригласили на должность директора одной рок-н-ролльной группы в Эксетере. Для Джима до сих пор осталось загадкой, почему ему сделали это странное предложение. Хотя у него было стойкое подозрение, что главную роль здесь сыграло его умение читать и писать, и еще то, что у него был приличный костюм, и еще то, что они были уверены, что он не станет ловчить с их деньгами, поскольку им было известно, где живут его родители, и еще потому, что каждый из девяти членов группы был вполне в состоянии сделать из Джима котлету даже при раскладе один на один.

Как ни странно, но «Пятьдесят бешеных пальчиков» (на самом деле, совсем не смешно) играли довольно прилично. Кстати, именно поэтому он и согласился стать их директором (не считая того очень важного обстоятельства, что он не умел играть ни на одном музыкальном инструменте, и вообще был далек от искусства, и должность директора – это была единственная возможность затесаться в богемный мир актеров, художников и музыкантов, где вся жизнь представляла собой сплошную пьянку-гулянку в глобальном масштабе). Конечно, они играли не гениально, и в их репертуаре на десять песен было всего две композиции, которые они написали сами (разумеется, самые слабые из всей программы), но было в них что-то такое… возбуждающее, захватывающее и неподдельно опасное. И прежде всего – в Бенни, лидер-гитаре, который держал в страхе весь Эксетер и его окрестности в радиусе ста миль. Бенни любил развлекаться следующим образом: он приходил в клуб, где его никто не знал, и если даже специально и не нарывался на драку с пьяной компашкой в полдюжины человек, но никогда не отказывался помахать кулаками, если что-то подобное назревало. Таковы были его представления о приятном и содержательном времяпрепровождении. Однажды Джим, не подумав, пошел вместе с Бенни в один клуб в Плимуте; ему пришлось прятаться в туалете, запершись в кабинке, пока Бенни крушил столы в зале, разбираясь с какой-то крутой компанией. По прошествии какого-то времени – Джиму показалось, что прошла неделя, не меньше, – в дверь кабинки тихонечко постучали.

– Джим? Это я, Бенни. Все в порядке, мы можем идти.

«Пятьдесят бешеных пальчиков» сыграли тринадцать концертов; и всякий раз Джиму стоило таких нервов собрать их всех вместе, что потом он буквально валился с ног от изнеможения. Никакого зла на них не хватало. Ценой немалых усилий он смог устроить, чтобы на последнем концерте присутствовал один известный музыкальный журналист. Журналист даже приехал в Эксетер, но на концерт не попал. Стараниями Гари, саксофониста группы, его отправили в травматологическое отделение местной больницы прямо с тусовки «ребята, давайте жить дружно», устроенной для журналистов перед концертом. Джим мог бы ожидать чего-то подобного от Бенни или Винса (тоже ходячее зло; ходили слухи – и у Джима не было оснований не верить, – что эксетерские домовладельцы образовали своеобразную коалицию против Винса и договорились, что с этим парнем они больше дел не имеют, потому что он уже здорово поизгадил немало квартир и комнат и к тому же знал множество хитрых способов, как обмануть незадачливых домовладельцев и съехать с квартиры, не заплатив); или, уж если на то пошло, от любого другого из «бешеных пальчиков», но только не от Гари, который был убежденным вегетарианцем, потому что – как он объяснял всем и каждому, кто хотел его слушать и кто не хотел, – сердце его обливается кровью при одной только мысли о страданиях бедных животных. К тому же Гари был слепым. Джим спас журналиста в тот самый момент, когда он уже лежал на полу, а Винc подначивал Гари:

– А теперь вмажь ему слева, дружище.

Они отыграли концерт, а потом в зал ворвалась полиция и арестовала всех, кроме Винса, который, как всегда, исхитрился избежать возмездия. Все это могло стать началом разнузданной, энергичной и весьма прибыльной для группы кампании; могло, но не стало. Тот журналист ничего про них не написал, ни единой строчки. И вообще никто про них не написал, Джими видел, как Бенни упаковали в его собственный полицейский фургончик. Каждый раз, когда он потом приезжал в Эксетер, он спрашивал про Бенни, но никто ничего не знал. Бенни всегда был сам по себе. С другой стороны, младший брат Бенни, который не мог даже настроить гитару и ни разу в жизни не припарковался в неположенном месте, стал теперь уважаемым продюсером и владельцем нескольких зданий в Доклэндсе.

Потом Джим получил работу у мистера Айса. Не из-за каких-то особых талантов и даже не по собственной инициативе, а просто потому, что он тусовался в правильном гольф-клубе. Джим ненавидел гольф, но он работал там барменом, и, может быть, потому, что он понятия не имел, что с ним проводят собеседование, он сумел произвести благоприятное впечатление на мистера Айса, и тот, к несказанному удивлению Джима, предложил ему работу.

Столько на свете вранья. Столько вздора. Столько собачьего бреда – например, этот бред насчет гангстеров. Чем занимаются гангстеры, согласно всеобщему представлению? Наркобизнесом, контролем над проституцией и вооруженными ограблениями. Джим имел некоторое представление обо всех этих сферах преступной деятельности.

Один его знакомый, консультант-анестезиолог, который жил этажом выше в Илинге (Джим тогда жил у другого знакомого и как бы сторожил квартиру), вкладывал средства в покупку квартир в Вест-Энде и селил там молоденьких проституточек из Израиля и Японии (которых ему «сватали» приятели, тоже анестезиологи); сам он рассматривал это занятие как нечто среднее между прибыльным вложением денег и хобби. Он ездил в аэропорт встречать девочек, занимался ремонтом и обстановкой в квартирах и постоянно носился по магазинам то на предмет растений в горшках, то на предмет специальных подставок под тостеры. Джим при желании мог поиметь девочку за полцены – по знакомству.

Теперь наркотики: самый лучший из всех наркодилеров, с которыми Джим имел дело, когда сам умеренно употреблял (бурная молодость, шальные деньги), был один бригадир на пенсии (ветеран войны на Фолклендских островах) с лихо закрученными кверху пышными усами. Он жил в Танбридж-Уэлс, но приезжал в город с товаром всегда очень четко и в срок, и ни разу не прокололся и никого не подвел и не кинул – привычка к порядку, усвоенная, должно быть, еще в военном училище. Все остальные, с кем приходилось сталкиваться Джиму, в большинстве своем были либо законченные неудачники, верхом мечтаний которых было устроиться на работу в большой супермаркет, чтобы раскладывать товары по полкам, либо матери-одиночки со своими сопливыми чадами, которые в глазах клиентов имели только одно неоспоримое преимущество – они всегда были дома, что, разумеется, было удобно (и еще: если кто-то из них «попадался», то у них всегда была маза подавить на жалость – мол, надо же чем-то кормить ребенка).

Вооруженное ограбление: еще один Джимов знакомый по имени Херби, бармен в «Блэксе», отсидел четыре года за угон инкассаторского фургончика (причем задержали его исключительно потому, что он забыл дома бумажник с документами). Очень приятный и дружелюбный парень, добрейшей души человек, он падал в обморок при виде крови, и в тюрьме он выжил только за счет того, что безропотно гладил рубашки тамошних «авторитетов», и теперь он имел очень хороший побочный доход – шил мягкие игрушки для завсегдатаев «Блэкса» (специализировался на поддельно антикварных плюшевых медведях; кстати, шить он выучился в тюрьме), а свободное время он посвящал переводам испанской поэзии (причем скорее всего переводил он отвратно).

Нет, настоящие гангстеры, настоящие преступники, истинные мерзавцы не совершают преступлений. Преступления – это для некомпетентных дебилов, которые не знают, чем себя занять. Преступления не приносят по-настоящему больших денег, и рано или поздно ты все равно загремишь в тюрьму. Настоящие гангстеры подвизаются в администрации профессионального спорта и в шоу-бизнесе.

Джим знал все это не понаслышке. Он шесть лет проработал на мистера Айса – ездил по стране и искал перспективных футболистов и боксеров. Это была просто мечта, а не работа. Путешествия, легкие деньги, встречи со знаменитостями.

Но Джим все равно ушел. Именно так и бывает, когда все хорошо: на каком-то этапе ты вдруг понимаешь, что ты застопорился и не движешься дальше.

Поначалу он пребывал в состоянии восторженной эйфории; упивался сознанием того, что он снова вольная птица, и проникался чувством глубокого облегчения, потому что некоторые аспекты работы на мистера Айса очень его нервировали. Не то чтобы в этой работе было хоть что-нибудь неприятное, нет. Сам факт, что он работает на мистера Айса, уже предполагал, что все относились к нему с уважением, как к человеку надежному и деловому; а в боксерских кругах его и вовсе обхаживали, как могли, потому что все понимали, что последствия возможных скандалов могут быть самыми пагубными. Это было чем-то похоже на ситуацию в Израиле в изложении того же знакомого анестезиолога: «Там у каждого есть пистолет. Буквально у каждого. Так что уровень преступности очень низкий. Ты лезешь к кому-нибудь в дом. И получаешь пулю в лоб. Ты пытаешься грабить банк. И получаешь пулю в лоб. Слушаешь музыку слишком громко. Получаешь пулю в лоб. Ходишь по улице и палишь из своей пушки – просто так, для развлечения. Получаешь пулю в лоб». Люди в администрации профессионального спорта неизменно и безукоризненно вежливы, но Джим всегда опасался, что однажды, погожим утречком, Айс завалится к нему домой с парочкой мертвых продюсеров и любезно попросит их похоронить.

И наконец, его работа – при всей своей занимательности и приятности – была какой-то слишком уж несущественной. Носить костюм. Просматривать корреспонденцию, изредка отвечать на письма. Поднести сумку. Вызвать такси. Купить выпить. Смеяться, когда босс рассказывает анекдот. В общем, это не та работа, которая приносит удовлетворение.

Однажды ночью, в четыре утра, его разбудил звонок. Он вскочил к телефону, но в темноте запнулся и ударился головой о дверной косяк. Разбил голову в кровь. Звонил один из их с Айсом боксеров. Из отеля в Лас-Вегасе.

– Джим, дружище, у меня тут проблема…

У него все внутри оборвалось. Изнасилование? Убийство? Наркотики? Сломанная рука? Азартные игры? Вооруженное нападение?

– …в ванной нету затычки.

Даже в полусне, совершенно одуревший, с разбитой в кровь головой, Джим мгновенно все взвесил: расстояние между Лондоном и Лас-Вегасом, тот немаловажный факт, что боксер пробудет в Америке еще несколько дней, еще более важный факт, что Айс ему очень симпатизирует, также значимый факт, что боксер был многообещающим парнем, но далеко не звездой (атлет в легчайшем весе, который живет с мамой). У него было два возможных ответа: «Слушай, придурок, а не пошел бы ты в жопу». Или: «Дарий, ты позвони администратору, и они все уладят». В итоге, он сам позвонил, все уладил, договорился, чтобы Дарию немедленно принесли эту несчастную затычку, но этого он себе не простил.

И как раз после этого он ушел. И в первое время вовсе не жалел, что ушел. Гарридо, продавец офисной техники, который ставил компьютеры в конторе у Айса, показал Джиму, как пользоваться Интернетом. Гарридо был единственным в Великобритании честным продавцом офисной техники и единственным, кто мог объяснить все толково, наверное, потому что он знал, чем торгует. Тогда еще Интернет был для многих в новинку. Если ты заводил разговор о всемирной сети, обычно тебе отвечали: что? Работая на Айса (кошмарные маленькие очечки, прическа, которая, может быть, и была модной лет двадцать назад, дешевый костюм, типичный ист-эндовский грубиян в третьем поколении), Джим ничему не научился, разве что узнал, в каких клубах и барах любят оттягиваться боксеры.

А он хотел научиться у Айса премудростям бизнеса. Потому что, когда у него появилась своя компания, все его визги и писки по поводу независимости и свободы были раздавлены и размазаны по земле, как щенок под колесами джаггернаутовой колесницы. Правительство, муниципалитет, коммунальные службы, твои собственные клиенты и служащие, уборщицы и соседи, система почтовой связи, производители телефонов с автоответчиком, общественный транспорт, дорожное движение – вся планета становится в очередь, чтобы отвесить тебе пинка, если ты хочешь открыть свое дело. Джим никогда в жизни не чувствовал себя по-настоящему одиноким, пока не открыл небольшую компанию «Последняя правда» (в честь стиля каратэ, который он изучал две недели).

Он уже начал всерьез сомневаться в своих умственных способностях. Может быть, он свалял дурака. Кругом столько вранья. Столько неправды. Может быть, он – единственный такой одаренный, кто всему этому верит? Может быть, это вранье – просто условность, которую все принимают, но никто не относится к ней серьезно? Как названия улиц, к примеру. Та же Кембридж-серкус не имеет вообще никакого касательства к Кембриджу. В общем, все это очень большая задница. Такая же дрянь, как и присловье, что тяжелый труд так или иначе вознаградится. Ага. Разбежались.

Или взять то же великое заблуждение, что Лондон – это якобы город. Никакой это не город. Это сплошная война. Конечно, людей не убивают в открытую прямо на улицах и не распихивают их тела по канавам – видимость приличий все-таки соблюдается. Грабежи, мародерство и массовая резня, как правило, происходят за закрытыми дверьми и ставнями, в укромных местах, куда не заглядывают посторонние. Но от этого они не становятся менее жестокими. Кстати, все это раскрылось совсем недавно. Правда была ужасной. От нее плохо пахло. Как в плохих боевиках: если ты узнаешь правду, тебе затыкают рот. Или как в жизни: как только ты начинаешь въезжать, что происходит на самом деле, ты сам себе затыкаешь рот. Навсегда. Мертвые не болтают.

Джим потратил немало энергии, жалея о том, что время не повернешь вспять. Ему хотелось вновь стать молодым – чтобы настучать себе по голове и вбить в эту дурную голову одну очень простую истину: ползай на брюхе, виляй хвостом, но устройся на нормальную работу, получай свои деньги и делай что хочешь по выходным. Его одержимость идеей, что тебе оплачивают выходные – что у тебя есть возможность просто отдохнуть, даже не две недели, даже не неделю, а хотя бы два дня, когда тебе не нужно ни о чем думать, когда можно просто отключиться от всех забот и вообще ничего не делать, – уже начинала его пугать. Был только один верный способ не думать об оплачиваемых выходных – думать о том, что тебе оплачивают больничный . Ты несколько дней лежишь дома в постели… а тебе «капают» денежки (а коллегам приходится вкалывать за тебя, пусть даже никто не справляется с твоей работой так же хорошо, как ты). Наверное, это и есть рай на земле. Джим ужасно завидовал всем этим скромным служащим на твердом окладе, которые по окончании рабочего дня спокойно уходят домой и не думают о работе до завтрашнего утра. Вот оно – простое человеческое счастье.

Искатели приключений, которые искренне полагают себя рисковым людьми – со всеми своими поездками на велосипеде по местам боевых действий, прыжками с парашютом, альпинизмом, прыжками с мостов на резиновых тросах, охотой на крокодилов, – даже не представляют себе, что такое настоящий риск. На свете нет ничего опаснее, чем затевать свое дело. Когда ты сигаешь из самолета, ты рискуешь только жизнью; когда ты владеешь компанией, пусть даже скромненькой мелочной лавкой, ты рискуешь бессмертной душой.

Когда Джим проходил мимо театра Святого Мартина, на него налетела мелкая худосочная шестнадцатилетка (с ней были еще две подружки: первая такая же мелкая и худосочная, а вторая на редкость страшненькая), причем с такой силой, которую трудно предположить в мелкой и худосочной шестнадцатилетке. В руке у каждой было по банке пива. И они не смотрели по сторонам, потому что приехали из Саттона-чего-то-там и были слегка не в себе от обилия впечатлений.

Наверное, это единственное, что оправдывает проживание в ядовитом и шумном Лондоне; возможность снисходительно усмехаться в адрес провинциалов, которые приезжают из совершенно дремучих мест, где самая волнующая из новостей – это специальные скидки в местном супермаркете.

Джима бесили туристы. Куда бы ты ни пошел, буквально везде тебя поджидает толпа восторженных школьников-итальянцев, которые пребывают в твердой уверенности, что им явилось божественное откровение, потому что они стоят на куске бетона чуть к северу от этой великой сточной канавы под названием Темза.

Тот черномазый удолбаный наркоман толкнул Джима совсем не специально, что совсем уже ни в какие ворота не лезло. Он вообще не заметил Джима, который сердито взглянул на него. В этом есть что-то не то, когда тощий недомерок ростом пять футов четыре дюйма натыкается на здорового мужика ростом шесть футов и дюйм и весом (пусть даже он управляет своей компаний) пятнадцать стоунов. В этом есть что-то неправильное. Джим скользнул взглядом по прыщавой физиономии, и вдруг на него снизошло озарение. Он понял, почему рабство держалось так долго; он знал собак, у которых на морде было больше смекалки и интеллекта, чем у этого парня.

Искушение вмазать ему по роже – чтобы в следующий раз этот придурочный видел, куда идет, – было практически неодолимым. Джим вдруг с ужасом осознал, что не сделал этого лишь потому, что шел на встречу с клиентом и кровь у него на рубашке смотрелась бы несколько вызывающе. С ним явно творилось что-то нехорошее. Ему нужно было как следует отдохнуть.

Он нашел нужный дом и, отдуваясь, поднялся пешком по лестнице; четыре пролета по крутым ступенькам. По странному совпадению офисы всех перспективных клиентов располагались на любом этаже, кроме первого, и обязательно в здании без лифта. Это была совершенно новая компания, состоявшая из единственного дизайнера с козлиной бородкой и образованием не выше среднего.

Но дизайнера на месте не оказалось.

– Мы пытались вам позвонить, – сказала секретарша с поразительно искренним участием. Полчаса назад маму дизайнера увезли в больницу, и ему пришлось срочно сорваться. Мобильный у Джима был выключен, потому что он не купил новую батарейку, а батарейку он не купил потому, что у него не было на нее лишних средств; у него не было лишних средств и на мобильный тоже, но не иметь мобильного телефона сейчас считается неприличным. И вот ведь что самое мерзкое: это была действительно уважительная причина. Джим чуть ли не пожалел, что это было не обычное «забыл о встрече» или «еще не пришел с обеда» – тогда бы он с полным правом обиделся, психанул и вычеркнул бы эту контору из списка возможных партнеров.

А теперь ему придется тащиться сюда еще раз, чтобы выслушать сто и одну причину, почему они не нуждаются в его услугах по созданию веб-сайта для их компании. «Вот он я, – невесело размышлял Джим, – в нужное время и в нужном месте, но у меня все равно ничего не выходит».

Когда он вышел обратно на Олд-Комптон-стрит, его едва не сшиб в канаву здоровенный байкер, который вывалился из бара, где торговали спиртным навынос. Мужик был действительно слишком здоровый, так что Джим даже не стал рассматривать гипотетическую возможность набить ему морду и ограничился выразительным взглядом. На спине его черной косухи было вышито – в мастерском исполнении – изображение скелета на мотоцикле. Это был крепкий и мощный скелет с хорошо развитыми грудными мышцами, массивными ручищами, высокими резкими скулами и идеальной осанкой. Увешенный всякими металлическими прибамбасами, в бандане на черепушке и с косой за плечами, скелет улыбался во все тридцать два зуба. Внизу была надпись: Смерть гоняет на «Харлее» .

Это тоже была ложь. В прошлом месяце Джиму пришлось исполнить одно неприятное поручение: у его соседа была собака, старый-больной кокер-спаниель, которого нужно было свезти к ветеринару, чтобы тот его усыпил. Поначалу Джим переживал, что его полная неспособность выказать пусть даже видимость жалости к этому шелудивому псу говорит о его столь же полном бездушии; но даже он возмутился, когда увидел, с каким скучающим видом ветеринар исполняет свою работу. Еще секунду назад Осло был глупым, глухим и вонючим псом и вдруг стал просто комком грязной шерсти. От его собачьей индивидуальности не осталось вообще ничего. Ничего. Ветеринар даже и не попытался как-то смягчить боль утраты, не сказал Джиму ни слова сочувствия. Его больше заботило, как бы успеть выпить чаю в промежутке между двумя посетителями.

Смерть не будет ни наглой, ни дерзкой. Она не будет изящной и утонченной. И сексапильной не будет, и впечатляющей тоже. Смерть – слово женского рода. Но смерть – это не женщина, а мужик типа того ветеринара. Равнодушный. Скучающий. Ему наскучило людское позерство, и сами люди наскучили тоже. Он лысый. И толстый. И плохо одет. Ему нечего нам сказать. У него нет ни такта, ни денег, ни перспектив. Он невыразительный и незаметный. У него маленький член. Он из тех, кого если и приглашают пойти на футбол, то в последнюю очередь; из тех, кто будет скромно сидеть в длинной очереди, дожидаясь пособия по безработице. Смерть – это маленький мусорщик, тихий, как мышь. Он ездит в общественном транспорте и никогда не скажет ничего интересного.

Джим вернулся к себе в контору. Бетти был на месте, хотя делать ему было нечего. (Впрочем, он всегда находил, чем заняться со своим обожаемым компьютером.) Бетти даже не спросил у Джима, как все прошло с клиентом; он был полностью поглощен какой-то бродилкой-стрелялкой, но не играл, а ломал коды паролей и переписывал их заново.

Когда Джим познакомился с Бетти (который шел в качестве бесплатного приложения к партии машин из одного обанкротившегося компьютерного магазина), тот – в приливе непонятной, нетипичной для нашего времени и совершенно безумной откровенности – рассказал ему, что так его звали в школе и что он ненавидит это дурацкое прозвище. От школы тебе не избавиться никогда, хотя поначалу и кажется, что ты распрощался с ней навсегда. Джим использовал любую возможность, чтобы назвать Бетти его школьным прозвищем. Потому что – к чему отрицать очевидное? – все мы любим терроризировать ближних.

Сейчас в фирме Джима осталось лишь два человека: сам Джим и Бетти. Вообще-то, если по справедливости, Бетти – компьютерный гений – достоин был лучшей участи. Если по справедливости, он должен был бы работать в каком-нибудь крупном правительственном учреждении на должности старшего программиста. Их же фирма использовала в работе уже готовые программы, которые Джим был вполне в состоянии освоить самостоятельно, если бы дал себе труд внимательно прочитать руководства. То, что Бетти работал в фирме у Джима, было сродни тому, как если бы какой-нибудь средней руки бакалейщик нанял Эйнштейна, чтобы тот подметал полы у него в магазине.

Тогда почему Бетти не уходил? Джим много чего не умел. Не умел ездить на одноколесном велосипеде, не умел жонглировать мачете и не говорил по-португальски. Но при наличии времени и желания он мог бы добиться некоторых успехов в любой из этих областей. Бетти же не умел общаться с людьми. И был патологически не способен этому научиться. Например, он не мог никому позвонить. Если бы у него в доме случился пожар, то он бы скорее сгорел заживо, чем позвонил пожарным. Он мог заставить себя ответить на чей-то звонок, да и то не всегда и скрипя зубами (и если такое случалось, потом он весь день себя чувствовал абсолютно разбитым); но позвонить сам он не мог – как не мог, например, сделать тройное сальто назад.

При таком роде деятельности Бетти мог бы заработать себе на хлеб с маслом, если бы работал дома. И Джим, кстати, тоже. Но они были связаны неким причудливым пактом обоюдного обнищания. Джим недоплачивал Бетти с самого начала; потом – чувствуя себя при этом последней сволочью, – Джим наполовину урезал ему зарплату с двухсот до ста фунтов в неделю, объяснив это фантастической невезухой с клиентами (чистейшая правда) и клятвенно заверив Бетти, что сокращение зарплаты – мера исключительная, чрезвычайная и, разумеется, временная. Когда Джим понизил зарплату Бетти до пятидесяти в неделю, он втайне надеялся, что Бетти возмутится и сам попросит расчет. Бетти не получал ни пенни уже два месяца, но номинально он оставался штатным сотрудником на твердой ставке, стало быть, сам Джим оставался его начальником. Джим подумывал о том, чтобы сократить Бетти зарплату до тридцатки в неделю, но решил, что не стоит, поскольку подобный шаг выставил бы его самого в крайне невыгодном свете – из злостного и даже хамского эксплуататора он бы превратился в эксплуататора патетического, а Джим ненавидел патетику.

– Да, я понимаю, – пошептал Бетти в трубку. У Бетти была привычка говорить очень тихо, когда он разговаривал по телефону, и еще прикрывать рот рукой. Он почему-то считал, что так Джим его не услышит: в совершенно пустом кабинете, сидя не далее чем в пяти футах от него.

В первое время у них была секретарша, Вера. Джиму она очень нравилась. Он очень долго соображал почему и наконец понял: Вера была законченной неудачницей. Каждый день перед работой она по два часа изнуряла себя в тренажерном зале, но лишь прибавляла в весе. Ее постоянно грабили на улице, у нее угоняли машину и обворовывали квартиру как минимум раз в месяц. Стиральные машины рвали ее белье. Женатые мужчины, с которыми она крутила романы, обращались с ней как с последней шлюхой. Разумеется, все ее романы заканчивались плачевно. Она постоянно собачилась со своими соседками по квартире, а все свободное время посвящала поискам новой квартиры и попыткам выцепить почту со старой. Она всегда забывала покупки в автобусе.

Присутствие Веры действовало ободряюще, но Джим оценил это только тогда, когда нанял Ребекку. Ребекка была настоящей красавицей, и Джим принял ее на работу прежде всего из-за заманчивой перспективы закрутить легкий романчик с красивой женщиной (чего с ним не случалось уже много лет).

Но у Ребекки был один недостаток: она была счастлива. Однажды вечером Джим зашел в один бар и увидел Ребекку в компании друзей. Она смеялась, ей было классно, и глядя на все это безобразие, Джим решил ее уволить. Дела в конторе шли хуже некуда, и он бы уволил ее так и так, но толчком послужило именно то, что Ребекка имела наглость получать удовольствие от жизни. Джим вдруг осознал, что за последние пять лет – пока он занимался своим скромным бизнесом – он не был счастлив ни разу. У него не было рака, он не испытывал настоящей нужды, не пребывал в безысходном отчаянии двадцать четыре часа семь дней в неделю, но он либо работал как проклятый, либо беспокоился о работе, либо безуспешно пытался устроить свою личную жизнь. Каждое утро он просыпался невыспавшимся и разбитым и оставался таким же невыспавшимся и разбитым до вечера. Целый день ходил вялым и мутным. Ни минуты воодушевления или бодрости. За все это он отомстил Ребекке, что возмутило его самого, но смутно и словно издалека – как это бывает, когда смотришь по телевизору очередной плохо снятый репортаж о жестоких репрессиях в некой непонятной стране, которую ты никогда не сумеешь найти на карте; всего лишь «ну надо же, что творят» перед тем, как достать еще пива из холодильника.

– Я понимаю, – сказал Бетти в трубку.

Джим улыбнулся блистательной Серафине, которая как раз входила в соседнюю дверь. Он так до сих пор и не понял, зачем ей свой офис. Тренер по фитнессу, которая выезжает к клиентам на дом, могла бы вести все дела по мобильному телефону. Наверное, офис для Серафины был показателем и подтверждением успеха, как и ее спортивный автомобиль. Она приходила два раза в неделю. На полчаса или – от силы – на час. Как обычно, на ней было платье самых что ни на есть невозможных цветов, сегодня – ярко-зеленое с ядовито-желтым. Крошечная облегающая фитюлька, на грани разрыва растянутая на ее безупречных формах. Хотя при ее красоте и фигуре Серафина могла бы напялить на себя мешок для мусора и все равно привлекать к себе восхищенные взгляды мужчин; на нее можно было смотреть и смотреть, но сколько бы ты ни смотрел, тебе все равно было трудно поверить, что такое роскошное тело вообще существует в природе. В этом и заключалась ее работа – безупречная вариация проституции.

Еще два-три года назад Джим бы попробовал к ней подкатиться. Ясное дело, она была слишком красивой и преуспевающей женщиной, чтобы его понять (мы говорим «Серафина» – подразумеваем «Успех»), но он бы попробовал все равно. Он проигрывал свою битву; внутри обосновывался неприятный застой. Он стал замечать странный запах – запах нестираного кухонного полотенца, который преследовал его повсюду. Он принимал душ каждый день, но запах все равно оставался. Он ежедневно менял белье, остервенело терся мочалкой, не жалел ароматных лосьонов, но впечатление было такое, что его постоянно обрызгивали этим запахом увядания. Его тело заживо разлагалось, еще не успев лечь в могилу.

Нет. Сейчас для него было бы истинным наслаждением заполучить хорошую качественную фотографию Серафины в голом виде, которая всегда была бы при нем для продолжительной стимуляции воображения. Так было бы проще для всех. И никому бы от этого не было плохо. Когда Джим учился в школе и представлял себе взрослую жизнь, больше всего его привлекало то – хотя он бы в жизни в этом не признался, – что у него будет жена, ради которой не жалко будет умереть и которая будет готова умереть ради него. Теперь же выбор ресторанов, где можно поужинать (по средствам), и фильмов, которые хочется посмотреть обоим, необходимость постоянно следить за собой, чтобы не сказать чего лишнего или вообще чего-нибудь не того, – все эти «мелкие радости» казались ему слишком обременительными и напряженными. Именно его неуместные замечания обычно и приводили к разрыву с подругами («Лейбористы должны победить», «У тебя шикарные ноги», «Я тебя люблю»); на самом деле, гарантированно безопасных фраз не существует вообще, но можно хотя бы попробовать отфильтровать те заявления, которые стопроцентно губят отношения, и по возможности их избегать.

Скоро все должно кончиться. Злость и ярость почти иссякли. Но это было не то состояние смирения, в которое специально вгоняют себя безнадежно больные люди, когда понимают, что ярость и злость им ничем не помогут. Банкротство стало бы облегчением, бальзамом на рану, потому что тогда у него появилось бы оправдание, чтобы сдаться без боя. Может быть, он бы сумел устроиться куда-нибудь на работу. Богатым он бы, конечно, не стал, но зато жил бы себе без напрягов и тяжких раздумий.

– Я понимаю, – сказал Бетти и повесил трубку.

– Тут это… ну, в общем… я скоро вернусь. – Бетти надел куртку и вышел, оставив Джима одного в кабинете, в этой ненасытной пасти – размером 20 на 22 фута и 10 футов в высоту, – которая жрала только наличность. Бетти пошел чего-то там исправлять. У него были друзья, которые работали на крупные фирмы и которые время от времени обращались к нему за помощью, если что вдруг напортачили. Когда у кого-то из этих высокооплачиваемых суперспециалистов случался конкретный затык, когда что-то вдруг замыкало в их гениальных мозгах, а клиенты уже поторапливали, они потихонечку вызывали Бетти, чтобы он разрешил эту безвыходную ситуацию. Ясное дело, ему не платили ни цента. Однако он все равно с удовольствием брался за эту работу, но только в том случае, если проблема была действительно серьезная. Простые проблемы (компьютер, не включенный в сеть) приводили его в бешенство; но настоящее бедствие, на преодоление которого уходило пять суток упорной работы без перерывов на сон и еду, вливало в него столько сил, что он буквально летал на крыльях.

Когда Джим начинал, в Лондоне было всего три дизайнерские компании. Тогда главной проблемой было растолковать потенциальным заказчикам, что такое веб-сайт. Имелось три варианта ответа «нет». Вариант: я этого не понимаю. Вариант: это очень интересно, и вы абсолютно правы, но сначала пусть все устаканится, а потом мы обязательно с вами свяжемся. И вариант: спасибо, у нас уже есть свой веб-сайт.

А потом откуда-то вдруг появились десятки конкурентов. Плюс к тому у крупных компаний теперь были свои дизайнерские отделы, а мелкие фирмы предпочитали покупать готовые сайты «массового производства», не озадачиваясь оригинальными разработками. Джим стоял у истоков этой золотой лихорадки, а в итоге остался с носом. Он на собственном опыте убедился, что пионеры не достигают «богатства и славы»; пионеры без гроша в кармане либо тихо спиваются в каком-нибудь затрапезном баре в тщетных поисках благодарных слушателей, либо умирают от холода, а закутанные в меха грабители и пираты топчут их кости.

Джим склонился над компьютером Бетти. Это был его личный комп. Из-за острой нехватки свободных средств Джим просто не мог обеспечить Бетти казенной машиной. Тем более такой мощной. Это была самая современная и продвинутая модель на текущий месяц, с самым козырным процессором.

Бетти, однако, совершенно не разбирался в «железе». Джим тоже особенно не разбирался, но его скромных познаний хватило на то, чтобы раскрутить корпус и достать материнскую плату. Он положил ее на пол и осторожно наступил на нее ногой. Потом он вернул плату на место.

Теперь ему есть чем заняться, пока меня не будет, подумал Джим. Эта поездка во Францию – даже не отпуск. Это – его последний шанс.

Дождь обрушился на приземлившийся самолет с таким остервенением, как будто пытался пробить обшивку и добраться до Джима. Глядя в иллюминатор на сплошную стену воды, за которой едва угадывалось здание аэропорта, Джим с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться.

Да, это было несправедливо. Нечестно. Он прилетел на юг Франции в середине августа – из Лондона, где впервые за последние четыре месяца показалось солнце, – потратив на это деньги, которых у него не было. И попал в настоящий ливень. У него восемь лет не было отпуска. Он подсчитал это в полете. В последний раз он был в отпуске восемь лет назад: ему выплатили отпускные, и он совершенно спокойно поехал отдыхать. Конечно, за эти несчастные восемь лет он работал не каждый день. Не каждый, но близко к тому.

И вот теперь, когда его самолет приземлился в Ницце, ему приходилось бороться с собой, чтобы не разрыдаться и не закричать во весь голос: «У меня восемь лет не было отпуска. Я живу в городе, где почти никогда не бывает солнца. Я не прошу ни о чем сверхъестественном. Мне всего-то и нужно пять дней хорошей погоды. Всего лишь пять дней. Я специально для этого и прилетел сюда, на юг Франции – край, знаменитый обилием солнца, и особенно в середине августа, в самый жаркий сезон. Мне не нужно культурной программы. Не нужно никаких развлечений. Мне даже женщины не нужны. Я прошу об одном: о пяти днях хорошей погоды».

Когда Джим сидел в турагентстве в тихом шоке от цен на билеты (он слишком поздно решился, и билетов в экономический класс уже не было), он никак не мог сообразить, на сколько дней ему ехать.

Можно было устроить себе долгий уик-энд, прихватив пару дней к выходным. Итого, значит, четыре. Соблазнительная идея. Но это как-то совсем не похоже на отпуск, тем более что день прилета и день отлета нельзя считать за дни полноценного отдыха. То есть на все про все остается два дня. Какой смысл лететь на два дня?! Больше всего ему нравилась мысль о двух неделях (да и кому бы она не понравилась), но это было никак невозможно: к тому времени его офис давно бы сдали кому-то другому. К тому времени про него позабыли бы даже его кредиторы. Объективно неделя – это немногим больше, чем пять дней. Хотя звучит очень даже больше. Что такое пять дней? По сути, одна рабочая неделя. Но звучит совершенно иначе. Пять дней звучит как пять дней. Почти так же, как два или три дня. А на деле ты получаешь еще два дополнительно. На самом деле Джим переживал даже за эти пять дней. Потому что – по закону подлости – именно в эти пять дней ему могли позвонить насчет очень крупной и прибыльной сделки. Впрочем, стоит учесть, что за все время существования фирмы потенциальные клиенты сами звонили им крайне редко, так что если кто-то действительно будет заинтересован в их услугах, несколько дней он вполне подождет. Несколько дней все равно ничего не решат, поскольку создание веб-сайта – процесс трудоемкий и долгий (включающий месяцы переговоров и предварительных наметок, которые будут еще по сто раз переделаны). Однако Джим все равно опасался, что если его не будет на месте, чтобы лично сказать клиенту: «На этой неделе я в отпуске, так что давайте назначим встречу на следующей», – сделка накроется медным тазом.

Он знал, откуда идет этот страх. Был один случай. В тот непродолжительный первоначальный период, когда Джим еще находил удовольствие в том, что он работает исключительно на себя, а не на какого-то постороннего дядю. Тогда он еще позволял себе роскошь в виде долгих обеденных перерывов и двадцатиминутных солнечных ванн на Сохо-сквер. Однажды он так вот нежился на солнышке, а по возвращении в офис обнаружил, что звонили из французского посольства – в 12.15 (ровно через три минуты после того, как он ушел на обед). Когда же он перезвонил им в 15.37 (он специально засек время), они уже обратились в другую дизайнерскую компанию. В этой связи Джим ужасно расстроился. Он уже представлял себе, как по-свойски захаживает во французское посольство, и все французские женщины обещающе ему улыбаются – и он улыбается им, даже самым страшненьким. Но больше всего он расстроился потому, что, как потом выяснилось, заказ «ушел» к Крессуэллу. Да, Джим боялся. Это был страх пропустить жизненно важный звонок, сделку, которая вмиг его озолотит. Собственно, именно по этой причине (не считая отсутствия денег) он восемь лет не ходил в отпуск.

Девушка из турагентства сверлила его глазами. Она была вежливой и дружелюбной, но в ее взгляде сквозило явственное раздражение. Джим безнадежно «завис». Он никак не мог сообразить, на сколько же дней ему ехать. Никак не мог решиться. Многие люди женятся и выходят замуж, не обременяя себя такими упорными размышлениями и сомнениями, какими терзался Джим. Он никак не мог выбрать: пять дней или все же неделя. Мозги отказывались соображать. С тем же успехом девушка-туроператор могла бы попросить его умножить в уме 123 768 на 341 977.

Джим лихорадочно соображал, пытаясь придумать, как бы перевести разговор на другую тему, чтобы скрыть свой умственный паралич. Это было весьма прискорбно, если подумать: сидеть в турагентстве, не в силах решить, что тебе надо, и при этом не в силах встать и уйти. Куда ни кинь – всюду клин. Полная неспособность к действию. Ему почему-то казалось, что это – самое важное решение в его жизни, и он не может его принять. Но если он сейчас уйдет, он уже никогда не поедет в отпуск и просто сломается. В голову лезли самые что ни на есть неприятные мысли. Например, что он всегда принимает неправильные решения. Он копался в себе в поисках хоть какой-то подсказки: чего ему хочется по-настоящему.

– Вы футболом не интересуетесь? – спросил он у девушки-туроператора.

– За пять дней можно неплохо отдохнуть, – сказала она. Ее нельзя было винить. Продать один билет до Ниццы – не такое уж и захватывающее событие в ее практике. В агентстве уже собралась очередь. Трое человек нетерпеливо ждали, когда их обслужат. Причем они наверняка собрались покупать индивидуальные туры в Мельбурн для всей семьи. Может быть, это был далеко не первый случай, когда в агентство приходил такой вот нерешительный идиот в состоянии полного мыслительного нестояния. К несказанному изумлению Джима, его кредитная карточка не была заблокирована – лишнее подтверждение тому, что банки, оформляющие кредитки, крайне небрежно следят за превышением лимитов. Джима переполняла жгучая благодарность к этой девушке из турагентства, и он даже подумал преподнести ей букет цветов. Но притащить ей цветы означало бы признать себя конченым неудачником, тем более что тогда бы ему не хватило денег пообедать. Может быть, это была самая ценная помощь, которую он получил за всю жизнь, – тот самый спасательный круг, который не даст ему утонуть в себе.

Спускаясь по трапу, Джим еще раз себе повторил, что дождь не такая уж и трагедия. Все равно уже пять часов вечера, и сегодня он так и так не попадет на пляж; а поскольку в августе здесь никогда не бывает дождей, то можно с уверенностью предположить, что завтра дождя точно не будет, поскольку сегодняшний дождь исчерпал весь лимит вероятности, а завтра Джим может валяться на пляже сколько угодно, главное, не заработать ожоги.

У багажной ленты он убедился, что это действительно был Чарли Кидд. В Хитроу он заметил кого-то очень похожего на Кидда на другом конце зала отлета, но он не был уверен на сто процентов, и ему было лень вставать и тащиться в другой конец зала. Кидд, адвокат, в свое время оказывал кое-какие услуги Айсу, и последний раз Джим его видел несколько лет назад, когда он садился в такси с двумя женщинами, с которыми определенно собрался залечь в постель; они не были ослепительными красавицами, но и уродинами тоже не были. С одной из них Джим пообщался на вечеринке – с той, которая наполовину бирманка, психотерапевт, с явным намерением весело провести ночь, – но он обхаживал ту американскую студентку, явно посимпатичнее. Она писала диплом по разрешению конфликтных ситуаций и держалась весьма дружелюбно, и Джим слишком поздно сообразил, что она держалась дружелюбно буквально с каждым, кто был готов ее выслушать, и не питала к нему никакого особого интереса.

Кидд стоял на другой стороне багажной ленты. Багажа пока не было. Джим решил не подходить и не здороваться. Он был вымотан до предела. Он ничего не имел против Кидда. На самом деле Кидд ему даже нравился, но им было совершенно не о чем разговаривать, и если он подойдет к Кидду, чтобы поздороваться и поболтать, тот наверняка его спросит «Как процветает бизнес?», и Джиму придется ответить, что «Бизнес да, процветает», а он никогда не умел врать убедительно. Деловым партнерам ты никогда не расскажешь про свои стесненные обстоятельства, а друзей загружать неприлично. «Если не случится какого-то чуда, на той неделе я буду вешаться». Нет, так друзьям не говорят.

Багажа по-прежнему не было. Минут через десять Джим все-таки подошел к Кидду. В противном случае он бы просто заснул, где стоял. Как ни странно, но Кидд вроде бы был очень рад его видеть:

– Что ты здесь делаешь?

– Приехал, в гости к приятелю на пару дней.

– Я тоже приехал к приятелю. У него вилла неподалеку от Сен-Тропез. Там есть бассейн. Большой бассейн. И вообще, все, что нужно для отдыха. Так что не надо даже никуда выходить. В это время года на пляжах вообще делать нечего. Если хочешь, поедем со мной.

Как-то так вдруг получилось, что все приглашают его погостить на вилле на юге Франции. Весьма заманчиво, правда? Вилла Хьюго была где-то под Ниццей, и Джим нисколько не сомневался, что по сравнению с предложением Кидда это будет унылое и убогое место. Кидду даже не нужно расхваливать виллу своего приятеля. Джим был уверен, что это будет настоящий дворец, буквально набитый роскошными, потрясающей красоты француженками – голыми и охочими до хорошего секса. Да, все именно так и будет. Сначала ты веришь, что жизнь – штука волнующая и прекрасная, потом начинаешь думать, что это не так, а потом понимаешь, что жизнь действительно хороша, но не для тебя. Только по списку приглашенных. А тебе остается только подглядывать в замочную скважину.

На самом деле был один способ пробраться наверх, к этой приличной и даже роскошной жизни. Наверное, единственный способ. Выгодно жениться. На богатой старухе. Отец Кидда владеет парочкой улиц в Лондоне, один из его братьев – член парламента, другой держит целую сеть ночных клубов в Европе, и при этом сам Кидд – человек очень приятный и милый. Джим весьма ему симпатизировал и даже подумал о том, чтобы забить на Хьюго, который временами бывал откровенно нудным. Но Хьюго ждал его на выходе из аэропорта, и Джим просто не мог его кинуть так злобно. Как бы он ни старался, быть говнюком у него получалось плохо.

Сумка Кидда выползла на багажной ленте второй. Джим пожелал ему удачного отдыха, а сам ждал еще полчаса, пока не покажется его багаж. Ему уже стало казаться, что сейчас его скрутят злые таможенники, и ему придется отбивать свою сумку с боем.

Хьюго ждал его на выходе. Несмотря на кошмарный дождь, он был в шортах и майке.

– Чего ты так долго?

– Да так, ублажал одну стюардессочку, – сказал Джим. Хьюго, похоже, воспринял его слова серьезно. Это произвело на него неизгладимое впечатление. Должно быть, в его глазах Джим выглядел этаким диким зверем и сексуальным монстром. Тот, кто сам не занимается частным бизнесом, обычно уверен, что это – сплошное удовольствие и разнузданное распутство, семь дней в неделю двадцать четыре часа в сутки, – хотя на самом деле это тяжкий и неблагодарный труд, и большинство деловых операций Джим разрабатывал на маминой кухне, и доходов у него не было никаких, и все это было еще скучнее, чем стоять в длинной очереди на почте.

Они с Хьюго знали друг друга еще со школы. Они никогда не были особенно близки, но они жили рядом и ходили домой после уроков одной дорогой. Со школьных лет у Джима сохранилось два ярких воспоминания о Хьюго. Его частенько поколачивали одноклассники, потому что он немец (хуже немцев были только черные), хотя он, конечно же, сам нарывался, открыто болея за немцев в футболе; и член у него был похож на кабачок, за что его тоже изрядно мутузили. Хьюго являл собой яркий пример того, что наследственность не всегда срабатывает, как надо: его отец преподавал литературу в университете, а мама преподавала скрипку в музыкальной школе. Сам Хьюго за всю свою жизнь прочел, наверное, книг пять, не считая учебников (да и то под давлением родителей). Джим хорошо помнил, как он стеснялся показываться на людях в компании Хьюго, чтобы никто не подумал, что он дружит с таким идиотом.

После школы они почти не виделись, хотя кое-какие новости об успехах Хьюго до него доходили – его мама и мама Хьюго иногда встречались в супермаркете. А потом, где-то месяц назад, он случайно наткнулся на Хьюго в одном итальянском ресторанчике на Шарлотт-стрит. Хьюго сказал что у него теперь новая девушка – русская, что он на пару недель снял виллу под Ниццей, и почему бы Джиму не погостить у него несколько дней? Джима тронула искренняя теплота в голосе Хьюго, равно как и его великодушное приглашение, но он сказал «нет». Потом он подумал как следует и решил, что он зря отказался. Можно было бы и съездить. Ему определенно пора отдохнуть, и он был уже слишком старым, чтобы ехать куда-то совсем одному.

Джима также умилило, что Хьюго приехал встретить его в аэропорту. Но потом он вспомнил, что Хьюго был из тех людей, которые никогда не дадут вам взаймы пятерку, но зато с радостью довезут вас от Лондона до Инвернесса. Он, наверное, и в сортир ездил бы на машине, будь такое возможно.

Они пробежали через стоянку под проливным дождем, стараясь по возможности обходить лужи. Джим не особенно хорошо разбирался в машинах, но он был вполне в состоянии узнать новенький дорогой BMW. Это был агрегат из какой-то другой, параллельной вселенной. Джим никогда не рассказывал Хьюго, что он пытался устроиться на работу в тот же банк, где начинал Хьюго. Над такими обломами хорошо посмеяться только в компании близких друзей. Но Джим всегда думал, что он гораздо умнее Хьюго, и ему было очень обидно, потому что у Хьюго все получилось (пусть даже папенька Хьюго написал ему рекомендательное письмо), а у него нет. И еще потому, что это действительно очень обидно – когда ты готов продаться, и вдруг выясняется, что никто не горит желанием тебя купить.

Эта машина могла быть его машиной, снятая вилла под Ниццей могла быть его виллой, это он должен был бы приехать в аэропорт, чтобы встретить знакомого нищего неудачника из Лондона.

Несмотря на упорный дождь, у Джима слегка поднялось настроение. Здесь, во Франции, даже дорожные знаки были другие. Более утонченные и изящные по сравнению с родными британскими. Это было действительно здорово – вырваться из Лондона, устроить себе настоящий отпуск. Хьюго назвал ему городок, где была его вилла. Джим знал это место: от Ниццы пятнадцать минут на автобусе. Но они ехали уже двадцать минут, причем на приличной скорости, и вскоре стало понятно, что то местечко, которое называл Хьюго, это совсем не то место, которое представлял себе Джим, и что понятие «под Ниццей» весьма относительно. Чем дальше они отъезжали от побережья, тем с большей горечью и сожалением Джим вспоминал предложение Кидда насчет погостить на роскошной вилле в Сен-Тропез в компании голых красоток-аристократок.

– Катерина что-нибудь приготовит на ужин, а потом можно будет поехать в Канны, в какой-нибудь клуб, – сказал Хьюго, игриво ущипнув Джима за бедро. Щипок получился неслабым, так что вся нога онемела от боли.

Джима вовсе не привлекала мысль шляться по клубам. Он решил подождать пять минут, чтобы Хьюго подумал, что он забыл о щипке, а потом как следует ущипнуть Хьюго в ответ, но только не на повороте. Джим уже несколько лет не был в ночном клубе. И ему не особенно-то и хотелось; с шестнадцати до двадцати четырех лет он буквально не вылезал из клубов, но теперь его бросало в дрожь от одной только мысли о том, что ему придется платить за то, чтобы оглохнуть от музыки и быть помятым толпой бесноватых подростков, которые рвутся к бару, сметая все на своем пути. Он не спал трое суток – корпел над проектом сайта для одной звукозаписывающей компании, которая решилась сделать заказ буквально в последний момент. Вот так всегда и бывает: ты месяцами сидишь, полируя ногти и мучаясь от безделья, но как только ты собираешься в отпуск, тебе предлагают заняться мультимиллионным проектом, причем в срочном порядке. Ты на ушах и не спишь двое суток, а потом тебе предлагают еще один срочный проект.

Ему позвонили из телекомпании, от человека с прикольной фамилией мистер Щастье – имя, конечно, запоминающееся, но совершенно не соответствующее действительности. Джим хорошо помнил мистера Щастье; среди характерных особенностей крупных компаний есть, в частности, и такая – люди, которые отвечают за подготовку и поддержку веб-сайта, как правило, ничего в этом деле не понимают. Это совсем уже никудышные работники, которых давно следовало бы уволить, но которых все-таки не увольняют. Либо потому, что они состоят в родстве с кем-нибудь из руководства, либо из жалости и симпатии к их семействам. Все твердят о зверином оскале большого бизнеса и о жесткой конкуренции, но Джим ни разу не слышал, чтобы кого-то уволили за некомпетентность или за полную неспособность к работе; увольнения происходили, когда компании не хватало средств платить всем сотрудникам, и там уже было не важно, гений ты или дебил. И естественно, ничтожества вроде мистера Щастье лучше всех приспособились прикрывать свою задницу.

Джим не разгибался неделю – готовил пакет документов и презентаций для Щастья. И не только из-за денег. Ему действительно нравилась эта работа, которая к тому же открывала самые радужные перспективы. Может быть, Щастью что-то не понравилось. Может быть, он чего-то не понял. Может быть, посчитал, что проект стоит слишком дорого. Может быть, ему предложили более выгодное сотрудничество. Может, он просто не получил документы. Джим так и не узнал, в чем дело, потому что не смог связаться с мистером Щастье, равно как и выбить хотя бы какую-то информацию или что-то похожее на информацию у его секретарши. Получить отказ – это само по себе неприятно, но получить отказ от пустоголовой девицы, чье единственное достижение в жизни – это умение подкрасить глаза… это было уже чересчур. Джим все лето названивал в офис мистера Щастье, в разное время дня, но к осени все-таки сдался.

А полтора года спустя мистер Щастье позвонил ему сам.

– Хотелось бы кое-что обсудить, касательно вашего предложения, – сказал он. Джим изрядно изумился явлению мистера Щастье. Может быть, именно потому у него и не шли дела – он никогда не умел поставить себя на место кого-то другого. Зачем было ждать полтора года?! По-видимому, обычное скопище коммерсантов, дожидавшихся благосклонности мистера Щастье, штатных подхалимов и прочих разнокалиберных прихлебателей взяло временную передышку; но даже при таком положении дел неужели он всерьез ожидал, что Джим будет лизать ему задницу, когда он ему позвонит через полтора года?!

– Правда? – ответил Джим.

– Может быть, мы с вами встретимся завтра?

До этого Джим встречался с мистером Щастье всего один раз. В его офисе в Ньюкастле. В девять утра. Джим вышел из дома в половине пятого и отдал целое состояние за билет на электричку, но он все равно был в приподнятом настроении в предвкушении встречи; если потенциальный клиент предлагает встретиться лично, тут можно рассчитывать на хороший заказ. Встреча со Щастьем длилась ровно четыре минуты; Джим не мог думать ни о чем другом, кроме как о секретарше мистера Щастье, которая целыми днями только и делает, что потешается над своим боссом. Из этих четырех минут три с половиной Щастье потратил на то, чтобы живописать красоты Ньюкастла, а потом попросил Джима подготовить ему план проекта, что-то вроде запроса, за которым обычно следует обращаться к телефонным компаниям или на главпочтамт.

– У меня нету времени, – сказал Джим. Самое смешное, что это была чистая правда. Через двадцать четыре часа у него самолет. Он не спал двое суток, и ему еще нужно было закончить один проект, прежде чем мчаться в аэропорт. Телефонная трубка дрожала у него в руке.

Его бизнес рушился с такой скоростью, что у него просто не было времени заниматься бизнесом. Тем более что Щастье – это явная потеря времени. Джим был уверен на сто процентов, что мистеру Щастье просто нужен был кто-то, кто подтвердил бы его власть над людьми. Вот почему Джим не предложил ему встретиться, когда он вернется из Франции. А что, если он ошибался? Что, если эта заведомо дохлая с виду сделка была его единственным спасением, волшебной дверью к богатству и процветанию? Что, если Щастье, лукавый обманщик, все же предложит ему настоящий контракт?

– Тогда мы обратимся в другую фирму, – проворчал Щастье. Джим с отвращением отметил, как его запанибратский тон тут же переменился на тон безжалостного убийцы.

– Ага, обратитесь в другую фирму и парьте им мозги.

– Вообще-то я думал лечь спать пораньше, – сказал Джим.

– Ну ты и сволочь, – насупился Хьюго. Все понятно. Джим совершил ошибку; ему надо было выказать безумный восторг по поводу похода в клуб, а после ужина разыграть тяжкое пищевое отравление. Он так устал, что у него уже начинались галлюцинации; вот и Кидда он поначалу принял за галлюцинацию.

Поскольку Джим выказал нежелание идти в клуб, теперь Хьюго сделает все возможное, чтобы вытащить его на предмет повеселиться. Хьюго практиковал такой мелкий бытовой садизм. Тем более Джиму следовало бы догадаться, что Хьюго переживал острый приступ болезни под названием «синдром молоденькой любовницы» и хотел доказать всем и вся, что он еще очень даже способен всю ночь колобродить, как в бурной молодости. Джим обратил внимание, что на заднем cидении валялась пара роликовых коньков. Еще одна декларация силы и бодрости тела и духа.

– А сколько лет Катерине?

– Двадцать два, – сказал Хьюго немного смущенно. Разница в четырнадцать лет не настолько и велика, когда речь идет о тридцати шести и двадцати двух, но – с некоторой натяжкой – Хьюго почти годился в отцы своей новой подруге.

– И как вы с ней познакомились?

– Помнишь моего приятеля Гэвина?

– Нет.

– Конечно, помнишь.

– Нет, я не помню.

– Гэвин. Гэвин. Вы как-то встречались у меня на вечеринке.

– А-а, да. Теперь вспомнил. – Разумеется, Джим не помнил никакого Гэвина, но ему не хотелось спорить с Хьюго.

Однако Хьюго завелся:

– Раз помнишь, тогда опиши его.

– Да при чем здесь вообще какой-то Гэвин?

– Опиши, какой он.

– Я не знаю. Как и любой человек…

– Какого цвета у него волосы?

– Темные.

– Ответ неверный. Вторая попытка.

– Светлые?

– Он носит очки?

– Я не помню, был он в очках или нет, когда мы с ним встречались.

– Ты вообще его не помнишь. Тогда почему ты сказал, что помнишь?

– Потому что я не хотел с тобой спорить.

– Ну, в общем, он теперь в Санкт-Петербурге, управляет сетью больших супермаркетов. Он завел себе русскую девушку, на которой потом женился. Я ездил к нему на свадьбу и там познакомился с Катериной; она подруга жены Гэвина. Так вот все и началось.

– И теперь она живет с тобой в Лондоне?

– Сейчас пока – да. Сделать ей визу – вот где был геморрой. Пришлось, мать его, нанимать адвоката. Какие-то письма писать, поручительства. Проволындался несколько месяцев. И мне пришлось заплатить за нее, чтобы она прошла курсы у Кристи. Ты представляешь себе, сколько стоят такие курсы? Все почему-то убеждены, что незамужняя русская девушка, которая хочет приехать в Англию, обязательно проститутка. А французы и вовсе зверствуют в этом смысле… я даже боялся, что нам придется отменить отпуск. Ей дали визу буквально за день до отъезда, уроды.

Айан как-то сказал Джиму, что подруга Хьюго – самая красивая женщина из всех, которых он видел в жизни. Джим подумал, что она должна быть и вправду красавицей, если Хьюго угрохал нее столько денег.

– А чем она занимается?

– Да, в общем, ничем. Ты же знаешь, в России сейчас почти все безработные.

Джим не верил, что они все еще едут. Где вообще эта хваленая вилла? Судя по всему, они сейчас были где-то на полпути к Парижу. Может быть, стоило бы отдубасить Хьюго?

– С ней еще подруга, Елизавета, – продолжал Хьюго. – Она несколько раздражительная, потому что за все это время, пока мы сидим на вилле, у нее не было мужика. Никто ей не нравился. Ты нас всех очень обяжешь, если возьмешь ее на себя.

Если Хьюго предлагает такое, стало быть, это полное табу.

– Обстановка с местами, где спать, сейчас… несколько напряженная, – сказал Хьюго. Джим напрягся, вспомнив приглашение Хьюго в ресторане. «И ты нас совсем не стеснишь, там полно места». – И если ты что-то такое закрутишь с Елизаветой, это существенно облегчит проблему со спальными местами. Но я знаю, какой ты тормоз по части женщин, так что на сегодня нам надо что-то придумать, где тебя положить. У нас там четыре спальни, вроде бы места должно хватить всем, но пару дней назад к нам неожиданно нагрянул приятель Ральфа. Так что расклад такой: в одной спальне мы с Катериной, во второй – Ральф, в третьей – Елизавета. Я хотел поселить тебя в этой спальне, но она всю неделю спала на диване в гостиной, пока не уехал Удо, так что теперь ее очередь спать нормально в отдельной комнате. Так что если ты не найдешь способ пробраться в спальню к Елизавете, придется тебе выбирать между спать на диване в гостиной или делить комнату с Дереком, этим приятелем Ральфа. По крайней мере две ночи. А потом приедут Маркус и Джейн, и надо будет опять что-то думать.

Джиму очень хотелось придушить Хьюго. Именно поэтому – напомнил он себе, как будто нуждался в напоминании, – он и перестал с ним общаться; потому что Хьюго был настоящим козлом или, как говорили у них в квартале, урод в жопе ноги. Почему Хьюго сразу ему не признался, что он несколько переборщил со своим хлебосольством и гостеприимством? Сейчас Джим мог быть уже в Сен-Тропез и наслаждаться роскошной жизнью, о которой всегда мечтал и о которой знал лишь понаслышке.

В юности Джим спал на полу, в проходных коридорах в кроватях с какими-то незнакомыми личностями, на железнодорожных станциях и даже один раз – в амбаре. Безо всяких проблем. Но после тридцати все меняется: тебе уже нужно свое отдельное место и хотя бы минимум комфорта. Ладно, забудем про Сен-Тропез. Но даже дешевый мотель где-нибудь в Ницце – это было бы явно лучше. Подольше поспать, поздно проснуться – и на пляж, где грудастые девочки. А вместо этого – непонятная вилла черт знает где на полпути к Парижу, и перспектива всю ночь не сомкнуть глаз из-за храпа какого-то дрочилы-финансиста.

Джиму так хотелось спать, что он не мог даже толком разозлиться. Можно было, конечно, затеять словесную перепалку с Хьюго, но для Хьюго это было бы лишь в удовольствие. Тем более Джим действительно очень устал, и сил на споры уже не осталось; если бы Хьюго сейчас остановил машину, оставил его в придорожной канаве и сказал бы: «Спи здесь», – Джим бы не стал возражать.

– Как, кстати, твой бизнес? – спросил Хьюго.

– Нормально, – ответил Джим.

Хьюго загнал машину задом на подъездную дорожку с бережной осторожностью человека, который любит свой автомобиль больше, чем родную матушку, и который любит при случае продемонстрировать, как ловко он ездит задним ходом.

Когда Джим вошел в дом, он открыл для себя одну вещь: когда ты изможден до предела, ты становишься как-то свободнее – ему было плевать, насколько презентабельный у него вид и сумел ли он произвести благоприятное впечатление на девушек. Катерина и Елизавета сидели за столом в кухне с довольно расслабленным видом, какой бывает у женщин, у которых готов обед. Они сосредоточенно изучали «Sun», открытый на спортивной странице. Джим ни капельки не сомневался, что в обмен на пребывание на юге Франции девушки выполняют все обязанности по дому и по готовке, и Хьюго при этом вовсе не стыдно их эксплуатировать.

Катерина и вправду была красивой, хотя и не самой красивой женщиной, которую Джим видел в жизни. Блондинка. Ее светлое платье выгодно подчеркивало загар и отнюдь не скрывало роскошные формы.

– Джим, мы так много про вас слышали, – сказала она со смешком. Легкий акцент, легкий вежливый флирт. «Мы так много про вас слышали» – эту фразу тебе говорят как минимум пару раз в году, но Джиму так и не удалось придумать находчивый и остроумный ответ. И сейчас он не собирался экспериментировать. Катерина сразу ему понравилась, тем более когда он вспомнил, что забыл ущипнуть Хьюго.

Елизавета была вся в веснушках. Каштановые волосы зачесаны назад. Она была в широкой футболке и мешковатых шортах. С виду она походила на тех тихонь, которые относятся к любви очень серьезно. Она тоже понравилась Джиму, но не настолько, чтобы ею «заняться».

– У нас к вам серьезный вопрос: кто такой Мокменман? – спросила Катерина.

– Макмонман, – поправила Елизавета.

– Нет, Микмар… мормон, – с трудом прочитала Катерина, склонившись над газетой.

– Наверное, Макманаман, – сказал Джим, заглянув ей через плечо.

– Да. Тут про него столько написано. Когда он родился, какой он в постели, как он одевается. Но не написано, кто он такой.

– Футболист, – сказал Джим. Катерина и Елизавета тут же просияли, рассмеялись и обменялись какими-то фразами по-русски. Джим почему-то почувствовал себя неловко. – Очень хороший, кстати, футболист. Играет за Ливерпуль, – добавил он, чтобы показать, что он действительно знает, о чем говорит.

– Русские футболисты – самые лучшие в мире, – сказала Елизавета.

В кухню вошел Хьюго.

– Ну и чего насчет ужина? – Было видно, что он готов разразиться гневной тирадой и требовать ужина, топоча ногами, но немного стеснялся Джима.

Катерина показала на большую кастрюлю, кипящую на плите на медленном огне.

– Суп уже готов; но мы читаем газету. Минут через десять все будет. – Они с Елизаветой вновь склонились над спортивным разделом.

– А где Ральф?

– Ральф и Дерек куда-то уехали на машине, – сказала Катерина, причем ее тон не вызывал никаких сомнений: она была просто счастлива, что они уехали.

Хьюго провел Джима по вилле. Она была либо совсем-совсем новая, либо недавно отремонтированная; в гостиной обнаружилось два огромных кожаных дивана – на выбор; все сияло безупречной чистотой, только местами валялись газеты и коробки с какими-то русскими аудиодисками и кое-где попадались переполненные пепельницы.

Они вышли в сад.

Это был действительно райский уголок. Огромный сад, обнесенный каменной стеной, с таким богатым разнообразием цветов и деревьев, что казалось, они уже сами по себе образовывали непроходимую стену, отделяя территорию виллы от дороги и от деревни. Там был и бассейн, но Джим с разочарованием обнаружил, что для плавания он слегка маловат – этакая гипертрофированная купальня для птиц, так чтобы в рекламной брошюрке можно было бы с гордостью написать: «При вилле имеется плавательный бассейн». Однако уже само по себе наличие бассейна поощряло к тому, чтобы снять одежду, и там было достаточно места, чтобы заняться сексом – одна из причин, зачем вообще нужны бассейны в частных домах. Джим вдруг поймал себя на мысли, что ему очень хотелось бы посмотреть на Катерину, когда на ней минимум одежды – и ему это наверняка удастся, – но конкретно сейчас ему больше всего хотелось закрыться в отдельной комнате с кроватью и умереть для мира часов этак на двенадцать; после чего можно будет жить опять.

Далеко на горизонте виднелось что-то угрюмо-индустриальное, но для того, чтобы его разглядеть, надо было напрягать глаза.

Хьюго открыл ему пива.

– Они темпераментные, эти русские. – Хьюго посетовал на то, что Катерина заставляет его дожидаться законного супа целых десять минут, после чего рассказал, как его двоюродный дед расстреливал русских солдат на Восточном фронте во Вторую мировую. – А они себе шли и шли; такая у них была стратегия – переть на немецкие пулеметы. Дед закончил стрелять, когда у него ствол расплавился.

Джим никак не мог понять, почему Катерина остается с Хьюго. Почему Хьюго с ней – тут даже вопросов не возникает: Катерина красивая, умная, очаровательная и, вне всяких сомнений, взрывная и бойкая девушка. Надо отдать должное Хьюго – он может быть обаятельным и интересным, когда захочет, он статный мужчина, в хорошей форме для своих тридцати шести, и боеголовка у него еще очень даже дееспособная. В любое время он довезет тебя на машине, куда захочешь. Может быть, Хьюго уже созрел для того, чтобы остепениться и завести семью?

У Хьюго никогда не было подруги, которая бы вошла в его жизнь целиком и полностью; у него были достаточно продолжительные романы, которые длились около года, но Джим ни разу не слышал, чтобы Хьюго был безумно, по уши, по самые пончикряки в кого-то влюблен. Однажды вечером, в выпускном классе, Джим встретил Хьюго на улице, когда провожал свою девушку, которую приглашал в дорогой рыбный ресторан в Эксетере. Он встречался с Софи уже два месяца. На следующий день Хьюго ему сказал: «А я думал, вы с ней уже переспали». «Ага». – «А зачем ты тогда тратишься на рестораны?»

Кстати сказать, та безумная страсть не принесла Джиму ничего хорошего. Закончилось все плачевно, как, наверное, и положено всем безумным страстям. Джим изо всех сил старался быть взрослым. Ответственным и солидным, но у него не было ничего, тогда как у Хьюго была денежная работа, вилла, машина и эффектная русская любовница.

Катерина и Елизавета быстро и ловко накрыли на стол. Грибной суп был подан в фарфоровой супнице; суп был вкусный, но ничего особенно выдающегося. При желании Джим мог бы сварить такой же. Следом за супом подали русский салат – чего и следовало ожидать, – вот это было уже настоящее объедение. Хьюго смачно чавкал, но ни разу не похвалил еду. Джим воспел дифирамбы салату и положил себе добавки.

– Ты не похож на компьютерщика, – сказал Елизавета.

– А как, по-твоему, должен выглядеть компьютерщик?

– Как Дерек. – Она рассмеялась и быстро убрала со стола тарелки, так что Джим не успел ухватить еще порцию. Ее замечание наверняка было комплиментом, но, может быть, она, сама того не желая, затронула самую суть: может быть, все его неудачи связаны именно с этим. Как, интересно, он выглядит? Может быть, стоит спросить? Может быть, Елизавета даст ему дельный совет, который послужит его успеху?

Дверь открылась, и в комнату вошел низкорослый крепыш в крошечных темных очках. Хьюго представил его как Ральфа. Для человека, ворочающего миллиардами, видок у него был явно несоответствующий; так мог бы выглядеть двенадцатилетний сынок матери-одиночки при полном отсутствии доходов, равно как и вкуса в одежде.

– Где ты был? – спросил Хьюго.

– Да так… просто катался, – ответил Ральф. У него был вид человека, который весьма «удачно» провел очередной день из своего драгоценного ежегодного отпуска – двадцать восемь благословенных дней, когда тебе не надо надрывать яйца. Подобным образом Джим развлекался еще подростком: они с друзьями набивались в чью-нибудь машину и катались по городу в надежде, что на заднем сиденье сами собой материализуются девочки.

Елизавета выставила на стол еще одну тарелку.

– Елизавета? Так ты со мной переспишь или нет? – спросил Ральф.

– Нет. – Она встала и вышла на кухню. Коротышки – это всегда напряжно. Мелкие низкорослые мужики снимают высоких девушек вовсе не для того, чтобы просто перепихнуться и получить удовольствие, они снимают высоких девушек для того, чтобы доказать всем и вся, что они вовсе не мелкие. Ральф прикурил сигарету и глубоко затянулся.

– Хьюго говорит, ты занимаешься веб-дизайном, так что вам с Дереком будет о чем поболтать. Он тоже по этому делу.

Джим кивнул с таким видом, как будто он только о том и мечтал, чтобы поболтать с этим Дереком. Он был уверен, что сейчас просто отрубится. В молчании все наблюдали за Елизаветой, которая принесла суп и салат обратно. Джим отдал бы полжизни за то, чтобы ему дали возможность бухнуться спать. Ральф прикончил свою сигарету буквально за две-три жадные затяжки.

– Елизавета, мы с Дереком уже поужинали. В «Макдоналдсе».

– Тогда зачем я накрываю на стол? – спросила Елизавета.

– Без понятия, – сказал Дерек.

Дверь снова открылась. Из темноты коридора на свет выступила фигура: высокий белый мужчина, очень худой, с ярко выраженной британской внешностью – он настороженно оглядывался по сторонам, словно опасаясь, что здесь где-то поблизости есть иностранцы, которые обязательно набросятся на него и искусают. Такой типичный британский шик за границей.

– Джим, это Дерек, – торжественно объявил Ральф.

Джим знал, что это Дерек. Из всех Дереков в мире, из всех Дереков в мире, так или иначе связанных с веб-дизайном, это оказался именно тот Дерек. Дерек Крессуэлл. Человек, которого Джим ненавидел больше всего на свете. Он ненавидел его так сильно, что и сам удивлялся подобной ненависти – это была ненависть, которая буквально его корежила, которая отравляла его организм. Он исчерпал свой последний запас энергии, убил целый день на то, чтобы добраться до юга Франции, потратил несколько сотен фунтов, которых у него просто не было, – и все для того, чтобы спать в одной комнате с человеком, которого он мог бы убить голыми руками и с превеликим удовольствием.

Он, наверное, и сам бы не смог объяснить, почему ненавидит Дерека такой лютой ненавистью. Тому было несколько явных причин: Дерек владел процветающей дизайнерской фирмой. Успехи Дерека объяснялись по большей части тем обстоятельством, что он в наглую воровал контракты, которые Джим выбивал потом и кровью. Дерек буквально своими руками довел Джима почти до банкротства. Причем Дерек был вовсе не так хорош; Джим не раз слышал, как Дерековы клиенты потом жаловались, что в итоге их сайт получился совсем не таким, как это предполагалось вначале, что проект провалился – что Дерек в качестве веб-дизайнера похож на упертого слепого и однорукого дебила, который с тупым упорством пытается переехать через Альпы. Если бы Дерек хотя бы был компетентным специалистом, его жертвы, наверное, были бы более терпимы.

И вдобавок к Дереку веб-дизайнеру, был еще и Дерек мужчина. Если коротышки были навязчивы и нахальны, то небоскребы типа Дерека (он был ростом шесть футов четыре дюйма) никогда нигде не помещались. Их было слишком много. Они, как унылые растения-переростки, торчали везде. И еще дело было в имени; Джиму всегда не нравились Дереки. Аманд, к примеру, он очень любил (и спал с тремя), но все знакомые Дереки вызывали у него резкое (крайне резкое) неприятие.

Единственным утешением Джиму служило то, что Дерек тоже был вовсе не рад его видеть; он вовсе не ненавидел Джима так, как Джим ненавидел его (это было просто невозможно), но и теплых чувств к нему не питал.

Джим чувствовал себя настолько убитым, что если бы тут где-нибудь завалялся набор первой помощи самоубийце, он бы прямо сейчас заглотил парочку бутыльков с таблетками, предварительно извинившись перед народом. Он подумал о том, чтобы вызвать такси и сбежать отсюда, но по здравом размышлении отказался от этой идеи. Еще не хватало, чтобы Дерек подумал, будто он уезжает из-за него.

Не дождетесь.

– Как бизнес, Джим? – спросил Дерек.

– Нормально.

– Вы что, знакомы? – спросил Хьюго. Даже он понял, что что-то тут неспроста. Дерек прошел через комнату, плюхнулся на диван и потянулся за газетой. Ральф и Хьюго были явно удивлены, что они с Дереком больше ничего не сказали друг другу, однако оба промолчали.

Елизавета принялась убирать со стола.

– Елизавета. – Ральф прикурил еще одну сигарету. – Я тут прочел статью про русский грузовой самолет, который упал и разбился. Мне вспомнился наш давешний разговор, когда ты сказала, что русские летчики самые лучшие в мире.

Елизавета в ответ промолчала; просто ушла, унося грязные тарелки. Она вовсе не делала вид, что не замечает Ральфа. Она его действительно не замечала, словно он существовал в какой-то иной плоскости.

– Так, ладно. А почему бы нам всем не выпить? – сказал Ральф, протянув руку к здоровенной бутылке виски – Джим в жизни не видел такой огромной бутылки виски.

Катерина молча встала и пошла наверх. Хьюго проводил ее глазами.

– Я, наверное, приму душ, – сказал он. – Такой обстоятельный долгий душ. А часов в девять давайте все соберемся и куда-нибудь съездим.

Дерек отложил газету, буркнул:

– Угу, – встал и тоже пошел наверх. Надо думать, к себе.

– Хочешь виски, Джим? – спросил Ральф.

– Нет, спасибо. – Если он сейчас выпьет, то сразу отрубится. Сейчас его может спасти разве что целый кофейник крепкого черного кофе. Ральф подошел к телефону, снял трубку и принялся набирать номер.

Джим попытался прогнать ощущение горечи от того, как несправедливо устроен мир. Но горечь не проходила. Одно из преимуществ зрелого возраста заключается в том, что тебе с каждым годом все больше и больше плевать на мнение остальных. Джима вовсе не волновало, если его обзывали уродом, кретином или некомпанейским парнем, хотя подобное безразличие к мнению окружающих упомянутыми окружающими воспринимается крайне негативно. Подняться наверх, плюхнуться на кровать и вырубиться до утра сейчас было бы величайшим счастьем, но Джима корежило от одной только мысли о том, что завтра утром он проснется в одной комнате с Дереком, что он будет слышать его дыхание, чувствовать его запах… нет, это было невыносимо.

Диваны манили и излучали уют, но завалиться спать на диване – это означало бы сдаться. Джим жалел, что у него нет такого приборчика, которым можно было бы измерить, кому будет противнее от того, что им придется делить одну комнату, – ему или Дереку. Он был готов претерпеть муки ада, но при условии, что Дерек будет мучаться тоже. Ровно столько же, сколько Джим, и еще капельку сверх того.

Ральф ворковал в трубку:

– Сьюзи, может, ты все же приедешь на пару дней? Тут замечательно, правда. Вот. – Он протянул трубку Джиму. – Скажи Сьюзи, что здесь замечательно.

– Сьюзи, здесь замечательно, – покорно проговорил Джим.

– Это был Джим. Человек, которому можно верить.

То есть Ральф был уже на той стадии отпуска, когда ты доходишь до такого отчаяния, что начинаешь выкапывать потенциальные удовольствия из своей записной книжки. Джим хорошо себе представлял, как Ральф размышляет перед поездкой, приглашать ли ему Сьюзи с собой или нет, и решает, что нет, дабы ничто не мешало ему поиметь приключения, броситься с головой в манящее неизвестное и отхватить свой кусочек запоздалого нечаянного счастья. Он видел, как Ральф зевает, пока Сьюзи, вне всяких сомнений, объясняет ему, что ей нужно вымыть голову или разморозить холодильник. Какого хрена он зевает?! Сколько он не спал? Десять часов? Двадцать? Настоящие мужчины вспоминают о том, что есть такая штука «зевать», только если не спят двое суток, не меньше.

Джим придумал, что ему нужно сделать: поехать в клуб и снять там женщину (хотя с ним подобное происходило только раз в жизни) с целью забраться в постель. Он невольно усмехнулся, подумав о том, что его женатые, многодетные друзья всегда считали, что он только и думает, что о беспорядочном сексе на фоне хронического спермотоксикоза, в то время как он хочет залечь в постель с бабой не ради бабы, а ради постели, потому что ему негде спать. Как говорится, куда ни кинь – всюду клин: он не раз наблюдал, как его друзья (даже те, кто вполне счастлив в браке и обожает своих благоверных) ползают на карачках и тихонько похрюкивают под грузом ответственности.

Когда Джиму было восемь лет, он задержался после бассейна, чтобы пописать, и школьный автобус уехал без него. Он остался совсем один, далеко-далеко от дома, на холодной промозглой улице, без денег и без понятия, что ему делать. Тогда Джим разобрался с этой проблемой, горько расплакавшись. А в последнее время то же самое тягостное ощущение полной заброшенности и безнадеги возникало все чаще и чаще. Ты создаешь себе факелы и огни, чтобы разгонять тьму, и веришь, что все твои страхи прошли, но они лишь отступили подальше в тень и затаились, чтобы вернуться, когда ты станешь слабее.

Лондон – не дорогой город. Это вообще не город, а десятирукий вор-карманник, который обшарит тебя всего, проверит каждую складку одежды, а потом еще заглянет тебе под язык и не побрезгует даже залезть тебе в задний проход – посмотреть, не спрятано ли там чего-нибудь ценного. А ты просто стоишь на углу, пока твои денежки испаряются сами собой, и всем плевать, что ты плачешь.

Он почувствовал, что готов сложить лапки и сдаться, и это его напугало; он знал, что стоит лишь раз надеть по-настоящему темные очки отчаяния, и потом ты уже никогда не увидишь солнечного света. Ему надо снова начать надеяться, хотя пока что – за все тридцать шесть лет его жизни – все его ожидания надежды так и остались лишь ожиданиями надежды.

Что-то ритмично забухало наверху, на втором этаже.

– Хьюго, – прокомментировал Ральф. – У Катерины есть все основания быть недовольной Хьюго. Ханжа, филистер. Скряга. Чувствительный, как бульдозер. И тем не менее вот так по три раза на дню. Каждый день.

Ральф зевнул.

– Пойду причупурюсь к вечеру.

Джима так и подмывало сказать – хотя бы из простого человеческого сочувствия, – чтобы он не беспокоился; даже если Ральф обольется шикарным одеколоном, это ему не поможет.

Глаза слипались, но Джим уже «перегулял» и теперь вряд ли бы смог заснуть. Его слегка подташнивало от усталости. Перед глазами все расплывалось. Ему было так себя жалко, что он едва не расплакался. Оставшись один в гостиной, он решил послушать музыку; обычно этим и занимаются люди на отдыхе. У него было с собой две кассеты. Теперь Джим покупал только пиратские копии. Одно время он подвизался на поприще музыкального бизнеса – хотя это длилось недолго, – и с тех пор относился с изрядной долей снобизма ко всем товарам, которые продаются на главных торговых улицах. Как правило, качество пиратских записей было просто ужасным, но зато утешало то, что Джо Мол не получает с них ни цента.

Однако через какое-то время Джиму даже понравилось это шипение и треск на записях. И особенно – на записях с «живых» концертов. Большинство из лицензионных «живых» альбомов были вовсе не живыми: их записывали на студии, и единственное, что их связывало с концертом, это фотография на обложке. В пиратских записях Джиму нравилось то, что музыка там звучит именно так, как она звучала на самом деле. Также он обнаружил, что у него развился совершенно особенный вкус в плане музыки. Например, в последний год он начал собирать записи исключительно с последних концертов.

Большинство из них выходили на лицензионных кассетах и дисках, но это было не то; по-настоящему настоящей была лишь пиратская запись, сделанная на микрофон, спрятанный в лифчике у музыкальной пиратки. И они всегда знают, что это последний концерт. Иногда об этом объявляют сами музыканты, иногда не объявляют – но они всегда знают. Со временем Джим понял, что его привлекает в этих последних концертах: он пытается разыскать в них совет и пример, как правильно вмазаться в стену насмерть. Даже когда дело касалось групп, которых он ненавидел, их последняя музыка всегда была обворожительной и бесконечно манящей.

Вот почему нам так хочется, чтобы жизнь у героев была стремительной и короткой. Они не должны умирать, как все. Они должны сгорать. Погибнуть в авто– или авиакатастрофе – это не то. Это может случиться с каждым. Герои должны умирать от избытка всего, так что если ты представляешь себя одним из них, ты берешь от жизни все, по полной программе, потому что рискованная авантюра под названием «настоящая жизнь» – это что-то такое, чего большинство избегает. Потому что расплата слишком сурова.

Жизнь преподносит нам немало уроков, и вот самый ужасный из всех: ваши родители были правы (при этом предполагается, что у вас были родители, которые хотели себя проявить в оном качестве), когда нудели, что надо устроиться на нормальную работу, надо откладывать деньги, когда они есть, надо купить дом и заранее позаботиться о своей будущей пенсии. Они были правы. На сто процентов. Всегда есть считанные единицы удачливых авантюристов, которые привлекают к себе самое пристальное внимание, и никто не замечает целые орды немытых психов в пабах или на скамеечках в парках, которые проедают свою нищенскую зарплату, охранников в возрасте пятидесяти пяти лет, шестидесятилетних частных репетиторов по французским глаголам; толпы скучных людей, которые не заметили скуки; скука тех, кто не знает отчаяния.

Холодный душ слегка привел Джима в чувство, но желание залечь в гроб и дождаться прибытия похоронной команды осталось. За неимением возможности оное желание реализовать он попытался выбрать между двумя другими привлекавшими в одинаковой степени: сходить на кухню попить воды и сходить на кухню взять нож, чтобы прирезать Дерека. Попить воды. Прирезать Дерека. Попить воды. Прирезать Дерека. Разницы не было никакой.

Когда Елизавета спустилась в гостиную, Джим ее не узнал и понял, что это Елизавета, потому что доподлинно знал, что это может быть только она (Катерина была блондинкой). Он рассудил, что подобная метаморфоза есть результат косметических ухищрений и последних достижений в области портновского дела. Неудивительно, что две эти отрасли развиваются успешно и прибыльно на протяжении тысячелетий, невзирая на войны и катаклизмы.

Преображение было разительным; Джим растерялся, не зная, куда смотреть – на ее глубокое декольте, на ее помаду «умри все живое», на ее прическу, которая представляла собой какие-то странные локоны и кудряшки, которых, наверное, было название (но Джим его не знал); на ее высоченные каблуки, на ее черный шелковый пиджак, на обтягивающие брючки. Миловидная девушка из тех, кого называют «свой парень», превратилась в настоящую королеву, к которой не подступиться. Весь ее вид говорил сам за себя: поклоняйтесь мне, восхищайтесь мной.

Джим пожалел, что он не принарядился к выходу и что от усталости и недосыпа его рожа напоминает слежавшуюся картошку.

Хьюго медленно вырулил с подъездной дорожки. Джим не на шутку разволновался, к кому в машину сядет Елизавета: к Хьюго вместе с ним и Катериной или к Ральфу с Дереком. Она села в правильную машину.

Хьюго ехал быстро и – на узких дорогах, где было полно бесноватых латиносов-мачо, – по-настоящему безрассудно. Во всем этом было что-то от бесшабашных забав прыщавой юности: гнать на машине по югу Франции, когда в динамиках грохочет музыка, а на заднем сиденье сидят две молоденькие и красивые русские девушки, – но это было действительно весело, и Джим с удивлением обнаружил, что ему это нравится. Выходит, он еще не разучился радоваться жизни.

На самом деле он бы не стал возражать, если бы Хьюго сейчас разбился. Уж лучше уйти вот так – с шиком и стильно, – чем тихо откинуть копыта одному у себя в квартире. В последнее время у Джима развилась одна неприятная фобия: он боялся, что если он вдруг умрет, его обнаружат лишь по прошествии многих недель, потому что знакомые все же начнут тревожиться, что его что-то долго не видно. Все началось после той жуткой судороги, когда он лежал на полу, не в силах даже пошевелиться, и за неимением других занятий изучал узор на ковре и размышлял о том, что хуже этого может быть только одно – умереть в одиночестве. Бетти заметил бы его отсутствие не раньше, чем через неделю, а потом потратил бы еще несколько дней на поиски ответственного взрослого дяденьки, с которым можно было бы обсудить эту проблему.

Девушки о чем-то болтали на русском.

– По-русски не говорить, – сказал Хьюго. Он явно боялся, что они либо что-то замышляют за его спиной, либо обсуждают его многочисленные отвратительные привычки. Странная смесь самонадеятедьности и неуверенности в себе. Если ты при деньгах, недурен собой и делаешь это три раза на дню, твоей подруге не на что жаловаться. Разве что только на то, что ты не можешь с ней поговорить по-русски.

– Почему? – спросила Елизавета.

– По-русски не говорить.

– Ладно, будем говорить по-украински, – и они продолжали болтать, причем их украинский был подозрительно похож на русский.

Восторг от того, чтобы дразнить смерть, постепенно улегся, и Джим стал выпадать из времени. На пару секунд, на минуту, не поймешь. Опять навалилась сонливость. Он подбадривал себя мыслью, что у Дерека в личной жизни тоже все плохо, иначе он не торчал бы тут один, без подруги.

Ральф ехал сзади и умудрялся не отставать от Хьюго, который не сбавлял скорости на поворотах и давно втопил педаль газа в пол. Надо думать, что при такой езде его взятый на прокат «фиат» мог развалиться в любую минуту. Как будто тебе вновь семнадцать, и ты мчишься по трассе наперегонки с друзьями, и жизнь прекрасна и удивительна… но огорчало другое: сейчас, по прошествии двадцати лет, это было действительно горько – развлечения те же, только ты потолстел, облысел и ослаб.

Они остановились на заправке. Джим вызвался помочь с переводом – он знал, что Хьюго не говорит по-французски, – но Хьюго дал понять, что справится сам. Джим наблюдал за тем, как Хьюго самостоятельно заливает бак, размышлял о том, сколько сейчас стоит Хьюго. Он должен быть миллионером. Его квартира в Доклендсе стоит как минимум полмиллиона, и его ежемесячная зарплата должна была исчисляться если не шестизначной цифрой, то пятизначной – точно. На себя он не тратил почти ничего; он посещал дорогущие рестораны за счет родимого банка, а потом приходил домой и ел бобы на поджаренном хлебце или какой-нибудь овощ; одежду он покупал на распродажах. Он почти никуда не ходил, потому что работал по двенадцать часов в сутки, а на выходных разбирал накопившиеся за неделю бумаги. И самое главное: на протяжении многих лет он вкладывал свои сбережения в надежные акции, не облагаемые налогом. Он посоветовал Джиму приобрести акции «Бразилиан телеком», причем с таким видом, словно он сообщал ему величайшую в мире тайну. У него было только две маленьких слабости, на которые он не жалел денег: машина и ежегодный отпуск.

Тепло пахнуло духами. Елизавета наклонилась вперед.

– Джим, а у тебя раньше были знакомые русские девушки?

– Нет. – У него не было.

– А тебе нравятся русские девушки?

– Ну, пока нравятся. – Поразительно остроумный ответ. В семнадцать лет он был более бойким.

Катерина с Елизаветой обменялись какими-то быстрыми фразами то ли на русском, то ли на украинском и рассмеялись.

– Русские девушки – самые лучшие в мире.

Джим наблюдал за тем, как Хьюго орет на кассира, используя старый прием общения с человеком, который не знает английского: когда ты видишь, что тебя не понимают, ты начинаешь говорить все громче и громче. Может быть, Хьюго требовал, чтобы ему бесплатно протерли стекло. Джим невольно восхищался Хьюго. У него есть работа. Есть деньги. У него роскошная любовница. Он знает о своем праве требовать, чтобы ему протерли стекло. Такие вот мелочи очень многое говорят о человеке. Сам Джим никогда бы не стал скандалить по поводу мойки стекла с человеком, который его не понимает. И именно поэтому, может быть, уже сегодня у него из офиса вынесут всю немногочисленную мебель в счет уплаты долгов. Он представил, как Бетти сидит на полу и мучительно соображает, почему не работает его компьютер.

Они приехали в Канны. Джим всегда ненавидел Канны; это было самое отвратное место на Лазурном берегу и все-таки это был Лазурный берег. Когда Джиму был двадцать один год, он жил в Ницце с одной очень красивой девушкой, в которую был безумно влюблен. Четыре месяца он был счастлив. Так было, да. Но прошло.

Четыре месяца он был… героем во всем – чемпионом по открыванию заевших окон, по заведению заглохших автомобилей, по щипанию аппетитных ягодиц. А теперь – на протяжении последних двух лет – он каждый день просыпается с мыслью, что надо придумать какую-нибудь убедительную причину, почему он сегодня не будет вешаться.

Они медленно ехали по бульвару. Вид многочисленных кафешек вызвал у Джима непомерную ностальгию. Ничто не сравнится с французским кафе. Но с другой стороны, клубы во Франции сплошь дерьмовые и дорогие. Тот клуб, к которому они приближались, был как раз из таких. С претензиями и лазерными лучами на крыше, которые разрезали небо с полным пренебрежением к низколетящему воздушному транспорту.

У клуба была своя автостоянка. Выходя из машины, Джим наступил в лужу. Хьюго пошел первым, поскольку ему надо было платить за девушек. Джим заметил, что вышибала на входе (низкорослый, но крепкий громила с пропирсованным ухом) при виде Джима решительно замотал головой. (Наверняка существует какой-то закон, согласно которому тебе никогда не устроиться вышибалой – будь у тебя хоть пять черных поясов и справка о том, что ты в совершенстве владеешь пятью иностранными языками, – если ты не коренастый и наголо бритый урод.) Наверняка их сейчас развернут, потому что для этого клуба они уже слишком старые и недостаточно крутые.

– Вы не поверите, – сказал Хьюго, – У них там в дождь крыша текла, и весь клуб залило. Они откроются попозже.

– Когда?

– Они еще сами не знают. – Ну конечно. Во Франции нет фейс-контроля. Подобная избирательная система есть только в Англии и Америке. А во Франции тебя пустят куда угодно – только плати денежки. И немалые, кстати, денежки.

Как будто тебе вновь семнадцать. Ехать куда-то еще на машинах не было смысла, потому что они могли не найти места, где припарковаться, и Хьюго сказал, раз машины стоят – пусть стоят. Они решили пройтись пешком.

Как это ни парадоксально, но им пришлось долго искать кафе. В этом квартале все было закрыто. Но именно этим ты и занимаешься на отдыхе: либо вообще ничего не делаешь, либо проводишь время в поисках, где поесть и выпить, в перерывах между усиленным сексом. Либо, если ты человек образованный и культурный, ты посещаешь музеи. Наконец, они все же нашли открытое кафе, где еще горел свет и наблюдался официант.

В этом кафе столиков на тридцать они были единственными посетителями. Официант упорно отказывался покидать насиженное место в маленькой кабинке за стойкой, где стоял телефон. Он наверняка болтал со своей подружкой. Было еще не поздно, они были рады, что нашлось место, где можно присесть, они были на отдыхе, а значит, по определению, никуда не торопились, но по прошествии долгих минут их начало раздражать, что официант в упор их не видит, хотя не заметить их он не мог.

Хьюго помахал рукой. Ральф присвистнул. Хьюго громко позвал официанта. Дерек хлопнул в ладоши. Даже Елизавета засунула два пальца в рот и издала залихватский свист. Равнодушие официанта было достойно всяческого восхищения; ему действительно было на них положить.

Джиму было любопытно, кто из их теплой компании больше всего напряжется на этого официанта. При других обстоятельствах он бы и сам уже психанул. Джим работал, как проклятый, и его всегда бесил непрофессиональный подход, но сейчас он был настолько измотан, что ему было не до какого-то официанта. Ему вообще было ни до чего. Хотелось лишь одного: завалиться в постслъ с Елизаветой. И вовсе не для того, чтобы что-то с ней поиметь – он был в состоянии полного нестояния, – а потому, что ему хотелось заснуть в чистой уютной постели, пахнущей хорошими духами. И еще потому, что Дерека наверняка заденет, если Джим закадрит Елизавету.

Он едва поборол искушение потихонечку смыться, снять номер в отеле и бухнуться спать. Но он знал, что, несмотря на все уважительные причины, его дезертирство будет воспринято как наплевательское отношение к общественности, и общественность будет оскорблена до глубины души. Тем более что в конце лета здесь практически невозможно найти отель, где были бы свободные номера. И плюс к тому оставалась еще проблема – на какие шиши. Проблема действительно неразрешимая. У Джима было с собой сорок фунтов. По здешним ценам этого не хватит даже на двойной кофе. А его кредитную карточку могут «зарезать» в любой момент.

Та же помеха была и с Елизаветой. Он собирался подъехать к ней в клубе, купить ей выпить, пригласить танцевать – и домой в койку. Загвоздка в том, что до дому почти час езды, и даже если предположить, что найдется таксист, который согласится переться в такую даль, у Джима все равно нет денег с ним расплатиться – тем более если учесть, что всякий таксист норовит облапошить клиента. Джим сомневался, что остальные захотят возвращаться домой так рано. Если Хьюго заплатил за развлечение, он останется до конца – до закрытия клуба – чтобы полностью оправдать затраты, а Ральф с Дереком явно намылились снять девчонок и не уйдут, пока не подкатятся ко всем женщинам на танцполе. Конечно, если Дереку повезет, это решит проблему со спальным местом, хотя и не разрешит его затруднений, связанных с тем, что он уже много часов хочет спать и не может залечь в кровать.

Он посмотрел на Елизавету. Наверное, надо сказать комплимент или что-нибудь в этом роде. Так вроде бы принято. И может быть весьма кстати. Хотя комплименты надо было делать, когда она спустилась в гостиную. Перед тем как ехать. Но он был так поражен ее элегантностью, что просто утратил дар речи.

– Ты очень… красивая. – Замечание тупое, но безопасное. Из тех, что редко подводят. Тем более слово «красивая» Елизавета наверняка поймет.

– Это не ново, – сказала она.

– Ладненько, – сказал Ральф, поднимаясь с места. – Если гора не идет к Магомету… Кто чего будет пить? А то что за байда: мы здесь уже десять минут и еще ничего не заказали.

– Мне, пожалуйста, четыре кофе, – сказал Джим.

Ральф подошел к официанту, который продолжал трепаться по телефону, даже когда Ральф выдохнул ему в лицо сигаретный дым.

– У меня IQ 165, я зарабатываю двести тысяч фунтов в год, я гражданин Великобритании, и вам выпало счастье – я повторяю, вам выпало счастье, – меня обслужить.

Официант записал заказ, не прервав своего разговора.

Джим заметил, что Дерек буквально сочится тоской, и это подняло ему настроение. Что это было: обычная отпускная печаль от безделья или что-то серьезное? Болезнь? Кризис в делах?

Джим решил, что он правильно сделал, заказав сразу четыре кофе. Потому что заказ принесли только через сорок пять минут. Наверное, у официанта были другие дела на кухне. Может быть, он играл в покер. Или договаривался о свидании с еще одной девочкой.

– Où sont les тормозная жидкость, garçon? – спросил Ральф. – Антифризу попей, отморозься маленько, compris?

Официант выдавил кривую улыбочку и тихо смылся. Наверняка он еще и не такое слышал от возмущенных отдыхающих. Зато ему была радость, что он сделал им гадость.

Кофе был холодным. Джим и все остальные заметили, что Ральф заказал себе три здоровенных бокала с крепким спиртным.

– У меня есть номера пары дилеров в Ницце, – сказал Ральф с досадой, – и я им звонил перед приездом, но никому не дозвонился. – Наверное, эти педрилы тоже ушли в отпуск.

Катерина с Елизаветой обсуждали средства для ухода за волосами и для оных волос укладки, судя по тому, что они обе перебирали пальцами локоны Елизаветы. Джиму хотелось скорее попасть в клуб, где громкая музыка не дала бы ему уснуть.

– А этот педрила принес мне коньяк, хотя я просил арманьяк. Я иногда не понимаю людей. Они такое подчас творят… Но что самое поразительное, есть люди, которые добиваются очень много, вообще ничего не делая. Когда я был в Токио, я познакомился там с одним парнем. В баре. Оказалось, что он фотограф. Он фотографировал исключительно голых японок. Я сходил на его выставку. Все было очень стильно и элегантно… приглушенное освещение… и сами фотографии… подобные вещи предназначены для того, чтобы их вешать на стену в гостиной, а не для того, чтобы на них дрочить, предаваясь мерзкому греху онанизма. Игра света и тени, точно выверенная композиция. Голые японки по отдельности, две голые японки вместе, три голые японки вместе, и даже одна фотография, когда шесть голых японок вместе. Есть с большими грудями, есть с маленькими. Ничего непотребного, просто голые женщины. Вы уловили идею: японки, раздетые абсолютно. И он имел с этих фоток большие деньги. Он, собственно, этим и жил. Но такое любой может сделать. Любой. Я понимаю, конечно что надобно некоторое мастерство, чтобы сдувать пыль с объектива, но это не самая хитрая вещь на свете. То, чем я занимаюсь, тоже не требует никакого особенного мастерства, но зато смотрится так, будто требует.

По дороге обратно к клубу Ральф рассказывал им о том, как он пришел в полицейский участок в Ницце, чтобы спросить, где тут в городе опасные кварталы, где торгуют наркотой прямо на улице и куда лучше не забредать добропорядочному туристу.

– «Нет, monsieur», сказали они. У нас тут проблемы с наркотиками не стоит. Я едва сдержался, чтобы не ляпнуть, что проблема стоит у меня. Нигде не могу их достать. Я даже попробовал провернуть один старый трюк и подошел в первому встречному черному, но он попытался продать мне какую-то резную поделку.

Хьюго сходил проверить машину и вернулся злой, как черт.

– Какой-то мерзавец спер у меня антенну. От радио. А приемник оставил. Какой смысл упирать антенну без приемника?!

Клуб был открыт. На парковке перед клубом стояли «ламборджини», «феррари» и «порше». Лазурный берег по-прежнему не порицал показуху. Хьюго пошел первым и заплатил за Катерину и Елизавету. Джим попросил у него взаймы несколько франков, сказав, что он не успел поменять деньги. В клубе было полно народу, и народ собирался еще. Джим заметил одну девушку – ей было явно не больше семнадцати и вполне могло быть и тринадцать, – самую красивую из всех, кого он видел в жизни. Таково было чудо Лазурного берега: он привлекал привлекательных женщин. Джим, разумеется, понимал, что с этой красоткой ему ловить нечего. И дело даже не в том, что он был для нее слишком старый. Для нее даже двадцатипятилетний мальчик был бы уже слишком старым, Джим был не старым; для нее его просто не сушествовало. Он был невидимым. Он обитал в другом измерении.

Внутри становилось шумно, но в клубе был еще зал на открытом воздухе, где можно было нормально поговорить. Стулья были еще влажными от дождя. Джима пробила кошмарная слабость; он ругал себя за то, что ему не хватило духу смыться в отель, пока у него были силы. Сейчас он был вообще ни на что не способен. Он сидел задницей на влажном стуле, заднице было противно и мокро, а официанты демонстративно не обращали на них никакого внимания, стараясь держаться как можно дальше от их столика. Хьюго возмущался насчет антенны, а Ральф продолжал свое показательное выступление:

– На одной вечеринке в Нью-Йорке я встретил Мадонну. И я ей сказал: оставь своих американских красавцев с железными мускулами, милашка, попробуй вялое тельце истинного британца. На мгновение – всего на мгновение – она задумалась над моим предложением. Когда тебя постоянно пялят загорелые инструкторы по бодибилдингу, бледное рыхлотелое существо может стать очень даже заманчивой альтернативой. Так ты со мной переспишь, Елизавета?

– Нет, Ральф.

Ральф ушел к барной стойке взять себе выпить. Джим был уже на последнем издыхании; невидимый груз давил на него сразу со всех сторон, даже сидеть было тяжко. Заиграла музыка – мелодия его юности, – и желая немного подвигаться в надежде взбодриться, он пригласил Елизавету потанцеватъ. Она отказалась. Что, вообще, происходит? Всю дорогу она обдавала его запахом своих духов… и даже если он ей совсем не интересен, она могла бы потанцевать с ним хотя бы из вежливости.

Хьюго впал в состояние тихой скорби по поводу спертой антенны. Он весь издергался. Может быть, он опасался, что пока он сидит тут в клубе, его машину уже разбирают по винтикам или творят с ней какое-нибудь непотребство. Тоже развлечение для семнадцатилетних – девальвировать чужие машины. Нескончаемое веселье: налепить монетки на бок, забить картофелину в выхлопную трубу, насыпать сахару в бензобак, отбить зеркальце бокового вида, запихать жевачку в замок, попрыгать на крыше.

– Я через час еду домой, – сообщил Хьюго. – Ты можешь остаться. Вернешься с Ральфом и Дереком.

Это была самая лучшая новость, которую Джим услышал за весь прошлый год. Пусть даже это означало всего-навсего несколько часов сна на диване в гостиной.

Ральф вернулся с подносом, заставленным выпивкой. Бутылка водки, бутылка виски. Четыре пива.

– Чтобы не бегать в бар каждые десять минут.

Джим боялся даже представить, сколько все это стоит. Интересно, подумал он, а не нужен ли Ральфу веб-сайт? Хью рассказывал, чем занимается страховой фонд Ральфа, но Джим ничего не понял. Тем более, если Ральфу был нужен веб-сайт, Дерек уже наверняка подсуетился.

– Так, – сказал Ральф, – а давайте сыграем в питейную игру.

Хьюго сразу сказал, что он – пас, Катерина и Елизавета не знали, что это за игра. Дерек дал понять, что готов поучаствовать.

Джим тоже не знал, что это за игра, но догадался, что надо пить. Причем много.

– Прошу прощения, – сказал он. – Но я сегодня не в форме, в смысле, чтобы выпивать. Давай лучше завтра.

– Мерзавцы вы все, и к тому же некомпанейские, – набычился Ральф. – Вдвоем же неинтересно. Тут нужно знать свою меру. Но вот в чем проблема: как узнать меру и при этом ее не превысить? По-моему, никак. Вроде пьешь-пьешь, а потом – бац – понимаешь, что ты выпил лишнего. У тебя стойкое ощущение, что ты выпил лишнего. Ты абсолютно уверен, что выпил лишнего. Но когда ты уже выпил лишнего, вернуться к состоянию «в меру» никак невозможно. Во Франкфурте у меня был приятель, который работал до позднего вечера, но прежде чем отправляться спать, выпивал бутылку виски. Каждый день. А наутро вставал на работу свеженький, как огурчик. Но вот однажды он выпил бутылку виски и буквально один глоток из второй бутылки. Он умер.

– На кого ты сейчас работаешь? – спросил Дерек. Этого вопроса Джим и боялся. Он не знал, что ответить. Если солгать, это можно легко проверить. А если сказать, что это конфиденциальная информация, такой ответ прозвучит либо неубедительно, либо слишком претенциозно.

– Очень трудно понять, где тот самый предел. Никто тебе не объявит: хватит, дружище, дальше уже будет лишнее, – продолжал Ральф. Он вскочил с места и втиснулся между Джимом и Дереком. – Никто не зажжет стоп-сигнал. У меня был приятель, фотограф. Военный фотограф. Работал в Афганистане, в Персидском заливе, в Руанде. Лез в самое пекло – и ни единой царапины. Ну… однажды ему глаз подбили. В этом… как его… город такой в Югославии… ну, где были бои.

– Там везде были бои.

– Да. Ну да ладно. В общем, он приезжает с таким здоровенным фингалом, и я его спрашиваю, что случилось? Избили тебя, пленку хотели отнять? А вот и нет. В полумиле от того места, где он стоял, подорвался на мине какой-то парень, и его оторванная рука, когда падала с неба, заехала моему приятелю в глаз. Приятель отнесся к этому философски. А потом он поехал в Руанду, снимал там деревню, где всех убили. Разлагающиеся трупы, залитые кровью стены… материалов более чем достаточно. Фоторынок всяких жестокостей все-таки ограничен. Он уже собирался ехать назад и тут заметил какой-то котлован на краю деревни. И решил сходить посмотреть. Собственно, ему незачем было ходить-смотреть, но он все равно пошел. Такая была у него привычка: заходить далеко. Может, не слишком далеко, но хотя бы чуть-чуть. И вот тогда все и случилось. – Ральф глубоко затянулся и выпустил дым.

– Что случилось? – подал реплику Джим.

– Он увидел что-то такое, что было слишком даже для него. И тогда он сломался. Потерял смысл жизни. Это случилось семь лет назад. Он не сумел это преодолеть. Ушел из журналистики. Теперь он фотографирует церкви и здания для каталогов. И больше не хочет работать с людьми.

Джим ждал, что Ральф скажет, что это было такое, что увидел его приятель. Ему действительно было любопытно. Но Ральф переключил все внимание на девушку, танцующую на столе.

– И что это было, что он увидел?

– Я вам не скажу.

– Почему?

– Потому что, если вам скажу, тогда вы тоже потеряете смысл жизни.

– Неужели все было настолько плохо?

– Именно так я ему и сказал. Я не отстал, пока он мне не рассказал. И знаешь, что: лучше бы он не рассказывал, правда.

– Тогда зачем ты нам рассказал эту историю? – спросил Джим.

– Но я же вам не сказал, что он там увидел. Хотя… может быть, вам это будет по барабану. А может быть, и не будет. Давайте лучше выпьем.

Девушкам не понравилась водка. Елизавета ушла в туалет и пропала. Даже если учесть, что девушки обычно возятся в туалете дольше, все равно ее не было слишком долго.

– Поехали домой, – сказал Хью.

– А как же Елизавета?

– Дерек остается. А Ральф едет с нами, он не в том состоянии, чтобы гулять до утра.

Когда они вышли на улицу, они увидели Елизавету. Она стояла на углу и болтала с какими-то мужиками в количестве пяти штук. Поскольку по-английски она говорила плохо, вывод напрашивался сам с собой: она общалась с ними по-русски. Впрочем, Джиму достаточно было только взглянуть на этих пятерых, чтобы определить их национальную принадлежность и род занятий. Это были гангстеры, или «новые русские», как назвала их Катерина.

Еще одно массовое заблуждение насчет гангстеров – что они все похожи на братьев Край , этаких крупногабаритных громил со зверскими рожами. На самом деле, настоящие гангстеры совсем не похожи на гангстеров. Про настоящих гангстеров вообще не скажешь, что они гангстеры. Братья Край были полными идиотами и детоубийцами. Настоящие гангстеры делают деньги и хорошо живут, а братья Край были маньяками, что совсем не одно и то же. Настоящие гангстеры с виду совсем не опасны. Им это даже противопоказано. Опасными с виду должны быть вышибалы, профессиональные боксеры, ротвейлеры и акулы. А если ты гангстер и вид у тебя опасный, это сразу же насторожит окружающих. Настоящие гангстеры – они как разведчики-нелегалы высшего класса: невидимые, незапоминающиеся. Настоящий гангстер дождется, пока все отвернутся в другую сторону, подойдет к тебе со спины и раскурочит тебе мозги ледорубом, размышляя при этом, где ему сегодня поужинать. Настоящие гангстеры выглядят именно так, как эти «новые русские»: бездушные, мертвые.

Опять пошел дождь, и Хьюго отправился за машиной, пока все остальные ждали в фойе, чтобы зря не мокнуть. Джим наблюдал за тем, как Дерек вьется вокруг Елизаветы, словно назойливый комар-переросток. Очевидно, что Дерек был гораздо глупее, чем думал Джим. Женщин понять очень трудно, почти невозможно, но тут все было ясно, как день, – Елизавета с Дереком не спала. И не собиралась. А судя по взглядам, которыми награждали Дерека русские гангстеры, ему грозили крупные неприятности. Если бы это была Россия, его давно бы уже перемололи в муку для их знаменитого черного хлеба. Дерека явно переклинило – то ли от водки с виски, то ли от нездорового сексуального возбуждения, то ли от безумного желания выпендриться. Назревало что-то нехорошее, и Джиму очень не хотелось бы быть по близости, когда оно наконец созреет. Блаженные семнадцать лет. Драки случаются вовсе не вдруг – сначала всегда возникает предчувствие, что вот оно назревает.

На обратном пути Хьюго гнал, как сумасшедший. Джиму, наверное, стоило бы испугаться, но он позабыл, как это делается. Когда они приехали на виллу, Джим решил спать на диване в гостиной, мол, я «так устал, что просто плюхнулся на первую же горизонтальную поверхность». Он бы просто не выдержал спать в одной комнате с Дереком.

Он положил голову на подушку и…

Он открыл глаза и увидел свет на потолке. Ему было сонно, но по-хорошему сонно. Потом он заметил у себя на футболке длинную струйку слюны. Пускать слюни во сне – интересное нововведение, которое его тело предприняло в рамках широкомасштабной кампании по его унижению. Он попробовал привстать, и шею тут же свело от боли. Лишнее подтверждение, что диван все-таки не самое удобное место для того, чтобы спать. Шея жутко затекла и, вне всяких сомнений, будет теперь болеть до конца отпуска. Он прекратил шевелиться. И снова заснул безо всяких усилий…

…а потом, по прошествии непонятно какого времени, Хьюго игриво пнул его в живот.

– Вставай, ты же в отпуске. А в отпуске следует наслаждаться жизнью, а не валяться весь день в постели.

Хьюго был бодр и весел. Собственно, таким и должен быть человек, который нормально выспался в нормальной постели.

– Пойду прикуплю себе круассанов на завтрак. Джим перевернулся на другой бок в надежде еще поспать, но боль в шее никак не давала заснуть. Получше всякого будильника…

Хьюго потряс его за плечо.

– Ты не видел Дерека или Елизавету?

– Нет, а что?

– Машины их нету.

Хьюго бросился вверх по лестнице.

– Дерека нету в комнате.

– Может, они еще не приехали. Может, они загуляли.

– Но уже полдень. А клуб закрывается в четыре утра.

– Может быть, Дерек напился в хлам, и они решили заночевать в отеле.

– Послушай, я знаю, что ты считаешь меня скупердяем, но до Дерека мне далеко. Чтобы его раскрутить на купить тебе выпить, ему надо вдвое приплачивать. Он не станет тратиться на отель.

Джим попытался обдумать все вышесказанное, а Хьюго пошел поделиться своим беспокойством с Ральфом. Ральф, не проспавшийся после вчерашнего, спустился вниз в одних боксерских трусах, которые, судя по виду, носил не снимая уже лет пятнадцать.

– И незачем так волноваться. Если что-то случилось, это уже случилось, – философски заметил он, прикуривая сигарету. Ральф был странно и необъяснимо бледным и безволосым для взрослой здоровой особи мужского пола, проводящей свой отпуск на юге Франции; его тело представляло собой замечательное достижение в плане формы, где худоба сочеталась с непомерной упитанностью (тонкие ручки-ножки и изрядный пивной живот). Но он был прав. Где бы ни были Дерек с Елизаветой – на морском берегу на солнышке или на столах в морге, – ни Хьюго, ни Ральф, ни Джим ничего для них сделать не могут.

Все это несколько обескураживало. Если Дерек серьезно ранен или даже мертв, Джима это вовсе не удручало. То есть он бы, конечно, не стал прыгать от радости, если бы с Дереком что-то случилось, но и не стал бы скорбеть на его похоронах. Еще один признак старения; лет десять назад Джим бы чувствовал себя виноватым, что ему до такой степени наплевать на судьбу ближнего. Отсутствие бурной радости по поводу вероятной безвременной смерти Дерека и – как следствие – прекращения его бурной деятельности на поприще веб-дизайна было вполне объяснимо. Если бы Дерека устранили пять лет назад, даже три года назад, даже два года назад, это дало бы Джиму возможность развернуться, но сейчас у каждого предприимчивого мерзавца в Лондоне есть своя дизайнерская компания.

Другая помеха для радостных ритуальных плясок – Елизавета. Если что-то случится с Елизаветой, это убьет всю приятность от потери Дерека. Мужчина средних лет… кому он нужен, по большому счету?! Но Елизавета… сколько ей лет, интересно? Двадцать два? Она еще слишком молода… у человека должен быть шанс разочароваться во всем до конца.

Ральф налил себе щедрую порцию eau de vie.

– И Дерек, и Елизавета знают, как сюда позвонить, – сказал Хьюго. – Если они решили где-нибудь задержаться, то почему они не позвонили и не предупредили?

– Может, они не хотели нас беспокоить, – сказал Ральф. Вполне похоже на правду, но Джиму все равно представлялись узкие извилистые дороги и две машины, сходящиеся лоб в лоб на высокой скорости.

– Джим, может быть, ты позвонишь в полицию, – сказал Хьюго. Ага позвонить… и чего сказать? Мы тут, кажется, потеряли туриста? Джим уже представлял себе теплоту и участие, с которыми во французской полиции примут это известие. Хьюго не смог его обмануть. Впрочем, наверное, он и не пытался никого обманывать. Тревога Хьюго была вызвана отнюдь не сочувствием к судьбе ближнего; это была паника человека, который поехал в отпуск, имея в виду отдохнуть и развлечься, и которому вместо этого предстоит заниматься неловкими разговорами по телефону и беготней по инстанциям, заполнять какие-то бумажки, отвечать на вопросы и т.д. и т.п.

Ральф сосредоточенно ковырялся в пупке. Вообще-то считалось, что они с Дереком большие друзья. Что это было: обычное хладнокровие или общая дерьмоватость характера? Или это одно и то же? – задумался Джим. Почему так погано на душе? Что ему мешает выйти на улицу – тем более что погода просто великолепная – и сходить искупаться? Да уж, веселенькая у них подобралась компания.