Глава 6
Дни для Констанс были полны удручающего однообразия. Время после молчаливого завтрака и до одиннадцати часов вечера, того обязательного часа, когда наконец разрешалось удалиться в свои комнаты, было истинным испытанием. Вместо того чтобы в конце концов привыкнуть к скучной рутине повседневности, она не особенно желала примириться с ней. Наконец она дошла до того, что после ужина стала незаметно переводить на несколько минут вперед стрелку часов в красной гостиной, лишь бы приблизить время, когда можно уйти в свою комнату. Филип застал ее за этим занятием, войдя за нужной ему книгой, однако ничего не сказал, когда часы пробили в неурочный час. Виконт тоже видел, как она тихонько открывает крышку часов и переводит стрелку, но тоже промолчал. Лишь герцогиня была в неведении, сколько минут или даже часов исчезает из дневного времени из-за того, что ее будущей невестке не терпится поскорее уйти к себе и остаться наедине со своими мыслями.
Герцогиня ни словом не обмолвилась о первом вечере Констанс в поместье, хотя событие было немаловажным: званый ужин в Гастингс-Хаусе. Будущая свекровь была с ней сдержанно вежлива, не проявляла попыток сблизиться, но и не отталкивала. Констанс был оказан прохладный, однако вполне терпимый прием.
Филип то и дело куда-то уезжал, всегда в спешке – то на собрание, то на митинг, на ходу читая тексты речей, которые оплачивал своему приятелю Мортимеру. Насколько Констанс могла судить, предвыборная кампания шла успешно, хотя Филип не сообщал ей об этом в деталях. Наоборот, он просил ее припомнить еще что-нибудь из забавных историй или случаев из ее жизни, чтобы; украсить ими свои речи. Когда же ей удавалось вспомнить что-нибудь остроумное или хотя бы умное, он наскоро записывал и передавал Мортимеру.
Что касается отношений Констанс с виконтом Кавендишем, то для него она была просто невидимкой. Диши (она так и не осмелилась называть его этим шутливым именем, хотя сам виконт, по мнению Констанс, был начисто лишен чувства юмора) даже не поднимал на нее глаз, когда они собирались за столом на завтрак, ленч или ужин, и не обращался с ней прямо. Он даже не делал вид, что помнит о ее существовании. Если он и следил за ней, то делал это так, будто смотрел сквозь нее, как бывает с человеком, который задумался о чем-то и уставился неподвижным взором на любой попавшийся в его поле зрения предмет.
Герцогиня обращалась к ней, лишь когда давала указания или хотела что-то от нее узнать. Констанс надлежало молча выслушивать указания и наставления.
– Аристократка, когда пьет чай, всегда держит чашку вот так, чтобы ее мизинец находился в таком положении. Иначе это будет выглядеть вульгарно. Леди всегда можно узнать по осанке. Настоящая аристократка не сутулится… Никогда нельзя опускаться до личных бесед с прислугой. Говорить с ними следует соответственно их рангу. Они не ждут от нас, что мы будем называть их по имени, и не станут вас уважать, если вы это сделаете.
Констанс выслушивала все с вежливым интересом, внутренне вступая в спор с герцогиней почти по каждому вопросу. Особенно запомнился оттопыренный мизинчик во время чаепития. Лично ей это казалось глупым и манерным. Аристократки не горбятся? А как же леди, которых она видела в летний сезон на пляжах Кауса, не говоря уже о коронованных принцах и принцессах? Они сутулятся на своих шикарных яхтах, сутулятся, танцуя на балах и совершая прогулки. Никогда не называть горничных по имени!
– Стелла, куда запропастилась моя голубая левая туфелька? – крикнула Констанс и, подняв платье, встала на колени и заглянула под кровать.
Молодая горничная явилась немедленно. На ее круглом румяном лице была, как всегда, веселая улыбка. Стелле удалось сохранить деревенскую непосредственность – от веселого добродушия и желания всем угодить до простодушных и искренних оценок того, что происходит в Гастингс-Хаусе.
– Голубая туфелька, мисс? – Она вдруг подбоченилась. – На что это похоже, мисс? Вы стоите на четвереньках в своем голубом платье?
Констанс подняла голову и, конечно, ударилась о край кровати. Обе поморщились.
– Я не могу найти вторую туфлю, – пожаловалась она, потирая ушибленное место.
Не говоря ни слова, горничная подошла к туалетному столику и достала из-под него туфлю. Не проронив ни слова, она протянула ее Констанс.
– Спасибо, Стелла, – улыбнулась Констанс, обувая туфлю. – Как тебе нравится это платье? Еще одно из тех новых, что заказала герцогиня. Мне кажется, она заблуждается, когда думает, что на нас посыплются приглашения.
– Нет, мисс, по словам мистера Мортимера, у которого друг работает в этом ужасном журнале «Панч», все в Лондоне только и говорят, что о вас. Все хотят вас видеть, да еще как!
– Господи, что это им вздумалось смотреть на гувернантку! У всех в доме есть свои гувернантки, и готова поспорить на доллар, что никто из этих господ не обращает внимания на бедняжек. Могли бы сидеть у себя дома, не замечая их, чем ехать куда-то, чтобы презирать чужую гувернантку!
– Вы так ничего и не поняли, мисс?
– Если говорить честно, Стелла, я действительно ничего не понимаю.
– Все эти лорды и леди знают друг друга так долго, что уже давно осточертели сами себе. Они хотя и взрослые, но на самом деле так и остались детьми, которые между собой переженились. Каждый из них уже с детства играл друг с другом, как их отцы и матери.
– И как детям, им подавай все время что-нибудь новенькое, да?
– Верно, мисс, вы угадали. – Стелла понизила голос. – Они похожи на детей, у которых не все ладно с головой. Вы видели щенков от собак одного и того же помета?
Констанс медленно покачала головой:
– Боюсь, что нет.
– Это ужас, мисс. Иногда они рождаются одноглазыми, иногда у них больше чем четыре лапы, а бывает, что нет ни одной. Я видела одного такого бедняжку, он сидел и ничего не хотел есть, пока не сдох с голоду. Я повидала и не таких уродов, мисс.
– Ты хочешь сказать, что аристократы вырождаются? – понизив голос до шепота, спросила Констанс.
– Это так, мисс.
– А я, как непородистый экземпляр, даю им шанс выжить?
– Вы все поняли, мисс, – сказала Стелла, отступив назад и окидывая Констанс взглядом так, словно впервые ее видела. Голос у нее был полон почтения. – Вы очень красивы, мисс. Настоящая красавица.
– Спасибо, Стелла. Понимаешь, герцогиня очень добра, она одарила меня платьями и своими советами, как будто я в них нуждаюсь.
– Не думаю, что тут дело в доброте, мисс.
– Прости, я не поняла?
– Я хочу сказать, что герцогиня все это делает для себя и для своего сына. Она побаивается вас, мисс. Но она знает, что вы нужны ее сыну из-за странностей его отца и даже из-за нее самой, не совсем чистокровной аристократки, если вы понимаете, что я хочу сказать. До тех пор пока вы ей будете нужны, она будет с вами добра. Она не тронет курицу, которая несет золотые яйца, если вы догадываетесь, что я имею в виду.
– Догадываюсь.
Констанс, взглянув в большое овальное зеркало, на мгновение замерла, увидев в нем свое отражение. В голубом шелковом платье с юбкой в изящную сборку, с корсажем поскромнее, чем в вечерних платьях с глубокими декольте, она действительно менее всего была похожа на гувернантку.
Быстрая мысль, словно зигзаг молнии, обожгла ее. Если бы Джозеф мог видеть ее в эту минуту!
– Вы спуститесь к чаю, мисс?
– Да. Спасибо, Стелла.
Горничная поклонилась и покинула комнату.
Джозеф. Он, очевидно, все еще в Шотландии. Не то чтобы это что-то значило для нее. Конечно же, нет.
Констанс покинула комнату и направилась в красную гостиную, где обычно собиралась семья к чаю.
Каким необыкновенным человеком казался ей Джозеф Смит. Такое простое имя и такое средоточие достоинств.
Неожиданный радостный смех слетел с ее губ, когда она шла по коридору и думала о Джозефе. Она мысленно возвращалась к тому времени, когда они были вместе, вспомнила, как он пренебрег ее советом и заболел, объевшись устриц. Ни один еще человек на свете не восторгался так, как он, ее умом и ее мыслями. Все это было с ней впервые.
Но он был рядом еще и для того, чтобы успокоить ее страхи, помочь ей пройти через жестокое испытание, которое ждало их в дороге. Благодаря его доброте, сочувствию и пониманию она вспомнила даже ограбление с неожиданным чувством некоторой нежности.
Нежности и стыда. Она вела себя чересчур смело. Она вспомнила прикосновение его рук, его взгляды и то, как она отчаянно краснела от волнения.
Думает ли он о ней? А если вспоминает, то хорошо или плохо? Улыбается ли он, как это делает она сейчас, вспоминая их совместное путешествие? Помнит ли те чувства, которые так сблизили их в ту ночь в заброшенной таверне, когда невольно их тела согревали друг друга?..
– О, простите!
Замечтавшись, она столкнулась с кем-то с такой силой, что невольно подалась назад. Ей повезло. Кто-то другой, а не она сама растянулся на ковре.
– О, простите меня, сэр!
Джентльмен был старым и пугающе хрупким, с белыми прядями волос и чисто, до блеска выбритым.
Когда Констанс протянула ему руку, помогая встать, она догадалась, кого сбила с ног.
– Ваша светлость. – Констанс присела в глубоком поклоне. – Право, я даже не знаю, как извиниться перед вами. Во всем виновата я, только я.
– Глупости, моя дорогая. Прежде всего мне не надо было заходить в это крыло дома. Это против моих правил. А теперь дайте мне хорошенько разглядеть вас. Вы, должно быть, невеста Филипа, не так ли?
Старый джентльмен был полон такого дружелюбия и обаяния, что Констанс не могла не улыбнуться. Его карие глаза, необычно яркие и живые, вступали в противоречие с его сединами. Кустистые брови то поднимались, то опускались, когда он говорил, и напомнили ей заячьи хвостики.
Серая военная форма, похожая в какой-то мере на прусскую, была украшена нашивками и медалями, при ближайшем рассмотрении оказавшимися шутливыми изображениями упряжки тройкой, садового инвентаря и кухонной посуды.
– А, вас заинтересовали медали. Меня наградила ими моя верная армия – садовники, кухонная прислуга и, конечно же, добрые парни, которые ухаживают за животными в поместье. Я с гордостью ношу каждую из этих медалей, мисс Ллойд.
– Вы знаете мою фамилию?
– Еще бы. Мне все о вас рассказали. Куда вы спешите, моя дорогая?
– На чаепитие с герцогиней, – ответила Констанс, стараясь, чтобы её голос звучал бодро.
Это известие, видимо, произвело нешуточное впечатление на герцога. Он весь съежился, словно кто-то сильно хлопнул его по плечу, однако тут же выпрямился.
– Если мне будет позволено, я бы хотел пригласить вас на чай к себе, в мои апартаменты.
На какое-то мгновение Констанс заколебалась. Она представила себе гнев герцогини и раздражение Филипа. Не понравится это и молодому виконту.
– У меня есть отличные сандвичи с маслом и сыром. Я пью чай один. Кухарка печет для меня особый кекс с изюмом и ромом. Он восхитителен. А этим всем не перепадает ни кусочка.
– Ваша светлость, – наконец, чуть наклонив к нему голову, произнесла Констанс, – я с удовольствием выпью с вами чаю.
– Отлично! В таком случае пойдемте в мою часть этого уродливого монумента, именуемого домом.
Констанс промолчала, а герцог с удовольствием рассмеялся:
– Думаете, я не знаю этого, моя дорогая? За эти тридцать пять лет я потратил лучшее время на то, чтобы всячески избегать появления в нем.
– Что же вы делаете здесь сейчас? В этом коридоре? Я не хочу быть назойливой, ваша светлость, но все же скажите.
– Вы отнюдь не назойливы, моя дорогая. И вопрос ваш вполне понятен. Я давно не слышал и двух разумных слов от моих домочадцев за эти годы. Я просматривал книги.
– В библиотеке?
– Нет-нет, моя дорогая, хотя я изредка тоже захаживаю за той или иной нужной мне книгой. Но этого никто даже не замечает. Мой сын и его мать не любят читать, как вы уже, должно быть, заметили.
Констанс улыбнулась и приняла предложенную им руку.
– Я просто удостоверился, в порядке ли дела, каково их финансовое положение. Я веду изначально все экономические дела дома. Иногда герцогиня выходит из рамок бюджета или кто-либо из мальчиков вложит слишком большие деньги в очередную лошадь. Тогда мне приходится вмешиваться и поправлять их. Сейчас налево и в эту дверь.
Констанс припомнила, что много раз проходила мимо нее. Неприметная резьба на двери не привлекала любопытных взглядов, и Констанс, например, была уверена, что это дверь кладовки, где хранятся швабры и веники.
– Будьте осторожны. Вот так, хорошо. А теперь пожалуйте сюда.
Спустившись на два марша по лестнице вниз, они открыли еще одну дверь, и Констанс очутилась в холле невиданной красоты.
В нем было все просто и прекрасно – от темно-зеленых стен, увешанных прекрасными современными, созданными много веков назад полотнами, до персидского ковра на полу с красивым узором в густых красно-сине-зеленых тонах. Бронзовые канделябры в строгом классическом стиле украшали стены. Констанс однажды видела такие в одном из поместий штата Виргиния.
В холле пахло пчелиным воском, и это напомнило ей о детстве и родном доме. Ее мать хотела, чтобы мебель и деревянные панели стен полировали только пчелиным воском.
Но чего-то не хватало и здесь. Констанс понадобилось мгновение, чтобы это понять.
Герцог, однако, уже прочел ее мысли и сам ответил на ее безмолвный вопрос.
– Здесь, внизу, к сожалению, нет дневного света. Мы под землей, моя дорогая леди, и единственно, чего мне здесь не хватает, – это света. Но я надеюсь, что вы все равно станете моей частой гостьей и будете приносить сюда солнечный свет. Вот мы и пришли.
Он ввел ее в гостиную, бесспорно, мужскую гостиную, но Констанс еще не видела столь приятной комнаты, как эта. Вместо того чтобы загромоздить ее, как было принято, безделушками, в ней было много места и масса гравюр, портретов и пейзажей на стенах. Одна акварель особенно понравилась ей: изображение собаки, благородной головы охотничьего пса.
– Мне куда приятнее любоваться портретом старого доброго друга Самсона, чем портретами, которые наверху. Этот пес – воплощение честности, храбрости и дружбы. – Герцог улыбнулся, и казалось, в нем зажегся какой-то внутренний свет, отчего его лицо просияло. – Всего не расскажешь, – заметил он.
Взгляд Констанс остановился еще на одном портрете – женщина была молода и очень красива. Художнику удались ее глаза, которые передавали всю сущность ее характера. Они светились каким-то особым огнем, и вместе с тем в них был упрек и что-то недосказанное, загадочное, что особенно заинтриговало Констанс.
– Это Виола, – пояснил герцог.
– Виола? Ваша родственница? Она прелестна.
– Значит, вы еще ничего не слышали о Виоле? Странно. Она должна стать женой моего старшего сына.
– Диши?
– Да, Диши, – кивнул герцог. – Странно, не правда ли? Я всегда думал, что Филип и Виола когда-нибудь поженятся. Они были такие драчливые в детстве, все время готовые вцепиться друг в друга.
Констанс внезапно вспомнила, что говорила о господских детях горничная Стелла. Но она не могла поверить, что эта бледная белокурая красавица могла быть драчливой и вздорной. И все же художник подметил в ее глазах блеск, в котором было больше характера, чем это допускалось этикетом в высшем свете. Уж эта если вцепится в кого-нибудь, то не отпустит. Констанс не представляла себе мужчину, который захотел бы стать объектом внимания такой женщины. В дверь постучали, и горничная вкатила столик.
– Кушать, подано, ваша светлость. Может, это поможет вам нарастить немного мясца к вашим костям.
– Спасибо, миссис Хатчинсон. Вы не можете подать еще один чайный прибор? Со мной сегодня пьет чай моя будущая невестка.
– Сию минуту, ваша светлость. Есть и прибор, и сандвичи, и даже кусок кекса, который вам так нравится. Надеюсь, он понравится и вам, мисс Ллойд.
– Благодарю вас, миссис Хатчинсон. Вы просто волшебница.
– Так говорил мне покойный мистер Хатчинсон, ваша светлость. – Присев в поклоне, миссис Хатчинсон удалилась.
Герцог с удивительной ловкостью разлил чай по чашкам и положил Констанс на большую, как блюдо, тарелку всего понемногу, не дав своей гостье даже сдвинуться с места. Во время чая они вели милую и интересную беседу о книгах и современных идеях, от взглядов Рескина на образование до Диккенса и его героев и, разумеется, об американском писателе Марке Твене. Герцог задавал ей немало глубоких и интересных вопросов о Гражданской войне в Штатах и выразил свое соболезнование в связи с потерей семьи и дома.
– Как, должно быть, вам было трудно, дорогая. И какая вы молодчина, что устояли перед невзгодами и не постеснялись стать гувернанткой. Мне остается только надеяться, что мой сын сделает вас счастливой, чего вы заслуживаете. – Говоря это, старый герцог глядел на нее поверх края чашки, осторожно откусывая черный хлеб с маслом.
Выпив чашку чаю, Констанс поблагодарила его, а сама подумала о том, что он единственный человек в этой семье, который говорит с ней искренне и считает ее чем-то большим, чем просто еще одним возможным украшением этого дома.
Филип, должно быть, рассказал о ней своему отцу. Иначе как герцог мог о ней узнать?
Наконец чаепитие подошло к концу.
– Это было так приятно, ваша светлость, – сердечно поблагодарила она герцога.
– И мне тоже, дорогая. – Он крепко сжал ее руку в своих сухих ладонях. – Почаще навещайте меня.
– Я приду. Это были самые чудесные минуты за все время, что я живу в Гастингс-Хаусе.
Герцог улыбнулся и проводил ее до двери.
– Она не всегда была такой, как теперь, – сказал он, глядя куда-то вдаль.
– Герцогиня?
– Да. Когда я женился на ней, она была милой, простой, доброй девушкой. Мои родители были, конечно, в бешенстве, когда мы поженились. Но я был третьим сыном, и никто даже и помышлять не мог, что я когда-нибудь стану герцогом. Вот тогда-то она и начала меняться, словно это было дело всей ее жизни – все эти титулы и поместья, какие есть в Англии. И это отняло у нее радость жизни, отравило ее. Теперь мы с ней стараемся как можно меньше видеть друг друга.
– Как это печально, – сказала Констанс.
– Да. Мне не хотелось, чтобы это случилось еще с кем-нибудь в моей семье. О, мисс Ллойд, – добавил он, словно что-то вспомнил, – вы это славно придумали на дороге, когда повстречались с бандитами.
– Простите, ваша светлость?
– Я знаю все о вашей остроумной уловке, спасшей не только вашу жизнь, но, похоже, жизни будущих жертв ограбления. Я просто поражен, моя дорогая. Думаю, великий полководец Веллингтон в подобных обстоятельствах не смог бы придумать ничего лучшего. Отдаю должное вашей смекалке.
Констанс с удивлением смотрела на него. В голове все смешалось.
– Откуда… Кто вам?..
– Я узнал об этом от Джозефа Смита. Он написал мне длинное-предлинное письмо о вас, мисс Ллойд. Одно могу сказать: любой человек, мужчина или женщина, способный произвести такое впечатление на Смита, заслуживает быть удостоенным рыцарского звания. Доброй ночи, мисс Ллойд.
Еще не придя в себя, Констанс покинула подвальные апартаменты герцога и вернулась в сверкающий мир верхних этажей.
Она была в своей комнате и одевалась к ужину, прекрасно отдавая себе отчет, каким ужасным он ей покажется после прекрасного чаепития у герцога, как в дверь постучали.
– Войди, Стелла. Ты считаешь…
Дверь отворилась, ив дверь вошла герцогиня. Ее появление придало всему, что находилось в скромной комнате Констанс, поистине карликовый вид.
– Ваша светлость…
Констанс не знала, рассержена ли герцогиня на нее за ослушание и чаепитие у герцога или вне себя от гнева за то, что ее будущая невестка настолько вульгарна и дерзка, что называет горничную по имени вопреки поучениям герцогине. Во всяком случае, Констанс готовилась к серьезному наказанию. Она была готова ко всему, кроме того, что произошло на самом деле.
– Моя дорогая девочка! – вскричала герцогиня.
И тут Констанс не на шутку перепугалась, увидев слезы в глазах герцогини. Крупные настоящие слезы, готовые скатиться по ее щекам.
– Моя дорогая, милая девочка!..
И герцогиня сжала ее в своих объятиях.
Констанс как-то в детстве слышала историю о том, как медведь-гризли задушил в своих объятиях человека. Она неожиданно испытала страх, подумав, что, возможно, ей грозит что-то похожее. Но ее обнимал не медведь, а будущая свекровь, пусть и неуклюже. В ушах у герцогини болтались бриллианты величиной с грушу и к тому же острые как нож. На какое-то мгновение Констанс показалось, что она потеряет сознание, в глазах ее все поплыло. Но герцогиня вдруг отпустила ее.
– Ты сделала это, моя девочка! – Тут Констанс увидела, что герцогиня размахивает кремового цвета карточкой. – Дата венчания еще не объявлена, а тебе удалось это!
– Удалось что?
Нужно ли ей извиняться перед герцогиней. Отрицать, что она знает за собой что-то такое, что заслуживает порицания?
– От самого принца! Ты и Филип приглашены на уик-энд в Сандринхем! Вы будете гостями принцессы и принца Уэльского! Ты достигла своего, моя дорогая! Мы достигли этого! Я должна сообщить об этом леди Трендом. Это приведет ее в ярость!
– А как же Филип и его избирательная кампания? Разве для него не важнее остаться дома и работать? Ведь до выборов остались считанные дни?
– Господи, ни в коем случае! Приглашение в Сандринхем важнее, чем какие-то речи и целование сопливых малюток! Подумать, только, приглашение в Сандринхем! Принц пока еще не король своей страны, но, бесспорно, король высшего света. Его приглашение!
С этими словами герцогиня повернулась, чтобы уйти, но снова одарила Констанс улыбкой. Это было ужасно, и так же неожиданно и невероятно, как если бы запряженная в плуг крестьянская лошадь вдруг затанцевала.
– Тебя надо поместить в лучшую комнату, дорогая! Сегодня вечером, как только мы отпразднуем это событие, ты переселишься в золотую комнату.
Констанс постаралась ответить улыбкой. Но где-то глубоко внутри она ощутила неприятный холодок. Куда было бы лучше, если бы герцогиня вовсе не замечала ее.
