Пролог

Жара была изнуряющей. Юная Констанс Ллойд то и дело промокала виски стареньким, но безукоризненно чистым носовым платочком. С запястья ее руки свисала сумочка на шнурке со скудным содержимым – несколько долларов. Она не рискнула оставить их в пансионе сестер Смизерс даже на то короткое время, которое ей понадобится, чтобы побывать на почте. Какими бы милыми ни быта эти старушки и их респектабельные постояльцы, Констанс не была такой простодушной, чтобы оставить что-либо стоящее из вещей без присмотра. Если бы она позволила себе подобную беспечность, то просто не выжила бы в последние четыре года.

Проехавшая по немощеной улице повозка подняла такое облако пыли, что Констанс пришлось остановиться, закрыв глаза.

Неужели в ее родном Ричмонде всегда такая жара?

– Добрый день, мисс Ллойд.

Констанс открыла глаза и увидела перед собой худое, изможденное лицо мистера Брюса. Он почтительно коснулся полей своей шляпы. Ровесник ее отца, мистер Брюс совсем недавно вернулся из действующей армии конфедератов. Он добирался домой в Ричмонд не один месяц.

– Добрый день, мистер Брюс, – улыбнулась Констанс, вспомнив, как несколько лет назад он, дородный господин, приезжая на плантацию к Ллойдам, неизменно угощал ее лакричным леденцом.

– Вам тоже жарковато, не так ли? – Лицо мистера Брюса было в красных пятнах, а редкие пряди седых волос прилипли к голове.

– Нет, мне не жарко, – ответила она вполне искренне. – Вот почему я направляюсь в южную часть города на почту. Надеюсь, там меньше пронизывающих сквозняков.

Мистер Брюс, оценив шутку, засмеялся коротким, похожим на кудахтанье смешком, перешедшим в кашель. Констанс сделала вид, что не заметила старческого кашля мистера Брюса, а тот снова дотронулся пальцами до шляпы, а затем, подняв их вверх, как бы отсалютовал ей и двинулся дальше.

Как странно встречаться с теми, кого когда-то знала, подумала она. Теперь все, кого она помнила, кажутся незнакомыми.

Их разделили испытания, которые, казалось, должны были всех объединять. Сначала поражение конфедератов сблизило их. Но по мере того как недели превращались в месяцы, обвинения, недоверие или просто страх перед будущим неузнаваемо меняли людей. Повседневные житейские невзгоды заставляли порой многих воспринимать в искаженном виде самые незначительные и обыденные факты. Патриотические лозунги и речи сменились подозрительностью, взаимными обвинениями и упреками в симпатиях к янки. Вместо того чтобы постараться налаживать жизнь, многие увязли в прошлом, в воспоминаниях и разговорах о том, как могло бы все сложиться иначе, если бы, если бы… Единственными, кто оставался вне упрека и подозрения, были герои, погибшие на поле брани. Лишь им был уготован покой. Взгляд Констанс остановился на уцелевших в городе зданиях. Их было всего два: городская мэрия и здание Конфедерации. Они, как всегда, гордо высились, окруженные уцелевшими стенами и остовами других разрушенных домов города, который некогда назывался Ричмондом. На крышах этих двух не тронутых войной зданий в августовском зное уверенно держались на прочных древках два американских флага. Вид их был непривычен для глаза Констанс.

Было ли еще когда-нибудь так жарко в Ричмонде?

Вот и почта. Констанс не знала этих трех молодых солдат, которые посторонились, чтобы дать ей пройти, и пробормотали что-то вроде приветствия. То, что она не знала их, не имело уже никакого отношения ни к победе юнионистов, ни к какой-нибудь старой неприязни. У нее не осталось сил на подобные чувства. Более того, она понимала, что уже покорилась переменам, которые произошли в ее жизни, и теперь в Ричмонде не каждый встречный ей друг.

Совсем недавно ее бы осудили в ричмондском обществе, если бы она появилась в городе без сопровождения. Уэйд Коуэн, увидев, как она идет по шумной улице, был бы вне себя от гнева. Но Уэйд, ее жених, вот уже четыре месяца как умер.

Хотя они и не видели друг друга два года, между ними в результате обмена гневными и страстными письмами был заключен уговор, что они поженятся, как только кончится война. Но в последнее время Констанс мучили сомнения, что Уэйд, которого она знала с детства, по-настоящему не любит ее как женщину. Но теперь все это уже не имело значения. В тот день, когда было объявлено перемирие, Уэйд, который никогда не был хорошим воякой, был убит, неожиданно оказавшись участником атаки на группу солдат-федералов, расположившихся на отдых.

Его похоронили как героя, как последнего убитого солдата-конфедерата только что закончившейся войны. По крайней мере, такие слова были высечены на надгробном камне. Констанс узнала настоящую правду о его гибели от одного из офицеров его взвода: бедняга Уэйд просто не справился с лошадью, которая вдруг понесла. Когда он понял, что мчится прямо на ошеломленных янки, перед ним стал выбор, и он его сделал: лучше геройски погибнуть, атакуя неприятеля, чем навечно остаться посмешищем. Поэтому в последнюю минуту, так и не сумев сладить с лошадью, он выхватил шпагу и стал размахивать ею скорее для равновесия, для того, чтобы удержаться в седле.

Солдаты кричали ему, чтобы он попридержал лошадь, а когда стало ясно, что такого не остановишь, один из них выстрелил и попал Уэйду в голову. Один только выстрел. Солдат, убивший Уэйда, написал Констанс письмо о геройской храбрости ее жениха, и все считали, что он очень сожалел о своем роковом выстреле.

На почте, как всегда, была длинная очередь, Констанс иного и не ожидала, поэтому не расстроилась. Люди не теряли надежды, что о них вспомнит кто-либо из дальних родственников на Севере и пришлет хотя бы деньги. Жители штата Виргиния, которые прежде заявляли, что не хотят иметь ничего общего с Севером, теперь писали отчаянные письма, прося денег в долг, напоминая далеким двоюродным сестрам и братьям, благодаря бракам оказавшимся в Нью-Йорке, Огайо или Вермонте, о святости кровных связей.

Очередь тянулась к единственному почтовому клерку, который чаще всего отрицательно мотал головой на просьбы отправить письмо без марки, взглянуть, не пришла ли наконец посылка, которая обязательно, да-да, обязательно должна прийти.

– Бедная мисс Ллойд.

Это не было приветствием. Просто кто-то стоявший за ней произнес это как общеизвестный факт.

– Да, бедная мисс Ллойд, – согласился еще кто-то из женщин.

Констанс и виду не подала, что она все слышала, привыкнув к соболезнованиям и сокрушенному шепоту за своей спиной тех, кто знал ее и жалел. Казалось невероятным, что после четырех лет войны, жестоких и трагических смертей и болезней, моральных потрясений, деградации и всеобщей трагедии, какой не знал еще мир, судьба восемнадцатилетней Констанс Ллойд заслуживала особого сочувствия даже тех, у кого, как принято говорить, нет сердца.

Это верно, что у нее умер отец, заболевший пневмонией сразу же, как только был призван в армию конфедератов. Вскоре умерла мать от болезни, которая была посерьезнее простой простуды.

Когда на плантации произошел пожар, слуг, или рабов, как их называли федералы, осталось так немного, что они могли лишь беспомощно глядеть, как догорал дом.

Гибель Уэйда была последним ударом, хотя к этому времени Констанс почти окаменела от тяжести потерь. Война всем принесла страдания, не было человека, которого она не задела. Но судьба Констанс, чье взросление совпало с годами войны и разрушений, почему-то вызывала всеобщее внимание и сочувствие.

Это становилось невыносимым. Она нигде не могла спрятаться, обрести покой, избежать этих скорбных лиц и полных жалости глаз.

– …а потом погиб ее дорогой жених Уэйд Коуэн…

Она так судорожно сжала тесемки сумочки, что побелели костяшки пальцев на руках.

– …и умерла мать. Вы, надеюсь, помните ее мать? Я видела ее на балу. В Виргинии еще не знали таких красавиц. Она англичанка, вы об этом знали? Она из Англии.

Женские голоса становились все громче. Они живо обсуждали Констанс, дом с мраморными колоннами, где она выросла, ее отца, добропорядочного семьянина, и столь же превозносили добродетели ее матери, привезенной сюда почти нищей, в юбке в заплатах.

Констанс хотелось кричать, и она с трудом сдерживала себя. С каким бы удовольствием она повернулась к этим старым наседкам и колотила бы по их глупым головам своей сумочкой. Или напомнила бы миссис Уизерспун, как ее сынок-любимчик продал фамильное серебро, чтобы купить виски у янки.

Но Констанс покорно подвинулась в очереди.

– Мисс Ллойд, – приветствовал ее почтовый клерк, как только она достигла окошка. – Вам письмо.

Кажется, сам клерк почувствовал облегчение, что наконец-то можно что-то кому-то вручить. Он порылся на полках и протянул девушке изрядно измятый конверт.

– Письмо из Англии, – громко произнес он.

Воцарилась тишина. Все молча глядели, как Констанс взяла в руки долгожданное письмо. Она не помнила, куда девались ее видавшие виды единственные перчатки. Констанс отошла от окошка.

Руки ее дрожали: «Господи, прошу тебя…» – прошептали ее губы. И тут она вспомнила, что давно уже не молилась.

Поддев пальцем край конверта, она осторожно распечатала его, продолжая шептать, моля Бога: «Пожалуйста…»

Да, это было то письмо, которого она ждала. Она обратилась к кузине своей матери с просьбой подыскать место гувернантки в английской семье. Это была последняя надежда Констанс, последняя попытка как-то устроить свою жизнь. В случае отказа ей больше не на кого было надеяться.

Отойдя в угол, Констанс, хотя и знала, что это не поможет ей оказаться в полном одиночестве, все же решила прочитать письмо сейчас и здесь, а не в тесной комнатушке пансиона сестер Смизерс. Она держала в руках свое будущее.

Сделав глубокий вдох, она осторожно извлекла из конверта письмо и, повернувшись поближе к свету, вытащила первую из многочисленных, как ей показалось, страниц.

Это все, что она могла прочесть, прежде чем слезы совсем затуманили глаза. Зажав рукой рот, она не смогла, однако, остановить душивших ее рыданий.

Она спасена.

Прежде чем покинуть почту, Констанс наконец облегчила свою душу слезами. Они щедро катились по ее щекам. Давно она так не плакала. Но ничего, теперь это уже не столь важно. Главное – она была спасена.

– Бедная мисс Ллойд. Она снова получила плохое известие, – сокрушенно заметила миссис Уизерспун, когда Констанс, споткнувшись о мусорный бак и торопливо и смущенно извинившись, наконец выбежала на улицу. – Несчастнее этой бедной девушки, должно быть, нет никого на свете.