Глава 7
В среду на музыкальном вечере у Смайт-Смитов Колин Бриджертон собрал вокруг себя целый букет юных особ, причитавших над его раненой рукой.
Что касается происхождения раны, то мистер Бриджертон проявил удручающую скрытность в этом вопросе. Зато автор этих строк с уверенностью может сказать, что мистера Бриджертона утомили обрушившиеся на него знаки внимания. Как он признался своему брату Энтони, он сожалеет, что не оставил эту (непечатное слово) повязку дома.
«Светские новости от леди Уистлдаун», 16 апреля 1824 года
Ну зачем, зачем она мучает себя?
Каждый год курьер приносил приглашение, и каждый год Пенелопа давала себе клятву, что больше никогда, Бог свидетель, она не появится на музыкальном вечере у Смайт-Смитов.
И тем не менее каждый год она сидела в музыкальной гостиной Смайт-Смитов, отчаянно стараясь не корчиться (хотя бы видимо), когда очередное поколение девиц Смайт-Смит калечило бедного Моцарта в его музыкальном воплощении.
Это было мучительно. Ужасно, невыносимо, чудовищно. Она не могла подобрать подходящего слова, чтобы выразить свои ощущения.
Положение усугублялось еще и тем, что Пенелопа всегда оказывалась в первых рядах, что было настоящей пыткой. И не только для ее ушей. Каждые несколько лет среди девиц Смайт-Смит появлялась одна, казалось, понимавшая, что участвует в действе, которое нельзя назвать иначе, чем преступлением по отношению к слушателям. И пока остальные девушки самозабвенно терзали свои скрипки и фортепьяно, эта бедняжка исполняла свой номер со страдальческим видом – столь знакомым Пенелопе.
Так выглядел бы человек, желающий оказаться где угодно, но только не там, где он находится в данный момент. И как бы он ни старался скрыть свои чувства, они проступали в уголках плотно сжатых губ и, конечно же, во взгляде, скользившем поверх чужих голов.
Видит Бог, лицо Пенелопы часто приобретало подобное выражение.
Возможно, по этой причине ей никогда не удавалось остаться дома, когда Смайт-Смиты устраивали свои вечера. Должен же кто-то ободряюще улыбаться и делать вид, что наслаждается музыкой.
К тому же это случалось не чаще чем раз в год.
И все же, сидя в гостиной Смайт-Смитов, трудно было избавиться от мысли, что здесь можно сделать целое состояние на незаметных ушных затычках.
Квартет девиц разминался, производя какофонию звуков из несогласованных аккордов и гамм, которая обещала стать только хуже, когда они начнут играть по-настоящему. Пенелопа расположилась в середине второго ряда, к величайшему неудовольствию ее сестры Фелисити.
– В заднем ряду два свободных места, – прошептала та ей в ухо.
– Слишком поздно, – отозвалась Пенелопа, откинувшись на мягкую спинку стула.
– Помоги мне, Боже, – простонала Фелисити.
Пенелопа взяла программку и начала листать.
– Если мы не займем эти места, их займет кто-нибудь другой, – сказала она.
– Именно этого я и хотела!
Пенелопа склонилась ближе, чтобы никто, кроме сестры, не мог слышать ее шепота:
– Мы хотя бы способны вежливо улыбаться. Вообрази, что будет, если здесь усядется кто-нибудь вроде Крессиды Тумбли и будет презрительно фыркать весь вечер.
Фелисити огляделась по сторонам.
– Крессиду Тумбли сюда калачом не заманишь.
Пенелопа предпочла пропустить эту реплику мимо ушей.
– Не дай Бог, если в первом ряду окажется публика, склонная к язвительным замечаниям. Эти бедняжки умрут от унижения.
– Им этого в любом случае не избежать, – проворчала Фелисити.
– Вот уж нет, – возразила Пенелопа. – Во всяком случае, не эта и не та. Или вон та, – добавила она, указав на двух девушек со скрипками и одну, расположившуюся за фортепьяно. Но вот эта, – она сделала едва заметный жест в сторону девушки с виолончелью, – уже чувствует себя несчастной. Самое меньшее, что мы можем сделать, – это не дать занять эти места любителям позлословить.
– Все равно леди Уистлдаун разделает их под орех в ближайшем выпуске своей газеты, – заметила Фелисити.
Пенелопа открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент на свободное место по другую сторону от нее опустилась Элоиза.
– Элоиза! – воскликнула Пенелопа с нескрываемым восторгом. – Мне казалось, что ты собиралась остаться дома.
Элоиза скорчила гримаску.
– Не знаю, как это объяснить, но я просто не могла пропустить сие событие. Это как дорожное происшествие. Не хочешь смотреть, но смотришь.
– Или слушаешь, – вставила Фелисити, – как в данном случае.
Пенелопа не смогла сдержать улыбку.
– Я не ослышалась, вы, кажется, говорили о леди Уистлдаун, когда я подошла? – поинтересовалась Элоиза.
– Я сказала Пенелопе, – Фелисити довольно неэлегантно перегнулась через сестру, чтобы видеть Элоизу, – что леди Уистлдаун не оставит от них и мокрого места в своей газете.
– Как сказать, – задумчиво отозвалась та. – Она не каждый год набрасывается на девиц Смайт-Смит. Не знаю почему.
– Я знаю, – фыркнул кто-то справа.
Элоиза, Пенелопа и Фелисити дружно повернулись на своих сиденьях и тут же отпрянули назад, оказавшись в опасной близости от трости леди Данбери.
– Леди Данбери, – ахнула Пенелопа, не устояв перед желанием потрогать собственный нос, чтобы убедиться, что он еще на месте.
– Кажется, я поняла, что за штучка эта леди Уистлдаун, – заявила леди Данбери.
– Неужели? – поразилась Фелисити.
– У нее мягкое сердце, – продолжила старая дама. – Видите вон ту девчушку? – Она ткнула тростью в виолончелистку, задев при этом ухо Элоизы.
– Вижу, – сказала Элоиза, потирая ухо, – только, боюсь, уже ничего не услышу.
– Считайте, что вам повезло, – обронила леди Данбери, прежде чем вернуться к теме разговора. – Вы еще поблагодарите меня за это.
– Вы имеете в виду виолончелистку? – поспешно вмешалась Пенелопа, опасаясь, как бы Элоиза не ляпнула что-нибудь совершенно неприемлемое.
– Да, конечно. Взгляните на нее, – сказала леди Данбери. – Она выглядит несчастной, что в общем-то вполне понятно. Она единственная из них, кто понимает, насколько чудовищно их исполнение. Остальные три не имеют ни малейшего слуха.
Пенелопа бросила на младшую сестру самолюбивый взгляд, гордясь собственной проницательностью.
– Попомните мои слова, – сказала леди Данбери. – Леди Уистлдаун не напишет ни слова о сегодняшнем музыкальном вечере. Не в ее правилах ранить чьи-либо чувства. Что же касается остальных…
Фелисити, Пенелопа и Элоиза пригнули голову, когда трость описала дугу над их головами.
– До остальных ей просто нет дела.
– Интересная теория, – заметила Пенелопа.
Леди Данбери с видимым удовлетворением откинулась на спинку стула.
– Вы так считаете?
Пенелопа кивнула:
– Думаю, вы правы.
– Хм. Как обычно.
Все еще повернувшись к леди Данбери, Пенелопа взглянула вначале на Фелисити, затем на Элоизу.
– Вот почему я прихожу на эти дьявольские музыкальные вечера каждый год, – заявила она.
– Из-за леди Данбери? – изумилась Элоиза.
– Нет. Из-за таких вот девушек. – Пенелопа указала на виолончелистку. – Я очень хорошо представляю, что она чувствует.
– Не говори глупостей, Пенелопа, – сказала Фелисити. – Ты никогда не играла на фортепьяно на публике, а если бы даже играла, то у тебя это неплохо получается.
Пенелопа повернулась к сестре:
– Дело не в музыке, Фелисити.
И тут с леди Данбери случилась престранная вещь. Ее лицо изменилось самым невероятным образом. Глаза приобрели мечтательное выражение, рот, обычно искривленный иронической усмешкой, смягчился.
– Я сама была такой девушкой, мисс Федерингтон, – сказала она так тихо, что Элоиза и Фелисити подались в ее сторону. Элоиза с учтивым «Прошу прощения?», Фелисити с куда менее вежливым «Что?».
Но леди Данбери смотрела только на Пенелопу.
– Вот почему я прихожу сюда каждый год, – закончила она. – Как и вы.
На мгновение Пенелопа ощутила странную связь со старой дамой. Что было чистым безумием, поскольку их не объединяло ничего, кроме пола, – ни возраст, ни общественное положение. И все же леди Данбери как будто выбрала ее – почему и чачем, Пенелопа не. представляла. Но похоже, графиня твердо вознамерилась разжечь огонь под ее упорядоченной и довольно скучной жизнью.
И Пенелопа не могла отделаться от ощущения, что ей это удастся.
«Разве не приятно обнаружить, что мы не совсем то, чем кажемся?» Слова, сказанные леди Данбери накануне вечером, все еще звучали в ее ушах. Почти как заклинание.
Или вызов.
– Знаете, что я думаю, мисс Федерингтон? – осведомилась леди Данбери с обманчивым добродушием.
– Не имею ни малейшего представления, – честно призналась Пенелопа.
– Я думаю, что вы вполне можете быть леди Уистлдаун.
Фелисити и Элоиза ахнули.
Губы Пенелопы удивленно приоткрылись. Никогда прежде ее не подозревали ни в чем подобном. Это было невероятно… немыслимо…
И, признаться, довольно лестно.
Губы Пенелопы сложились в плутоватую улыбку, словно она собиралась сообщить что-то чрезвычайно важное.
Фелисити. и Элоиза придвинулись ближе.
– А знаете, что думаю я, леди Данбери? – осведомилась Пенелопа приятным тоном.
– Хм, – отозвалась та с коварным блеском в глазах. – Я могла бы сказать, что мне не терпится это услышать, но вы уже однажды сказали мне, что, с вашей точки зрения, леди Уистлдаун – это я.
– А это так?
Леди Данбери надменно улыбнулась:
– Возможно.
Фелисити и Элоиза снова ахнули, на этот раз громче.
Желудок Пенелопы совершил пируэт.
– Так вы признаете это? – прошептала Элоиза.
– Разумеется, я ничего не признаю. – Леди Данбери выпрямила спину и стукнула тростью по полу с такой силой, что все четыре музыкантши прекратили свои упражнения. – Даже будь это правдой – а я не говорю, что это правда, – по-вашему, я настолько глупа, чтобы признаться?
– Тогда почему вы сказали…
– Да потому, глупышка, что я пытаюсь довести до вашего сведения одну вещь.
Графиня надолго замолчала, так что Пенелопе пришлось спросить:
– Какую?
Леди Данбери окинула их всех разочарованным взглядом.
– Леди Уистлдаун может быть кем угодно, – воскликнула она, стукнув тростью по полу с удвоенной силой. – Любой из нас.
– Кроме меня, – возразила Фелисити. – Я совершенно уверена, что это не я.
Леди Данбери даже не удостоила ее взглядом.
– Если позволите, я вам кое-что расскажу, – сказала она.
– Как будто вас можно остановить, – произнесла Пенелопа таким любезным тоном, что это могло сойти за комплимент. Собственно, так оно и было. Она восхищалась леди Данбери, как восхищалась бы каждым, кто имел смелость говорить то, что думает, на публике.
Леди Данбери хмыкнула.
– Вы совсем не такая тихоня, какой кажетесь на первый взгляд, Пенелопа Федерингтон.
– Еще бы, – ухмыльнулась Фелисити. – Вы не поверите, на какие жестокие шутки она способна. Когда мы были маленькими…
Пенелопа ткнула ее локтем в бок.
– Видите? – возмутилась Фелисити.
– Так вот, я хотела сказать, – продолжила леди Данбери, – что свет делает все неправильно, пытаясь ответить на мой вызов.
– В таком случае что вы предлагаете? – поинтересовалась Элоиза.
Леди Данбери небрежно махнула рукой.
– Вначале я должна объяснить, что делается неправильно, – заявила она. – Все ищут леди Уистлдаун среди наиболее подходящих персон. Таких, например, как ваша мать, Порция Федерингтон.
– Наша мать? – дружно ахнули Пенелопа и Фелисити.
– О, ради Бога, – фыркнула леди Данбери. – Свет не видывал большей сплетницы, чем ваша матушка. Она одна из тех, на кого подумают в первую очередь.
Пенелопа молчала, не представляя, что ответить на подобное утверждение. Ее мать обожала сплетни, но вообразить ее в роли леди Уистлдаун было слишком сложно.
– Вот почему, – продолжила леди Данбери с глубокомысленным видом, – мы должны исключить ее из числа подозреваемых.
– И также потому, – заметила Пенелопа не без сарказма, – что мы с Фелисити можем поручиться, что это не она.
– Фи! Будь ваша мать леди Уистлдаун, она сумела бы скрыть этот факт от вас.
– Наша мать? – усомнилась Фелисити. – Вряд ли.
– Я пытаюсь сказать, – проскрежетала леди Данбери, – несмотря на то, что меня постоянно перебивают…
Пенелопе показалось, что она услышала, как Элоиза фыркнула.
– …что, будь леди Уистлдаун кем-то, кого легко заподозрить, ее давно бы вывели на чистую воду, не так ли?
Последовало сосредоточенное молчание, затем все трое, осознав, что от них ждут ответа, энергично кивнули.
– А значит, это кто-то, кого никто не подозревает, – подытожила леди Данбери. – Иначе быть не может.
Пенелопа обнаружила, что снова кивает. В словах леди Данбери присутствовала логика, хотя и довольно своеобразная.
– Вот почему, – торжествующе заявила старая дама, – я не являюсь подходящей кандидатурой на эту роль!
Пенелопа моргнула, ошарашенная таким выводом.
– Прошу прощения?
– О, ради Бога. – Леди Данбери устремила на Пенелопу вызывающий взгляд. – Вы действительно полагаете, что вы единственная, кто заподозрил меня?
Пенелопа только покачала головой.
– Но я по-прежнему так считаю.
В глазах леди Данбери мелькнуло уважение. Она одобрительно кивнула.
– Пожалуй, вы нахальнее, чем кажетесь.
Фелисити подалась вперед и сообщила заговорщическим шепотом:
– Вы даже не представляете насколько.
Пенелопа шлепнула сестру по руке.
– Фелисити!
– Похоже, начинается концерт, – заметила Элоиза.
– Помоги нам, Боже, – провозгласила леди Данбери. – И зачем только я… О, мистер Бриджертон!
Пенелопа, повернувшаяся лицом к импровизированной сцене, резко обернулась и увидела Колина, который пробирался вдоль ряда к пустому месту возле леди Данбери, учтиво извиняясь при столкновении с чужими коленями.
Извинения сопровождались одной из его неотразимых улыбок, и несколько дам чуть не растаяли на своих сиденьях.
Пенелопа нахмурилась. Отвратительно!
– Пенелопа, – прошептала Фелисити. – Ты, кажется, только что зарычала?
– Колин! – окликнула его Элоиза. – Ты же не собирался приходить.
Колин пожал плечами и криво усмехнулся.
– Передумал в последний момент. В конце концов, я большой поклонник музыки.
– О, это объясняет твое присутствие здесь, – сухо заметила Элоиза.
Колин только выгнул бровь в ответ, прежде чем повернуться к Пенелопе.
– Добрый вечер, мисс Федерингтон, – сказал он, затем кивнул Фелисити: – Мисс Федерингтон.
Пенелопе понадобилось некоторое время, чтобы обрести голос. Учитывая, что накануне они расстались не лучшим образом, она никак не ожидала увидеть на лице Колина дружескую улыбку.
– Добрый вечер, мистер Бриджертон, – выдавила она наконец.
– Кто-нибудь в курсе, что сегодня в программе? – спросил он с чрезвычайно заинтересованным видом.
Пенелопа искренне восхитилась. Колин умел так смотреть на собеседника, что казалось, будто на свете нет ничего интереснее его следующей фразы. Это был настоящий талант. Особенно в таких ситуациях, как эта, когда они оба знали, что ему совершенно все равно, что девицы Смайт-Смит исполнят нынче вечером.
– Наверное, Моцарт, – сказала Фелисити. – Они почти всегда играют Моцарта.
– Чудесно, – отозвался Колин, откинувшись на своем стуле с таким видом, словно он только что отлично отобедал. – Я большой поклонник Моцарта.
– В таком случае, – хмыкнула леди Данбери, – вам лучше сбежать отсюда, пока еще есть такая возможность.
– Чепуха, – заявил Колин. – Уверен, девушки сделают все, что в их силах.
– О, в этом никто не сомневается, – зловеще изрекла Элоиза.
– Тише, – шикнула на них Пенелопа. – Кажется, сейчас начнут.
Не то чтобы ей не терпелось послушать Моцарта в исполнении девиц Смайт-Смит, просто Пенелопа чувствовала себя ужасно неловко в присутствии Колина. Она не знала, что говорить. Собственно, то, что она могла сказать Колину, нельзя было произносить при Элоизе, Фелисити и тем более леди Данбери.
По комнате прошел дворецкий и задул несколько свечей, что послужило сигналом для начала концерта. Пенелопа собралась с духом, набрала в легкие воздуху в надежде заблокировать слух (что, к сожалению, не сработало), и пытка началась.
Пенелопа не знала, что было мучительнее – плохое исполнение или сознание того, что Колин сидит у нее за спиной. Затылок у нее покалывало, она ерзала на месте, непрерывно теребя пальцами темно-синий бархат юбки.
Когда квартет закончил наконец выступление и раздались вежливые аплодисменты, три девушки присели, сияя улыбками, а четвертая, виолончелистка, выглядела так, словно ей хочется забиться в ближайшую щель.
Пенелопа вздохнула. По крайней мере, ее за все годы, проведенные в свете, никогда не заставляли демонстрировать себя публично, как этих девушек. Ей всегда позволяли держаться в тени, тихо перемещаясь по периметру бальных залов, наблюдая, как другие девушки кружатся в танце. О, мать таскала ее за собой, пытаясь навязать то одному, то другому подходящему холостяку, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что приходилось выносить девицам Смайт-Смит.
Впрочем, справедливости ради следовало отметить, что трое из них пребывали в блаженном неведении относительно своих музыкальных способностей. Пенелопа улыбнулась и присоединилась к аплодисментам. Что ж, она не собирается выводить их из этого заблуждения.
И если теория леди Данбери верна, леди Уистлдаун не напишет ни слова о сегодняшнем концерте.
Аплодисменты вскоре затихли, и гости смешались с толпой, вежливо беседуя со знакомыми и поглядывая на скудно сервированный стол для закусок в задней части комнаты.
– Лимонад, – пробормотала Пенелопа себе под нос. Здесь чудовищно жарко – о чем она только думала, вырядившись в бархат в такой теплый вечер? Прохладный напиток – как раз то, что нужно, чтобы почувствовать себя лучше. К тому же Колин увяз в разговоре с леди Данбери. Вряд ли ей подвернется более удачный момент, чтобы сбежать.
Но не успела она поднести стакан к губам, как позади нее раздался знакомый голос, окликавший ее по имени. Пенелопа обернулась и выпалила:
– Извини, я была не права.
– Ты?
– Да, – заверила его она. – По крайней мере, мне так кажется.
Глаза Колина весело прищурились.
– Разговор становится все более интригующим с каждой секундой.
– Колин…
Он подставил ей локоть.
– Как насчет того, чтобы пройтись со мной немного?
– Не стоит…
Колин придвинул свой локоть чуть ближе – всего на дюйм, но с вполне ясными намерениями.
– Пожалуйста.
Пенелопа кивнула и поставила стакан с лимонадом.
– Ладно.
С минуту они молча двигались по залу, затем Колин сказал:
– Я хотел бы извиниться перед тобой.
– Но ведь это я устроила сцену и выскочила из комнаты, – возразила Пенелопа.
Он слегка откинул голову и снисходительно улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.
– Я бы не назвал это сценой.
Пенелопа нахмурилась. Возможно, ей не следовало выходить из себя до такой степени, но теперь, оглядываясь назад, она испытывала чувство, похожее на гордость. Не каждый день женщина обставляет свой уход с таким драматическим эффектом.
– Пожалуй, мне не следовало быть такой грубой, – не слишком искренне сказала она.
Колин иронически выгнул бровь, но не стал спорить.
– Я хотел бы извиниться перед тобой, – повторил он, – за то, что выставил себя таким жалким нытиком.
Пенелопа споткнулась и устояла на ногах лишь благодаря ловкости Колина.
– Я понимаю, что в моей жизни есть великое множество вещей, за которые я должен благодарить судьбу. И я действительно благодарен, – поправился он, скорчив покаянную гримасу. – С моей стороны было непростительной бестактностью жаловаться тебе.
– Не думаю, – возразила Пенелопа. – Я вчера весь вечер размышляла над твоими словами и пришла к выводу… – Она облизнула внезапно пересохшие губы. Весь день она пыталась придумать нужные слова и полагала, что нашла их, но сейчас, стоя рядом с Колином, не могла вспомнить ни одного.
– Может, ты все-таки выпьешь лимонада? – вежливо осведомился он.
Пенелопа покачала головой.
– У тебя есть все основания испытывать неудовлетворенность жизнью, – выпалила она. – Возможно, на твоем месте я чувствовала бы себя иначе, однако это не значит, что ты не прав. Но… – Она замолчала.
Колин вдруг понял, что ему совершенно необходимо знать, что же она собиралась сказать.
– Что «но»? – не выдержал он.
– Не важно.
– Для меня важно. – Он слегка сжал ее локоть, давая понять, что это не просто слова.
Пауза затянулась, и Колин уже потерял надежду услышать ответ, но тут, когда, казалось, его лицо вот-вот лопнет от улыбки, которую он старательно изображал – в конце концов, они находятся на публике, – Пенелопа вздохнула.
Это был приятный звук, удивительно умиротворяющий и спокойный. Колин взглянул на нее более пристально, сожалея, что не может проникнуть в ее мысли, уловить ритмы ее души.
– Колин, – сказала Пенелопа, подняв на него глаза, – если ты разочарован существующим положением вещей, тебе следует изменить его. Нет ничего проще.
– Что я и делаю, – беспечно отозвался он, пожав плеча ми. – Мама обвиняет меня, что я вдруг срываюсь и уезжаю за границу, но правда в том…
– Что ты делаешь это, чтобы убежать от тоски и скуки, – закончила за него Пенелопа.
Колин кивнул, Она поняла его! Он не представлял, как это случилось, но Пенелопа Федерингтон каким-то непостижимым образом поняла, что творится у него в душе.
– Мне кажется, ты должен опубликовать свои записки.
– Это исключено.
– Почему?
Колин резко остановился, отпустив ее руку. В сущности, у него не было ответа, не считая гулких ударов сердца.
– Кто, по-твоему, станет их читать? – спросил он наконец.
– Я, – не задумываясь ответила Пенелопа. – Элоиза, Фелисити… – продолжила она, загибая пальцы. – Твоя мать и, уверена, леди Уистлдаун. – Она лукаво улыбнулась. – Она любит писать о тебе.
Ее веселье было таким заразительным, что Колин не смог сдержать улыбку.
– Пенелопа, никто не издает книги в расчете только на знакомых.
– Почему? – Ее улыбка стала шире. – У тебя полно знакомых. Если пересчитать одних только Бриджертонов…
Колин схватил ее за руку. Он не знал, зачем это сделал, просто взял и схватил, повинуясь какому-то импульсу.
– Пенелопа, перестань…
Но она только рассмеялась.
– Элоиза рассказывала, что у вас целая пропасть кузенов и…
– Хватит, – произнес Колин предостерегающим тоном, но глаза его смеялись.
Пенелопа взглянула на свою руку, зажатую в его ладони.
– Очень многие захотят прочитать о твоих путешествиях хотя бы потому, что ты известная фигура в Лондоне. И не потребуется много времени, чтобы все поняли, как хорошо ты пишешь. И тогда все захотят продолжения.
– Я не хочу быть обязан успехом имени Бриджертонов, – сказал Колин.
Пенелопа высвободила свою руку и подбоченилась.
– Ты хоть слушал, что я говорила? Я же только что сказала…
– Что это вы обсуждаете?
Обернувшись, они увидели рядом Элоизу, не сводившую с них любопытного взгляда.
– Ничего, – ответили они хором.
Элоиза пренебрежительно хмыкнула.
– Меня не проведешь. У Пенелопы такой вид, словно она сейчас начнет изрыгать огонь.
– Просто твой брат непроходимо туп, – заявила Пенелопа.
– Подумаешь, новость, – фыркнула Элоиза.
– Эй, послушайте! – возмутился Колин.
– Но в чем именно, – поинтересовалась Элоиза, полностью игнорируя брата, – проявилась его тупость на этот раз?
– Это личное дело, – процедил Колин.
– Чем дальше, тем интереснее, – заметила Элоиза, выжидающе глядя на Пенелопу.
– Извини, – сказала та, – но я действительно не могу сказать.
– Я не верю своим ушам! – воскликнула Элоиза. – У вас от меня секреты!
– Только не у меня, – возразила Пенелопа, испытывая непривычное довольство собой.
– Нет, я не могу этому поверить, – повторила Элоиза, повернувшись к брату.
Его губы раздвинулись в слабом подобии улыбки.
– Придется поверить.
– Значит, ты признаешь, что что-то скрываешь от меня?
Колин приподнял брови.
– Неужели ты думала, что я рассказываю тебе все?
– Конечно, нет. – Элоиза мрачно нахмурилась. – Но я думала, что Пенелопа рассказывает.
– Если бы это был мой секрет, я бы рассказала, – заверила ее Пенелопа. – Но это секрет Колина.
– Наверное, земной шар сдвинулся со своей оси, – проворчала Элоиза. – Или Англия врезалась во Францию. Единственное, в чем я уверена, – это не тот мир, в котором я проснулась нынче утром.
Пенелопа не выдержала и хихикнула.
– Ах, ты еще и смеешься надо мной! – обиделась Элоиза.
– Нет, – возразила Пенелопа, рассмеявшись. – Честное слово, нет.
– Знаешь, чего тебе не хватает? – осведомился Колин.
– Мне? – опешила Элоиза.
Он кивнул.
– Мужа.
– Ты ничуть не лучше мамы!
– Я могу быть намного хуже, если постараюсь.
– О, в этом я никогда не сомневалась, – парировала Элоиза.
– Хватит, перестаньте! – воскликнула Пенелопа, расхохотавшись от души.
Брат и сестра молча уставились на нее, словно вопрошая: «Ну и что здесь смешного?»
– Как я рада, что пришла сюда сегодня, – вымолвила наконец Пенелопа, чувствуя себя свободной и беспечной, как никогда. – Не припомню более приятного вечера. Честное слово.
Несколько часов спустя, когда Колин лежал в постели, уставившись в потолок спальни в своей новой квартире в Блумсбери, ему пришло в голову, что он чувствовал то же самое.
