Глава 5
Как стало известно, леди Блэквуд растянула лодыжку, преследуя мальчишку-разносчика сего скромного издания.
Тысяча фунтов, конечно, неплохие деньги, но леди Блэквуд едва ли нуждается в средствах, более того, ситуация становится абсурдной. Наверняка у лондонцев есть более интересные занятия, чем погоня за беззащитными детьми в бесплодных попытках установить личность автора этих строк.
Хотя как сказать.
За десять лет, которые автор посвятил летописанию высшего света, он не заметил никаких признаков того, что его представителям есть чем занять свое время.
«Светские новости от леди Уистлдаун», 14 апреля 1824 года
Спустя два дня Пенелопа обнаружила, что она снова пересекает Беркли-сквер, направляясь на Брутон-стрит, чтобы повидать Элоизу. На этот раз, однако, светило яркое солнце и она не встретила Колина.
Может, оно и к лучшему.
Они с Элоизой еще на прошлой неделе договорились пойти за покупками, но решили встретиться на Брутон-стрит, чтобы отправиться вместе и не брать с собой горничных. Погода выдалась прекрасная, скорее июньская, чем апрельская, и Пенелопе не терпелось пройтись по Оксфорд-стрит.
Но когда она прибыла к Элоизе домой, ее встретил озадаченный дворецкий.
– Мисс Федерингтон, – сказал он, разводя руками, – насколько мне известно, мисс Элоиза отсутствует.
Губы Пенелопы удивленно приоткрылись.
– Куда она могла пойти? Мы еще на прошлой неделе договорились встретиться.
Уикем покачал головой:
– Не знаю. Но она отбыла со своей матерью и мисс Гиацинтой два часа назад.
– Понятно. – Пенелопа задумалась, пытаясь решить, что делать. – В таком случае можно мне подождать? Может, она просто задерживается. Не похоже на Элоизу, чтобы она забыла о встрече.
Дворецкий любезно кивнул и проводил ее наверх в семейную гостиную, пообещав принести закуски и последний номер «Светских новостей», чтобы она коротала время за чтением.
Разумеется, Пенелопа уже прочитала его. Газету доставляли рано утром, и она взяла за правило просматривать ее за завтраком. Не зная, чем заняться, она подошла к окну. Ничего нового: все те же здания, которые она видела сотни раз, даже люди, шагавшие по улицам, казались теми же самыми.
Размышляя над однообразием собственной жизни, она заметила новый предмет, появившийся в комнате: журнал, лежавший раскрытым на столе. Даже на расстоянии было видно, что страницы заполнены не печатным текстом, а строчками, написанными от руки.
Пенелопа придвинулась ближе и заглянула в журнал, не притрагиваясь к страницам. Судя по всему, это был дневник. В середине правой страницы выделялся заголовок, отделенный от остального текста пустыми строками:
22 февраля 1824 года
Тродос, Кипр
Рука Пенелопы взметнулась к губам. Записки Колина! Ведь он только что вернулся с Кипра. Она и подумать не могла, что он ведет дневник.
Пенелопа подняла ногу, чтобы отступить назад, но ее тело отказалось повиноваться. Этого нельзя читать, сказала она себе. Это личный дневник Колина. Она просто обязана отойти.
– Назад, – пробормотала она, взглянув на свою непокорную ногу. – Назад.
Нога не двинулась с места.
Так ли уж страшно, если она заглянет в дневник Колина, не переворачивая страниц? Вряд ли это можно считать вторжением в его личную жизнь. В конце концов, Колин сам оставил его открытым.
Правда, он имел все основания полагать, что никто не наткнется на его дневник, если он отлучится ненадолго. Наверняка он знал, что его сестер и матери нет дома. А гостей обычно провожают в парадную гостиную на первом этаже. Насколько Пенелопа знала, они с Фелиеити были единственными, кого проводили прямо в семейную гостиную. А поскольку Колин не ожидал ее появления (или, что более вероятно, вообще не вспоминал о ней), вряд ли он думал, что подвергает свой дневник опасности, оставив его без присмотра на несколько минут.
И он оставил дневник открытым.
Будь там какие-нибудь секреты, наверняка он проявил бы большую осмотрительность, покидая комнату.
Пенелопа вытянула шею, пытаясь заглянуть в дневник.
Вот досада! Так она ничего не разглядит, кроме заголовка, да и то только потому, что он окружен пустыми строчками. Зато остальное написано так убористо, что практически ничего не видно.
Странно, но Пенелопа не чувствовала бы себя такой виноватой, если бы не этот последний шаг, остававшийся до заветной цели. И не важно, что ей пришлось пересечь полкомнаты, чтобы оказаться там, где она сейчас находилась.
Интересная мысль! Пенелопа задумчиво постучала пальцем по подбородку. Она уже пересекла комнату, а значит, достаточно согрешила на сегодняшний день. Один крохотный шажок – ничто по сравнению с остальным расстоянием.
Она немного продвинулась вперед, решив, что это сойдет за полшага, затем еще чуть-чуть и опустила взгляд, начав читать прямо с середины предложения.
«…в Англии. Песок здесь ослепительно белый и настолько мелкий, что скользит между пальцами босых ног, словно шелк. Вода немыслимо голубая: то аквамариновая с золотистыми бликами солнца, то кобальтовая, когда небо затянуто облаками. И удивительно теплая – как в ванной, подогретой полчаса назад. Волны с тихим шелестом набегают на берег, лаская ступни и взбаламучивая песок, пока не нахлынет следующая волна и не унесет его вместе с пеной.
Нетрудно понять, почему этот берег считается местом рождения Афродиты. Я не мог избавиться от ощущения, что вот-вот увижу ее, поднимающуюся со дна морского на гигантской раковине, как изобразил ее Боттичелли, с длинными волнистыми волосами, струящимися по плечам.
Если на свете рождалась совершенная женщина, то, несомненно, здесь. Я чувствую себя как в раю. И все же…
И все же каждое дуновение теплого ветерка и безоблачное небо напоминают мне, что это не мой дом, что я был рожден; чтобы жить в других краях. Это не умаляет желания – нет, потребности! – путешествовать, видеть, узнавать. Но это же питает неизбывную тоску по росистой лужайке, влажной прохладе тумана и радости от первого погожего денька после недельного ненастья.
Здешнему народу неведома эта радость. Их дни всегда совершенны. Можно ли оценить совершенство, если наблюдаешь его постоянно?
22 февраля 1824 года
Горы Тродос, Кипр
Удивительно, но я замерз. Сейчас февраль, и, как англичанин, я привык к февральским холодам (как, впрочем, и в другие месяцы с буквой «р» в названии), но сейчас я не в Англии. Я на Кипре, в самом сердце Средиземноморья, и всего лишь два дня назад побывал в Пафосе, на юго-западной оконечности острова, где жарко светит солнце, а океан дышит теплом.
Оттуда открывается вид на гору Олимп, покрытую белоснежной шапкой, ослепительно сверкающей в лучах солнца.
Подъем на вершину оказался чреват бесчисленными опасностями, поджидавшими за каждым поворотом. По пути наверх мы встретили…»
Пенелопа издала тихий возглас разочарования, поняв, что страница закончилась на середине предложения. Кого они встретили? Что случилось? И о каких опасностях он пишет?
Она уставилась на дневник, умирая от желания перевернуть страницу и прочитать дальше. Но, начиная читать, она оправдывала себя тем, что не вторгается в личную жизнь Колина. В конце концов, она заглянула только в те страницы, которые он оставил открытыми.
Перевернуть страницу значило бы зайти гораздо дальше.
Пенелопа отдернула руку, потянувшуюся к дневнику. Нет, нельзя. Она не вправе читать его записи. Во всяком случае, помимо того, что уже прочитала.
С другой стороны, эти строки заслуживают того, чтобы их прочитали. Просто преступление, что Колин держит их при себе, и никто не может разделить его впечатления. Они должны быть…
– О Господи, – пробормотала Пенелопа себе под нос и ухватилась за край страницы.
– Что ты делаешь?
Пенелопа круто обернулась.
– Колин!
– А кого ты ожидала? – резко бросил он.
Пенелопа отпрянула. Она никогда не слышала, чтобы он разговаривал таким тоном. Она даже не думала, что он способен на это.
Колин пересек комнату, схватил дневник и захлопнул его.
– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил он.
– Жду Элоизу, – выдавила она, ощутив внезапную сухость во рту.
– В семейной гостиной?
– Уикем всегда проводит меня сюда. Ваша матушка велела ему относиться ко мне как к члену семьи. Я… э-э… он… – Пенелопа сообразила, что заламывает руки, и постаралась овладеть собой. – Это касается и моей сестры, Фелисити. Они с Гиацинтой близкие подруги. Я думала, ты в курсе. Мне очень жаль.
Колин небрежно швырнул переплетенный в кожу дневник в стоившее поблизости кресло и скрестил руки на груди.
– И часто ты читаешь чужую корреспонденцию?
– Конечно, нет. Просто дневник лежал открытым, и… – Пенелопа нервно сглотнула, осознав, сколь ужасно звучит подобное оправдание, как только оно слетело с ее губ. – Это общая комната, – промямлила она, не придумав ничего лучше в свою защиту. – Тебе следовало взять его с собой.
– Туда, где я был, – огрызнулся Колин, все еще продолжая злиться, – не ходят с записными книжками.
Щеки Пенелопы загорелись.
– Я лучше пойду, – сказала она. – Передай, пожалуйста, Элоизе…
– Нет, это я пойду, – рявкнул Колин. – В любом случае я собирался сегодня переезжать. Почему бы мне не сделать это сейчас, раз уж ты обосновалась здесь как дома.
Пенелопа никогда не думала, что слова могут причинять физическую боль, но сейчас она готова была поклясться, что в ее сердце вонзился нож. До сего момента она не понимала, как много для нее значит, что леди Бриджертон открыла для нее свой дом.
И как больно сознавать, что Колину неприятно ее присутствие здесь.
– Почему ты должен все усложнять? Я же извинилась! – взорвалась она, следуя за ним по пятам, когда он пересек комнату, чтобы забрать свои вещи.
– А почему, скажи на милость, я должен все облегчать? – парировал Колин, даже не обернувшись и не замедлив шага.
– Хотя бы потому, что этого требуют элементарные приличия.
Это явно задело его за живое. Он резко обернулся, сверкнув глазами так яростно, что Пенелопа растерянно попятилась. Колин всегда был таким милым, таким добродушным. И никогда не выходил из себя.
До сего момента.
– Элементарные приличия? – загремел он. – Это о них ты думала, когда читала мой дневник? По-твоему, это прилично – читать чужие бумаги?
– Колин, я…
– Лучше помолчи, – бросил он.
– Колин! Ты…
Он принялся собирать свои вещи, повернувшись к ней спиной.
– Твоему поведению нет никаких оправданий.
– Конечно, но…
– Ой! – завопил он вдруг явно от боли.
Пенелопа побледнела и, вымолвив испуганным шепотом его имя, кинулась к Колину.
– Что с тобой? О Боже!
Из раны на его ладони струилась кровь.
Не теряя времени на разговоры, Пенелопа крикнула:
– Осторожно, ковер! – Она схватила со стола лист бумаги и подсунула его под руку Колина, чтобы кровь не капала на бесценный ковер.
– Какая трогательная забота, – вымолвил Колин нетвердым голосом.
– Ну, ты же не собираешься умирать, – резонно заметила Пенелопа, – а ковер…
– Все в порядке, – заверил он ее. – Я пытался пошутить.
Пенелопа взглянула ему в лицо. Вокруг его губ пролегли резкие складки.
– Пожалуй, тебе лучше сесть, – сказала она.
Колин мрачно кивнул и сел в кресло. Пенелопа не выносила вида крови.
– Пожалуй, я тоже сяду, – пробормотала она, опустившись на низенький столик напротив него.
– С тобой все нормально? – спросил он. Она кивнула, поборов легкую дурноту.
– Нужно чем-нибудь перевязать рану, – сказала она, поморщившись при взгляде на бумагу, в которую была завернута рука Колина.
– У меня в кармане платок, – сказал он.
Пенелопа полезла в его нагрудный карман за платком, ощущая тепло его груди и биение его сердца у нее под пальцами, пока вытаскивала белоснежный клочок ткани.
– Больно? – спросила она, перевязывая его ладонь. – Нет, можешь не отвечать. Конечно, больно.
Он ободряюще улыбнулся:
– Не очень. Не волнуйся.
– Думаю, можно будет обойтись без шва, – сказала Пенелопа.
– Ты разбираешься в ранах?
Она покачала головой:
– Нет. Просто не такая уж она ужасная. Не считая, конечно, крови.
– Зато ощущения ужасные, – пошутил Колин.
– Мне очень жаль, – сказала Пенелопа, туго замотав рану, чтобы остановить кровотечение. – Это я во всем виновата.
– В том, что я располосовал себе ладонь?
– Если бы ты не разозлился на меня…
Колин покачал головой и ненадолго прикрыл глаза.
– Не говори чепухи. Если бы я не разозлился на тебя, то мог бы разозлиться на кого-нибудь другого.
– Но при этом у тебя под рукой не оказался бы нож для вскрытия почты, – закончила Пенелопа, глядя на него из-под полуопущенных ресниц.
Колин улыбнулся. В его глазах мелькнула ирония с легкой примесью восхищения. И что-то еще, чего она никак не ожидала увидеть: неуверенность, даже беззащитность. Он не имеет понятия, вдруг осознала Пенелопа, насколько хорошо пишет. И потому смутился, когда обнаружил, что она прочитала его записки.
– Колин, – сказала она, подавшись к нему. – Ты должен знать…
Она осеклась, услышав звуки шагов в коридоре.
– Должно быть, это Уикем, – сказала она, бросив взгляд на дверь. – Он, видимо, принес закуски. Ты можешь придержать руку?
Колин кивнул.
– Я не хочу, чтобы он знал, что я поранился. Он расскажет маме, и она замучит меня своими заботами.
– Ладно. – Пенелопа встала и протянула ему его дневник. – Возьми это и сделай вид, что читаешь.
Едва Колин успел открыть дневник, спрятав под ним раненую руку, как дверь отворилась и появился дворецкий с большим подносом в руках.
– Уикем! – воскликнула Пенелопа, вскочив на ноги и повернувшись к нему с таким видом, словно не догадывалась о его приближении. – Вы, как всегда, принесли намного больше, чем я способна съесть. К счастью, мистер Бриджертон может составить мне компанию. Уверена, с его помощью я смогу отдать должное вашему угощению.
Уикем кивнул и снял крышки с блюд, представив их взору холодные закуски: нарезанное мясо, сыр, фрукты – и большой графин с лимонадом.
Пенелопа иронически улыбнулась.
– Надеюсь, вы не думали, что я в состоянии все это съесть.
– Скоро подойдут леди Бриджертон с дочерьми. Я осмелился предположить, что они тоже проголодались.
– Вряд ли им что-нибудь достанется после того, как я удовлетворю свой аппетит, – радостно сообщил Колин.
Уикем слегка наклонился в его сторону:
– Прикажете наполнить вашу тарелку?
– Нет, нет. – Колин сделал отрицательный жест здоровой рукой. – Я займусь этим сам… э-э… как только дочитаю главу.
– Дайте мне знать, если вам понадобится что-нибудь еще, – сказал дворецкий и удалился.
– Проклятие, – простонал Колин, как только шаги Уикема затихли в коридоре. – Я хотел сказать – больно.
Пенелопа взяла салфетку с подноса.
– Давай заменим твой платок. – Она размотала его руку, стараясь смотреть на ткань, а не на рану, хотя по какой-то причине вид крови уже не так беспокоил ее. – Боюсь, твой платок безнадежно испорчен.
Колин только закрыл глаза и покачал головой. Видимо, у Пенелопы хватило ума понять, что это означает: «Мне все равно». И она оказалась достаточно деликатна, чтобы не развивать эту тему. Нет ничего хуже женщины, способной до бесконечности болтать об одном и том же.
Ему всегда нравилась Пенелопа, но как получилось, что до недавнего времени он не замечал, насколько она умна? Конечно, спроси его кто-нибудь, он наверняка бы ответил, что она неглупая девушка, но у него никогда не было времени задуматься об этом.
Зато теперь ему стало совершенно очевидно, что она на редкость умна. И, как однажды сказала его сестра, на редкость начитанна.
И возможно, весьма разборчива в своих литературных пристрастиях.
– Кажется, кровотечение уменьшилось, – заметила Пенелопа, перевязав его руку свежей салфеткой. – Собственно, я уверена в этом, так как меня больше не мутит при взгляде на рану.
Жаль, что она прочитала его дневник, но раз уж так случилось…
– Э-э, Пенелопа, – начал Колин, поражаясь своему неуверенному тону.
Она посмотрела вопрошающе:
– Я слишком туго затянула повязку?
В глазах Колина засветилось удивление. Странно, как он мог не замечать, какие огромные у нее глаза. Конечно, он знал, что они карие… Хотя если быть до конца честным, еще сегодня утром он затруднился бы ответить, какого цвета глаза у Пенелопы Федерингтон.
Но почему-то теперь он был уверен, что больше никогда этого не забудет.
Она ослабила повязку.
– Так лучше?
Колин кивнул:
– Спасибо. Не хотелось бы обременять тебя, но, учитывая, что пострадала моя правая рука…
– Это самое меньшее, что я могу сделать, после того как… – Она отвела взгляд, и он понял, что она собирается в очередной раз извиниться…
– Пенелопа, – снова начал он.
– Нет, подожди! – воскликнула Пенелопа. В ее темных глазах сверкнула… неужели страсть? Если да, то определенно не того сорта, к которому он привык. Существуют и другие страсти. К образованию, например, к литературе…
– Выслушай меня, – настойчиво произнесла она. – Я понимаю, что поступила непростительно, заглянув в твой дневник. Просто мне было скучно… я не знала, чем себя занять, и когда увидела твой дневник, меня охватило любопытство.
Колин открыл рот, намереваясь прервать ее: мол, что сделано, то сделано, но слова так и сыпались у нее изо рта, и он невольно заинтересовался.
– Мне надо было отойти, как только я сообразила, что это твой дневник, – продолжила Пенелопа, – но, прочитав первую фразу, я не могла оторваться! Колин, это замечательно! У меня такое чувство, словно я побывала там сама, прошлась по теплому песку и окунула ноги в прибой. Ты так образно все описал. Каждый знает, какой бывает вода в ванной через полчаса, после того как ее наполнили.
В течение нескольких секунд Колин просто смотрел на нее. Он никогда не видел Пенелопу такой оживленной, это было непривычно и вместе с тем… очень приятно. В особенности все это волнение по поводу его дневника…
– Так тебе… понравилось? – спросил он наконец.
– Понравилось? Да я в восторге! Я…
– Ох!
Волнуясь, она слишком сильно сжала его раненую руку.
– Ой, прости, – поспешно сказала Пенелопа, ослабив хватку. – Колин, мне просто необходимо знать, что произошло дальше. Я не вынесу, если ты оставишь меня в неведении.
– Да ничего особенного, – скромно отозвался он. – Отрывок, который ты прочитала, не слишком волнующий.
– Да, скорее он носит описательный характер, – согласилась Пенелопа, – но это очень яркое и увлекательное описание. Я словно увидела все собственными глазами. Правда, там не было… о Господи, как же это объяснить?
Колин обнаружил, что с нетерпением ждет, когда же она сформулирует свои мысли.
– Довольно часто, – продолжила она наконец, – когда читаешь описания других мест, они кажутся какими-то далекими… даже нереальными. Тебе же удалось вдохнуть в свой рассказ жизнь. Каждый может написать, что вода теплая, но чтобы читатель ощутил ее тепло и шелковистость? Я как будто прошла по берегу вместе с тобой, утопая ступнями в песке.
Колин улыбнулся, до смешного довольный ее похвалой.
– Да, и пока я не забыла… Есть еще одна гениальная вещь, о которой я хотела бы упомянуть.
Теперь он уже ухмылялся как идиот. Гениальная! Отличное слово.
Пенелопа подалась ближе.
– Ты показал читателю свое отношение к тому, о чем пишешь. Это уже нечто большее, чем путевые заметки, потому что они окрашены личными переживаниями.
Колин понимал, что напрашивается на комплимент, но не удержался и спросил:
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, если вспомнить… можно, я возьму твой дневник, чтобы освежить память?
– Конечно, – отозвался он. – Позволь мне открыть тебе нужную страницу.
Пенелопа пробежалась глазами по строчкам и нашла отрывок, который искала.
– Вот. Здесь ты пишешь о том, что Англия – твоя родина.
– Даже забавно, что путешествия творят с человеком.
– Что именно? – заинтересованно спросила она.
– Заставляют ценить свой дом, – тихо отозвался он.
Пенелопа устремила на него серьезный взгляд:
– И тем не менее ты постоянно уезжаешь. Колин кивнул:
– Ничего не могу с собой поделать. Это как болезнь.
Пенелопа рассмеялась, и это прозвучало неожиданно мелодично.
– Не смеши меня, – сказала она. – Болезни наносят вред здоровью, а путешествия оказывают на тебя благотворное воздействие. – Она опустила глаза и размотала салфетку, чтобы взглянуть на рану. – Кровотечение почти прекратилось.
– Почти, – согласился Колин, хоть и подозревал, что оно прекратилось полностью. Но как только Пенелопа решит, что он больше не; нуждается в ее заботах, она тут же уйдет.
Вряд ли ей хочется уходить, но таковы ее понятия о приличиях. К тому же она, вероятно, думает, что таково его желание.
Ничто, вдруг с изумлением понял Колин, не могло быть дальше от истины.
И ничто не могло удивить его больше.
