Разноцветная любовь
Мы ведь как летаем по Америке.
Мы покупаем за четыреста долларов стэндбай, это значит – на свободные места и в течение месяца летай куда хочешь на свободных местах. В общем, всегда у туалета.
Летим из Нью-Йорка. Я на предпоследнем. На самом заднем расположились двое: один – мой товарищ с американской стороны, другой – мой друг с российской стороны и, дико ругаясь, подводят баланс.
– Такси. Два доллара.
– Я платил.
– Нет, я платил.
– Гостиница, триста долларов, я платил?
– Я платил.
– Это ты платил?
– Обед в день прилета, шестнадцать долларов. Кто платил?
– Никто не платил.
– Как никто? Нас бы арестовали.
Я у прохода.
У окна молодая негритянка от восемнадцати до двадцати пяти, на голове сорок тысяч косичек. Непрерывно двигается, толкается, касается и тут же подозрительно смотрит.
Что-то у нее происходит под одеялом, в результате она то в шортах, то в джинсах, то в юбке, то в халате. Поселилась в этом кресле, а я сосед.
И все время касается и тут же подозрительно смотрит.
У меня ощущение, что я к ней пристаю.
Хотя сидеть уже, чем я, невозможно.
Обычно я по-английски произношу одну фразу. Я эту фразу могу говорить на четырех языках без акцента: «Я вас не понимаю». После этого все начинают со мной быстро говорить.
Лететь шесть часов. Она уже полчаса говорит. И я уже понял, спрашивает, откуда, куда и кто я такой.
К этому времени она была в шортах и легкой кофточке на свое голое, свое юное, свое цветное тело.
Хуже не бывает. Лететь всю ночь. Рядом ароматное нежное создание спрашивает, кто ты такой. А ты, как древняя обезьяна, молчишь и только виляешь, виляешь и смотришь, смотришь. Ввиду отсутствия хвоста, виляешь всем телом.
Учите английский, мужики, это еще сто тысяч женщин.
И тут мне приходит в голову последняя мысль, я достаю из портфеля буклет, то есть расписание концертов. Там по-английски моя биография. И сказано, что 16 мая мой авторский вечер в Карнеги-холл… И если, думаю я, после этого мы оба не уйдем под ее одеяло, я последний советский кретин… Что и оказалось.
Она спросила:
– Это кто?
– Я, я… Вот же мой портрет.
– Карнеги-холл?!
– Да, да…
– Ваш концерт.
– Да, да… Вот же мой портрет.
– И вы сидите в хвосте и вся очередь в туалет опирается на вашу лысую голову?
– Да, – сказал я. – Вот же мой портрет.
Больше она ничего и не говорила, не переодевалась, не касалась, отвернулась и уснула.
