Глава 9
Саманта лежала на боку поверх одеяла, отодвинувшись на самый край кровати. Внутри у нее все горело. Все ее чувства неестественно обострились, и от этого ей было не по себе. В хижине было темно, хоть глаз выколи, а в темноте каждый звук, каждый запах приобретали особую остроту.
Она прерывисто дышала, ожидая, когда заснет лежавший рядом с ней — всего в нескольких дюймах — мужчина. Сэм чувствовала, что он смотрит на нее. А может быть, ей только кажется? Может быть, он уже давно спит?
Он не пошевелился с того самого момента, как она легла, то есть более получаса назад.
По крайней мере, ей казалось, что прошло полчаса. А может быть, всего несколько минут? Сэм слышала его дыхание — такое прерывистое, как и у нее. Каждый вдох и выдох звучал в кромешной тьме оглушительно. Он немного изменил положение тела, и она услышала, как шуршит солома в матраце. Она чувствовала жар его тела и его запах — пряный, крепкий мускусный запах, смешанный со свежестью дождевой воды, которой он ополоснулся перед сном. Запахом этим пропитался весь воздух, который она вдыхала.
Будь он проклят! Сэм закрыла глаза, пытаясь унять дрожь. Как это ему удается действовать ей на нервы, не произнося ни слова?
Она мысленно обругала бродягу за то, что тот не дает ей спать. После всего, что ей пришлось вытерпеть за этот, день, — палящее солнце, обстрел, бегство, долгую дорогу с этим сумасшедшим, прикованным цепью к ее щиколотке, — она должна была бы спать крепким сном. Каждая косточка, каждый мускул, каждая клеточка ее избитого и исцарапанного тела жаждали отдыха, который мог дать только глубокий сон.
Сэм пыталась уговорить себя, что нет никаких причин для волнения. Лежащий рядом с ней мужчина не сделал ни одного движения в ее сторону, не прикоснулся даже к волоску на ее голове.
И все же пальцы ее правой руки сжимали рукоятку ножа, который она незаметно вынула из кармана юбки, прежде чем ложиться спать. Рукоятка холодила ладонь, и с ножом в руке Сэм чувствовала себя немного увереннее, однако расслабиться все же не могла. Мешали тревожные мысли. Кто он? — не давал ей покоя вопрос.
Правда, в данный момент ее спутник не представляет собой опасности. Ведь ему тоже досталось! Он был ранен, потерял много крови, потом она вынимала пулю…
Сэм снова открыла глаза. Она еще никогда не спала рядом с мужчиной. Никогда в жизни. Если бы не проклятые кандалы, этого не случилось бы и сейчас. Слишком короткая цепь не позволила ей лечь на полу. Она пыталась. Потом предложила скатать одеяло и положить между ними, но он лишь расхохотался, услышав ее предложение.
Она и сама понимала: смешно надеяться, что свернутое одеяло сможет защитить ее. Ничто, а не только рваное одеяло, не остановит его.
В голове снова пронеслись картины прошлого. Страшные картины того, что мужчины делают с женщинами. Сэм сжала покрепче рукоятку ножа и постаралась прогнать видения, полные крови и ужаса. Но они, как назло, становились все ярче. Бандиты орут, рычат от вожделения, наваливаются на беспомощных девушек, вторгаются в их тела снова и снова… Их крики до сих пор отчетливо звучат в ее ушах.
Потом вдруг, словно холодное лезвие ножа, мозг прорезало еще одно воспоминание. Тогда запор на дверях спальни не смог защитить ее от вторжения дядюшки Прескотта, которому чуть было, не удалось…
Нет! Сжав кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони, она заставила себя забыть эту картину, забыть свой страх. Дядюшка Прескотт в Лондоне. Она никогда больше и близко к себе его не подпустит. Она не подпустит к себе ни одного мужчину. Если бродяга хотя бы попробует прикоснуться к ней, она будет бороться до последнего вздоха.
Она теперь уже не наивная шестнадцатилетняя девушка. Она стала старше, умнее и знает правду о мужчинах и их похотливости. Жизнь на улице в течение шести лет многому научила ее, и она теперь сумеет постоять за себя.
Страх отступил, и Саманта постепенно успокоилась, закрыла глаза и попыталась заснуть. В хижине было душно даже ночью, а сквозь окна, плотно занавешенные одеялами, не проникало ни ветерка. В душном тепле комнаты она особенно остро ощущала холодный металл зажатого в руке ножа и прочный металл цепи, связывающей ее с этим странным человеком. Сон не шел. Вдруг за спиной послышался тихий, равномерный звук.
Храп!
Наконец-то! Объект ее беспокойства и страха мирно спал. Саманта нахмурилась: она не знала, Какое чувство в ней вызвало это открытие — возмущение или облегчение. Все же облегчение, решила она, наконец. В его присутствии она не могла избавиться от ощущения чего-то большого и опасного.
Думала ли она утром, что закончит день в постели с мужчиной, даже имени которого не знает? Чем скорее она с ним расстанется, тем лучше, подытожила Саманта. Только бы найти кузнеца! А потом она отправится прямиком к себе в Мерсисайд, заберет припрятанные там деньги и уедет из Англии.
В течение шести лет она экономила каждый шиллинг и смогла накопить 200 фунтов — не так-то много, если учесть, чем она рисковала. Денег было слишком мало, на проезд в одну из колоний хватит. Или, скажем, во Францию. А от Венеции — ее мечты — придется отказаться: нужно исходить из реальных возможностей.
Как это довольно часто бывало в ее жизни, выбор был сделан за нее. Ей нужно как можно скорее покинуть Англию, а куда ехать, уже не так важно. Убиты полицейские, и их товарищи сделают все, чтобы поймать беглецов, поэтому она должна бежать, и не останавливаться, и благодарить судьбу, что пока еще жива.
Глубокая усталость — а может быть, отчаяние — наконец сморили ее, и она заснула. Уже в полусне Сэм подумала: неужели ей никогда не будет покоя.
Будет ли она когда-нибудь чувствовать себя в безопасности? Минуту спустя она уже спала.
Нож выпал у нее из руки и с глухим стуком упал на пол, по Саманта этого уже не услышала.
Застонав, Николас проснулся от боли — и от нежного запаха рядом, похожего на аромат летнего дождя, сладость меда и свежей зелени. От ее запаха.
Открыв глаза, он понял, что ничего не видит. В хижине стояла кромешная тьма. Сколько же времени он проспал? Часа два? Или всю ночь?
Он поднял голову, перевернулся на спину и сразу пожалел об этом — страшная боль обожгла плечо. Он выругался сквозь стиснутые зубы. Проклятие! Рана болела сильнее, чем раньше.
Николас снова опустил голову на подушку, устроившись в прежнем положении — на боку. Он не может лежать ни на спине, ни на животе, не прикасаясь какой-нибудь частью тела к мисс Делафилд, а она от этого, похоже, страшно злится. Он уже натерпелся за целый день от ее острого язычка, и ему совсем не улыбалась перспектива еще одного скандала. Николас сердито взглянул в темноте в ее сторону.
Полежав некоторое время без движения, он почувствовал, что острая боль уступила место тупой пульсации. Скоро рассветет, и тогда уж будет не до отдыха, так что лучше еще поспать.
Он лежал, прислушиваясь к тому, как дребезжат от ветра разбитые оконные стекла и шумит листва деревьев, к слабому дыханию лежавшей рядом с ним женщины.
Его раздражало, что он слишком много думает о ней. Очевидно, он все-таки слишком долго обходился без женщины. Это единственное разумное объяснение того, что она завладела его вниманием, как абордажный крюк, впившийся зубьями в палубу корабля.
Он не может думать ни о чем другом, кроме нее.
Раздраженный этим обстоятельством, Николас усилием воли заставил себя переключиться на загадку, которую он уже несколько недель безуспешно пытался разгадать.
Кто же, черт возьми, его шантажирует?
Он потерял счет бессонным ночам, когда пытался найти ответ на этот вопрос, но теперь разгадать эту загадку было еще важнее, чем раньше. Кем бы ни был этот сукин сын, он находится в данный момент здесь, в Англии. Где-то здесь.
Но кто это?
У него было много врагов, но почти все они давно в могиле. В том числе и два его самых заклятых врага, Элдридж и Уэйкфилд, — два человека, мести которым он посвятил десять лет своей жизни. Теперь они горят в аду, отправленные туда его рукой.
Однако всем его врагам, продолжал размышлять Николас, было известно, что у него нет пятнадцати тысяч фунтов. Каждый, кто был хотя бы чуть-чуть знаком с жизнью пиратов, не мог не знать этого.
Значит, это был человек посторонний, чужак, который, по-видимому, слишком наивен, если не понимает, что капитан Броган может появиться здесь только с одной целью — заставить его замолчать.
Либо это человек такой могущественный, что его это не беспокоит.
Мысли Брогана, сделав круг, снова вернулись к тому, с чего он начал свои размышления. Если это хитрая ловушка, западня, то подстроить ее мог кто угодно. Проклятие! Он хотел найти ответ, а вместо этого возникло еще больше вопросов.
Если этот парень жаждет его крови, то к чему устраивать всю эту комедию с шантажом? Почему прямо не явиться в Южную Каролину и не убить его? Зачем заставлять его чувствовать погоню? Ради спортивного интереса? С каким извращенным умом ему придется столкнуться?
Кто же это? Кто это, черт побери? Этот вопрос мучил его не меньше, чем рана в плече. И самое мучительное заключалось в том, что в глубине души он был уверен: ответ он узнает только в Йорке, если, конечно, туда доберется — пешком, раненый, прикованный цепью к упрямой особе женского пола и с целой сворой полицейских Англии, идущих по его следу…
А ему нужно добраться туда к 29 сентября. Оставалось немногим меньше двух педель. С тех пор как он высадился на землю Англии, прошло четыре дня. По крайней мере, так ему кажется. Он уже начал терять счет времени.
Николас поморщился. Если бы он был игроком, то не рискнул бы поставить на свою удачу ни одного шиллинга, даже фальшивого. Шансы, по его подсчетам, составляли в лучшем случае сто к одному. Но он не игрок, а всего-навсего никому не нужный бывший пират, которому нечего терять. От этой мысли губы его сложились в сардоническую ухмылку. Черт с ними, с шансами!
Николас перекатился на спину, решив, что деликатные чувства мисс Делафилд тоже могут убираться ко всем чертям. У него есть заботы поважнее. Например, если его мышцы онемеют еще сильнее, то на рассвете он не сможет передвигаться с нужной скоростью и вместе со своей очаровательной спутницей окажется в ланах полицейских. Спину и предплечье закололи тысячи горячих иголочек. Он постарался найти для тела самое удобное положение, подложив под больное плечо подушку, затем закрыл глаза и расслабил мышцы, осторожно поглаживая руку, пока не прошло покалывание. Рана болела, но это он сможет пережить.
Кровать была такая узкая, что теперь он правым плечом и боком прижимался к спине девушки… и был совсем не уверен, что она захочет с этим смириться. Он был почти готов к тому, что она вскочит на ноги, ругая его, на чем свет стоит. Но она продолжала спокойно спать, дыша медленно и ровно, и ее теплое тело спокойно лежало рядом.
Теплое, нежное. Нежнее даже запаха меда и дождя, который исходил от ее кожи. Николас чувствовал, как этот аромат проникает в его легкие с каждым вдохом, и инстинктивно повернул лицо ему навстречу. В темноте он ее не видел, но мог бы протянуть руку и притронуться к шелковым волосам, раскинувшимся по подушке, ощутить длинную плавную линию ее спины, женственную округлость ягодиц прикасающихся к его бедру… Его бросило в жар.
Мгновение спустя он позабыл о боли в плече, потому что с мучительной болью напряглась совсем другая часть его тела.
Проклятие! Он стиснул зубы, чтобы подавить стон. Его тело не реагировало на женщину с такой скоростью с тех пор, как он желторотым юнцом бегал за шлюхами на Ямайке. Теперь же стоило ему вдохнуть запах этой женщины и чуть прикоснуться к ней, как он был готов. До боли хотел ее. Как никогда в жизни не хотел ни одну женщину.
Даже глубокая усталость, выпитое виски и рана, в плече не уменьшили его влечения к ней — к этой коварной, вздорной высокородной воровке. К женщине, которая скорее выцарапает ему глаза, чем позволит хоть раз поцеловать себя.
Так почему бы не удовлетворить свое желание?
Эта мысль поразила его, как удар молнии, как ослепивший яркий свет.
Почему бы не удовлетворить свой голод?
Да, она высокомерна и держится отчужденно, не скрывая презрения к нему. Она ведет себя так, будто опасается заразиться какой-нибудь ужасной болезнью только оттого, что дышит с ним одним воздухом. Даже во сне она напряжена и непреклонна. Кажется, она еще девственница. Ни одно из этих обстоятельств не было для него препятствием. С его-то опытом! Он знал, что нравится женщинам. Одна-две улыбки, одна-две ласки, несколько ничего не значащих словечек, настоящий поцелуй… и она будет в его руках. Вся целиком.
Так почему бы не попробовать?
Его бросило в жар. Да, давненько он не шел на поводу у своих естественных мужских потребностей. Там, в Южной Каролине, он редко наведывался в бордели Чарлстона, и всегда под покровом темноты. Он уезжал до рассвета, чтобы никто не увидел клейма на груди.
От нее ему незачем скрывать клеймо: она его уже видела, поэтому с ней он мог бы насладиться, как не наслаждался долгие годы.
Сердце его лихорадочно забилось, в воображении замелькали картины одна соблазнительней другой. Они вдвоем. Ее стройное тело тает в том же огне, который пожирает его. Сочные полные губы раскрываются под его губами. Она вскрикивает от желания. Или, может быть, тихо постанывает от наслаждения?
Он пока не знает, но хотел бы узнать. Интуиция подсказывала ему — он и сам не мог бы объяснить, каким образом, — что она не похожа на других женщин, которых он когда-то знал. Никогда в жизни он даже мечтать не мог о том, чтобы иметь такую красавицу, изящную, как самый тонкий фарфор, Драгоценную. И, возможно, нетронутую.
Так почему бы нет?
Пламя пожирало его. Желание подстрекало к действию. Он уже поднял руку, чтобы прикоснуться к ней, и в этот момент заметил, что по краям закрывавших окна одеял пробивается слабый свет. Рассветает. Николас замер, задержав руку в дюйме от ее щеки. Наступление рассвета потрясло его, как неожиданный удар, и окончательно вывело из полудремотного состояния. Он не сразу пришел в себя. О чем это, черт возьми, он размечтался?
Рассвет заключал в себе ответ на вопрос: «Почему бы нет?». Потому что нет времени. Надо поскорее убираться из этой хижины. Бежать. Хотя бы на шаг опередить блюстителей закона.
Становилось все светлее, и к нему вернулось благоразумие. Что, черт возьми, ему взбрело в голову? Он не может позволить себе отвлекаться. Даже на минуту, не говоря уже о нескольких часах. Ему надо сохранить трезвость мышления, сосредоточиться на том, чтобы выжить.
Стоит ему переспать с ней, как все мигом изменится. Он еще не встречал женщины, которая признала бы постель простым удовлетворением естественных потребностей. Они всегда стараются превратить отношения между мужчиной и женщиной во что-то сложное и значимое. А сейчас ему меньше всего нужны дополнительные осложнения. Теперь она была видна ему в сером утреннем свете. Так близко… и так невероятно далеко. Его тело все еще пылало, неудовлетворенное желание не прошло. Он все-таки протянул к ней руку и провел кончиком пальца по щеке, сожалея о том, чего не могло быть.
Девушка подскочила, как ужаленная, мгновенно проснулась и ударила его локтем прямо в солнечное сплетение.
Николас зарычал от неожиданности и боли, а она, возмущенно завопив, спрыгнула с кровати, очевидно, забыв в самый критический момент, что они прикованы друг к другу.
Кольцо впилось в его щиколотку. Выругавшись, он вскочил, и цепь, натянувшись, опрокинула ее. Она шлепнулась на пол прямо, на свой очаровательный задик.
— Не смей прикасаться ко мне! — орала она, болтая свободной ногой и безуспешно пытаясь отползти от него. — Не приближайся!
— Я и не приближаюсь к тебе, — проворчал он раздраженно. — Успокойся и…
— Не приближайся! — Она схватила каким-то образом оказавшийся на полу нож и выбросила руку вперед.
Увернувшись от удара, Николас выпустил целую обойму весьма колоритных ругательств.
— С меня, черт побери, хватит! — Он схватил ее за руку. — Какая муха тебя укусила, женщина? Я не причинил тебе никакого зла.
— Мерзавец! Я знала, что тебе нельзя доверять! — Сумасшедшая девица изо всех сил рвалась из его рук. — Отпусти меня!
— Отпущу, если ты не будешь больше пытаться искромсать меня ножом. — И он так сжал ее запястье, что она выронила нож. Он с глухим стуком упал на пол.
— Нет! — всхлипывая, бормотала она.
— Я не причиню тебе зла.
— Не трогай меня, я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался!
Он хотел что-то сказать, чтобы успокоить ее, но вдруг услышал отдаленный звук. Откуда-то из чащи леса.
— Шшш! — Он зажал рукой ей рот и затаился, прислушиваясь.
Она продолжала вырываться, и его ладонь приглушала набор, несомненно, самых отборных ругательств. Потом, когда звук стал громче, она тоже замерла. Ошибки быть не могло: вдалеке заливались громким лаем собаки.
Их обнаружили.
