Глава 8

Он сошел с ума. Любой врач смог бы это подтвердить.

Тристан тряхнул головой, продолжая пристально смотреть на темные окна особняка Райленда. Не то чтобы герцог обычно выходил через какую-нибудь из задних дверей своего дома: вероятнее всего, он выйдет из парадной двери и обойдет дом. По крайней мере так поступил бы Тристан сам, если бы знал, что в саду дожидается ублюдок, собирающийся соблазнить его подопечную.

Тристан оглянулся. Его конь по-прежнему стоял у коновязи сразу за открытыми воротами, и его спокойствие уверило Тристана, что пока никто не идет, чтобы защитить непорочность и свершить правый суд.

Сделав беззвучный вдох, Тристан снова начал наблюдать за домом, хотя и понимал, как это глупо – сидеть в темноте и ждать молодую женщину. Если уж на то пошло, это гораздо хуже, чем просто глупо: в Лондоне есть множество других красивых женщин, и большинство из них доступны без того риска, который сопровождал отношения с леди Симоной Тернбридж.

Увы, в этом огромном море доступных женщин не было ни одной, которая заинтриговала бы его так, как Симона. Яркая красота, несомненный ум, освежающе честная прямота, немалая отвага и готовность рисковать, быть такой же открытой в отношении плотских желаний, каким был он сам… Все характеристики лучших куртизанок. Но у Симоны в отличие от куртизанок не было настроя на деловой обмен, этакого: «Если я сделаю тебе вот это, ты сделаешь для меня вот то». Симона была воплощением плотских наслаждений и греховных возможностей, облеченных в форму поразительно чувственной невинности, и это сочетание Тристан находил не только завораживающим, но и неотразимым.

Неотразимым до полной глупости, если уж на то пошло, если говорить о мужчине его возраста, с его опытом и в его положении.

Тристан покачал головой и повернулся к воротам, уступая усталому голосу здравомыслия. Если Симона начнет добиваться от него объяснений, почему он не встретился с ней, как обещал, его единственной надеждой будет попытка обрисовать ей свои проблемы. Возможно, при удаче она сочтет его поведение скорее благородным, чем бесхребетным.

Внезапно тихий шорох заставил его остановиться. Затаив дыхание, Тристан стал настороженно прислушиваться, повернувшись лицом в направлении, откуда донесся звук. Какая-то тень двигалась вдоль стены особняка, и он прищурился, всматриваясь в темноту и пытаясь разглядеть детали. Высокая, стройная, длинноногая фигура. Его взгляд еще раз скользнул по ней.

Милосердный Боже! Симона, облаченная в брюки! Сердце у Тристана мощно забилось, чресла налились жаром и напряглись при виде того, как она движется через сад прямо к нему. Будет чертовски трудно стащить с нее эти брюки. Юбка, конечно, меньше вдохновляет, зато требует гораздо меньше усилий, чтобы под нее забраться.

– Ты ведь еще не решил, что я не приду?

Тристан облизал пересохшие губы и заставил свой разум включиться. Симона была одета просто: черные брюки, черная рубашка, черные сапожки, черная куртка, но вся се одежда так идеально подходила к ее фигуре, что единственная его мысль была о том, как сильно ему хочется схватить ее и прижать к своему телу. Она была такая теплая, такая аппетитная!

Симона остановилась на благопристойном расстоянии от него.

– Я собиралась дождаться, когда ты появишься, но меня задержал краткий приступ угрызений совести.

Совесть. Шестеренки его мозга постепенно входили в нечто похожее на нормальный режим.

– Судя по всему, ты с этим отлично справилась.

Симона пожала плечами:

– До какой-то степени.

– Разум редко одобряет порывы чувств, и борьба между ними бывает порой весьма неприятной.

– Если бы только разум не был таким ужасающе скучным и невероятно предсказуемым! – заметила Симона с тихим смехом, который возбудил все его чувства. – Порывы чувств намного забавнее.

– Пока не приходит время платить по счетам. – Тристан подумал, что напряженность этой минуты – расплата за его поведение этим утром. Если бы его разум и совесть в тот момент действовали, он бы увидел, насколько опасно добиваться этой встречи.

– Да, счета, – задумчиво проговорила Симона. – Если бы мы с самого начала знали, какой окажется цена… тогда принимать решения было бы гораздо легче.

– Насколько я понял, ты пришла сюда для того, чтобы очень вежливо отклонить мое приглашение.

Несколько томительных секунд Симона пристально рассматривала его, прикусив нижнюю губу потам наконец вздохнула и покачала головой:

– Разум и чувства еще не закончили сражаться друг с другом.

Итак, он услышал в ее словах повод для надежды…

– То, что ты остановилась за пределами протянутой руки, говорит мне, что сражение практически закончено и я оказался проигравшим.

– Мне очень жаль.

– Не надо жалеть. По правде говоря, пока я дожидался тебя здесь, я и сам перебирал все «за», «против» и испытал такие же сомнения.

Симона быстро опустила взгляд.

– Но наверное, совсем по другой причине.

У Тристана было два варианта: заверить ее в том, что диктат общества для него все-таки имеет значение, и уйти или поведать всю гадкую и печальную правду и изо всех сил надеяться на то, что ему удастся отыскать некое равновесие между благородством и похотью.

– Есть некоторые вещи, которые тебе следует знать, – проговорил он, сделав окончательный выбор. – О том, что происходит вокруг меня: только тогда ты можешь понять, следует ли тебе проводить время в моем обществе.

Глаза Симоны задорно сверкнули:

– Неужели тебя разыскивают за совершенное преступление?

– Жаль тебя разочаровывать.

– Проклятие! – откликнулась она с тихим смехом. – Это было бы так увлекательно! Ну, так расскажи мне, что тебя тревожит.

Теперь, когда ему придется выразить все словами, она решит, что он совсем потерял рассудок…

– Тебе, наверное, стоит присесть. – Тристан указал на садовую скамейку рядом с воротами, обдумывая проблему, которую сам себе создал. – Это займет некоторое время.

– Согласна.

– Дойдя до скамейки, Тристан опустился на нее и подождал, пока Симона устроится рядом с ним, а затем начал с первой неплотской мысли, которая образовалась в его голове.

– Я всегда подозревал, что мой отец вел жизнь гораздо более широкую, чем позволяли его финансовые возможности. – Он глубоко вздохнул. – Конечно, никаких доказательств этого у меня не было и подтверждение я получил только недавно, в письме от моего брата Джеймса. Джеймс унаследовал имение после того, как погибли отец и старший брат, а когда и он умер, меня вызвали домой, где я обнаружил, что имение разорено, как Джеймс и сообщал мне. Если бы у меня не было моего личного состояния, чтобы расплатиться с долгами, то все пошло бы с молотка на следующий день после моего прибытия в Лондон.

– Если принять во внимание то, как живет Люсинда, – заметила Симона, – ты не очень-то жалеешь свои средства.

– Я не дал Люсинде и двух пенсов.

– Ну, тогда ведь должен встать вопрос о том, кто это сделал, верно? – Симона явно демонстрировала немалую сообразительность. – Если поместье балансировало на грани краха, она не могла получать такое пособие, которое позволяет ей вести жизнь миллионерши и при этом еще вывозить Эммалину в свет.

– Мне пришли в голову точно такие же мысли.

– И тебе удалось найти ответ?

– Да, но он мне не слишком нравится. Оказывается, Люсинда получила крупные денежные выплаты после смерти моего отца и братьев.

– Откуда? – Симона нахмурилась. – Или правильнее спросить, от кого?

Тристан усмехнулся:

– Эти «кто» – различные страховые компании. Так уж получилось, что Люсинда е невероятной предусмотрительностью обзавелась страховыми полисами на жизни любимых родственников, и каждый раз это происходило всего за несколько недель до их неожиданной кончины.

– Это не предусмотрительность! – воскликнула Симона. – Один раз – еще куда ни шло, но три. Три раза складываются в мотив для убийства. Она вдруг засмеялась. – Скажи, а на тебя она тоже взяла полис?

Тристан пожал плечами.

– Пока мне не удалось этого выяснить: конфиденциальность и все такое прочее. Однако по логике вещей все должно быть именно так – ведь Люсинда очень любит деньги.

– А ей гораздо важнее избавиться от человека, который ее подозревает и способен добиться правосудия.

Тристан покачал головой:

– У меня нет никаких доказательств. Смерти отца и братьев были сочтены естественными при дознании, а в отношении Люсинды нет никаких подозрений.

– Ее финансовые дела были рассмотрены до того, как власти пришли к такому выводу?

– Похоже, никому даже в голову не пришло, что она не просто сраженная горем вдова и мачеха.

– А если бы ты предоставил финансовую информацию, власти согласились бы на новое расследование?

Тристан пожал плечами:

– Это нашли бы любопытным, но недостаточно весомым для того, чтобы тратить средства короны на официальное расследование.

– А им известны твои доводы. И они где-то записаны?

– Известны. Записаны.

– И Люсинда знает про это?

– Нет.

Симона на мгновение задумалась:

– А почему ты в этом уверен?

Уверен в чем? Насколько легко он смог бы заключить ее в объятия? Как мало усилий понадобится для того, чтобы прижать ее к себе теснее?

На самом деле он в считанные секунды мог усадить ее себе на колени, и она оказалась бы в идеальном положении для того, чтобы его руки смогли исследовать такие манящие формы ее попки…

– Тристан? Я спросила тебя, откуда такая уверенность в том, что Люсинда не знает о твоем разговоре с властями?

Огромным усилием воли Тристан прогнал навязчивое видение.

– Как только я сошел на берег, то сразу отправился к поверенному, а затем я поехал искать Ноуланда. Все это было сделано в первые два часа моего пребывания в Англии и задолго до того, как Люсинда могла получить весть о моем возвращении.

– Почему ты поехал искать Ноуланда?

– Он сотрудничает со Скотленд-Ярдом.

– Ну надо же! – тихо проговорила Симона, качая головой. – А выглядит таким безобидным!

– Такой он и есть. Ноуланд специализируется по шифрам и бумажным свидетельствам. Когда его расследование требует применения силы, он просто дает указания тем, у кого она есть.

– Мне и в голову бы не пришло его заподозрить!

Тристан улыбнулся:

– И Люсинде тоже.

Нимфа, сидевшая рядом с ним, медленно кивнула:

– Значит, Люсинда должна позаботиться о том, чтобы ты не прожил достаточно долго и не дал им нужный толчок. Как ты считаешь: она сама делает всю грязную работу или нанимает кого-нибудь для этого? Впрочем, я и так догадываюсь: скорее всего сама. Для таких действий нужны точный расчет и удача; одна неловкость, один просчет – и у нее будут крупные неприятности. – Симона покачала головой.

– Я с этим согласен.

– И если учесть, что трое мужчин из твоей семьи уже погибли… – Она тихо кашлянула.

– Да?

– Видишь ли, Хейвуд счел своим долгом рассказать мне историю о Безумных Локвудах в первый же вечер.

Ну да, конечно! Тристан вздохнул и ему отчего-то стало неловко.

– Не тревожься, Симона, я знал: он сделает это, как только я выйду из кареты. К тому же, это всем известно.

– Если учесть, что твои отец и старший брат погибли, как все считают, совершив убийство и самоубийство, а твой другой брат оказался в Темзе, Люсинда должна считать, что ее везение может когда-нибудь окончиться. Вместе с тобой это будет уже четыре смерти, и если четвертая смерть окажется насильственной, то даже самые наивные люди начнут задумываться. Скорее она решит сделать так, чтобы твоя смерть выглядела как результат несчастного случая.

– Просто поразительно.

Симона сдвинула брови:

– О чем ты?

– О твоем уме. Ты рассуждаешь совершенно неожиданным образом.

«И я нахожу это невероятно сексуальным», – хотелось добавить Тристану, но он вовремя остановился.

– Правда? – Симона улыбнулась, и искры в ее глазах заплясали ярче.

Боже, как ему хотелось ее любить! Прямо здесь, прямо сейчас! Тристан протяжно выдохнул, стараясь сдержать свой порыв и привести мысли в порядок.

– А тебе не пришло в голову, что, оказываясь рядом со мной, ты тоже подвергаешься опасности?

– Нет. – Симона поджала губы и секунду-другую смотрела в ночное небо, а потом жизнерадостно объявила: – Ну вот, теперь об этом подумала. А где была Люсинда в ту ночь, когда загорелся особняк?

Догадывается ли Симона о том, какие муки она заставляет его испытывать?

– Предполагается, что дома, но наверняка я этого не знаю. Она могла уйти после того, как мы с Эм уехали. Ты считаешь, что Люсинда могла устроить пожар, пытаясь меня прикончить?

– Такая возможность не исключается. Власти не увидели в этом пожаре ничего подозрительного…

– Ну, не знаю. Думаю, Люсинда предпочла бы нечто более личное. – Тристан улыбнулся. – Понимаешь, ей было бы приятнее видеть мое лицо в тот момент, когда она задавит меня колесами своей кареты.

– Ты слишком большой, чтобы тебя можно было задавить насмерть.

Тристан удивленно взглянул на свою собеседницу.

– Откуда ты знаешь?

– Я смотрела тем вечером, как ты спускался по веревке, сильный, ловкий…

«И полный мужской силы», – усмехнулся про себя Тристан.

– А я и не знал, что ты на меня смотрела.

– Но надеялся по крайней мере! – со смехом предположила Симона, отклоняясь в сторону, чтобы удариться плечом о его плечо точно также, как они с друзьями толкали и пихали друг друга, когда были детьми. – Никак и ты собираешься выманить Люсинду и разоблачить ее?

Тристан мрачно посмотрел на нее:

– А разве я говорил, что это входит в мои планы?

– Если не входит, то ты мертвец, но, как я полагаю, ты все же обдумываешь способы отмщения.

– Вот как? И какую тактику ты могла бы предложить? – спросил он, отчаянно пытаясь не отвлекаться от запретной темы.

– Не знаю. А вот ты наверняка уже что-то придумал.

Что я готов послать к черту Люсинду и что мне надоело думать, мог бы ответить Тристан, но вместо этого он лишь протяжно вздохнул.

– Полагаю, Люсинда больше волнуется о том, как набить себе карманы, чем об опасности быть пойманной. Жадность часто делает людей слепыми и чересчур самоуверенными, так что, если ею движет именно это, тогда логично предположить, что она захочет получить от моей смерти как можно больше прибыли.

– Логичное предположение.

– Теперь давайте предположим, что меня нашли раздавленным на улице…

– И Люсинда, комкая платочек, плачет крокодиловыми слезами, получая деньги по страховке…

– А потом она выходит из конторы страховой компании и отправляется прямо в контору моего поверенного, чтобы еще немного поплакать, выслушивая, как читают мое завещание.

– О Боже! – прошептала Симона.

– Вот так-то. Я не имею ни жены, ни наследников, и мне некому оставить состояние, не считая моей сестры.

– А поскольку Эмми несовершеннолетняя…

– Да. Я уверен, Эм будет жить очень хорошо, по крайней мере какое-то время, а потом…

– Потом ее тоже постигнет трагический конец, и тогда Люсинда, ее убитая горем матушка, унаследует твое состояние как единственная ближайшая родственница.

Тристан кивнул:

– Это потребует некоторого терпения, но зато до окончания года она сможет стать очень богатой женщиной.

– Правда, если ты умрешь раньше, чем женишься. – Симона прищурилась. – После женитьбы твое состояние унаследуют жена и дети, если таковые будут, а не Эмми.

– Все верно.

– В этом случае, – проговорила Симона задумчиво, – объявление о твоей помолвке повергнет Люсинду в панику. Тебе придется умереть раньше, чем ты произнесешь в церкви слово «да», иначе ей ничего не достанется.

– Это, конечно, принудило бы ее к определенным действиям, – признал Тристан. – Не думаю, что в процессе избавления от меня она остановится перед тем, чтобы устранить и мою избранницу. Именно этот обременительный для моей совести факт мешает мне предложить какой-либо молодой женщине смело ступить на путь, который окажется смертельной ловушкой. Объяснение всех обстоятельств скорее убьет интерес большинства женщин, которые могли бы подумать о том, чтобы принять мое предложение.

Симона неожиданно рассмеялась:

– Тебе нужна молодая женщина, у которой есть немного отваги и глаза на затылке. И не мешало бы, чтобы она была достаточно безжалостна.

«Да, и еще раз да. И кстати, она могла бы оказаться неплохой любовницей».

– А теперь признавайся: когда ты в первый раз подумал обо мне, как об ответе на все твои вопросы?

– Все зависит от того, о чем мы говорим. – Тристан усмехнулся. – Если о моей тоске по прекрасной и страстной возлюбленной, то ты стала этим ответом в первое же мгновение, как я увидел тебя в тот вечер. Ты стояла рядом с Эм у столика с пуншем. А если речь идет о моей сообщнице… – Он вздохнул.

– Честно говоря, это не приходило мне в голову до того момента, пока вчера утром я не посмотрел, как ты уезжаешь от особняка. В часы, прошедшие с тех пор, моя похоть сражалась с совестью в отношении этого вопроса – ведь тут присутствует немалая опасность…

– Не волнуйся, никто не поверит, что я готова согласиться на замужество, и конечно, я не готова согласиться. Это будет сделано исключительно для вида и только на то время, которое понадобится, чтобы заставить Люсинду предпринять что-то против тебя в присутствии Ноуланда. Как только это будет сделано, мы расторгнем помолвку и разойдемся.

– Но я еще не решил…

– Меня придется принудить к помолвке, – продолжила Симона, явно игнорируя его благородные намерения. – В противном случае об этом начнут сплетничать по всему городу. Сплетни пойдут в любом случае, но если меня не принудят, то они будут не слишком убедительны. Наш план сработает гораздо лучше, если Люсинда не заподозрит ловушки.

– И все же…

– Понятно, что нам понадобится скандал, который принудит нас к браку. Чем ближе срок женитьбы, тем быстрее Люсинде придется действовать. Мы смогли бы закончить все это дело еще до конца недели.

– В идеальном случае. Но идеальных случаев не бывает.

– Впрочем, если после всего нам удается остаться в живых, твой опекун все равно захочет меня убить за то, что я подверг тебя опасности и вовлек твою семью в ужасающий скандал. На мой взгляд, он будет иметь полное право сделать это по обеим причинам.

– На самом деле тут есть и светлая сторона, – попыталась прояснить ситуацию Симона. – Дело не в том, что Дрейтон захочет тебя убить: он вряд ли это сделает, зато он разозлится на меня. В результате он может исполнить свою угрозу и отправить меня в свое сельское поместье. Тогда я избавлюсь от необходимости терпеть целый сезон светских увеселений, и…

– И твоя репутация будет погублена окончательно.

Симона кивнула в знак согласия.

– Полностью. Это очень впечатляюще, поверь.

– Но тогда у тебя больше не будет возможности выезжать в свет!

– И это можно считать доказательством того, что Бог действительно проявил ко мне милосердие! – воодушевленно воскликнула Симона.

– Но твои близкие! Им в этом случае придется совсем несладко…

Симона моментально растеряла свою уверенность.

– Да, это верно, – признала она и тихо вздохнула.

– Давай мы сперва все как следует обдумаем, – предложил Тристан, испытывая одновременно удовлетворение от собственного благородства и острое разочарование. – Нам не обязательно принимать решение ночью – это вполне можно сделать завтра, послезавтра или даже через полгода. Люсинда не станет ничего предпринимать, пока ее не вынудят обстоятельства, так что в ее интересах пока выжидать. Чем дольше ситуация останется неизменной, тем меньше подозрений возникнет, если со мной что-то случится. Я поднял этот вопрос только потому, что ты должна знать об опасности, которую я представляю для всякого, кто хочет общаться со мной.

Симона медленно кивнула:

– Тогда, наверное, мы подошли к моменту, когда мне следует пожелать тебе доброй ночи и сказать, что я увижу тебя и Эмми утром.

– Думаю, ты права…

Однако никто из них не сделал попытки встать. Тристан смотрел, как вздымается и опускается грудь Симоны, борясь с желанием обнять ее и сказать, что, возможно, осмотрительность – это неоправданно высокая цена за лишения себя естественных удовольствий.

Симона медленно подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Огонь страсти горел в глубине ее глаз и звучал в ее голосе, когда она прошептала:

– Могу я попросить о прощальном поцелуе?

Добропорядочный человек вежливо отказался бы от подобного приглашения, негодяй ответил бы тем, что сжал ее в объятиях и столкнул в пропасть страсти, заставив забыть обо всем.

Тристан заставил себя проглотить ставший в горле ком.

– Боюсь, это слишком опасно.

Симона печально вздохнула:

– В последнее время в моей жизни так мало остроты!

Его чувство чести протестующе застонало, но все же Тристан подавил этот протест и потянулся к Симоне. Обхватив ее за талию, он наклонил голову. Она приняла его ласку с тихим вздохом сладкого согласия, и он ощутил тепло прижавшихся к нему грудей, а ее губы открылись при первом же прикосновении его языка. Она впустила его к себе радостно, жарко, и похотливый огонь тут же растекся по его жилам, собираясь в плотный, пульсирующий стержень желания. Тристан застонал, и хотя голос рассудка снова воззвал к его разуму, он приподнял ее и прижал к себе еще теснее.

Симона вздохнула, чуть подвинулась у него в объятиях, а потом заставила его сердце сбиться с ритма, когда вдруг перехватила власть над их поцелуем и уселась прямо Тристану на колени.

Боже, неужели он все еще жив? Тристан скользнул ладонями по ее бедрам и, заведя их назад, крепко прижал Симону к свидетельству своего желания.

Она на секунду замерла, потом с судорожным вздохом прервала поцелуй. Ум Тристана стремительно перебирал рассыпающиеся слова, надеясь найти те, из которых можно составить извинение. Огонь, горящий в глазах Симоны, лишил его способности дышать и заставлял мысли бешено кружиться.

– Я не хочу прощаться, – прошептала Симона, покачивая бедрами и направляя волну острого наслаждения по его телу. – Слишком рано…

Пока Тристан судорожно ловил воздух, она снова потерлась о него медленнее и сильнее.

– Симона! – простонал Тристан, хватая ее за бедра и отчаянно пытаясь остановить, – это…

– Это разумный порыв, – заявила она и начала расстегивать пуговицы рубашки.

Разумный? Нет, он не был разумным. Он был до крайности безрассудным. Но какого черта? Разве ему не все равно? Он только что позаботился о том, чтобы их не поймали с поличным, а что до порыва, то он уже вполне готов. Вот только Симона заслуживает, чтобы ее первый любовный опыт прошел на чем-то более подходящем, чем холодная садовая скамейка.

Поймав руки Симоны, Тристан положил их себе на плечи.

– Ты победила, милая, – тихо сказал он, подсунув руки под ее колени.

Симона победно улыбнулась, когда он встал, держа ее на руках.

Затем Тристан подошел к своему коню, привязанному за воротами, и бережно поставил ее на ноги.

– Куда ты меня везешь?

– В мою постель.

Ее улыбка была медленной, но такой дивно греховной, что ему понадобилось все самообладание, чтобы отвязать поводья и сесть в седло.