Глава 15
По тому, как Гарнер густо покраснел, Уитни поняла, что он взволнован не меньше ее самой. Их взгляды встретились и на несколько секунд задержались, пока рядом кто-то не сдвинулся с места.
— Эджуотер, — Гарнер повернул голову, — пожалуйста, подайте мне и моей жене завтрак и сделайте ванну. — Затем он схватил Уитни за руку и втолкнул ее в комнату, твердо закрыв дверь перед носом дворецкого.
Полыхающий огонь в ее глазах, сердито раскрасневшееся лицо, ниспадающие в беспорядке шелковистые волосы… теперь, когда они оказались наедине в сумраке ее спальни, ему стоило больших трудов выпустить ее руку.
— Значит, это и есть ваша семья, — сказала она, испытывая к нему странное сочувствие.
— Да. — По его лицу пробежала кислая улыбка. — Они… Понимаете, они очень удивлены, что я так скоро вернулся домой… и…
— И женатым, — закончила Уитни за него.
— Для меня их реакция не такая уж неожиданная. Я объяснюсь с ними позднее. Атем временем, — он властно повел рукой по уютной и элегантной спальне, — это будет ваша комната. Позавтракайте, вымойтесь и приведите себя в презентабельный вид. Я пришлю за вами, когда буду готов представить вас моей семье.
Он неуверенно постоял, как будто хотел сказать что-то еще, но круто повернулся, прошлепал по полу босыми ногами и вышел. Только оказавшись надежно отделенным от нее двумя дверями, он понял, что готов был извиниться перед Уитни за непростительное поведение своей семьи. Никогда в жизни не приходилось ему думать о Таунсендах как о посторонних и потому освобожденных от соблюдения правил вежливости, принятых в обществе. И если они проявляли резкость, а порой даже невоспитанность по отношению к людям, впрочем, включая и друг друга, это казалось не таким уж важным в свете занимающих их более серьезных проблем.
Но сейчас он впервые увидел своего отца, деда и кузину со стороны, чужими глазами. У него возникло чувство смущения и даже стыда при виде высокомерия, которое они выказали по отношению к человеку, которого даже не знали… к такой незаурядной личности, какой была Уитни Дэниелс.
А по другую сторону коридора Уитни стояла на том же месте, где он ее оставил, сверля мрачным взглядом массивную резную дверь с начищенными медными ручками и петлями. Он сказал: «Вымойтесь и приведите себя в презентабельный вид». Как он смеет командовать?! Она со злостью потянула вверх рубашку, и ее обдало смешанными запахами пота, лошадей и дыма от костра. Брезгливо сморщив нос, она тут же отдернула руки. Все равно, он мог бы попросить об этом более вежливо! Вспомнив его сварливых родственников, она подумала, что вряд ли они могли воспитать его утонченным джентльменом.
Что ж, яблочко от яблони недалеко падает, и Железный майор является достойным отпрыском своей железной семейки. Только перспектива снова предстать перед его родственниками и нежелание, чтобы ее опять обдали презрением, заставили Уитни подавить возмущение командным тоном Гарнера и осмотреть погруженную в сумрак комнату в поисках умывальника и своего кожаного мешка с одеждой. Она взяла с умывальника китайский фарфоровый кувшин, расписанный изящным рисунком из ивовых листьев, поражаясь, как это люди могут пользоваться для умывания таким красивым сосудом.
Нет, он не просто красивый, а исключительно изысканный, даже роскошный. Да, тетушка Кейт именно так и назвала бы этот кувшин — роскошный. Ее вдруг охватила острая тоска по дому, по отцу и тетушке, но в этот момент ей пришлось ответить на стук в дверь.
В дверях появилась невысокая женщина средних лет со строгим и властным лицом, в безупречно выглаженном форменном, белом с серым платье; в одной руке она держала накрытый поднос, а другой придерживала ручку двери. Оробев, Уитни отступила назад, женщина решительно вошла, поставила поднос на столик около камина, кинула взгляд на кувшин в руках Уитни и направилась к окну раздвинуть тяжелые парчовые шторы и раскрыть ставни, впустив потоки солнечного света.
— Как мне… Где мне взять воды?
— Сейчас принесут, мэм.
Женщина присела в реверансе и вышла.
Уитни проводила ее взглядом, затем стала рассматривать просторную комнату с высоким потолком, теперь залитую утренним светом. Огромная кровать под парчовым балдахином была застелена шелковым покрывалом, вышитым золотой нитью. Вся мебель, легкая и изящная, была из отполированного до блеска красного дерева: стол и стулья с гнутыми ножками, высокий комод, гардероб, умывальник с мраморным верхом. Перед камином, который украшали белая мраморная полка с резьбой и искусно вышитый экран, лежал пушистый ковер в голубых тонах, устилая натертый пол из кленового дерева.
Вот он какой — роскошный дом Гарнера Таунсенда. Уитни поставила кувшин на умывальник и решила узнать происхождение изумительного запаха, исходившего от накрытого салфеткой подноса. Два серебряных сосуда, фарфоровая чашка с узором и серебряные нож и ложки, как у тети Кейт, только более изящные. Она осторожно взяла чашку и с благоговением осмотрела ее, потом налила в нее кофе. Отпив глоток, она удовлетворенно вздохнула и намазала бисквит маслом. Что ж, кажется, Гарнер не собирается морить ее голодом.
Не успела она закончить завтрак, как вернулась суровая служанка и приказала войти двум парням, которые разожгли в камине огонь и установили перед ним огромную медную бадью. Она сообщила Уитни, что ее «прислали» помочь ей вымыться, на что Уитни возмущенно заметила, что она не какая-нибудь калека, поэтому помощь посторонних ей не требуется. Но, увидев стальной взгляд женщины, прибегла к торговле и заключила сделку: служанке было разрешено помочь ей вымыть голову, затем она должна была удалиться, предоставив ей возможность самостоятельно закончить мытье.
Вскоре Уитни уже сидела с вымытыми и благоухающими ароматом роз волосами в ванной, установленной перед пылающим камином и наполненной такой горячей водой, что от нее даже пар поднимался. Полная ванна горячей воды… и душистое мыло! Уитни с блаженством пошевелила пальцами ног над водой. Вот бы здесь оказалась тетя Кейт! Как бы она наслаждалась купанием; она всегда говорила о подобных привилегиях богатых домов с мечтательной завистью. Теперь Уитни ее понимала: при таком купании тело полностью расслабляется.
Через полчаса служанка, которая наконец сказала, что ее зовут Мерси, возвратилась и нашла Уитни уже одетой в чистую рубашку и юбку, которую она натянула поверх своих любимых штанов из оленьей кожи. Мерси принесла щетку для волос и черепаховый гребень и занялась ее прической. Она забрала пышные волосы Уитни наверх, опустив по бокам завитые локоны. Уитни протестовала и ерзала, но Мерси была неумолима и настояла на своем. И когда Мерси предложила ей ручное зеркало, чтобы Уитни могла полюбоваться новой прической, та только ахнула и прикусила губы, чтобы не выдать своего ужаса. Мерси гордо заявила, что это только что завезенная с континента и самая модная прическа и что все бостонские леди только о ней и говорят. Уитни молча кивнула, и Мерси ретировалась, явно задетая тем, что ее искусство не оценили по достоинству.
С зеркалом в руке расстроенная Уитни опустилась на узкую скамью в ногах кровати. Мало того что ей предстояло встретиться с чопорной семьей, так еще с такой глупой прической, что она стала похожа на бигля с висящими ушами!
Зажав ручку зеркала в коленях, Уитни распустила дурацкие пряди, спускающиеся вдоль лица, и принялась старательно расчесывать волосы, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть. И когда через несколько часов появился Эджуотер, чтобы проводить Уитни в утреннюю гостиную, волосы ее сияли медным блеском.
Скрывая волнение, Уитни ладонями разгладила свою домотканую юбку, поправила пояс и последовала за неприступно молчавшим дворецким. Он повел ее через широкий верхний коридор к просторной изгибающейся лестнице, затем по обширному нижнему холлу, выложенному плиткой. Они проходили мимо массивных полированных дверей, сверкающих канделябров из меди и хрусталя, толстых турецких ковров и картин в золоченых рамах. Все вокруг подавляло Уитни непривычной роскошью.
В нижнем коридоре, отделанном дубовыми панелями, дворецкий указал ей на открытые двери и покинул ее. С бьющимся сердцем и ледяными руками она приблизилась к двери, за которой слышались сердитые голоса. Несвойственная Дэниелсам робость заставила ее замедлить шаги, а затем она и вовсе замерла, услышав, о чем там идет разговор.
— … сорок процентов этого дома принадлежит мне, — говорил Гарнер сердитым густым голосом, которым частенько разговаривал с ней. — А также сорок процентов компании Таунсендов и сорок процентов дохода от торговли товаром. Сорок процентов! Так что это мой дом, и моя жена будет здесь жить, одобряете вы это или нет.
— Ты ее нам навязываешь?! — произнес визгливый женский голос. Это кузина, рассеянно подумала Уитни. — Да кто она такая?! Какая-то безродная девчонка! Подумай, кузен Гарнер, ведь она жила среди дикарей!
— Она не дикарка, а моя жена! — отрезал Гарнер. — Да, она не привыкла… к нашему образу жизни, но со временем привыкнет.
— Она выглядит как горничная, хуже — как судомойка! — возмущенно заявила кузина. — Да моя горничная лучше одевается. Я не желаю, чтобы меня видели рядом с ней, не желаю!
— Она одета так, как принято одеваться на границе, — угрюмо возразил Гарнер. — Ее внешний вид можно улучшить при помощи небольших расходов.
— Не сомневаюсь, именно из-за этого она и вышла за тебя замуж — из-за денег! — сделал выпад Байрон Таунсенд голосом, очень похожим на голос Гарнера, только не таким звучным. — Но имей в виду: в этом доме она ничего не получит!
— Ты вынужден был жениться на ней, верно? — вмешался скрипучий голос, который наверняка принадлежал деду Гарнера. — Наверное, застали с девчонкой в постели и заставили поступить с ней честно?
В комнате воцарилась мертвенная тишина, а сердце Уитни, казалось, сжалось в комок. Что ж, дед Гарнера жестко и сжато описал их союз: пойман в постели и вынужден жениться. Обесчестил юную девушку и загладил вину законным браком. Но как же банально и жалко прозвучало это в его устах! Как будто и не было того восхитительного и равноправного наслаждения от их близости, не было тех дней и ночей, когда оба страдали, пытаясь побороть охватившую их страсть, предшествующих той ночи, когда они совершили этот сладостный грех!
— Я так и знал! — взорвался отец Гарнера. — Ты снова опозорился, черт побери! У тебя нет ни малейшей выдержки, ни достоинства, ни чести! Маделайн, выйди немедленно!
— Не выйду! У меня десять процентов…
— Пусть девушка останется, Байрон, — с мрачной усмешкой возразил старик. — Она уже достаточно взрослая, чтобы узнать, к чему ведет распущенное вожделение.
— Ничего подобного не было! — виновато вспыхнул Гарнер.
— Тебе представилась почетная возможность сражаться на стороне Вашингтона, тебе поручили подавить мятеж этих подлых изменников, но вместо того, чтобы выполнить свой долг, ты валялся в сточной канаве с этой грязной шлюхой! Как еще это можно назвать… если не отвратительным, унизительным, скотским вожделением!
Каждое слово отца Гарнера ранило Уитни. Она грязная шлюха, которая валялась в сточной канаве! И одета хуже горничной. Она с яростью уставилась на свою домотканую юбку, словно ожидая, что та загорится. Оскорбление было тем более сильным, что ей и самой не нравился этот глупый наряд. С внезапным порывом она распустила шнуровку на корсаже юбки и, стащив ее вниз, перешагнула через нее. Она провела рукой по своим штанам, и в ней вспыхнула гордость Дэниелсов. Да как они смеют?! Она Дэниелс… и, слава Богу, гордится этим!
Расправив плечи и гордо подняв голову, Уитни вошла в гостиную, где грызлись и рычали эти гордецы Таунсенды. Дэниелс бесстрашно вошла в логово льва!
Все четверо раздраженно кричали, не слушая друг друга. Гарнер случайно заметил, как она появилась и застыла на пороге комнаты: обутые в грубые башмаки ноги широко расставлены, ее знаменитые штаны плотно обтягивают женственные бедра, кулаки уперты в талию, пышные густые волосы спадают на плечи, а зеленые глаза мечут молнии. Ее смелая поза и неукротимый характер, сформированный трудной жизнью на границе, вызывали восхищение. Глядя на нее, Гарнер выпрямился, и Байрон умолк на половине тирады и тоже обернулся к Уитни.
Кузина Гарнера издала придушенное восклицание, и стало тихо, как в церкви. Уитни сделала шаг вперед и снова широко расставила ноги, чувствуя на себе их обжигающие взгляды. Она еще выше подняла голову и расправила плечи, не подозревая, что из-за этого движения под тканью рубашки ясно обрисовались соски. Гарнер вздрогнул от ужаса, но не в силах был оторвать от нее взгляд.
— Насколько я понимаю, настало время представить меня. — Уитни метнула на Гарнера выжидательный взгляд и, поняв, что он не в состоянии говорить, решила представиться сама. — Я Уитни Дэниелс, из тех Дэниелсов, которые живут в графстве Уэстморленд. И нахожусь здесь, потому что две недели назад вышла замуж за вот этого Железного майора и потому что он настоял на моем приезде.
— Ну… — Байрон буквально задыхался, пораженный ее смелостью. — Будь я проклят!
— Вполне возможно, что будете, — с радостью согласилась Уитни, — если не откажетесь от богохульства. Майору тоже свойственна постыдная привычка чертыхаться… и теперь мне ясно, откуда она у него.
— Боже, Уитни… — Возмущенный Гарнер шагнул к ней, но она быстро отпрянула в сторону, и он остановился, не желая применять силу на глазах у родственников. Страх пробрал его, когда он увидел знакомое вызывающее выражение ее лица и задорный блеск в глазах.
— Вы, должно быть, отец моего мужа. — Уитни нарочито смерила его таким же бесцеремонным взглядом — зуб за зуб! — от превосходно сшитого серого сюртука с ослепительно белой манишкой до элегантно обтягивающих сильные ноги бриджей. Затем перевела взгляд на старика, утонувшего в кресле на колесиках — белоснежные волосы, как и кружева на груди, желтоватое морщинистое лицо, на котором выделяются поблекшие светлые глаза. — А вы — его дедушка.
— Я Эзра Таунсенд, наглая выскочка! — проворчал старик, глядя на нее своими пронзительными глазками. — Меня никто не называет дедушкой.
Уитни слегка подалась вперед и усмехнулась:
— Отлично понимаю почему. А вы, — она повернулась к невысокой девушке с темными волосами, сверкающими светло-карими глазами и хорошеньким, но капризным ртом, — вы, вероятно, его бедная кузина, сирота Маделайн.
Девушка с негодованием отступила назад:
— Господи, да она одета прямо как дикарка! На ней штаны… мужские штаны! Вы только посмотрите!
Но глаза всех мужчин уже уставились на них и на соблазнительно округлые бедра, которые эти штаны скорее подчеркивали, чем скрывали.
— Никакая я не дикарка! — Уитни круто повернулась к ним с решительным лицом. — Я родилась в Аллентауне и выросла в графстве Уэстморленд. Я винокур, так же как и вы. Мы с отцом делаем самое хорошее виски во всей западной Пенсильвании! — Они уставились на Гарнера, и Уитни заявила с торжеством: — И майор женился на мне, потому что мы заключили с ним сделку, справедливую и честную сделку!
Она смело встретила взгляд Гарнера, полный сдерживаемой ярости, и угадала за ним всю глубину его гордости, которая не позволяет ему нарушить их сделку и данный обет, хотя тем самым он вызывает на себя гнев своих родственников. И ее словно окатило горячей волной признательности и сочувствия к нему.
— Послушайте, девушка. — Вперед выступил Байрон Таунсенд, лицо его налилось кровью, и глаза блестели так же, как глаза Гарнера в подобные моменты, только без дразнящего жара. — Вы ничего не получите ни от моего сына, ни от моей семьи. Ни одного пенни, понятно? Вы думаете, мы не понимаем, что вы обманом вынудили его жениться на себе? Не вы первая пытались это сделать, вы, презренная Иезавель… — Он схватил ее за руку и сильно дернул вниз.
— Не Иезавель, — с угрозой заявила Уитни, пытаясь высвободить руку, — а Далила!
Гарнер с ужасом увидел, что она дернула руку вверх, потянув за ней руку Байрона. Боже! Гарнер понял, что она собирается укусить его! Кровь забурлила в нем, и он бросился вперед, видя, как ее губы приоткрываются…
Он сбоку кинулся на Уитни, обхватил ее сзади и рывком выдернул из рук отца. От неожиданности она не сразу пришла в себя, так что он успел оттащить ее на безопасное расстояние, и лишь тогда она стала вырываться.
— Прекрати, Уитни! — приказал он, наклонившись к ней и еще сильнее стискивая ее. — Прекрати, или, клянусь, я…
— Отпусти меня. Что в тебя вселилось? — вспыхнула она, стараясь вырвать руки из его хватки.
— Веди себя как леди, черт побери! — прошептал Гарнер, уткнувшись лицом в густую массу ее волос.
Но было уже поздно. Вся семья в шоке уставилась на них. Именно такой сцены он и опасался. Все его надежды представить Уитни пусть не очень воспитанной и утонченной барышней, но вполне приличной девушкой рассыпались в прах. Теперь его высокомерное семейство увидело Уитни Дэниелс во всей ее красе и в полной мере осознало его возмутительно неравный брак.
— Перестань! — Он как следует встряхнул ее. — Тихо!
К удивлению всех, а особенно Гарнера, Уитни перестала бешено вырываться и теперь пыталась просто выскользнуть у него из рук, не замечая Эзру и Байрона, которые жадно следили за изгибами ее крепкого молодого тела и пылающим возмущенным румянцем на прелестном лице.
— Это моя жена, Уитни Дэниелс Таунсенд. — Гарнер прижимал к себе Уитни, всем телом ощущая ее и чувствуя растущее возбуждение. О Господи, только не сейчас! В голосе его прозвучала глухая угроза. — Она моя жена, а сорок процентов этого дома принадлежит мне. Поэтому она будет жить здесь… дадите вы свое благословение или нет. А если вы не пожелаете с этим смириться, предупреждаю: я заберу свои сорок процентов компании Таунсендов и использую их против вас. Я понятно выразился?
Уитни не была уверена, вообразила ли она их кивки или они в самом деле подтвердили понимание. Но у нее не было возможности подтвердить или опровергнуть свое впечатление: Гарнер внезапно круто повернул ее к себе и схватил за запястья.
— Мы вернемся… после того, как она переоденется к обеду. — На лице его застыло бешенство, глаза метали молнии, когда он потребовал: — И вы выкажете ей достойное уважение, как и она вам.
С этим грозным предостережением он потащил Уитни из комнаты и дальше через центральный нижний холл. Когда они оказались у лестницы, он преодолел ее упрямое сопротивление прежним простым приемом: вскинул Уитни себе на плечо и понес в ее комнату. К тому моменту когда он бросил ее на кровать, от прилива крови к голове Уитни почти ничего не соображала. В ней кипела ярость от его грубого обращения. Гарнер стоял, широко расставив ноги и решительно скрестив руки на груди.
— Ты хотела его укусить! — обвинил он ее. — Я требую, чтобы ты навсегда это прекратила! Это Бостон, черт побери, а не лесная глушь, и я не потерплю, чтобы ты вела себя как разъяренная кошка!
— Укусить? — Она вся покраснела. — Укусить твоего отца? За кого ты меня принимаешь?
Ее искреннее удивление заставило обоих остро осознать разделявшее их противоречие. Уитни была ошеломлена тем, что он действительно считал ее грубой и невежественной дикаркой. И в тот же самый момент он понял, что воспринимал ее не более объективно, чем его семья.
Он смутился и потер руку, которую она когда-то укусила.
— Я вправе был ожидать этого от тебя… на основании своего опыта.
— Ты… — От возмущения она едва могла говорить. — Да ты был первым и единственным человеком, которого я укусила!
Гарнер напряженно молчал, не отрывая от нее пристального взгляда, и она, в свою очередь, смутилась, ощущая близость этого изящно одетого и неотразимо красивого джентльмена, который вдруг показался ей незнакомцем.
— Хорошо, я не буду кусаться, — пробормотала она, но тут же спохватилась, что это похоже на полную капитуляцию, и поспешно добавила: — Если ты перестанешь чертыхаться. Терпеть не могу этой твоей привычки. Это непристойно и неприлично, и джентльмен, который провел пять лет в королевском военном колледже в Англии, должен уметь сказать и что-нибудь поумнее, чем «черт побери».
— Откуда тебе известно, где я учился? — с трудом проговорил Гарнер, чувствуя, что рядом с ней опять лишается дара речи.
— О, майор! Я много что знаю о тебе!
Он насторожился, смутно соображая, что она снова пытается втянуть его в свою торговлю, но не в силах изгнать из воображения соблазнительную картину ее обнаженного тела.
— Я здесь не для того, чтобы торговаться. — Он сделал большой шаг назад.
— А для чего же, Гарнер Таунсенд?
В этот момент Уитни и не думала о том, чтобы соблазнять его, и просто машинально провела по губам кончиком языка. Но от этого невинного движения Гарнер весь загорелся и задрожал от усилия сдержать возбуждение. Он совершенно забыл, зачем пришел к ней в комнату.
— Черт… Разрази меня гром! — закричал он, сжимая кулаки. — Мне нужны эти штаны! Я больше не желаю видеть их на тебе!
— Что? — Уитни подалась вперед, опираясь на слабеющие от желания руки. — Мои штаны?
— Да, и немедленно! — Он отступил еще на шаг и упер кулаки в бедра, круто расправив плечи. — Сию же минуту! — приказал он вздрагивающим от возбуждения голосом. — Сними их и надень юбку. В Бостоне принято, чтобы леди переодевались к обеду. И черт… Клянусь всеми святыми, ты тоже это сделаешь!
— Но…
Пока Уитни колебалась, Гарнер подскочил к ней, схватил за ногу и стянул один башмак. Не находя в себе сил для серьезного сопротивления, она позволила ему снять и второй башмак.
— Ну? Я жду! — Он нависал над ней своим крупным сильным телом, с мрачным лицом и с глазами, горящими от злости и желания.
Ее полуоткрытые полные губки не выразили протеста, но зеленые глаза зажглись задорным огоньком. Если он желает заполучить ее штаны, говорил этот взгляд, ему придется снять их самому. Вопреки здравому смыслу Гарнер принял ее вызов и стал расстегивать пуговицы на ее штанах. Руки у него задрожали, когда он коснулся теплого и гладкого живота.
Он до боли стиснул зубы и, расстегнув последнюю пуговицу, нерешительно помедлил, а затем ухватился за пояс штанов и стал их стаскивать. Сначала обнажился ее живот, матово-нежный, за ним холмик между бедрами, поросший мягкими курчавыми волосами…
Гарнер резко выпрямился, и из его уст вырвался сдавленный стон. Уитни смотрела на него с горячей истомой, ее полные сочные губы подрагивали в соблазнительной и призывной улыбке. Несмотря на терзающее его желание, краешком мозга он вспомнил, что провел с ней в любви уже две ночи и дважды за этим оказывался ввергнутым в катастрофу.
Дрожащей рукой он неуверенно погладил ее по шелковисто-гладкому животу, испытывая неимоверное желание овладеть ею, еще раз насладиться ее нежным и щедрым телом… Да, но в третий раз он может окончательно себя потерять. В третий раз он не сумеет остановиться, устоять против безумного влечения к ней, которое делает его таким уязвимым. Она нашла способ использовать против него его страсть. Затем в голове Гарнера вспыхнула мысль: она заявила его отцу, что она Далила, а не Иезавель. Да, она была Далилой… для него, который был Самсоном.
Уитни затаила дыхание, угадав, что его пронзает такое же желание, как и ее. Его пальцы обжигали ей тело, и в ней уже трепетала знакомая спираль растущего вожделения. Она хотела заключить с ним женскую сделку… жаждала его любви, жаждала возможности любить его. Понимая, что он ее хочет, Уитни молилась в душе, чтобы он раскрыл ей свои объятия.
В следующее мгновение Гарнер содрал с нее штаны. Она ахнула и крепко зажмурилась, у нее появилось ощущение, что он сдирает с нее кожу. Ее пронзили стыд и боль, и она села, сердито одернула рубашку, прикрывая оголившиеся ягодицы, и взглянула на него. Этим грубым и бесцеремонным жестом он ясно выразил свое презрение. Уитни с вызовом подняла голову, чувствуя, что на глаза у нее набежали слезы.
— Ну вот, ты получил что хотел. И что ты собираешься с ними делать? Вряд ли они подойдут тебе по размеру.
Насмешливо взглянув на его длинные ноги, Уитни смутилась, заметив выразительное доказательство его желания.
Гарнер стоял, зажав в руке ее штаны, грудь его вздымалась от затрудненного дыхания, лицо исказилось от боли.
— Я намерен их сжечь. А ты будешь носить платья и вести себя по меньшей мере как цивилизованная женщина. Скоро я вернусь, чтобы проводить тебя к обеду, и рассчитываю застать тебя в юбке. — Он нетвердо двинулся к двери, но тут же вернулся. — И, ради Бога, сделай что-нибудь со своими волосами!
Уитни проводила его взглядом, ноги ее вдруг ослабли, и она едва сползла с кровати и добралась до узкой скамьи в ее изножье. Уитни задыхалась и ловила воздух открытым ртом, чувствуя зловещее приближение слез. Крепко стиснув руки, она сдержалась и не дала себе разрыдаться.
Что она здесь делает? Ведь Гарнер только что ясно дал ей понять, что она ему не нужна. Как бы он ее ни хотел, видимо, ненависть к ней все пересиливает, и он не желает ее касаться. А его железной семье она тем более не нужна. Они уверены, что она вышла за него, обманом заманив в западню ради его денег и положения. А ведь ей совершенно не хотелось ехать с ним, она уступила ему только потому, что должна была получить с него то, что причиталось ей по брачной сделке: содержание, семью, мужское внимание и заботу…
— Ах, папа! — прошептала Уитни, задыхаясь от сдерживаемых рыданий. — Как я могу что-то получить от этой сделки, которая никому не нужна? — И в полном отчаянии она вдруг поняла жестокую правду. — Никому, папа, кроме меня…
Гарнер вел Уитни, послушно надевшую свое скромное зеленое платье, вниз по лестнице и через сияющий зажженными свечами нижний холл. Их шаги громко раздавались в гулком пространстве, отражаясь от стен и начищенных полов, предупреждая членов железной семьи об их приближении. Взглянув на свою руку, которую предусмотрительно сжимал Гарнер, Уитни вздернула голову. Она — Дэниелс, напомнила она себе, а Дэниелсам не занимать ума и хитрости, чтобы справиться с таким пустячным испытанием, как обед за роскошным столом.
Строго и вместе с тем изысканно одетые, Байрон, Эзра и Маделайн ждали их в дальнем конце огромного обеденного зала. Уитни почувствовала, что Гарнер еще крепче сжал ее руку, и ее воинственный настрой слегка дрогнул. Значит, он не верит, что она сможет вести себя достойно и прилично. Он ее не хочет и не доверяет ей. Подавляя уныние, она гордо выпрямила спину.
Утренней встречи словно не бывало, все вели себя со сдержанной вежливостью, когда Байрон распределял места за столом. Уитни незаметно оглядела накрытый стол и с трудом скрыла свою растерянность при виде множества столовых приборов, сияющих на белоснежной скатерти, и высоких хрустальных бокалов у каждой тарелки. Ее усадили напротив Гарнера и рядом с Маделайн, которая недоверчиво косилась на жену кузена и демонстративно отстранялась. Когда появились слуги, облаченные в синие с золотыми галунами ливреи, и стали прислуживать господам, Уитни напрягла всю свою наблюдательность.
Блюда следовали одно за другим: холодные закуски и суп, пудинг… К тому моменту когда подали жареную рыбу, Уитни уже окончательно освоилась за столом. Хотя обстановка и не была для нее привычной, благодаря своей сообразительности и воспоминаниям о рассказах тетушки Кейт, которая с увлечением описывала ей малейшие подробности образа жизни светского общества и пышные приемы во времена, когда она жила в Аллентауне, Уитни на удивление непринужденно орудовала тяжелыми столовыми приборами из серебра, не подавая вида, что чувствует, как откровенные взгляды изучают ее одежду, незатейливую прическу и особенно манеры. Ей было жалко при мысли, что, может быть, ей не представится случая отблагодарить тетушку Кейт за преподанные ею уроки.
— Что ж, — произнес Байрон, барабаня пальцами по своему бокалу и останавливая взгляд на сыне. — А теперь послушаем о твоих успехах на границе. Ты должен дать нам отчет о своих… приключениях. — Он изобразил на лице кривую улыбку, обратив ее к Уитни, — слишком короткую и слишком запоздалую, чтобы принять ее за проявление искренней теплоты.
— О да, конечно! — подхватила Маделайн. — Ты заслужил много нашивок и медалей?
— Не это важно, главное, скольких ты убил. — Эзра подошел сразу к жестоким итогам вооруженной борьбы — к количеству трупов. Сидя в своем инвалидном кресле, он хищно подался вперед, проницательно поглядывая то на Гарнера, то на его жену.
Уитни стало неуютно под его взглядом, и, положив нож, она опустила руки на колени, накрытые салфеткой. Кусок застрял у нее в горле, и она старалась проглотить его, а по спине ползли мурашки. Уитни чувствовала, что Гарнер смотрит на нее, но не желала встречаться с ним глазами.
— За всю кампанию у нас не произошло ни одного серьезного сражения. — Он говорил подчеркнуто сдержанно. — Лишь случайные стычки, ничего более серьезного.
— Не было сражения? То-то я не нашел в газетах ни одного упоминания о тебе. Вот в чем дело! Эти предатели узнали, что ты приближаешься, и трусливо сбежали! — Байрон презрительно усмехнулся. — Жалкие трусы! Впрочем, этого и следовало ожидать от тех отщепенцев, которые населяют наши границы. И чем же тебе пришлось там заниматься?
— Уже через несколько дней Вашингтон уехал и оставил дивизии, которым было предписано обеспечить порядок в тех областях. Мне также был дан подобный приказ.
— Что это значит, черт побери, «обеспечить порядок»? — спросил Эзра, нахмурившись так, что его висячие густые брови едва не соприкоснулись с носом. — Что это означает?
— Нам были названы территории, где мы должны были пресечь… противозаконную деятельность. — Гарнер видел побледневшее лицо Уитни и старался выбирать нейтральные определения. — Мы должны были разведать и уничтожить запасы спиртного и винокурни, а также арестовать винокуров и их предводителей.
— Эту банду предателей! — с праведным негодованием уточнил Байрон. — По той или иной причине следовало бы арестовать большую часть этих вшивых негодяев! Эти пограничные жители — жалкие отщепенцы, преступники, которых с возмущением отвергло общество. Какой человек в здравом рассудке предпочтет жизнь в такой глуши и в таких скотских условиях, если его не принудит к этому опасность? Так скольких же ты арестовал?
— Мне досталась особенно трудная долина. — Гарнер видел, как опущенное лицо Уитни розовеет от сдерживаемого возмущения, и осторожно подбирал слова. — Нам удалось найти довольно большой склад незаконного виски и арестовать тех, кто был виновен в его производстве. — Уитни заметила, что он умолчал о ее участии в этом незаконном занятии, об аресте ее отца. Он старательно избегал упоминать о ее «постыдных» связях, и его обжигающий взгляд дал ей это ясно понять.
— И что же с наградами? Ты получил хотя бы одну? — подтолкнул его Байрон, не удовлетворенный кратким отчетом своего сына.
— Вероятно, получу. — Гарнер почувствовал, что Уитни вздрогнула. — Контрабандного товара оказалось достаточно много, и… дело не обошлось без сопротивления.
— Что ж, по меньшей мере хоть какая-то польза будет от этого… твоего эпизода борьбы! — насмешливо усмехнулся Байрон. — Проклятых предателей повесят, всех до последнего — в качестве примера и предостережения. Я знаю, в Филадельфии считают точно так же: они должны предстать перед суровым и безжалостным судом.
Уитни подняла голову, встретившись с потемневшими глазами Гарнера.
— Эти завшивевшие воры и предатели, скопившиеся на наших границах, надеются избежать судебного преследования, возбужденно разглагольствовал Байрон. — Они уже давно существуют в этом жалком состоянии, так что сами стали походить на животных, пресмыкаясь в собственной грязи. Они отбросили все представления о нравственности и приличиях! И пытались всю страну ввергнуть в такое же состояние хаоса и анархии, но, слава Богу, им это не удалось!
Уитни с трудом сдерживала негодование. Винокуры заслуживают веревки, сказал он! И люди на границе, замкнутые со всех сторон горами и вынужденные тяжким трудом добывать средства для существования, все поголовно вшивые преступники, которые валяются в собственном дерьме и не имеют ни гордости, ни чести, ни достоинства. Ее отец — подлый предатель, и ее любимые дружные соседи — грязные животные… Дядюшка Харви, тетушка Сара… тетушка Кейт! Она застыла и видела, как потемнело от ярости лицо Гарнера.
И она одно из этих грязных животных — именно на это и намекал Байрон. Не желая открыто противиться ультиматуму Гарнера, он нашел иной способ унизить ее… более подлый. И, судя по лицу Гарнера, он тоже так думал. Вот почему он больше не стал к ней прикасаться. Святой Габриэль, как же тяжело!
Гарнер видел, как старается сдерживаться Уитни, выслушивая оскорбительные речи его отца. Глаза ее потемнели от боли, тело напряглось. Убежденный в своей правоте Байрон Таунсенд только что втоптал в грязь все, что так любила и ценила его Уитни. Гарнер читал боль и опустошение в ее сердце.
Уитни сжала побелевшими пальцами столешницу, резко встала и оттолкнула стул. Ее лицо исказилось от оскорбления и отчаяния, она обвела всех блуждающим взглядом и пошла прочь. Гарнер вскочил на ноги, с болью провожая каждый ее шаг, затем обернулся к своим родственникам.
Таунсенды сидели невозмутимые и надменные, полные высокомерного презрения и убежденные в своей неоспоримой правоте по любым вопросам жизни. Вероятно, они искренне верили в подлые и отравляющие сознание слухи о жестоких и грубых нравах, царящих на границе. Во всяком случае, Байрон произносил все эти обвинения совершенно убежденно. Да это же просто миф, понял Гарнер, миф, созданный людьми его класса, миф, которым они пытались отгородиться от тяжелого положения населения на границах. И либо в пылу злости, либо ничего не замечая вокруг со своим обычным высокомерием, Байрон только что обрушил свои жестокие суждения на Уитни, словно град ударов дубинкой.
А она сидела здесь, храбро выдержав экзамен на проверку, достойно вела себя за роскошно сервированным столом, не сделав ни одной осечки, героически терпела их открытое презрение… а затем подверглась их грязным оскорблениям, не позволив себе отомстить тем же! Весь дрожа от негодования, он повернулся к Байрону:
— Вы жестокий негодяй! — Его голос дрожал от давно кипевшей в нем ярости, подогреваемой воспоминаниями о таком же презрительном отношении к себе. Он больше не мог играть роль кающегося сына. — Если вы еще когда-нибудь позволите себе по отношению к моей жене что-либо подобное, клянусь, я не знаю, что с вами сделаю! — Гарнер изо всех сил ударил кулаком по столу и стремительно покинул зал, не обращая внимания на звон разбитых бокалов.
Эзра настороженно и проницательно наблюдал за неожиданным мятежом внука. И пока Байрон возмущенно сыпал проклятиями, а ошеломленная Маделайн пыталась подобрать слова, чтобы выразить свое потрясение, старик допивал разбавленное водой вино, криво усмехаясь про себя.
