Глава 7

Широкие двустворчатые двери вели из гостиной прямо в столовую, посреди которой стоял громадный обеденный стол красного дерева. За ним могли разместиться не менее полусотни гостей. Мой взгляд скользил по расписанному все теми же львами потолку, по двум сверкающим хрустальным люстрам, по целой горе серебряных тарелок и блюд, по величественным стенам, и я приходила к заключению, что мое голубое вечернее платье и я в нем совершенно терялись на фоне этого великолепия.

С некоторым удивлением, но и облегчением я обнаружила, что в этой комнате ничто не говорит о приготовлениях к обеду. Полированная поверхность стола была девственно чистой, если не считать двух больших ваз, стоящих по краям, а стулья, тоже красного дерева, располагались у стен.

Все это привлекло мое внимание, пока я в сопровождении Джона Мелвилла пересекала огромную столовую, чтобы пройти в дверь, противоположную той, в которую мы только что вошли.

За очередной дверью находилась вторая столовая, значительно меньших размеров, но все равно показавшаяся мне огромной. Стоявший здесь стол был круглым, на толстом столбе, расходящемся ближе к полу на три могучие резные лапы. Столешница розового дерева украшена мозаикой из медных пластинок; серебряная и фарфоровая посуда с гербом семейства Сэйвил — львом на сине-золотом фоне — была уже расставлена. Стол украшали свежие цветы, по-видимому, из оранжерей замка.

— Как хорошо, Ральф, что ты купил этот стол, — заметила леди Реджина, когда все уселись на свои места. — За ним гораздо уютнее, чем за нашим прежним, таким немыслимо огромным.

— Если мне не изменяет память, — сказал граф, видимо, просто для того, чтобы поддержать разговор, — выбрала его ты, Джинни. Я только расплатился.

— Кто-то должен заботиться о мебели, Ральф. — Его сестре, как мне показалось, не слишком понравилось упоминание о деньгах. — Поскольку ты не думаешь о женитьбе, я вынуждена что-то делать в этом доме.

Сэйвил слегка нахмурился:

— Ну, вообще-то я не разучился что-то делать и сам.

Но леди Реджина не собиралась сдаваться.

— Конечно, — подтвердила она. — Однако мужчина может не заметить, что в малой гостиной необходимо сменить портьеры, а в комнате для утреннего чая — обои. И еще, Ральф…

Тот поднял обе руки, сдаваясь:

— Согласен. Довольно.

— Ох, эти женщины! — вмешался Элберт Коул. — Всегда найдут на что потратить деньжата. Не правда ли, милорд?

— Джинни совершенно права, — холодно сказал граф. — Я действительно обращаю больше внимания на земельные угодья, нежели на внутреннее убранство дома.

Я решилась внести свою лепту в общий разговор, никак не разгоравшийся, словно костер из сырых поленьев:

— Когда я увидела стены замка, поднимавшиеся из снега, то подумала, что мы приближаемся к самому Камелоту. Лорд Девейн, сидевший слева от меня, рассмеялся:

— Вспомнили о рыцарях Круглого стола, миссис Сандерс, и о короле Артуре? Мы сейчас тоже за круглым столом. И мне пришла та же мысль, когда я впервые увидел Сэйвил-Касл. Только это было уже давно.

Я сидела над дымящейся тарелкой, в ожидании сложив руки на коленях. Но молитвы не последовало, ложки уже опустились в тарелки. Я сделала то же самое и начала есть то, что посчитала овощным супом.

— Не сравнить с супом мистера Макинтоша? — спросил вдруг Сэйвил, сидевший справа от меня.

Я была вполне с ним согласна, но вежливо проговорила:

— Очень вкусно, милорд.

Он легкой гримасой выразил недоверие, и я попыталась скрыть улыбку, поднеся ложку ко рту.

После супа подали рыбное блюдо: палтус в соусе из различных трав. Это было действительно объедение, и я поняла, что очень проголодалась. Вокруг меня шел неторопливый разговор, но я сосредоточенно ела и не пыталась принимать в нем участие.

Однако я напрасно так налегала на рыбу; после нее на стол подали большое блюдо с жареной индейкой, которое поставили прямо перед Сэйвилом. Впрочем, я чувствовала, что вполне одолею и индейку.

Сэйвил поднялся со стула и принял из рук дворецкого большой нож с резной рукояткой. Я с удивлением смотрела, как он ловко расправляется с птицей, нарезая почти что одинаковые куски и раскладывая их по тарелкам, которые разносил лакей.

Еще один лакей разливал вино. Я отпила лишь четверть бокала, но заметила: у остальных бокалы быстро пустели.

Но и этим дело не кончилось. Третий лакей принес с бокового столика накрытый салфеткой поднос и тоже водрузил его на обеденный стол. В судке, поставленном передо мной, находился, насколько я поняла, гарнир из устриц. Снова мне пришлось пожалеть, что я так усердно потчевала себя рыбой. К тому же кусок индейки, положенный Сэйвилом на мою тарелку, выглядел необъятным и никак не уменьшался.

Какой жалкой должна была показаться ему еда у нас в доме, подумалось мне. Хотя, к его чести, он никак не дал нам этого понять.

Сэйвил и Джон Мелвилл заговорили о недавнем снегопаде, граф расспрашивал, какой урон был нанесен снежной бурей домам арендаторов, дорогам и постройкам.

Их разговор был прерван грубоватым голосом Коула.

— Когда приедет этот чертов поверенный? — спросил он.

— Я ожидаю его завтра к середине дня, — вежливо ответил Сэйвил, выдержав небольшую паузу, чтобы повернуться и взглянуть на говорившего.

— Так и не могу понять, — заговорила Гарриет, — зачем мне и папе нужно было тащиться сюда, в Сэйвил-Касл, чтобы услышать именно здесь последнюю волю моего бедного Джорджа? Погода жуткая, дороги тоже. Мы провели ночь в жуткой гостинице… — Мне показалось, что она забыла все слова, кроме одного — «жуткий». — Вы могли бы, Сэйвил, проявить побольше внимания к вдове своего двоюродного брата.

— Извините, что заставил вас терпеть некоторые неудобства, Гарриет, — сразу ответил Сэйвил. — Но мистеру Миддлмену гораздо легче добраться до Кента, чем до Суссекса. А он очень стар.

— Какое нам дело до возраста этого человека! — крикнул Коул.

По-видимому, он не умел разговаривать тихо.

— Кроме того, мне нужно было привезти еще одного участника этого дела — миссис Сандерс, — добавил граф.

— Таинственную миссис Сандерс, — негромко произнес сидевший рядом со мной новоиспеченный лорд Роджер Девейн.

Я была поглощена индейкой с гарниром из устриц и ничего не ответила.

Но Гарриет, которая ела не меньше, а значительно больше моего, успела, не отрываясь от тарелки, произнести еще одну довольно длинную фразу на ту же тему:

— Мало того что мне приходится смотреть на Роджера и представлять, как через день он выкинет меня и моих несчастных девочек из нашего родного дома, так я еще и вынуждена сидеть за одним столом с племянницей нашей местной колдуньи. Не чересчур ли много для всех нас?

— Девочка говорит чистую правду, — подтвердил ее отец. — Так не поступают с приличными людьми.

— Не обращайте на них внимания, — прошептал мне на ухо Роджер. — У них язык как помело. Не знаю, как их терпел мой несчастный брат.

В наступившей тишине прозвучал спокойный и властный голос Сэйвила:

— Я бы не хотел больше ничего слышать о так называемых колдуньях, Гарриет. Мне приходилось встречаться с мисс Маргарет Лонгуорт, и я убежден, что это слово не имеет к ней никакого отношения.

— Я говорила уже, — вмешалась я, — она просто лечит травами. И многие приходят к ней за лекарствами.

— И за приворотным зельем, — упрямо повторила Гарриет, взглянув на меня из-под полуприкрытых тяжелых век темными блестящими глазами. — Все это знают. И знают, как вам удалось женить на себе Тома Сандерса. С помощью любовного напитка!

Я не могла не рассмеяться. Мысль, что Томми стал жертвой моей любовной атаки, развеселила меня.

Сэйвил продолжил тем же холодным, не допускающим возражения тоном:

— Что касается причины, по которой Том Сандерс полюбил свою будущую жену, то у всех, кто имеет глаза, не должно возникнуть недоуменных вопросов. Тут не нужны никакие приворотные зелья!

— Господи! — воскликнул Роджер с преувеличенным удивлением. — Да неужели кто-нибудь, кроме невежественной крестьянки, верит сейчас в приворот?

Гарриет побагровела и отвела глаза.

Ее отец хлопнул ладонью по столу так, что подскочили стоявшие рядом тарелки.

— Вы называете мою дочь невежественной? — рявкнул он.

Роджер вяло оправдывался, а я продолжала смотреть на пылающее лицо Гарриет, и забавная мысль мелькнула у меня в голове: уж не была ли она сама одной из пациенток моей тети Маргарет, не просила ли у той любовного снадобья, чтобы вернее приворожить несчастного Джорджа?

На минуту мне стало жаль эту располневшую женщину с малопривлекательным лицом, лишенную какого бы то ни было обаяния. К тому же, вероятно, понуждаемую в свое время тщеславным отцом выйти замуж за человека, которого она не любила, и попасть таким образом в среду, чуждую ей как по интересам, так и по потребностям. Но уж теперь, хочешь не хочешь, нужно держать фасон. Что она и пытается делать… Хотя, вполне возможно, она любила Джорджа, потому что… потому что его трудно было не любить. Но, к несчастью для нее, он любил другую. Однако это не помешало ей добиться своего, а ему — жениться на нелюбимой…

Сэйвил уже увел разговор в другую сторону: спросил у сестры, сидящей напротив него, почему не приехал ее муж.

— Джервез должен остаться в Лондоне, — отвечала Реджина, — чтобы выступить в Королевском научном обществе. Ты ведь знаешь, Ральф, — добавила она с улыбкой, — как любят эти ученые слушать его рассказы о кометах. Как малые дети. Но сегодня он будет им рассказывать только об одной.

— Как же она называется? — спросила я, чтобы продолжить разговор.

Леди Реджина улыбнулась еще шире.

— Комета Джервеза Остина, — ответила она. — Он ее сам нашел с помощью своих телескопов и расчетов.

— Джервез — один из крупнейших математиков нашего времени, — сказал Сэйвил. — Неудивительно, что его хотят услышать ученые.

— Не один из крупнейших, а самый крупный! — со смехом поправила леди Реджина. — Я в этом не сомневаюсь.

Элберту Коулу не понравилась ее веселость, и он посчитал необходимым внести поправки.

— Спросите меня, — сказал он, хотя никто его не спрашивал, — и я отвечу вам, что все это пустая трата времени. Математика нужна только для одного — считать деньги.

— Ну, если так, — раздался голос Роджера, — то вы, Коул, можете считаться величайшим математиком Европы. Если не всего мира.

Тон был шутливым, но в голубых глазах я прочла удивившую меня злость. Таким же был взгляд Джона Мелвилла.

Да, не слишком большой любовью пользовался бедняга в этом семействе, что, впрочем, неудивительно.

Сэйвил поднес ко рту салфетку и закашлялся, как я поняла, чтобы не рассмеяться в голос, а леди Реджина сказала с нарочито капризными интонациями:

— Умоляю, мистер Коул, не рассказывайте нам вновь сагу о том, как вам удалось подняться из пучины нищеты к вершинам богатства. Мы слышали ее много раз.

Коул, ничуть не оскорбленный, ответил уверенным, категоричным тоном:

— Вы не собьете меня, леди Реджина. Готов спорить на тысячу фунтов, что и вы, и ваш ученый муж мечтаете иметь такие денежки, как у Элберта Коула, сидящего сейчас за вашим столом.

Та, к кому он обращался, гневно сузила глаза и хотела было ответить, но ее опередил Джон Мелвилл.

— Если бы у Джервеза Остина было много денег, — примирительно сказал он, — они все ушли бы на новые телескопы и другие приборы. Для таких людей деньги ничего не значат.

Элберт Коул немедленно отреагировал на его слова:

— Деньги не могут ничего не значить!..

Представители семейства Мелвиллов сделали вид, что первый раз в жизни слышат это удивительное утверждение.

Мне, разумеется, неоднократно встречались люди, похожие на мистера Коула. Их было немало и среди моих клиентов — родителей тех, кого я обучала верховой езде. И полагаю, я не без основания могу считать, что лучше, нежели аристократы Мелвиллы, разбираюсь в образе мыслей и поведении этих людей.

Да, он невоспитан и груб. Неотесан и мужиковат. Но чего у него не отнимешь, так это того, что он действительно сумел, родившись в нищете, выбраться на поверхность и в полном смысле этого слова своими руками слепить собственную судьбу — тяжелым трудом, умом и хитростью добиться немалых успехов.

А потому он прав, во всяком случае, в том, что деньги немало, если не все, значат для многих людей. Таких, как он. И таких, как я. А не таких, как Мелвиллы, обеспеченные всем с самого рождения. Хотя и у них, как я успела заметить, существуют свои трудности.

К Сэйвилу подошел дворецкий и спросил, можно ли подавать сладкое.

— Полагаю, да, Пауэлл. Меняйте скатерть.

К моему удивлению, именно это лакеи и сделали: убрав посуду, сняли со стола тяжелую скатерть, под которой оказалась другая, тоже необыкновенной чистоты. На столе появились чистые бокалы, ножи, вилки, тарелки, салфетки. Для женщин подали сладкое вино, для мужчин — кларет и портвейн.

Дворецкий сам водрузил на середину стола огромное блюдо с яблочным пирогом.

— Вам положить, Гарриет? — спросил граф Сэйвил у вдовы.

— Да, пожалуйста, — ответила та, с трудом изобразив улыбку.

Хозяин отрезал куски пирога, клал на тарелки, один из лакеев разносил их.

Однако я осмелилась отказаться от права оказаться в числе счастливцев. Сказалось отсутствие привычки к такой обильной пище: желудок был просто не в состоянии принять что-либо еще.

Через какое-то время леди Реджина поднялась из-за стола и предложила женщинам пройти в малую гостиную, против чего ни Гарриет, ни я не возражали. Мужчины остались со своими разговорами и портвейном.

Но когда мы вошли в уютную комнату, стены которой были обтянуты бледно-зеленой камчатной тканью, такого же цвета была и мебель, и когда Гарриет, усевшись возле камина, обратила ко мне свое одутловатое лицо, я почувствовала вдруг, что больше не могу — с меня довольно и этого обеда, и этого общества. Я должна побыть одна. Отдохнуть и предаться своим мыслям. Пусть не слишком веселым, но своим.

— Простите, леди Реджина, — сказала я, — мне необходим отдых. Спокойной ночи и извинитесь за меня перед мужчинами.

— О, не лишайте нас вашего общества, — жалобно произнесла сестра Сэйвила, выразительно глядя на меня, и я вполне поверила в ее искренность: пребывание наедине с Гарриет отнюдь не сулило удовольствия.

Но я осталась тверда и безжалостна: кивнув вдове Джорджа, я вышла из комнаты, отказавшись от предложения леди Реджины вызвать слугу для сопровождения, а также горничную, чтобы помочь мне раздеться.

В коридорах было холодно, однако лишь только я открыла дверь в свою спальню, меня окатила волна теплого воздуха. В комнате горели масляные лампы, одна возле камина, другая у изголовья кровати, и, раздеваясь, я не могла не сравнить эту красивую светлую комнату со своей скромной, полутемной, далеко не всегда теплой по причине вынужденной экономии угля и масла.

Только я собралась погасить лампы и лечь в постель — не прыгнуть, как зачастую делала дома, чтобы скорее согреться, а именно лечь, — как в дверь постучали. Это была горничная, она принесла нагретый кирпич, чтобы положить мне в ноги.

Ох, все-таки этот малоприятный Элберт Коул прав: иметь много денег лучше, чем не иметь!

И еще подумалось: что с того, если за роскошным обедом я чувствовала себя чуть ли не Золушкой, попавшей в королевский дворец, но зато еда была — пальчики оближешь? Приятно вспомнить. А ведь это был всего-навсего обыкновенный семейный обед. Интересно, что подают у них к столу на официальных приемах?..

Пожалуй, этого мне никогда не узнать, решила я без особой печали. Ни по рождению, ни по доходам, если можно их так назвать, я не принадлежу и не буду принадлежать к обществу, в котором вращаются граф Сэйвил и ему подобные.

Не подумайте, что я стыжусь своего происхождения. Я родилась во вполне благопристойной семье: отец был врачом в городе Йорке, а мать дочерью священника. Еще когда мы с сестрой были детьми, отца с уважением принимали в так называемом приличном обществе. Нам с Деборой и в голову не приходило, что мы можем считаться не такими, как другие.

А потом отец с матерью отправились на недалекий морской курорт и погибли во время пожара в гостинице, где они остановились. С тех пор весь мир для меня перевернулся…

Я села в постели, обхватив руками колени, и уставилась на догоравшие угли камина.

Каким страшным было для нас с Деборой путешествие в дилижансе из Йорка в Хатфилд к тетушке Маргарет, сестре отца, нашей единственной в ту пору родственнице. Помню, всю дорогу мы, крепко взявшись за руки, молча и неотрывно смотрели в окно.

До той поры мы никогда не видели тетушку, и встреча с ней была для нас своего, рода потрясением. Намного старше отца, она долгие годы провела в добровольном затворничестве. Появление в ее тихом доме двоих детей не могло не нарушить установленного распорядка, а для тех, кто не по своей воле вторгся в ее жизнь, пребывание там было, без сомнения, не менее трудным.

Дело не в том, что она не заботилась о нас. Когда мы были рядом, в поле ее зрения, она о нас помнила. Но большую часть дня тетя Маргарет проводила у себя в саду, занимаясь растениями, и в эти часы мы с Деборой просто не существовали для нее.

В результате мы часто были предоставлены самим себе и обладали свободой, как ни одни девочки в округе, гуляя где угодно и встречаясь с кем хотели.

Однако когда мы немного подросли, такое отсутствие опеки со стороны взрослых стало казаться многим жителям нашего городка скандально-неприличным. Жена приходского священника миссис Бридж сочла необходимым строго поговорить с тетей Маргарет о ее обязанностях по отношению к племянницам, но что могла поделать бедная тетя, если совершенно разучилась покидать пределы собственного жилища. Это, видимо, стало у нее родом болезни, название которой я не знаю до сих пор.

Нужно отдать должное миссис Бридж, которая предпринимала героические усилия, чтобы приобщить нас с Деборой в компании с собственной дочерью к многочисленным утренникам, пикникам и благотворительным вечерам, проводимым деятельными матерями девушек и юношей нашего города, разумеется, не без тайной мысли, что, быть может, кто-то из любимых чад найдет там свою судьбу.

Мне еще не было пятнадцати, когда я впервые встретилась с Томми Сандерсом, приехавшим на лето из Итона, где он учился в школе. Это произошло на берегу пруда, где я спокойно сидела с удочкой. Он появился, весело насвистывая, тоже намереваясь попытать удачи в рыбной ловле.

Мне он сразу понравился, в основном потому, что не задавался и не пытался учить меня уму-разуму, как многие другие мальчишки, кто был хоть немного постарше.

Но лишь на следующий год, когда мое тело начало приобретать женские формы, он стал обращать на меня серьезное внимание.

А еще через год появился Джордж. Я хорошо помню, как увидела его в первый раз: на пикнике, который устроила все та же миссис Бридж. Как и Томми, он приехал в наш город на лето, но уже не из школы, а из университета в Кембридже. Наверное, ему было тоскливо сидеть дома, поэтому и решил принять участие в экскурсии к каким-то местным руинам, а потом и почтить своим присутствием наш пикник.

Конечно, почти все девушки — клянусь, за исключением меня — тотчас влюбились в него: он был, ничего не скажешь, очень красив, а кроме того, ему предстояло в свое время стать следующим лордом Девейном.

Но так или иначе, с того самого дня — более десяти лет назад, — когда я впервые увидела его на том пикнике, он не приносил мне ничего, кроме тревоги, смятения и подлинного горя…

Я страстно надеялась, что завтра, когда решительно отвергну его дар, смогу наконец окончательно и твердо сказать «прощай» Джорджу Мелвиллу, лорду Девейну.