Вечером в понедельник, в последний понедельник того студеного января, Филип, задержанный в редакции кое-какими делами, оставил школу на несколько минут позже обычного. Направившись, разнообразия ради, к Южным воротам, он увидел в морозных сумерках далекую фигурку, подбиравшую мусор с асфальтового квадрата, который в большинстве школ назвали бы игровой площадкой, но в «Кинг-Уильямс», с ее претензиями на великие воинские заслуги, именовали Плац-парадом. Подойдя поближе, Филип понял, что одинокая фигурка эта — не кто иной, как Бенжамен.

— Привет, — сказал Филип. — Что это ты тут делаешь?

— Территорию убираю, — коротко ответил Бенжамен. — Не подсобишь?

Филип принялся подбирать вместе с ним обертки от шоколада и выброшенные автобусные билеты.

— Я, может, и глупость сморожу, — сказал он, — но, по моим сведениям, весь смысл «уборки территории» в том, что кто-то из младших классов приходит сюда с тобой и в течение десяти минут все здесь приводит в порядок под твоим присмотром.

— Так оно и есть, — отозвался Бенжамен. — Так почему ты занимаешься этим сам?

— Ну… — Бенжамен распрямился, отер лоб. Как ни холодно было, он обливался потом и отдувался. — На уборку мусора я сегодня вышел впервые, предполагалось, что со мной отправится первый «Б» — одиннадцатилетки, — я и привел их сюда, построил, велел разбиться на группы по пять человек, образовать что-то вроде большой пентаграммы и первые пять минут прочесывать Плац-парад по часовой стрелке, а следующие пять — против.

— И что?

— А они удрали по аллее Основателя на автобусную остановку. Все двадцать семь человек. — Он безнадежно вздохнул. — Нет во мне врожденной властности, Фил. Никакой.

— Да ладно, Коджак. Пойдем домой.

— Хоть ты-то меня Коджаком не называй, — попросил, покидая вместе с Филипом асфальтовую площадку, Бенжамен.

Таково было его новое, придуманное Дугом прозвище. Дуг обзавелся также пренеприятной привычкой всякий раз, как он разговаривал с Бенжаменом и замечал расшалившихся поблизоста мальчишек помладше, произносить: «Взять их, Данно», подразумевая еще один сериал из жизни американских копов. До сей поры Бенжамен этому совету ни разу не внял — пробыв три недели в старостах, он втихомолку поздравлял себя с тем, что никаких взысканий до сих пор не наложил и в школе никого после уроков не оставил. Такова была его личная форма пассивного сопротивления, попытка утихомирить совесть, корившую Бенжамена за исполнение роли, которой он по собственной воле никогда на себя не взял бы.

— Знаешь, не у одного тебя неприятности, — сказал Филип, когда они проходили мимо пустого, но ярко освещенного учебного корпуса. — У меня сейчас дома черт знает что творится.

— Это почему?

— Да все из-за того же Сливового Сиропчика, черт бы его подрал.

Бенжамена услышанное ужаснуло.

— Неужели оно так и тянется? Между ним и твоей матерью? Я думал, у них все закончилось давным-давно.

— Мама то порывает с ним, то начинает встречаться снова, а после опять порывает…

— Ты бы сказал ей хоть что-нибудь. Каково тебе сидеть на уроках Сиропчика, понимая, что у него на уме?

— По-моему, он не знает, что мне все известно. Во всяком случае, папа говорит, что собирается прекратить это. На сей раз он разозлился по-настоящему.

— Прости, Фил, — сказал Бенжамен. — Я ничего не знал.

Теперь, когда он уже не состоял в редакторах журнала, когда пользовался раздевалкой старост и проводил каждый обеденный перерыв в уединении обитого дубовыми панелями клуба «Карлтон», Бенжамен чувствовал, что начинает отдаляться от друга. За весь этот терм они по-человечески и не разговаривали ни разу.

— Слушай, а ты знаешь, что у меня подружка завелась?

— Да знаю. Дженнифер Хокинс. Мне Дуг рассказывал.

— Вот как?

Бенжамен ожидал продолжения — поздравлений, быть может, какого-то знака одобрения. Однако Филип сказал лишь:

— Он собирается поговорить с тобой на этот счет.

Прозвучало это зловеще, но Бенжамену осталось только гадать о возможном значении услышанного — недолго, впрочем: на следующий день, после ленча, Дуг окликнул его у выхода из столовой.

— Филип говорит, ты хочешь мне что-то сказать.

— Несколько слов умудренного жизнью человека, не более. Ты после школы что делаешь?

Бенжамен поморщился: — На этой неделе я занимаюсь уборкой территории. Закончу около половины пятого.

— Я тебя найду.

— Ты не… — Бенжамена охватило нелепое смущение, но он все же спросил: — …Ты не хочешь прийти помочь мне, а? У меня нынче пятый класс под началом, а там кое-кто из ребят… ну, в общем, крупнее меня.

Дуг, услышав это, расхохотался. Впрочем, он видел, что Бенжамен и впрямь нервничает, что для него дело не шутки.

— Не волнуйся, Коджак. Бляха старосты способна напугать человека до смерти. Они будут как воск в твоих руках.

Чтобы отыскать Бенжамена по окончании занятий, потребовалось лишь несколько минут. Дуг обнаружил его втиснутым задницей в один из мусорных баков — колени прижаты к животу, руки связаны за спиной галстуком старосты.

— Как успехи? — поинтересовался Дуг.

Вытащив Бенжамена из бака, развязав замысловатые узлы и стряхнув пыль с его одежды, Дуг спросил:

— Ну что, по душе тебе принадлежность к правящим классам?

— Не гожусь я для этого, Дуг, — ответил Бенжамен. — Я лучше в отставку подам.

— В отставку подать ты не можешь, сынок. Это должность пожизненная. — Дуг хмыкнул. — Но ты и вправду олух каких мало, Бен. Сразу видно, что в спецвойска тебя не возьмут.

— Ну это я и сам уже понял.

— А как справляется Стив?

— Лучше, чем я, — ответил Бенжамен.

Они уже шагали к Бристоль-роуд. В отдалении погромыхивали до отказа набитые школьниками автобусы. Ближе, прямо перед ними, тянулись регбийные поля, казавшиеся в умирающем свете огромными и жутковатыми.

— Похоже, его они уважают немного больше. Знаешь, прошлой ночью у нас с ним состоялся приятный, долгий разговор. Какие-то родители приходили посмотреть школу, так что нам двоим пришлось соорудить для них семьдесят чашек кофе, а после все их перемыть. Вот и проговорили часа два.

— Стало быть, ты подвизаешься у директора в роли прислуги, а в промежутках валяешь Дженнифер Хокинс, так что на учебу у тебя времени почти не остается, правильно?

— Я не валяю Дженнифер Хокинс. Дуг недоверчиво фыркнул:

— Да ладно, Бен. Все же знают, что было на вечеринке. Мне уже никогда не вернуть назад чувства, которые я питал к одежному шкафу родителей. Каждый раз, как папа лезет в него за свежими носками, в голове моей начинают роиться картины совершенно немыслимые.

— Ну, это был единичный случай. Больше мы ничего такого не делали.

— Но ты же встречаешься с ней, так?

— Так. — И Бенжамен, раздраженный непонятливостью Дуга, сказал: — То, что произошло в шкафу, — да, я знаю, знаю, это смешно… И все-таки случившееся той ночью важно для меня. Для нас обоих. Обстоятельства могли быть странноватыми, однако в самом случившемся присутствовал некий глубокий смысл. Оно оказалось началом чего-то совсем особенного.

— Ох, Бен, да какого же хрена, когда ты наконец повзрослеешь? Ну напился ты с девчонкой на вечеринке, ну стянула она с тебя штаны, это же не значит, что ты… помолвлен с ней или еще что. Мы с тобой все-таки не роман Джейн Остин обсуждаем.

Бенжамен бросил на него сердитый взгляд:

— По-видимому, мы с тобой читали разные романы Джейн Остин. Я там подобных сцен что-то не припоминаю.

— Ты знаешь, о чем я. И потом, ты и Дженнифер, вы не пара друг другу. — Он остановился, повернулся к Бенжамену, в голосе его слышалась теперь подлинная серьезность, озабоченность. — Послушай. Я собираюсь сказать тебе две вещи. Помнишь, я ездил в Лондон повидаться с ребятами из «НМЭ»? Я еще хотел, чтобы ты поехал со мной, но ты не смог? Я тогда познакомился с девушкой. Она машинистка или кто-то еще, работает в «Лошади и гончей». Мы отправились в Фулем, послушали «Клэш», а потом пошли к ней домой и всю ту ночь, я тебе правду говорю, Бен… — он перешел на шепот, — всю ночь трахались до потери памяти. Самыми разными способами. Мы с ней такое вытворяли, чего ты и представить себе не можешь. По сравнению с этим твои тридцать секунд с Дженнифер — звук пустой. — Вообще-то сорок.

— Да сколько угодно. Суть в том, что больше я эту девушку не видел. Мы не потрудились обменяться телефонами или еще что. Просто одна ночь фантастического секса — и привет.

Секунду-другую Бенжамен обдумывал услышанное, потом стронулся с места и пошел дальше.

— Что ж, Дуг, прелестная история, очень трогательный анекдотец. Прямо-таки Ромео и Джульетта. Троил и Крессида семидесятых. Но только некоторые из нас просто-напросто относятся к таким вещам совсем иначе.

— Ну хорошо, ладно, — сказал бегом нагнавший его Дуг. — Скажу тебе еще кое-что. И вот это действительно важно. Тебе семнадцать, в ближайшие несколько лет ты познакомишься с сотнями женщин. И если тебе так уж необходимо распускать нюни по поводу кого-то из живущих в этом говеном городе, хотя бы сделай правильный выбор. А сейчас рядом с нами только две девушки, которые вообще чего-то стоят.

— Да ну? И кто же это?

— Клэр и Сисили, разумеется.

Бенжамен замедлил шаг, а там и вовсе остановился. Они уже почти добрались до ворот, ведущих на шоссе, до входа в спортивный корпус. На самом верхнем его этаже находилась классная комната старшего шестого (пристанище примерно пятидесяти юношей, не избранных в клуб «Карлтон»), из окон лился свет, отбрасывавший на бетон вокруг них длинные, искривленные тени. Внезапно Бенжамену представилось, что это мгновение — как раз одно из тех, судьбоносных, которые он в последнее время научился различать: сверхъестественное, насыщенное значением. Мгновение, когда ему предлагается совершить решающий выбор.

— Клэр и Сисили?

— Я знаю, с Клэр ты никогда не встречался. Мне она кажется девушкой сказочной — почему, я и сам не понимаю. И всегда такой казалась. У нас с ней было несколько свиданий, ничего из них не вышло, так что… ну и все. Не вышло, значит, и выйти не могло. А что касается Сисили — она, если честно, девушка не моего типа, однако…

— Да?

— Зато твоего, ведь так? Она подходит тебе в совершенстве. Вы оба в совершенстве подходите друг другу. Господи, Бенжамен, да ты же единственный человек, которому удалось втолковать ей хоть что-то. Она ведь прислушивается к каждому твоему слову. Если и существуют на свете люди, созданные друг для друга, так это ты и Сисили, и видеть, как ей вставляет женатый мужчина, а ты влезаешь во что-то глубокое и полное смысла с Дженнифер Хокинс… Знаешь, просто сердце разрывается.

Долгое время Бенжамен молчал. Смотрел в землю, разглядывая узорные тени у своих ног, из руки его свисал, мягко покачиваясь, пакет с эмблемой «Циклоп Рекордз».

— Завтра у Дженнифер день рождения, — наконец выдавил он. — Не могу же я порвать с ней прямо в ее день рождения.

— Да ты можешь порвать с ней в любую минуту, — сказал Дуг. Однако он уже понял то, что и так знал всегда: Бенжамен безнадежен, а он, Дуг, только зря сотрясает воздух. — Что ты ей подаришь?

— Пластинку, — ответил Бенжамен.

— Она ее возненавидит. Что за пластинка, можешь не говорить, мне это без разницы. Я и так знаю: она ее возненавидит.

— М-м, чудесно, — сказала, разрывая оберточную бумагу, Дженнифер. — Какой оригинальный подарок.

Бенжамен купил ей «Голоса и инструменты», один из новых дисков принадлежащей Брайану Ино компании «Обскюр Рекордз». Одну его сторону занимали застольные стихотворения раннеанглийских поэтов, положенные на музыку Джоном Кейджем и исполняемые Робертом Уайатом и Кларой Блей. Другая содержала минималистские композиции бирмингемского музыканта Йана Стила на стихи Джеймса Джойса.

— Я помню, ты говорила, что хочешь «Эвиту», — сказал Бенжамен, — но это же было не всерьез, правда?

— Эта намного лучше, — подтвердила Дженнифер.

Чтобы отпраздновать день ее рождения, они отправились в «Одеон» на Нью-стрит, где только-только начали показывать «Звездные войны». Фильм выбрала Дженнифер. Они сели в предпоследнем ряду и первые десять минут терпеливо сносили киноанонсы и местную рекламу, но потом сдались и стали вместо этого целоваться, по-французски.

— Староста «Кинг-Уильямс» в гуще скандала, связанного с непристойным поведением в общественном месте, — произнес голос за их спинами.

Обернувшись, Бенжамен обнаружил, что сидит прямо перед Ивзом — неприятным маленьким курчавым второклашкой, которого он видел в прошлом году, когда разговаривал с Гардингом в «Студии Джеральда Хилла».

— Ты что здесь делаешь? — поинтересовался Бенжамен. — Разве тебе ничего на дом не задали?

— Сиди и помалкивай, а то все директору расскажу.

После кино они зашли в закусочную на Хилл-стрит, взяли рыбу с картошкой, поговорили о фильме. Бенжамен отметил, что он «крепко сколочен, лихо закручен и решительно ни о чем не говорит». Дженнифер сказала, что это лучший фильм, какой она когда-либо видела. Сошлись на том, что у них разные вкусы.

Они расстались на Нэвигейшн-стрит, на автобусной остановке, прощальный поцелуй получился каким-то двусмысленным: слишком долгим для формального, слишком коротким для страстного. Дженнифер целоваться умела хорошо, однако слова, сказанные Дугом, уже обрели неотвязность, и по дороге домой Бенжамен поймал себя на мыслях о том, суждено ли ему увидеть еще когда-нибудь груди, которые он с таким упоением сжимал в те темные бессознательные часы, три недели назад.

Да и Тигром она его больше не называла. А это плохой знак.