Глава 14

Тай устроил изголовье из седельных подушек, накрыл Дженни ее шалью, после того как она свернулась клубочком на скамейке. Опустившись на колени, всматривался в ее раскрасневшееся лицо, надеясь, что побагровело оно не от температуры.

— Повязка не чересчур тугая?

— Вроде корсета.

— Хочешь еще текилы? — Тай убрал со лба у Дженни длинную прядь влажных от испарины волос. — Если ты голодна, то у нас еще есть тортильи. — Дженни помотала головой. — Ладно, отдохни. Сон — лучший врач.

Тай примостился на сиденье возле Грасиелы и закурил еще одну сигару, чтобы чем-то заняться. День уже клонился к вечеру. Длинные тени легли на землю; их отбрасывали кактусы, которые в этих местах были гораздо выше, чем на пустынных участках. Если бы Тай ехал верхом на лошади, он бы заметил, что местность к северу понижается, но движение поезда не давало возможности делать подобные наблюдения.

Он курил, обуреваемый негодованием и заботами, и смотрел на лицо Дженни — на ресницы, золотистыми полумесяцами опустившиеся на щеки, на полуоткрытые губы.

Это должен быть он. Не она. Ведь она уже получила огнестрельную рану. Если кого-то должны были ранить, то настал его черед. Тай хмуро поглядел в окно поверх головы Грасиелы.

Маргарита выбирала защитника дочери поспешно, однако выбрала мудро. Она, вероятно, почувствовала бесстрашное упорство Дженни, ее стойкость и собачью верность однажды данному обещанию. И вот Дженни заработала фонарь под глазом, ей разбили губу, прострелили руку и полоснули ножом по животу. А они еще даже не выбрались из Мексики.

Он не сразу осознал, что Грасиела у него за спиной что-то бормочет.

— Что ты говоришь?

— Я молюсь, — сдавленным голоском ответила девочка. — Я говорю Богу, что вовсе не хотела, чтобы у Дженни текла кровь.

— Послушай, — обратился к ней Тай, обняв за плечи и привлекая к себе. — Ты не виновата в том, что произошло с Дженни.

— Но ведь я просила Бога наказать ее, — уткнувшись лицом Таю в жилет, сказала Грасиела.

Разговор внезапно принял опасный оборот. Тай затянулся сигарой в поисках ответа — столь же недолговечного и преходящего, как дым этой сигары, — не уверенный в том, что сумеет претворить этот ответ в слова, нужные и доступные восприятию племянницы. Если бы кто-то задал ему соответствующий вопрос, Тай ответил бы, что он сам верующий человек, но не религиозный. По его представлениям, Бог — это некая искра, заключенная в любом живом существе, художник, рисующий облака на закате и дымку над океаном, скульптор, лепящий человеческую плоть, почву Земли и далекие звезды. То есть Бог — это прежде всего творец. Помимо этого неприемлемы никакие догмы.

Тай в жизни не думал, что ему придется истолковывать понятие Бога ребенку. Любопытно, имеет ли Роберт представление о том, насколько родительские обязанности изменят его жизнь.

— Понимаешь ли, ведь Бог не принимает несправедливых молитв, — начал он, надеясь на лучшее. — Ты хотела, чтобы Он наказал Дженни за убийство твоей матери, а это неверно. И Бог не принял твою молитву.

Грасиела подняла на него глаза.

— Но ведь Дженни была наказана. Ей прострелили руку и ранили ножом.

— Да, я понимаю, сказал Тай, не слишком соображая, что же говорить дальше. — Ну, давай просто предположим, что Бог наказал Дженни потому, что ты его об этом просила… — Так, ну и что дальше? — М-м, но ведь ты сказала Богу, что изменила свое мнение? Ты же изменила, верно?

Не сводя глаз с его лица, Грасиела кивнула с самым серьезным видом.

— Ну вот. Изменила. И Бог сделал так, чтобы ты спасла Дженни жизнь.

— Я спасла Дженни жизнь? — удивленно приподняв брови, спросила Грасиела.

— Она бы истекла кровью и умерла, если бы ты не зашила рану.

Девочка прижалась к нему всем своим горячим и хрупким тельцем — точно так прижималась к нему собачка, которая у него когда-то была. После нескольких минут молчания Грасиела подняла голову.

— Дядя Тай.

— Что? — тихонько произнес Тай, глядя на Дженни поверх головы племянницы.

— Иногда я люблю Дженни, — прошептала Грасиела.

— Я тоже.

Предмет их разговора мирно похрапывал, а порой постанывал во сне. Улыбнувшись, Тай пришел к выводу, что, какой бы мужчина ни испытывал вожделения к Дженни Джонс, он стремился к реальности, а не к фантазии.

— Когда я ее люблю, то чувствую вину перед мамой.

Одной фразой Грасиела снова направила его на опасный путь. Он похлопал девочку по плечу, чтобы смягчить смысл своих слов.

— Детка, ты же знаешь, что Дженни не убивала твою маму. Мама объяснила тебе это, и Дженни объяснила, и я тоже. Перестань обвинять Дженни. Это несправедливо. — О Господи, он довел ее до слез. — Ну послушай, это очень хорошо, что ты любишь Дженни. — Тай снял с шеи платок и вручил его Грасиеле. — Вытри глаза. И нос. Хорошо, что ты любишь Дженни, потому что… — Мысли Тая прыгали, словно плевок на раскаленной сковородке, — так усердно он искал подходящий резон. — Потому что она теперь принадлежит тебе.

— Что? — Грасиела прижала шейный платок Тая к мокрым глазам.

Ну что ж, начал эту игру — действуй дальше. Тай перевел дух.

— Неподалеку от ранчо, на котором живет твой папа, есть большой город, он называется Сан-Франциско. В этом городе много китайцев.

— А кто такие китайцы?

— Это люди, которые приехали из Китая. Из-за моря. Это не важно. Так вот, китайцы верят, что если ты спас кому-то жизнь, то навсегда принимаешь на себя ответственность за этого человека, вроде бы как он становится твоим. — Тай сомневался, что у китайцев и в самом деле есть такое поверье, но где-то он это слышал. — Самое важное, что ты любишь Дженни. Это правильно. Так гораздо лучше, поскольку она теперь принадлежит тебе…

Грасиела спрятала лицо в его платок, и Тай почти слышал, как она думает. Наконец она опустила платок, лицо у нее было хмурое.

— А я принадлежу тебе и Дженни? Ведь вы спасли меня от моих кузенов со змеями.

Это уже была задачка посложнее, и Тай пожалел, что затеял такой разговор.

— Думаю, что да, — не без труда выговорил он, мысленно соединив их всех троих неразрывной цепью; над этим придется еще поломать голову в дальнейшем.

Поезд остановился, чтобы принять пассажиров. Тай купил миску горячего тушеного мяса на ужин, свежего хлеба и наполнил фляжки. Когда поезд тронулся, Грасиела намочила лоскут от своей разорванной ночной рубашки и осторожно вытерла пот у Дженни со лба. Дженни на мгновение очнулась, пробормотала что-то и снова уснула. Тай наблюдал, как девочка поправляет шаль у Дженни на плечах, и думал, что Дженни была права, а он ошибался. Шестилетний ребенок может куда больше, чем он, Тай, предполагал.

Грасиела подняла его руку и устроилась под ней, положив голову Таю на грудь.

— Расскажи мне какую-нибудь историю.

Брови у Тая взлетели к полям шляпы, он смущенно откашлялся.

— Я не знаю никаких историй.

— Расскажи, как ты и мой папа были маленькими мальчиками.

— Ты не захочешь слушать.

Однако он начал рассказывать, сначала неохотно и медленно, подыскивая нужные слова, потом увлекся, повествуя о том, как они с Робертом попытались украсть призового быка дона Антонио Барранкаса и как в результате этого предприятия бык боднул Тая.

— Прямо в зад, — со смехом сообщил Тай. — Я целую неделю не мог сидеть.

Потом он поведал о том, что их мама всегда пекла лишний вишневый пирог, так как знала — мальчишки непременно утащат один. Далее последовал рассказ об их с братом попытке улизнуть через окно из дома, чтобы спать на сеновале. Отец поймал их и здорово выпорол. Он мог бы говорить до полуночи, вспоминая себя и Роберта, но тут заметил, что Грасиела уснула.

Стараясь не разбудить ее, он покуривал сигару и глядел в окно: поезд шел по ночной пустыне. Грасиела — не его дочь, а Дженни — не его женщина. Но ему хорошо было смотреть вот так на них спящих, словно бы они и есть его семья. Он бы руки-ноги поотрывал тому, кто посягнул бы на них.

Впервые в жизни Тай, кажется, начал понимать, почему мужчина отягощает себя семьей.

Дженни с трудом села, моргая от утреннего солнечного света. На скамейке напротив Грасиела еще спала, положив голову Таю на колени, но Тай бодрствовал.

— Доброе утро, — сказала Дженни, поправляя шаль, чтобы прикрыть испачканную кровью блузку. — Ты хоть немного поспал?

— Подремал немного. Как ты себя чувствуешь?

— Вроде бы получше, но этот треклятый поезд ужасно бросает из стороны в сторону. Можно мне немного воды?

Их пальцы встретились, когда Тай передавал Дженни фляжку, и Дженни хмуро поглядела на ковбоя. Потом она намочила лоскут все от той же Грасиелиной рубашки и обтерла лицо и руки.

За окном тянулись выжженные солнцем пески и солончаки пустыни, кое-где бродили маленькие тощие коровенки. «Любопытно, что они там находят пригодного в пищу?» — подумалось Дженни.

Она провела языком по зубам, напилась воды из фляжки и завинтила крышку.

— Пустынные места почти проехали. Скоро увидим фермы и ранчо.

Наклонившись к окну, Дженни осмотрела далекий горизонт, высокие кактусы и низкие коричневатые холмы, четко рисующиеся на фоне неба. Немало грузов пришлось ей перевезти по дороге из Эль-Пасо в Чиуауа, так что она легко узнала местность.

— Нам бы надо где-то приютиться на несколько дней, — сказал Тай, глядя, как она пальцами приглаживает волосы. — Надо дать тебе возможность поправиться и набраться сил.

Сунув руку под шаль, Дженни осторожно, кончиками пальцев ощупала повязку, наложенную совместными усилиями Тая и Грасиелы. Она пока не могла разобрать, болит у нее так же, как вчера, или меньше. Боль было трудно вспоминать, трудно определить ее степень.

— Кузены, ясное дело, намерены найти трупы, которые мы оставили за собой, — заметила она, поудобнее пристраиваясь к жесткой спинке скамейки. — Луис по крайней мере. И он будет выслеживать нас.

— Чиуауа — достаточно большой город, чтобы мы прожили там целый месяц, никем не обнаруженные.

Это было верно. Основанный двести лет назад город представлял собой оазис, полный роз и окруженный апельсиновыми рощами. Давно миновали времена нищих хижин рудокопов и узких улочек колониальной поры. Нынче город гордился широкими чистыми улицами и водопроводом протяженностью в три мили. Между Чиуауа и Техасом процветала взаимовыгодная торговля, и это способствовало росту и увеличению влияния города. По сравнению с ним Дуранго был не более чем полустанок.

— Кузены будут преследовать нас вплоть до Рио-Гранде, верно? — произнесла Дженни, закрывая глаза.

— На мой взгляд, худшее позади. Когда ты сможешь двинуться дальше — я имею в виду в нормальных условиях, то есть удобно, — мы сядем в поезд до Эль-Пасо, а там переберемся на линию Южной Тихоокеанской дороги. Доедем по ней до Сан-Франциско, там наймем повозку и лошадей и через два дня будем пить кофе на кухне у моей матушки. — Тай сделал паузу и добавил: — Тебе незачем проделывать весь этот путь, Дженни. Мы можем попрощаться в Эль-Пасо.

Дженни фыркнула, но тут же прижала ладонь к животу. Отдышавшись, сказала:

— Ты отлично понимаешь, что я проделаю путь до конца. И не попрощаюсь до тех пор, пока не передам ребенка с рук на руки твоему благословенному братцу. Кроме того, в Эль-Пасо мне вообще нечего делать.

— Хорошо, — ответил Тай, и глаза его казались особенно светлыми и пристальными в свете раннего утра.

Хорошо? Это что-то новенькое. Дженни отвернулась было к окну, однако почти тотчас перевела взгляд на ковбоя. Он сидел, широко расставив ноги; одна рука лежала на спине Грасиелы, большой палец второй он засунул за пояс. Щеки и подбородок покрыты темной щетиной. Отросшие бакенбарды делали черты лица более резкими, а общее выражение угрожающим. Внутри у Дженни что-то сжалось при воспоминании о его поцелуе. О Боже, как она может испытывать вожделение — голодная, слабая, раненая?

Должно быть, от поцелуев — настоящих поцелуев! — что-то сдвинулось у нее в мозгу. Весь вчерашний день единственное, о чем она могла думать, были эти неистовые поцелуи при луне, и первое, о чем она подумала теперь, оказались они же. Всю свою жизнь она только смеялась над всякими бреднями о лунном свете, нежностях и поцелуях. Но это было до, а сейчас наступило после.

Дженни облизнула губы и увидела, как у Тая сжались челюсти.

— Ладно, — сказала она. — Не могу удержаться. Почему ты сказал «хорошо», когда я ответила, что останусь до конца?

Он буквально пожирал ее глазами, переводя взгляд с лица на шею и обратно.

— Потому что я не готов отпустить тебя, — хрипло выговорил он. — У нас с тобой есть неоконченное дело.

Легкая дрожь страха и предвкушения пробежала у Дженни по спине. Она смотрела на Тая, прикусив нижнюю губу и стараясь, чтобы дыхание было ровным.

Она вдруг поняла, что это произойдет. Между нею и Таем. Не имеет значения, что в ее памяти секс остался как трехминутная сухая боль и последовавшее за этим разочарование. Не имеет значения, что она до смерти боится забеременеть. Она встретила взгляд Тая, и сердце ухнуло куда-то в пустоту. Заполнение этой пустоты зависит от него, и оба они будут сходить с ума, пока это не произойдет. Оно неизбежно, потому что между ними молнией проносится желание по каким-то невидимым путям. И если они не отдадутся желанию, молния испепелит обоих.

— Я голодна, — сказала Грасиела, садясь и протирая кулачками глаза.

Из окна их номера в отеле были видны два шпиля церкви снятого Франциска, поднимающиеся над городскими, крышами. Широкая улица внизу была обсажена с обеих сторон апельсиновыми деревьями. По улице двигались не только обычные повозки и запряженные осликами тележки, но и какой-то изящный черный экипаж.

Дженни опустила занавеску и вернулась в комнату, устремив взгляд на две кровати. Ей сейчас хотелось одного: свернуться калачиком и уснуть.

— Когда вернется дядя Тай? — Грасиела сидела на одной из кроватей и подпрыгивала, пробуя упругость матраса.

— Он отправился обратно на вокзал, чтобы забрать наших лошадей. Мы ведь решили, что больше они нам не понадобятся, так что ему придется их продать в какой-нибудь конюшне. — Вода в расписном кувшине на комоде была холодной, и Дженни наполнила стакан; она все никак не могла утолить жажду. — Слезай с кровати. Я хочу лечь.

— Я помогу тебе снять ботинки.

Дженни удивленно моргнула.

— Что ж, это мне очень приятно. — Усевшись на матрас, она вытянула ноги, и Грасиела стянула с нее ботинки; Дженни расправила пальцы. — Ох как хорошо!

— Что мне сейчас делать?

— Что-нибудь спокойное и тихое. Мне просто необходимо лечь и отдохнуть.

Дорога от вокзала до гостиницы была недолгой, но экипаж так громыхал по камням мостовой и так подпрыгивал, что Дженни боялась, как бы не разошлись швы. Приподняв блузку, она проверила, не намокли ли бинты, но, к ее облегчению, они оказались сухими.

— Мне скучно, — с кислой миной произнесла Грасиела. — Расскажи что-нибудь.

— Я слишком устала. Посмотри в окно.

Дженни забралась под одеяло и зарылась головой в мягкую подушку. Подушки были для нее символом роскоши. Если бы она могла каждую ночь спать на мягкой подушке, то считала бы, что живет как принцесса.

Она почти уснула, когда почувствовала легкое давление на матрас рядом с собой. Когда она открыла глаза, то в нескольких дюймах от своего лица увидела лицо Грасиелы. Девочка опустилась на колени возле кровати, положив руки на простыню, а подбородок на руки.

— Какого чер… то есть что ты здесь делаешь?

— Я владею тобой.

— Что? — Дженни в изумлении села на постели. — Мной никто не владеет.

— Я владею, — вполне серьезно заявила Грасиела. — Дядя Тай мне объяснил.

Дженни выслушала историю.

— Я знала в Денвере одного китайца. Он работал в прачечной, но никогда не говорил, будто один человек овладеет другим, если спасет ему жизнь.

— Но это так. Дядя Тай мне сказал. — Грасиела взбила подушку и велела Дженни лечь; удивленная Дженни повиновалась. — Я спасла тебе жизнь и теперь должна заботиться о тебе, пока ты не умрешь. Если ты кем-то владеешь, значит, ты за него отвечаешь. А что это такое — отвечать за кого-то?

— Малышка, я знаю больше слов, чем ты узнала за всю твою жизнь. — Вид у Дженни был крайне недовольный. — Ты не владеешь мной и не отвечаешь за меня. — Грасиела все еще стояла на коленях у кровати и смотрела на Дженни. — Перестань на меня глазеть.

— Ты и дядя Тай тоже владеете мной, потому что спасли мне жизнь.

— Послушай. — Дженни снова села. — Тобой никто не владеет и никогда не будет владеть. Ты сама собой владеешь. Ты отвечаешь за себя и заботишься о себе. Ни на кого не полагайся, только на себя.

Ее слова повисли в воздухе, давая время прийти к потрясающему выводу, что слова эти не соответствуют действительности. Она сама и Тай полагались друг на друга с той самой минуты, как объединили силы. Она полагалась на Грасиелу, когда та зашивала рану и тем самым остановила кровотечение.

— Впрочем, иногда ты должна полагаться на других, — вынуждена была она сделать поправку.

Долгие годы Дженни во всем полагалась только на себя, а потом ей вдруг пришлось опереться на других. Осознание этого прямо-таки поразило ее. Как же это случилось?

У Грасиелы на губах играла та самая улыбочка, которую Дженни терпеть не могла. Но что могла эта девчушка знать? Детям всегда надо опираться на взрослых, вот и все.

— Нам пора сделать перевязку, — решила Дженни. — Найди в сумке свою ночную рубашку, мы разорвем ее на бинты. И принеси наше маленькое зеркальце. Надо посмотреть, как там швы.

Когда она очень осторожно, хоть и не без боли, сняла бинты, то увидела на них лишь немного сукровицы, а кровотечения уже не было. Отлично! Дженни немного передохнула, опершись на спинку кровати, потом, решив, что вполне выдержит вид раны, подняла блузку и пристроила зеркало.

— Ну что ж, зарубка лучше некуда, — заметила она наконец; Грасиела смотрела на нее выжидательно. — А ты прекрасно справилась с работой. Красивые и аккуратные стежки. Если бы я тебя не знала, то подумала бы, что ты зарабатываешь на жизнь шитьем.

Лицо у Грасиелы засияло от гордости, глаза заблестели.

— Вот этот был самый трудный, — произнесла она, показывая на последний стежок.

— Насколько я помню, для меня самым трудным был первый, — улыбнулась Дженни.

На главах у Грасиелы внезапно показались слезы.

— Я не хотела причинить тебе боль, — прошептала она.

Словно чья-то рука сжала сердце Дженни. С тех пор как Грасиела просила Бога, чтобы он убил Дженни, они проделали долгий путь. Очень, очень долгий. Она вдруг ощутила непрошеную влагу у себя на глазах.

— Это самые приятные слова, какие мне довелось слышать, — пробормотала она, обретя дар речи. Помолчав немного, похлопала ладонью по кровати рядом с собой. — Забирайся сюда.

Грасиела влезла на постель и прижалась к плечу Дженни. С дрожью в голосе сказала:

— Было очень трудно, я так боялась! И столько крови! А поезд все время качало.

Дженни обняла Грасиелу за маленькие плечики и привлекла к себе.

— Иногда, чтобы помочь человеку, приходится причинить ему боль. Ты права, это очень трудно. Но ты это сделала, и я тобой горжусь. Выходит, ты и в самом деле спасла мне жизнь. — Дженни помолчала и добавила: — Однако ты мной не владеешь.

Прижавшись щекой к голове девочки, Дженни вдыхала теплый запах ее волос, такой приятный, присущий только детям. Дженни удивлялась тому, насколько ей радостно держать Грасиелу в объятиях и ощущать этот запах.

— Дженни, — промурлыкала Грасиела, — я тебя иногда люблю. — Это признание до того поразило Дженни, что ей сдавило горло и стало трудно дышать. — А ты меня любишь иногда?

— Иногда люблю, — проговорила Дженни каким-то чужим, глухим голосом. — Не слишком часто.

Так и нашел их Тай: обе крепко спали, прильнув одна к другой.

Грасиела проснулась вскоре после того, как он вошел в комнату, и Тай, приложив палец к губам, показал своей шляпой на Дженни. Грасиела кивнула, потом осторожно отодвинулась от Дженни и слезла с кровати.

— Как она себя чувствует? — тихо спросил Тай.

— Она устала, — шепнула Грасиела. — Мне кажется, что у нее болит рана.

Тай подошел к кровати и осторожно коснулся лба Дженни. Кожа была горячая, но сухая, как при повышенной температуре. Стараясь не разбудить Дженни, Тай приподнял блузку и осмотрел рану. Она выглядела неважно. Края покраснели. Но его племянница наложила швы так же хорошо, как если бы он сделал это сам, или даже лучше. Тай немного подумал, потом подтолкнул Грасиелу к двери.

— А куда мы пойдем? — спросила та, оглядываясь на Дженни.

— Я еще не встречал женщин, которые бы потеряли столько одежды, как вы обе. Мы идем покупать новые платья для тебя и для Дженни.

Грасиела немедленно просияла и вложила свою руку в руку Тая, готовая идти.

Она таскала его из магазина в магазин и тратила его деньги так же радостно, как взрослая женщина, накупив так много вещей для себя и для Дженни, что Таю пришлось приобрести чемодан. Потом она не допускающим возражения тоном заявила, что ему тоже нужно купить новую одежду, и они совершили еще один круг по магазинам и лавкам, где торговали кожаными вещами. К концу второй половины дня Тай пришел к выводу, что провести весь день в седле, отыскивая заблудившееся животное, куда менее изнурительно, чем ходить по магазинам с существом женского пола, хотя бы и шести лет от роду.

После того как он поднял руки и объявил, что с него хватит, он отвел Грасиелу в кафе выпить апельсинового сока и отведать мексиканских сладостей.

Он наблюдал, как Грасиела деликатно снимает глазурь с пирожного и ест это пирожное крохотными кусочками. Сам он, останавливаясь в Чиуауа по дороге к Верде-Флорес и безымянной деревне, просто не замечал таких вот семейных местечек, как это кафе. Он ночевал тогда в какой-то дешевой дыре, а вечер провел в шумной забегаловке на окраине города, вдали от центральной площади.

С той ночи прошла целая жизнь; тогдашние его мысли настолько отличались от нынешних, что он, можно сказать, стал другим человеком. С той поры он проехал огромное расстояние. Купил четырех лошадей, убил двух мужчин, а также — и это чрезвычайно удивляло — покупал женское белье и верхнее платье, а теперь вот сидел в кафе с ребенком, вместо того чтобы тянуть пиво в забегаловке. Его удивляло и еще одно: он больше не видел только черты Барранкасов, когда смотрел на свою племянницу. Глядя на нее теперь, он видел красивого ребенка с глазами, такими же зеленовато-голубыми, как у него самого. Он замечал ее обаяние, ее улыбку и то полное доверие, с которым она вкладывала свои пальчики в его ладонь.

И еще была Дженни. Тот человек, который раньше проехал через Чиуауа, не знал, что существуют женщины, похожие на Дженни Джонс. Тот человек смотрел на женщин как на слабые и пустые создания, за которыми мужчина ухаживает с целью удовлетворить физическую потребность. Тот человек рассмеялся бы, скажи ему, что женщин можно уважать за такие качества, как смелость, верность и честность. Он бы только огрызнулся, если бы кто-то предположил, что он станет мучиться из-за женщины, которая может ругаться и драться похлеще, чем он сам, и умеет выпить не хуже мужчины.

Он чувствовал, что это путешествие, начатое без всякого желания и только в угоду брату, изменит в конечном счете всю его жизнь. Он понимал, что уже не сможет смотреть на вещи так, как смотрел до этой поездки. Что-то произошло с его будущим. Давно сложившиеся привычки отлетали, словно пятна ржавчины с железа.

— Дядя Тай. — Грасиела допила сок и доела пирожное с нетерпением ждала, когда он выйдет из раздумья. — Мы должны проверить, как там Дженни. Мы давно ушли. Может быть, мы ей нужны.

Тая беспокоило другое: он подозревал, что они нужны ему.

Дженни спала до тех пор, пока в дверь не постучался первый посыльный. После этого покупки прибывали с промежутками в пять минут, и она оставила мысли о сне. Когда наступило временное затишье, она заказала ванну и что-нибудь поесть. Искупавшись, начала распаковывать доставленное, в изумлении открывая рот при виде множества нарядов и белья.

Там были нижние юбки и сорочки, чулки и ночные рубашки, юбки и блузки, два дорожных костюма с подходящими к ним шляпами и сумками. У нее в жизни не было такой прекрасной одежды.

Выбирала, разумеется, Грасиела. Дженни сомневалась, что Тай знал больше о женской одежде, чем она сама. Ее предположения подтвердились минутой позже, когда она принялась разворачивать свертки, содержащие новый гардероб Грасиелы.

Она прочно уселась на край кровати, разглядывая миниатюрный вариант того самого дорожного костюма, который она только что прикидывала на себя. Маленький ансамбль был того же покроя и цвета, как и большой.

Дженни рассматривала эти похожие один на другой костюмы, как картинки в каталоге. Когда она и Грасиела войдут в поезд в этих одеяниях, их явно примут за мать и дочь.

Опустив голову, Дженни прикрыла глаза дрожащей рукой.

«Маргарита, я в тревоге».

Начинать разговор днем было несравнимо хуже, чем обращаться к звезде Маргариты, но Дженни не могла ждать до вечера.

«Что-то происходит между Грасиелой и мной. Я не пытаюсь занять твое место, ты должна это понимать. Я вовсе не собиралась привязывать Грасиелу к себе, тем более теперь, когда знаю, что твой драгоценный Роберт ждет ее и хочет, чтобы она приехала».

Дженни наклонилась еще больше и прижала руку к животу. Рана здорово болела.

«Ничего хорошего нет в том, что мы с Грасиелой привяжемся друг к другу, ведь через несколько недель мне предстоит с ней расстаться. Она не любит меня так, как Тая, но все же любит иногда, как она сама говорит. А я… я тоже люблю ее, Маргарита. Начиналось все совсем иначе, и я не надеялась полюбить девочку, но это произошло. Я не сразу разобралась в ней, но она именно такая, как ты говорила. Она кажется невероятно сообразительной для ребенка ее возраста и умна как черт, когда ей этого хочется. Она красива, у нее прекрасные манеры, она знает множество слов. И смелая. Видит Бог, какая смелая. Видела ты, как она меня зашивала?»

Господи, она ведь излагает, как настоящая родительница… Отложив в сторону маленький ансамбль, Дженни подошла к окну, раздвинула занавески и посмотрела на небо.

«Маргарита, ты должна помочь нам. Не требуй от нее слишком много, как это делала я. Я привыкла говорить людям „прощай“, но Грасиела — нет. Это будет тяжело для нее. Это не слишком-то хорошо, но мне было бы приятно, если бы она расставалась со мной с грустью. Но я не хочу, чтобы ей было больно.

Она перенесла достаточно тяжелого. Я не знаю, как в этом разобраться. Надеюсь, что ты знаешь».

— А вот и мы! — Грасиела вбежала в комнату. — Дядя Тай, она проснулась! Ты видела новые платья? Мои такие же, как твои. У нас даже есть серьги. Ты видела их?

— Я не нашла никаких серег, — слабым голосом ответила Дженни. Пока Грасиела срывала обертку с оставшихся нераспакованными свертков, она смотрела на Тая. — Ты побрился и скупил всю женскую одежду в Чиуауа.

Он засмеялся и вручил ей бумажный пакетик.

— Это порошок от лихорадки. Аптекарь велел растворить столовую ложку в горячей воде и принимать по три раза в день. — Он подошел к Дженни и приподнял ее лицо за подбородок. — Глаза у тебя немного блестят, и лицо красное, но выглядишь ты прекрасно. Ты вымыла голову?

Дженни прикрыла глаза и качнулась по направлению к нему.

— Я приняла ванну, — прошептала она. Привыкнет ли она когда-нибудь к его прикосновениям? Можно ли представить, что настанет время, когда она не будет таять от этих прикосновений? Когда не будет испытывать внутренний жар от его взгляда — такого, как сейчас? Когда, стоя рядом с ним, ей уже не захочется прильнуть к нему и раствориться в его тепле и силе?

Дженни отступила на шаг, прижала кончики пальцев к вискам и покачала головой.

— Может, мне стоит принять немного этого порошка прямо сейчас? Меня как раз лихорадит.

Грасиела потянула Дженни за полу халата, который та нашла в одном из свертков и надела после ванны.

— Посмотри! Вот наши серьги. Настоящая бирюза в серебре.

Девочка так радовалась, что Дженни не сказала, что у нее не проколоты уши и поэтому она не сможет носить серьги.

— В магазине были другие серьги с голубыми камнями, но не с настоящей бирюзой, и дядя Тай сказал, что это не для его девочек. Он купил нам настоящие!

— Мне это прямо-таки вскружит голову, — негромко произнесла Дженни.

Легкая краска появилась на лице у ковбоя. Дженни готова была поклясться, что Тай Сандерс не способен краснеть. Медленная улыбка изогнула его губы.

— Это было глупое замечание, — сердито сказал Тай, поворачиваясь к двери.

— Твои девочки, вот как?

— Я пойду выпить. К ужину принесу чего-нибудь поесть. — Он нахлобучил шляпу и громко захлопнул за собой дверь. Потом снова открыл ее и просунул голову в комнату. — Пошлю кого-нибудь с горячей водой для порошка.

— Весьма признательна, — ответила Дженни с деланной улыбкой.

После того как дверь захлопнулась во второй раз, она взглянула на две кровати. Хорошо бы никто не пырял ее ножом… Тогда, возможно…

— Ты уже мерила шляпы? — окликнула ее Грасиела, показывая соломенную шляпу, украшенную цветами из шелка. — Мне больше нравится вот эта.

Дженни отвела глаза от кровати. О чем она, черт подери, думает? Если бы она даже была здорова как лошадь, ничего не могло бы произойти между нею и Таем. Только не в этой комнате. И не рядом с Грасиелой. Дженни со вздохом присела к маленькому столику и стала смотреть, как девочка примеряет шляпу. Она вполне могла понять, как мужчина и женщина сделали бы одного ребенка. Гораздо труднее представить, как они нашли бы уединенное местечко, чтобы сотворить второго.

Сообразив, что беспокоится о вещах, которые раньше никогда не пришли бы ей в голову, Дженни вдруг громко расхохоталась и тряхнула головой. Должно быть, у нее все-таки повышена температура.

Долгое время спустя после того, как Грасиела уснула рядом с ней, Дженни лежала и слушала, как Тай ворочается на соседней кровати. Наконец он откинул одеяло и прошел через полосу лунного света к стулу, через спинку которого был переброшен его жилет. Минутой позже вспыхнул огонек спички и запахло сигарным дымом.

— Как я вижу, ты и себе купил нижнее белье, — тихонько проговорила Дженни, улыбаясь в темноту.

Белье плотно обтягивало плечи и грудь Тая, но на бедрах было немного великовато. Ягодицы у него были небольшие, порастряс их, должно быть, галопируя за коровами.

— Чего ты не спишь?

Он вернулся в постель, пристроил подушки к спинке кровати и оперся о них, покуривая в темноте.

— Да я целые сутки только и делала, что спала.

— Как ты себя чувствуешь? Порошок помог?

— Наверное, помог. И живот уже не саднит, как раньше. На мне как на собаке — все быстро заживает.

— Дженни… иди сюда.

Сердце кувырнулось у нее в груди, дыхание участилось. Но она медлила откликнуться на призыв, борясь с соблазном.

— Нет, сэр, я не стану забираться в постель к мужчине, если в комнате находится ребенок, — заявила она строго, как супруга проповедника, и разве что с легким намеком на сожаление.

— Ты что, принимаешь меня за ничтожного ублюдка? — Дженни не могла видеть, как полыхают негодованием его глаза, но вполне могла себе это представить и едва не расхохоталась, а Тай продолжал: — В этой постели ничего такого не произойдет, я всего только поцелую и немного приласкаю тебя. Иди же ко мне.

Соблазн победил. Сопротивление было недолгим.

— Ладно… И я тоже не прочь немного подымить этой сигарой.

Отодвинувшись от Грасиелы, Дженни осторожно слезла с кровати и подошла на цыпочках к другой. Подобрав подол новой белой ночной рубашки, забралась в постель к Таю.

— Дай мне одну подушку.

— Нет, они мне обе нужны. Ты лучше прижмись ко мне.

Он разогнул руку, и Дженни устроилась возле него, положив голову ему на плечо. Это было на удивление приятно.

— Ты такой горячий, словно посидел у печки, — прошептала она, но не отодвинулась от его жара, а протянула руку и, вынув сигару у него изо рта, затянулась ею и медленно выпустила дым из легких.

— Ах-х, это просто восхитительно. Весь день мечтала покурить.

После того как она затянулась еще раз, Тай отобрал у нее сигару и погасил в пепельнице на столике между кроватями.

— Почему ты не достала сигару из седельной сумки?

— Я просто… видишь ли, я… не была уверена, когда вы с Грасиелой вернетесь. Я не курю при ней. Это подает дурной пример.

Дженни не в состоянии была определить, насколько членораздельно она выражает свои мысли, потому что думала она только о том, что рука Тая находится очень близко к ее груди.

— Значит, вот ты какая, — сказал Тай посмеиваясь. — Снаружи тверда, как яичная скорлупа, а внутри мягкая, как желток.

— Ты собираешься всю ночь нести чепуху или мы все-таки поцелуемся? — Когда он снова засмеялся, зарывшись лицом в ее волосы, Дженни вздрогнула от предвкушения. — Ты только потише. Мы же не хотим разбудить Грасиелу?

— Поцелуи — вещь не слишком шумная. — Тай соскользнул ниже вместе с подушкой, и голова его оказалась рядом с головой Дженни. Он погладил ей лицо, потом ласково положил большой палец ей на губы. — Знаешь, чем бы хотелось сейчас заняться?

— Мы не можем, — ответила она пересохшими губами.

Сердце билось так сильно, что Дженни почти не могла дышать, а все тело горело огнем. Тай придвинулся ближе — не настолько, чтобы причинить ей боль, но все же достаточно близко, чтобы она ощутила, как он возбужден.

Он поцеловал ее в уголок губ, коснувшись горячей рукой ее шеи.

— Я хотел бы стащить с тебя ночную рубашку и пройтись языком по всему твоему телу, — пробормотал он.

— Господи! — Дженни, отпрянув, уставилась на него. Она в жизни не слышала о подобных вещах. Мысль о том, как кто-то лижет ее тело, могла бы показаться неприятной… но не показалась. Ни в малейшей степени. И если бы она уже не лежала, то, наверное бы, упала, как тогда, когда Тай впервые коснулся ее груди.

Тай поцеловал ей веки, а рукой легонько, очень нежно дотронулся до груди.

— Я хотел бы поцеловать тебя здесь. — Он слегка прижал сквозь рубашку сосок. — И здесь. — Рука его опустилась на живот ниже повязки.

Задыхаясь, Дженни вздрагивала от каждого его прикосновения, от этих необычных эротических телодвижений, о которых прежде не имела представления.

— И здесь.

— Здесь? — Дженни в изумлении широко раскрыла глаза. — Ты хотел бы поцеловать… там?

Его рука легла на самое интимное, потаенное место, обжигая Дженни сквозь тонкую ткань рубашки. Тай тихо-тихо засмеялся.

— Именно там. Дай твою руку. Я покажу тебе, что делает со мной одна только мысль об этом поцелуе.

Она знала, что он собирается сделать, но не возражала. Позволила взять себя за руку и положила ее Таю между ног, туда, где они соединялись.

— Господи! — снова пробормотала Дженни, ощутив под пальцами отвердевший член.

Тай застонал, и она отдернула руку, но он поймал ее и вернул на то же место. Сначала очень робко, потом все с большим любопытством и уверенностью движений она испытывала его мужскую силу.

К своему удивлению, она обнаружила, что может создавать целую симфонию баритональных стонов и низких, полных муки шепотов. Она продолжала ласкать его, и тело Тая выгибалось и содрогалось. Она продолжала ласкать его, а он целовал ее так, что губы у нее горели.

Он обладал силой, которая зажигала в ней страсть, и нежностью, которая вынудила ее опуститься на колени. Но и она обладала силой. Это поразило ее.

— Перестань, — умолял он ее хриплым шепотом. — Перестань хоть на минуту. Это мучение.

— Мне нравится тебя мучить, — зашептала она, покрывая его лицо поцелуями и поддразнивая вызывающими движениями бедер.

Стон вырвался из его груди.

— Я должен был знать, что ты скоро научишься, — сказал он и, распахнув ворот ее ночной рубашки, нашел губами и языком ее грудь.

— Я тебе покажу, что такое настоящее мучение.

Когда Дженни перед рассветом вернулась к себе в постель, губы у нее были распухшие, а груди болели, и она решила, что Тай выполнил свое обещание,

Никогда в жизни она не испытывала ничего, хотя бы отдаленно похожего на подобную страсть и желание. Он вел ее от вспышки к вспышке не чем иным, как только движениями рук и словами, сказанными на ухо. И она открыла, что может делать то же самое для него.

Укладываясь в постель рядом с Грасиелой, Дженни посмотрела на нее с некоторой обидой и недовольством. Если бы Грасиелы не было здесь… Впрочем, не будь здесь Грасиелы, не было бы и Тая.

— Тай! — шепотом окликнула она.

— М-м-м?

— До этой ночи я никогда… — Она никак не могла найти верные слова и запнулась. — Тай! Я думала, что знаю… ну, понимаешь, о мужчинах и женщинах… но я, оказывается, не знала ни черта.

— Зато теперь знаешь, — негромко отозвался он и усмехнулся. — Теперь-то уж точно знаешь.