Глава 12

Дженни была так взбудоражена, что раздела Грасиелу, даже не намекнув, что та может сделать это сама. Сандерс — коварный ублюдок. Но она разгадала его игру. Она была достаточно наслышана насчет ухаживания, чтобы распознать его, когда столкнулась с этим сама. Всякие там «дорогая» да «милая», неожиданные прикосновения, чрезмерная лесть и нескромные словечки. Все рассчитано на то, чтобы она стянула с себя брюки и прыгнула к нему в постель.

— Очаровательная, чтоб тебе!

— Дженни! — Полная негодования Грасиела глядела на нее из таза с водой, прижав к груди мокрые коленки. — Ты меня не слушаешь! Я же тебе рассказываю про этих чертовых змей.

Слова Грасиелы привлекли наконец внимание Дженни. Опустившись возле таза на колени и держась руками за его края, она взглянула на синяки у девочки на шее, и сердце у нее упало.

— Дай мне мыло.

Она не хотела делать это. Но ее слово — кремень. Единственное достояние.

Грасиела вытаращила глаза, глядя на то, как Дженни сильно, до пены, намыливает ладони.

— Нет!

— Да, — твердо возразила Дженни на отчаянный крик Грасиелы.

Мыло воняло чем-то прогорклым и липло к рукам. Но либо она вымоет девочке рот с мылом, как пригрозила давеча, либо распрощается со всем, что у нее есть. Со своей честностью и самоуважением.

Это было настоящее сражение. Девочка была скользкая и отплевывалась изо всех сил. Пока Дженни с ней справилась, из таза расплескалась почти вся вода, а победительница насквозь промокла и почти совсем обессилела. Сидя на земляном полу, покрывшемся жидкой грязью, она, опершись спиной о таз, с трудом переводила дыхание и удрученно разглядывала руку.

— Ты укусила меня за палец, соплячка этакая!

Плача и все еще выплевывая мыльную пену, Грасиела выкрикнула:

— Ненавижу тебя!

— Твой драгоценный дядя Тай сделал бы то же самое.

Дженни продолжала растирать отметины от зубов Грасиелы у себя на пальце.

— Никогда бы он так не сделал!

— Слушай, мне безразлично, ругаешься ты или нет, я за это и крысиного хвоста не поставила бы на кон. Это твой дядя Тай настаивает, чтобы ты вела себя как леди. — Дженни помолчала, потом повернулась к Грасиеле и добавила: — И он прав. А ты вначале так себя и держала — нос кверху. Вот и вернись к тому, что было, больше ничего от тебя не требуется.

Грасиела встала и потянулась за полотенцем, которое держала Дженни. Вытерла глаза и нос.

— А тьг ругаешься.

— Знаю, и уже думала об этом.

Дженни забрала у девочки полотенце и принялась вытирать ей спину, стараясь не мазнуть ее соплями.

Потом она вынула девочку из таза и поставила на табурет, чтобы накинуть на нее тонкую сорочку, которую дала сеньора Армихо. Предваряя следующую неизбежную просьбу, отколола сердечко-медальон от жакета Грасиелы и пришпилила его к сорочке. Завершив ритуал, взяла девчонку под мышку и опустила в один из гамаков.

Пододвинув себе табурет, Дженни села и отерла пот со лба.

— Слушай, малышка.

— Грасиела. Ты же обещала.

— Совершенно верно, Грасиела. Я в самом деле ругаюсь. Я не умею говорить красиво, ты права. — Она посмотрела девочке в глаза. — Но ты же не хочешь быть такой, как я. — Дженни ощутила острую боль в сердце: она не думала, насколько трудно ей будет говорить об этом. — Я как раз то самое, чем ты не захочешь стать. — Она глубоко вздохнула н минуту помолчала. — Я необразованная, грубая, злая на весь мир. — Опустив голову, она поглядела на свои большие мозолистые ладони и вспомнила гладкие и мягкие руки Маргариты. — До сих пор я не придавала значения тому, кто я такая и как я говорю или поступаю. — Она подняла голову и сдвинула брови. — Видишь ли, никому никогда не было до меня дела.

Дженни и думать не думала, что настанет время, когда кто-то начнет подражать ее речам или поведению. И теперь она чувствовала себя непривычно и неловко, слыша собственные словечки из уст шестилетней девчушки. В какой-то незначительной степени это ее удивляло и даже льстило ей, но в гораздо большей мере пугало. Тай обратил ее внимание на это дело, и Дженни вдруг стало неприятно и досадно слушать, как ругается Грасиела.

Грасиела тем временем села в гамаке и, согнувшись, старалась отлепить приставший к ноге кусочек мокрой земли.

— Это несправедливо, что ты можешь говорить, чего мне нельзя, — упрямо заявила она.

Долгое молчание воцарилось между ними, пока Дженни придумывала аргумент против подобного понимания справедливости. Одно из придуманных ею опровержений было такое: взрослым можно то, чего нельзя детям. Но ей тут же пришло в голову, что с точки зрения ребенка это вряд ли убедительно.

— Право, не знаю, как нам решить задачу, — заговорила она. — Но одно могу сказать тебе точно: я не хочу еще раз испытать вот это. — Она кивнула в ту сторону, где стоял таз. — Тебе придется перестать ругаться.

Подбородок Грасиелы взлетел вверх, поднялась и раздражающая Дженни одна бровь.

— Я перестану, если перестанешь ты.

Короткий смешок сорвался с губ Дженни.

— Я? Да я ругаюсь с малых лет, с тех пор, как была в твоем возрасте. Я в этом настоящий мастер.

Глядя на отмытое личико ребенка, трудно было поверить, что этот ангелочек в состоянии произносить бранные слова. Но Грасиела их произносила, и никуда от этого не деться. Что же теперь делать? Самой попридержать язык? Еще чего! Дженни понурилась. Ей не нравилось направление разговора и его неизбежное завершение.

— Дядя Тай не ругается.

— Он не делает этого при тебе, вот и все. Погоди, а ведь это, пожалуй, и есть решение.

Дженни просияла. Она вовсе не должна переделывать себя в угоду ребятенку, ей всего-навсего надо сдерживаться в присутствии Грасиелы. Это, пожалуй, ей по силам. И справедливость не нарушится.

— Ладно, — медленно произнесла Дженни, — договорились. Ни одна из нас больше не произносит «черти», «к черту», «чертов» и тому подобное.

Про себя она добавила: «В присутствии другой». В глазах у Грасиелы вспыхнула смесь торжества и неудовлетворенности достигнутым.

— А еще мы не должны говорить «будь оно проклято», «пропади пропадом» и «сукин сын». Дяде Таю это не нравится.

От души желая дяде Таю провалиться в эту минуту в чан с мусором, Дженни неохотно кивнула.

— И нельзя говорить «писать кипятком».

— Бог ты мой! — Дженни покачала головой. Мне, наверное, вообще не придется разговаривать. А как выражалась твоя мама, если она пи… то есть если она очень сильно сердилась?

Грасиела состроила в высшей степени пренебрежительную гримасу.

— Мама, когда сильно сердилась, говорила, что ее это раздражает.

— Ну! — Дженни с трудом удержалась от крепкого словца. — Послушай, я могу случайно забыться. Ты должна с этим считаться. Ведь я говорила так, как говорю, очень долгое время. Человек не может измениться за сутки. Так что не думай, будто я нарушила обещание, если у меня случайно что-нибудь нехорошее сорвется с языка.

Грасиела покосилась на Дженни с еле заметной усмешкой.

— Если ты забудешь и выругаешься, можно мне вымыть тебе рот с мылом?

Дженни заморгала от неожиданности, потом запрокинула голову и расхохоталась. Время от времени девчонка прямо-таки приводила ее в восторг, и это был именно тот случай.

— Если ты попробуешь, то я буду… очень раздражена. К тому же я гораздо больше тебя. — Они улыбнулись друг другу. — Знаешь, — ласково сказала Дженни, — когда ты не распускаешь сопли, ты просто молодчина.

Лицо у Грасиелы порозовело от удовольствия.

— Я голодна, — призналась она.

— Сеньора Армихо сейчас что-нибудь принесет, — ответила Дженни и добавила, снова поглядев на синяки на шее у девочки: — Послушай, что я еще хочу тебе сказать. Жаль, конечно, что ты узнала своих кузенов с самой плохой стороны. Они… — Дженни запнулась, подыскивая подходящие слова. — Они испорченные, жадные люди. Но хорошо, что ты теперь это знаешь, потому что Луис и Чуло все еще ищут тебя. Они опасны, Грасиела. Может, опаснее тех, кого мы оставили в пустыне.

У Грасиелы задрожали губы.

— Кузен Тито бросил змей прямо передо мной. Он хотел, чтобы они укусили меня.

— Ты вела себя очень смело, и я тобой горжусь. Это очень страшно — быть одной, когда на тебя напускают змей.

Грасиела порозовела еще больше, глаза у нее сияли. Дженни удивилась тому, что девочка так дорожит ее похвалой. Ей даже стало не по себе: насколько Дженни знала, всем всегда было наплевать на ее мнение. Но Грасиела впитывает ее слова как губка. Столь сильное влияние на кого бы то ни было обязывает, что и говорить.

— Держу пари, что ты никогда ничего не боялась, — сказала Грасиела.

— Ты проиграла бы пари. Я много раз испытывала страх, — улыбнулась Дженни.

И в эту секунду существо, перед которым она испытывала особый страх, отворило двери и с важным видом ступило в комнату.

— Сеньора Армихо следует за мной с ужином, — объявил Тай, забрасывая шляпу на гвоздь, вбитый в oстену. — Что случилось с Грасиелой? — озабоченно поинтересовался он, заметив грязь на полу.

— Ничего, — ответила Дженни, и из глаз Грасиелы, едва она поняла, что Дженни не расскажет об эпизоде с мылом, исчезло тревожное выражение.

— Поставьте еду на стол, — попросила Дженни сеньору Армихо.

Та повиновалась и, выслушав благодарность Дженни, удалилась из комнаты. Тай поднял Грасиелу и усадил ее на табурет у стола. Потом придвинул еще два табурета — для себя и для Дженни — и обратился к племяннице:

— Смотри-ка, бифштекс, да еще с помидорами и луком! Не знаю, как вы, дорогие леди, но я не прочь отведать чего-нибудь, кроме бобов и тортилий.

Дженни не спеша устроилась на табурете и заправила за воротник рубашки пестренькую салфетку. Ей казалось непривычным и оттого странным сидеть за столом вместе с мужчиной и ребенком. Припомнилась вдруг картинка в каком-то каталоге: семья за столом. Люди на картинке были одеты куда лучше, чем она, Грасиела и Тай, да и мебель — не чета убогой обстановке мексиканской хижины, но это, как решила тогда Дженни, несомненно, была семья. Не такая, какую ей самой довелось знать, а такая, о которой она мечтала про себя.

— Салфетку обычно кладут на колени, — заметила Грасиела. — Вот так.

— Скажите какие тонкости, — засмеялась было Дженни, но, увидев, что Тай тоже положил салфетку на колени, вдруг побагровела. — А мне нравится заправлять салфетку за воротник.

Она подцепила вилкой с блюда кусок мяса и положила себе на тарелку.

— Что ты собираешься делать? — спросила она, заметив, как Тай наклонился к тарелке Грасиелы.

— Собираюсь нарезать мясо для племянницы. А что?

— Она не калека. Вполне может нарезать сама это проклятое мясо.

— Говорить «проклятое» нельзя, — немедленно заметила Грасиела со своей обычной высокомерной улыбочкой, которая доводила Дженни до бешенства.

— Дженни, ей всего шесть лет.

— Вполне достаточно, чтобы есть самой.

— А мне не позволяют пользоваться ножом, — сказала Грасиела, устремив на Тая очаровательно беспомощный взгляд.

Дженни положила вилку.

— Позволь мне задать тебе один вопрос, — обратилась она к Грасиеле, — Если бы тут некому было разрезать для тебя мясо, как бы ты поступила? Ухватила весь кусок и откусывала бы прямо от него?

— Нет!

— Сидела бы голодная? — Грасиела только глянула на Дженни в ответ на эти слова. — Если бы ты была достаточно голодна, то спорим, ты бы придумала, как разрезать мясо. Ну, — продолжала Дженни, намеренно усиливая напор, — ты сейчас достаточно голодна?

Тай положил вилку и нож на тарелку, бросил на стол салфетку. Встал, нахмурив брови.

— Я хотел бы поговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал он.

— Но мы же едим.|

— Прямо сейчас.

Повернувшись на каблуках, он прошествовал к двери и вышел во двор, залитый мягким предзакатным светом.

Дженни вытащила салфетку из-за воротника и тоже бросила ее на стол.

— Подумай, как воспользоваться этим ножом. И будь осторожна, а я скоро вернусь.

Ветхие лачуги выглядело чрезвычайно живописно в умирающем свете дня. Два мальчугана и собака бежали по изъезженному проулку — видимо, на запах жарящегося чили. Из соседней хижины доносился смех, и женский голос напевал ласковую мелодию колыбельной.

Дженни прошла по двору к деревянной повозке со сломанным колесом.

— Чего тебе?

Тай, упершись руками в бока, молча смотрел на нее. Солнечный сумрак позолотил его кожу, черты лица казались подчеркнуто твердыми и четкими. Глядя на него, Дженни почувствовала ненавистную ей слабость. Они еще не начали спорить, а она уже утратила преимущество.

— Ты требуешь от нее слишком многого.

Дженни прислонилась сбоку к повозке и сложила руки на груди.

— А ты предпочел бы подождать? Когда же, с твоей точки зрения, ей следует научиться управляться с едой самостоятельно? В двадцать лет? Пятнадцать? Двенадцать? Должна же она уметь обслуживать себя.

Закат отражался у Тая в глазах точками огня. Он умылся перед ужином, однако полоски пыли еще лежали в складках рубашки и куртки. От него пахло кожей, лошадью и потом — эти запахи у Дженни ассоциировались с лучшими из мужчин. Он был стройный и упругий, гибкий, как хлыст. Достаточно безжалостный, чтобы сделать что положено без лишних угрызений совести, достаточно самонадеянный, чтобы дотронуться до женщины ласковыми пальцами. Дженни хмуро отвернулась.

— Она богатая наследница, — заговорил Тай. — От дона Антонио Барранкаса она получит столько денег, сколько ей не истратить за всю жизнь. К тому же она наследница моего брата. Всю жизнь она проведет в окружении слуг. Они будут одевать ее, причесывать, подавать ей еду, предупреждать все ее желания.

Дженни нетерпеливо дернула головой.

— Так, но предположим, что по каким-то причинам всего этого не будет. Предположим, что весь этот прекрасный мир полетит ко всем чертям и ей придется жить своим умом. Какие у нее будут шансы выжить? У ребенка, который даже не умеет нарезать для себя мясо?

Наклонившись к Дженни, Тай положил ей руки на плечи и посмотрел в глаза.

— Послушай меня. То, что происходило с тобой, никогда не произойдет с Грасиелой. Она никогда не будет одинокой и заброшенной.

— Если мне придется ее воспитывать…

Тай приложил к губам Дженни палец, запрокинул голову и некоторое время созерцал высь небесную.

— Хорошо… Такого не случится, но предположим, что вышло так. — Тон у него сделался нетерпеливым и оттого резким. — Ты получила Грасиелу и воспитываешь ее. С чего ты начнешь? Куда вы обе поедете?

— Это серьезный вопрос?

Дженни подозрительно сощурила глаза. Осознав, что не в состоянии думать, когда его большие теплые руки лежат у нее на плечах, она высвободилась.

— Куда ты отвезешь ее, Дженни?

— Не знаю. — Сдвинув брови, она пыталась сосредоточиться. — Полагаю, что в Сан-Франциско. Найду там работу.

— А куда ты денешь Грасиелу, пока будешь на работе?

Тай достал из кармана куртки тонкую сигару, зажег ее и медленно затянулся.

Дженни уже раз сто обдумывала эту проблему и не могла ничего придумать. Девчонка не привыкла к улице, ее не оставишь одну, а представить себе работодателя, который терпел бы в доме еще и ребенка, Дженни не могла.

— Что-нибудь придумаю, — буркнула она.

— А где вы обе станете жить?

Тай посмотрел на огненный кончик сигары, потом перевел взгляд на неровные линии покосившейся хижины, которую они сняли на ночь.

— Если у тебя есть что сказать — говори, — предложила Дженни.

В груди у нее закипала злость. Она сама понимала сложность положения, но ей не нравилось, что Тай заставляет ее признать это вслух.

Тай близко наклонился к ней.

— Неужели ты веришь, что Маргарита хотела, чтобы Грасиела лишилась легкой и удобной жизни? Что она выбрала бы для своей дочери тяготы и лишения?

Дженни ничего не могла ответить. Нуждаясь в поддержке, она повернулась и поискала в небе звезду Маргариты.

— Она сказала, что, если Роберт не сможет или не захочет принять ребенка, девочку должна вырастить я. Именно это она заставила меня обещать.

Впервые с тех пор, как началась эта история с ребенком, голос Дженни звучал неуверенно. Вот проклятие, ведь это Тай постарался смутить ее.

— Маргарита умирала, Дженни. Она страшилась за ребенка и за себя. Ничего удивительного, что она мыслила не столь ясно, как обычно. К тому же, если она не получала писем от Роберта, значит, ей не было известно, что наш отец умер. Если бы она знала, что Кола Сандерса нет в живых, то, полагаю, не испытала бы приступа малодушия при мысли о том, чтобы доверить дочь моей матери. Она боялась только моего отца, и не без оснований.

Моя мать готова принять свою внучку и любить ее. Точно так же отнеслась бы она и к Маргарите, такой уж мама человек. Эллен Сандерс была моим кумиром, пока я рос, и она станет кумиром Грасиелы. Несчетное количество раз она вставала на мою защиту. Во имя помощи своим мальчикам она боролась с нашим отцом… да и со всем миром готова была бороться. Роберт должен был рассказать Маргарите о ма. Он должен был сказать, что наш отец никогда бы не принял ее, но она нашла бы поддержку в светлом и справедливом разуме нашей матери.

Если бы Маргарита знала, как все повернулось, она бы просто поручила тебе отвезти Грасиелу к Роберту, и все. Она была бы уверена, что мама примет ребенка, даже если Роберт по какой-то причине не сможет., Я никогда не поверю, что Маргарита хотела, чтобы дочь ее росла уличной девчонкой на задворках Сан-Франциско. — Взгляд Тая сделался жестким. — Неужели ты так поступишь с Грасиелой, Дженни? Лишишь ее безопасности и удобств? Образования? Прав ее рождения? Обречешь ее на лишения? Только из-за обещания, которое было испрошено по неосведомленности об истинном положении дел?

— Этот разговор очень далек от вопроса о том, должен ли ты нарезать мясо для своей племянницы, — прошептала Дженни.

— То, что ты стараешься делать, было бы похвально при других обстоятельствах, — негромко продолжал Тай. — Твоя независимость и способность быстро восстанавливать силы помогли тебе выжить. Но ведь Грасиела не ты. Когда мы возьмем ее домой, она никогда уже не останется в одиночестве, ей не придется бороться за существование. Не придется ни голодать, ни трудиться ради куска хлеба и пристанища.

— Это в том случае, если Роберт захочет ее принять, — упрямо твердила Дженни полушепотом, но словам ее не хватало убежденности — в глубине души она начинала верить, что Роберт станет для Грасиелы настоящим отцом.

Ее продолжало беспокоить будущее, которое включало бы в себя заботу о ребенке. Опустив голову, она сжимала пальцами виски. Все, что говорил Тай, было разумно. И все же…

— Позволь Грасиеле оставаться ребенком, Дженни . Перестань допекать ее за то, что она в свои шесть лет не взрослый человек.

Дженни вздернула голову, придвинувшись совсем близко к Таю, и ее пылающие глаза, казалось, вобрали в себя весь остаток уходящего дневного света.

— Надо же, прямо знаток детишек! Откуда ты такой умный?

— Я ничего не понимаю в детишках. Но я знаю вот что. — Он ответил ей таким же горящим взглядом. — Я слишком быстро стал взрослым, как и ты. Ни у одного из нас не было настоящего детства. В восемь лет я уже работал как взрослый мужчина. Ты была вынуждена заботиться о себе в том возрасте, когда другие девочки еще играют в куклы. Так не должно быть с Грасиелой. Так что полегче с ней. Отдай ребенку его детство.

Вперив друг в друга прищуренные глаза, они некоторое время стояли в густеющих сумерках.

— Лучше бы ты не нашел нас, — низким, хрипловатым голосом проговорила Дженни. — Чтобы мы были только вдвоем с Грасиелой. Так было бы проще.

Ей необходимо было уйти от Тая, избавиться от сумбура, царящего у нее в голове, поэтому она вернулась в хижину… и замерла в дверях.

Первым делом она увидела стол. Мясо, которое она Тай оставили на тарелках, было нарезано на маленькие кусочки. Хмурая улыбка тронула губы Дженни. Либо девчонка умела и до этого пользоваться ножом, либо действовала по принципу «нужда заставит».

Взяв со стола лампу, Дженни подошла к гамаку и посмотрела на спящую Грасиелу. Девочка взобралась на табурет, а потом в гамак. При свете лампы Дженни разглядела белые молочные усы над верхней губой Грасиелы.

Когда Тай вошел в комнату, Дженни тихонько сказала ему:

— Как видишь, она вполне справляется сама, когда знает, что некому помочь.

Обратив его внимание на то, как Грасиела нарезала мясо и как взобралась в гамак без посторонней помощи, Дженни думала, что ей это доставит хотя бы малое удовлетворение, но оказалось вовсе не так.

Вместо этого она стояла, смотрела на Грасиелу и размышляла, каково это — всегда чувствовать уверенность, что не ляжешь в постель голодной, что у тебя будет подушка под головой и чистые простыни, что ты не останешься в одиночестве и не будешь страшиться завтрашнего дня? В самом деле, каково это?

— Здесь темно, — заговорил с ней Тай, севший к столу.

Дженни опустила руку и дотронулась пальцем до приколотого к рубашке Грасиелы золотого медальона. Потом отнесла лампу на стол и села перед своей тарелкой. Первый кусок был холодный и волокнистый.

— Сеньора Армихо принесла кувшинчик пульке. Хочешь отведать?

Она кивнула, раскладывая кусочки мяса по тарелке. Аппетит пропал. Дженни отодвинула тарелку и сделала большой глоток пульке. Жидкость обожгла горло и выжала слезы из глаз.

— Так чем же ты займешься, когда это путешествие закончится? — спросила она, глядя, как Тай ест.

— Стану помогать Роберту управлять ранчо… Займусь разведением скота на своем участке.

— Работа на ранчо нелегкая, — заметила Дженни, — но жить там неплохо. По крайней мере не надо беспокоиться, откуда взять следующий бифштекс.

Кончив есть, Тай распрямил спину и, закинув ногу на ногу, спросил у Дженни:

— Сигару?

— Не возражала бы.

К ее удивлению, Тай нагнулся, чтобы зажечь ей сигару. Приятно было сидеть у стола, покуривать и слушать ночную деревенскую тишину. Дженни опасалась, что неловко будет сидеть и молчать, но получилось вовсе не так. Ей подумалось, что это и есть мера истинного товарищества: одно дело, когда двое сидят и болтают друг с другом, и совсем другое — если им и помолчать не в тягость.

— Ты очень хороша при свете лампы.

Дженни поперхнулась и закашлялась.

— Черт побери, Сандерс! Я уже сколько раз просила не говорить мне такой чепухи.

— Почему же? Ведь это правда. — Наклонив голову, он посмотрел на нее сквозь облачко сигарного дыма. — У тебя строгие и правильные черты лица. С годами женщины такого типа все больше хорошеют. Какая-нибудь шаблонная прелестница уже увянет, а ты все будешь кружить мужчинам головы.

Дженни уставилась на него, потом искренне расхохоталась.

— Забавно, что ты единственный мужчина, заметивший мою необыкновенную красоту.

— Сомневаюсь. Могу согласиться, что я, возможно, один из немногих, кто сказал об этом, но далеко не единственный из тех, кто это заметил.

Щеки у Дженни вспыхнули, стало трудно дышать. Разговор смущал ее, она не знала, как отвечать.

— Заткнись! — сказала она наконец, уставившись на огонек его сигары.

— Тебя когда-нибудь целовали? Я имею в виду по-настоящему?

От этого вопроса, а еще больше от хрипловатого тембра его голоса Дженни вздрогнула. Ей стало не по себе и почему-то очень жарко.

— Конечно, целовали, — сердито заявила она.

— Должно быть, целовал тебя храбрый человек, — усмехнулся Тай,

— Какого дьявола ты насмешничаешь? И вообще, что это значит?

— Такая уж ты устрашающая женщина. — Его глаза медленно скользнули по ее шее и лицу. — Мне кажется, большинство мужчин отскакивали от тебя после первой попытки.

Первым, совершенно идиотским желанием Дженни было поправить зачем-то волосы, но она поборола его и, выпустив колечко дыма куда-то в темный угол комнаты, сказала:

— Большинство мужчин меня просто не замечали. И это меня вполне устраивает.

— Если мужчины и не замечали тебя, то лишь потому, что ты сама этого не хотела. Ты прячешь себя под бесформенным пончо и носишь какую-то нелепую старую шляпу, надвинув на самые уши. — Тай выпустил струйку дыма и долго глядел, как она тает в темноте. — Если ты отрастишь волосы и наденешь красивое платье, мужчины выстроятся в очередь, чтобы взглянуть на тебя, дорогая.

Дженни облизнула пересохшие губы.

— Только этого мне и не хватает, — сказала она и, почувствовав, что от этого разговора у нее дрожат руки, загасила сигару и скривилась. — Не хочу я говорить о таких вещах. Замолчи!

— Если бы я поцеловал тебя… — Тай умолк и бросил долгий, полный вожделения взгляд на губы Дженни. — Знаешь, как бы я сделал это?

Сердце Дженни куда-то шарахнулось и стукнуло о ребра. Она ухватилась за край стола и угрожающе прищурилась.

— Говорю тебе в последний раз… заткнись!

— Я начал бы медленно, — говорил он, продолжая глядеть на ее губы. — Очень медленно, чтобы не спугнуть тебя. Я положил бы руки тебе на талию, очень низко, почти на бедра. Потом привлек бы тебя к себе, чтобы ты поняла мои намерения.

Тай усмехнулся.

Дженни поняла намек. Она хотела сглотнуть слюну, но во рту было сухо, как в пустыне. Глядя Таю в глаза, не в состоянии шевельнуть ни одним мускулом, она еле дышала и ждала; ей одновременно хотелось, чтобы он умолк и чтобы говорил еще и еще.

— Я прижался бы к тебе, медленно, очень медленно, чтобы почувствовать тебя и чтобы ты почувствовала меня. — Тай стиснул челюсти и тотчас расслабил их. — Под твоим пончо я передвинул бы руки с талии выше, к твоим грудям, и ощутил бы их тяжесть, их мягкое тепло…

— Замолчи, — снова прошептала Дженни, глядя на его рот.

Тай щелчком отправил свою сигару через дверь во двор и уперся руками в бока.

— Я наклонился бы к тебе и приблизил свои губы к твоим, но еще не поцеловал бы тебя. Сначала я надышался бы тобою. Я выпил бы твое дыхание и задержал его в себе, а потом коснулся бы языком твоей нижней губы.

Плечи Дженни поникли, рука соскользнула со стола, и сигара выпала из безвольных, словно бескостных пальцев.

— О Боже, — пробормотала она.

Ночь сгустилась вокруг нее, горячая и сухая. Дженни казалось, что она задыхается.

— Я обвел бы языком очертания твоих губ, — говорил ей Тай, — а потом… — Он встал, и лампа уже не освещала его лицо, оно спряталось в тень. — Встань, Дженни.

— Не могу, — шепнула она.

Ноги и вправду ее не держали: Тай своими речами словно размягчил ее кости. Не в силах сообразить, что произойдет дальше, она только смотрела на него полными страха и смущения, широко раскрытыми глазами.

Тай взял ее за руку и поднял на ноги. Внезапно Дженни ощутила жар его тела и свой собственный возбужденный отклик. Облизнув губы, она попыталась произнести «Не надо…», но это прозвучало как нечленораздельное кваканье.

Дженни видела жаркое желание в глазах у Тая и думала, что он поцелует ее. Думала, что умрет, если он этого не сделает. Вместо поцелуя он поднял руку и кончиками пальцев коснулся ее щеки, а после — шеи.

Дженни задохнулась. Легкие прикосновения горячими искрами пробежали по коже и вдруг проникли куда-то глубоко в ее тело. Дрожь началась в кончиках пальцев ног, поднялась выше и вот уже охватила ее всю, словно озноб. Ничего подобного с ней никогда не было.

Она легко могла дать отпор грубому заигрыванию словами или попыткам «подержаться», ей не раз приходилось делать это в прошлом, однако против нежных прикосновений и ласковых, соблазнительных слов у нее не было оружия.

Держа ее за руку и не говоря ни слова, Тай вывел Дженни из хижины, туда, где лунный свет затеял игру теней. Дженни беспомощно переступала вялыми ногами и не противилась, когда Тай прислонил ее спиной к стене хижины.

Он уперся ладонями в стену по обеим сторонам ее лица, потом медленно прижался к ней, обволакивая жаром и запахом своего сильного тела. Дженни шумно втянула в себя воздух и со стоном закрыла глаза На своих бедрах она ощущала тяжесть бедер мужчины и чувствовала всю силу его возбуждения.

Опустив голову, Тай глухо и хрипло шепнул ей в самое ухо:

— Я хотел тебя с той минуты, как увидел впервые. — Его дыхание было горячим и тяжелым, как и его тело. Он продолжал шептать: — Я увидел, как ты гонишься за Луисом, и подумал, что ты восхитительная женщина, что тебя стоит приручить.

Дженни хотела рассмеяться и сказать ему, что ни один мужчина не может ее приручить. Но говорить она не могла. Томная слабость охватила ее всю, а между ног стало вдруг тепло и влажно.

Тай слегка коснулся губами ее лба, и это прикосновение пробудило новые, особенно острые ощущения, подавившие все остальные чувства. Она не замечала луну, белый круг которой висел в темной вышине, она не слышала, что шепчет ей Тай, и только смутно воспринимала его запах, но все его прикосновения — губы у виска, бедра, прижимающие ее к стене, и отвердевшая плоть между бедер — ошеломляли ее и уносили разум.

— Пожалуйста, — прошептала она и потянулась к нему полураскрытыми губами, не в силах прожить еще хоть минуту без его поцелуя; она ухватила Тая за рубашку, притянула к себе и обвила руками его шею.

Тай обнял ее за талию, потом его твердые, мозолистые ладони поднялись выше, а губы оказались совсем близко от ее губ. Обжигая ее горячим дыханием, он шепнул:

— Медленно.

Дженни откинула голову к стене, чувствуя, как большие пальцы Тая приподнимают — ласково и нежно — ее груди.

— Дженни, требовательно проговорил он, и Дженни открыла глаза.

И наконец, наконец его губы соединились с ее губами — крепко, уверенно, властно. Дженни изо всех сил обняла его за шею, изо всех сил прижалась к нему, Так что биение его сердца раздавалось совсем близко у ее груди.

Одержимая безумным, безрассудным желанием, Дженни запустила пальцы Таю в волосы, чтобы теснее соединиться с ним, и раскрыла губы. Язык Тая коснулся ее языка, а его руки под пончо Дженни продолжали ласкать ее грудь. Поцелуй длился бесконечно, у Дженни перехватило дыхание…

Потом он обнял ее уже легче и спокойнее и, поглаживая по спине, шептал еще что-то на ухо. Мало-помалу унялась ее неистовая дрожь и выровнялось дыхание. Дженни положила голову Таю на плечо и гадала, что же это, черт возьми, с ней произошло.

— Думаю, нам стоит немного вздремнуть. Мы ведь почти не спали прошлой ночью, — сказал Тай, когда речь его сделалась вполне членораздельной и обрела разумный смысл.

Слегка откинувшись назад в его объятиях, Дженни, часто моргая, уставилась на Тая, еще не вполне вникая в его слова отуманенным рассудком. А когда вникла, то не могла понять, что случилось. Она чувствовала его сильное, очень сильное желание и ожидала, что он уложит ее прямо на землю и овладеет ею. И, видит Бог, она бы ему не отказала. Он должен был это понимать.

Спотыкаясь чуть не на каждом шагу и все еще не в состоянии опомниться, Дженни вошла в дом и взглянула на Грасиелу. Девочка крепко спала, не ведая о том, что всего несколько минут назад мир покачнулся и сошел с орбиты.

Дженни обернулась; Тай стоял в дверях. Лунный свет обвел серебряным контуром черный силуэт его стройной худощавой фигуры.

Дженни облизнула губы, на которых еще оставался вкус его поцелуя.

— Почему? — прошептала она. Тай понял, о чем она спрашивает.

— Это должно быть твоим решением, — произнес он голосом, еще неровным от недавнего желания. — Когда ты будешь готова, то придешь ко мне. — Вспыхнула спичка, и он зажег сигару. — Скорее ложись спать.

Внезапно она почувствовала дикую усталость, полное изнеможение.

— А ты что собираешься делать?

— Хочу покурить. И подумать.

Долгую минуту Дженни не двигалась с места. Потом села на край гамака и забралась в него, прислушиваясь к тому, как Тай усаживается на табурет у стола и наливает себе еще стаканчик пульке.

— Тай!

— Да?

Дженни лежала на спине, глядя на почерневшие балки.

— Я ошибалась. До сегодняшней ночи никто меня не целовал.

— Я так и думал, — тихо отозвался Тай.