Глава 4

Какое-то движение на противоположной стороне площади привлекло внимание Уилемины. Высокий мужчина катил колесо по направлению к «Синему кабану». Должно быть, от коляски Сэма. Проклятие! Так скоро? А ведь между ними все складывалось так хорошо! Он поцеловал ее, и теперь ей было страшно подумать, что он сейчас уедет.

Сэм тоже заметил колесо:

– А! Это, конечно, мое! Должно быть, его легко починили. И на все ушло чуть больше часа! Нужно возвращаться в гостиницу и отправляться в путь.

– К мисс Фуллбрук.

– И к ней тоже.

Сэм помог Уилемине встать, но тут же нахмурился, взглянув на расстеленный на скамье плащ.

– О Боже! – воскликнула она. – Надеюсь, он не сильно измялся!

Сэм отряхнул плащ.

– Нет, ерунда. Ничего серьезного.

Однако он не надел плащ, а перекинул через руку и предложил другую Уилли.

– Мы прекрасно провели день, Сэм, – сказала она. – Уверен, что не можешь остаться? Мы могли бы поужинать вместе. Я не возлагаю слишком больших надежд на качество еды, но буду рада твоей компании.

– Ах, Уилли, я бы и рад остаться. Наша встреча стала для меня восхитительным сюрпризом. Наконец-то у нас появилась возможность поговорить. Поговорить по-настоящему. Но меня ждут в Клопхилле. Я и так уже опаздываю. Прости.

На какой-то миг она едва не поддалась порыву умолять его остаться. Но стоит ли так терять лицо? Унижаться? Поломка колеса и так его задержала. Но теперь его ничто не остановит.

Уилли вымученно улыбнулась:

– Извинения ни к чему. Ты не должен огорчать мисс Фуллбрук и ее родителей.

Она проводила его до конюшни, обходя лужи и грязь и то и дело оскальзываясь. Сэм крепко держал ее под руку.

Один из конюхов и колесник изучали колесо. Сэм отпустил руку Уилли и присоединился к мужчинам.

– Ну что, все готово?

– Да, совсем как новенькое. Мы можем… – Конюх осекся, округлил глаза и громко завопил: – Бенджи Ловитт, дурень ты этакий, немедленно убери скотину с моего двора!

Не успели они оглянуться, как на конюшенный двор ворвались две огромные свиньи, бежавшие намного быстрее, чем можно было от них ожидать, да еще и по раскисшей земле! За ними гнался мальчишка, размахивая руками и требуя немедленно остановиться. Уилемина только подумала, что грязь для них – вторая натура, как визжащая свинья поскользнулась, задела колесо Сэма, упавшее на землю, и прошлась по нему своими копытцами. Ее сообщник по преступлению врезался в Сэма, и тот, потеряв равновесие, плюхнулся прямо в грязь.

Все произошло так быстро, что Сэм потерял дар речи и, сидя в луже, потрясенно взирал на окружающих. Уилемина прижала ладонь к губам, чтобы сдержать неуместный смех. Конюх продолжал орать на мальчишку, который пытался отогнать свиней. Однако животных явно интересовали выстроившиеся в ряд экипажи. Колесник сыпал ругательствами, проклиная свиней, разом уничтоживших плоды его труда. Остальные конюхи и их помощники высыпали во двор, чтобы узнать, из-за чего поднялась суматоха. Кто-то пытался помочь парнишке выгнать свиней. Остальные покатывались со смеху. Под конец прибежал сам Гриссом и, размахивая руками, принялся разносить всех и каждого за недосмотр и лень.

Уилемина подумала, что перед ней развернулась настоящая сцена из фарса.

– Уберите чертовых свиней от моей коляски, пока они еще чего-нибудь не натворили! – Громовой голос Сэма мгновенно заглушил всеобщие крики.

По-прежнему сидя в грязи, он продолжал раздавать приказания мальчишке, конюху и колеснику, давая понять, что ему вовсе не смешно и им лучше приняться за дело и подумать, как выправить ситуацию.

Уилемина покачала головой. Должно быть, так чувствовали себя матросы, получавшие выволочку от капитана. Каким грозным и неприступным стал ее Сэм! И невероятно желанным, даже когда испачкан грязью.

Гриссом помог ему встать и рассыпался в пространных извинениях. Сэм отмахнулся и брезгливо оглядел панталоны и фрак. Наконец его взгляд упал на Уилемину, все еще зажимавшую себе рот, хотя смех так и рвался наружу. Сэм взглянул на нее и не выдержал. Уилемина наконец поддалась искушению и засмеялась. Сэм тоже хохотал.

Гриссом позволил себе нерешительную усмешку. Когда они немного успокоились, он немедленно предложил Сэму идти в дом и переодеться.

– Вашу одежду мы вычистим, капитан, а вот колесо придется снова чинить, и на этот раз времени уйдет больше. Тут не только спицы поломаны, но и обод погнут! Чертовы свиньи! Прошу прощения, сэр! Но солнце уже садится, так что вам лучше остаться на ночь. Я позабочусь о комнате для вас, а миссис Гриссом займется одеждой. Ну а пока мы найдем, во что вас переодеть.

Однако Сэм попросил Гриссома достать из багажного отделения коляски саквояж, чтобы взять оттуда смену одежды. Уилемина проводила его в гостиницу, где уже ждал Смитон. При виде странной процессии он вопросительно поднял брови. Уилемина кивнула и подмигнула дворецкому, после чего стала объясняться с женой хозяина, которая громко возмущалась и на все корки честила злосчастного мальчишку и его свиней. Она даже предложила отдать капитану свою спальню, поскольку свободной оказалась только крохотная комнатка в мансарде. Но Сэм решительно отказался, поблагодарил хозяйку и заверил, что с него хватит и маленькой комнаты.

– Я привык к тесным помещениям на корабле, так что любая дыра на чердаке вполне мне подойдет.

Миссис Гриссом кивнула и забрала у него испачканное пальто и шляпу, пообещав их вычистить.

– И я пришлю горничную за грязной одеждой. Не беспокойтесь, мы обо всем позаботимся, – пообещала она. – К завтрашнему утру получите все сухим и чистым. А теперь, если будет угодно, я покажу вам комнату.

Прежде чем последовать за ней, Сэм сказал Уилемине:

– Похоже, я все-таки смогу разделить с тобой ужин.

– Я очень рада, Сэм.

Им было рано прощаться. Она непременно проведет с ним еще несколько часов. Всего несколько часов… Конечно, с ее стороны несколько эгоистично, но что тут страшного? Мисс Фуллбрук придется подождать предложения еще один день. На сегодняшний вечер Сэм принадлежит ей, Уилемине.

Сэм оглядел стол, уставленный блюдами с жареной бараниной, куропатками, картофелем, маринованным луком, фасолью и хлебом с поджаристой корочкой. Миссис Гриссом из кожи вон лезла, чтобы загладить историю со свиньями, грязью и тесной чердачной комнаткой, и делала все, чтобы Сэм не остался голодным. Он с аппетитом принялся за еду, но заметил, что герцогиня почти ни к чему не притронулась.

– Что с тобой, Уилли? – спросил он. – Не по вкусу стряпня миссис Гриссом? Ты, конечно, привыкла к более изысканной кухне?

– У меня французский повар, который упал бы в обморок при виде бараньей ноги и картофеля, плавающих в масле, – улыбнулась она. – По правде говоря, он часто путешествует со мной, но поскольку мы гостили у лорда и леди Тейн – а они тоже держат превосходного повара, – я отослала своего в отпуск.

– И теперь вынуждена довольствоваться простым ужином без модных французских соусов и экзотических приправ? Бедная Уилли.

– Ну, не так уж я избалована, – рассмеялась она. – Иногда могу стерпеть и простую еду. А сейчас я не очень голодна.

– А вот я после многих лет жизни на корабле, где питался исключительно галетами, о которые зуб сломаешь и которыми, прежде чем есть, надо хорошенько постучать по столу, чтобы вытрясти мучных жучков, воспринимаю баранью ногу как манну небесную.

Его тирада повернула разговор к прежней теме: жизни Сэма на море, что, казалось, весьма занимало Уилемину. Та весь ужин бомбардировала его вопросами, и в его пересказе даже утомительная монотонность блокады приобрела более увлекательный оттенок. Особенно ее интересовали подробности его продвижения по службе, весьма необычной для простого парня.

– Я был младшим лейтенантом до абукирского сражения. И в этой великой битве имел честь служить лейтенантом под командованием капитана Льюиса с корабля…

– «Александр».

Сэм удивленно поднял брови:

– Откуда тебе это известно?

Уилли укоризненно прищелкнула языком.

– В самом деле, Сэм, неужели воображаешь, будто я не умею читать? Нильское сражение по значимости – второе после Трафальгарской битвы. И оно было детально описано во всех газетах и журналах. Я даже велела декорировать гостиную в египетском стиле. Тогда это было очень модно.

– Но откуда ты знала, что я служу на «Александре»? Вряд ли мальчишку-лейтенанта упоминали в «Морнинг кроникл».

– Я видела твое имя в списках команды.

Сэм потрясенно уставился на нее:

– Ты читала списки?

Уилли смущенно улыбнулась:

– Узнав, что ты жив, хоть и очень зол на меня, я стала следить за твоей карьерой. Подумать только, целых пять лет я считала тебя мертвым! Но после разговора в театре я узнала, что ты плавал сначала на «Александре», потом – на «Пегасе». Тебе доверили командование «Либрой», а вслед за ней – еще одним кораблем. Твоим первым двадцатипушечным кораблем был «Дартмур», а последним – «Кристобел».

Сэм не сразу обрел дар речи.

– Да будь я проклят! – выдавил он наконец.

– Видишь, я никогда не забывала тебя, Сэм. Известно тебе или нет, но ты унес с собой кусочек моего сердца, и мне всегда было важно знать, где ты.

У него сразу стало тепло на сердце.

– Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Уилли. При такой жизни, как у тебя: приемы, балы, веселье, роскошь… мне в голову не приходило, что ты думаешь обо мне.

– Ты всегда был в моих мыслях, Сэм. Разве можно забыть первую любовь?

Ее слова тронули Сэма больше, чем он мог представить. Как и то, что она все эти годы следила за его карьерой. Значит, он до сих пор ей небезразличен? Даже несмотря на все, что случилось между ними? Но когда она смотрела на него такими глазами, в которых полыхал жар, плавивший давнишний лед, он почти терял голову.

Не зная, как себя вести, он оглядел зал. На одном конце длинного стола сидели четверо громко смеющихся и перекрикивающих друг друга мужчин. Они залихватски чокались кружками с элем, очевидно, преисполненные решимости напиться. На противоположном конце сидели двое, занятые игрой в триктрак. Еще двое старичков дремали, придвинув стулья к камину. Супруги одинаково солидных пропорций, занявшие другую нишу, молча поедали большой черносмородинный пудинг.

Сэм и Уилли никто не мешал, но было столько всего, что он хотел сказать и сделать без посторонних глаз. Нельзя же ни с того ни с сего пригласить ее в спальню, хотя, видит Бог, он хотел этого больше всего на свете. Поскольку его комната была немногим просторнее чулана, с узким топчаном и тощим тюфяком, самое лучшее, что он мог сделать, – повести ее на прогулку при лунном свете.

Уилемина приняла его приглашение. И уже через несколько минут они сидели под яркой луной на старом надгробии в том церковном дворе, где уже побывали днем. Сэм снова хотел поцеловать ее, но твердо помнил о завтрашнем дне, мисс Фуллбрук и ожиданиях ее семьи. Но это будет завтра. А сегодня он рядом с Уилли, и она так прекрасна в лунном свете, что он не может больше сдерживаться.

При каждой встрече, даже той, первой, когда он был так взбешен и сокрушен тем, что она стала содержанкой, он хотел владеть ею, ее телом и душой, как в восемнадцать лет. Но слишком много мужчин могли назвать ее своей. И его гордость и боль не позволяли ему даже думать об этом.

И только десять лет назад он понял, что готов забыть о всех терзаниях и проклял свою чертову гордость. Теперь он хотел ее с новой силой, горел от желания и снова терзался угрызениями совести. Только уже иными. Но именно они побуждают его не закрывать рта. Говорить безопаснее, чем целоваться. И поэтому беседа, продолжавшаяся с несколькими перерывами еще с полудня, все текла и текла.

– Расскажи о Томе, своем сыне, – попросила она.

Сэм улыбнулся. Глаза его гордо блеснули.

– Чудесный мальчишка! Вернее, молодой человек. Ему девятнадцать. Он уже лейтенант! Делает карьеру моряка! Участвовал в блокаде, а теперь служит в Ост-Индии. В Яванском море.

– Вы часто видитесь?

– К сожалению, нет. Видишь ли, моряки никогда не бывают подолгу в одном месте. Он, считай, рос без меня. После смерти Сары он жил в семье ее сестры. В Сомерсете. Но уже тогда он бредил морем и жаловался, что не хочет жить вдали от побережья. Писал длинные письма, умоляя взять его на корабль и выучить на гардемарина. Когда ему исполнилось двенадцать, я наконец сдался. Уже через два года он надел мундир гардемарина. А в семнадцать сдал экзамен на лейтенанта. Его карьера будет более традиционной, не то что у меня. Уверен, что к сорока годам он станет адмиралом.

– Видел бы ты свое лицо, когда говоришь о нем, – с легкой завистью прошептала Уили. – Ты так им гордишься!

– Чистая правда, – рассмеялся Сэм. – Он хороший сын. Красавец! И ростом с меня, хотя все еще слишком тощ. Сплошные локти и колени. Длинноногий и неуклюжий.

– Совсем как ты в его годы.

Сэм улыбнулся и кивнул:

– Даже волосы того же цвета. Ни единой черточки от моей бедной Сары, только иногда что-то общее проглянет в улыбке. Жаль, что она не родила мне девочку, такую же светленькую, как она сама. А как насчет тебя, Уилли? У тебя нет запрятанной где-нибудь парочки детишек?

Уилемина слегка побледнела. Потом на щеках выступили два ярко-красных пятна. Взгляд помрачнел.

Ощутив, как она напряглась, Сэм понял, что сказал что-то неуместное. Когда-то, в молодости, они мечтали иметь много детей. Хорошеньких девчушек и озорных мальчишек. Уилли так хотела стать матерью! Но может, узнала, что бесплодна? Или потеряла ребенка? А может, не хотела портить фигуру и отдавала детей деревенским кормилицам?

Какова бы ни была причина, он явно сделал ошибку. Проклятие! Он с радостью прикусил бы себе язык, потому что испортил почти идеальный вечер своими дурацкими расспросами.

– Прости, Уилли, мне не следовало лезть в твои дела. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Расскажи о благотворительном фонде. Кому вы покровительствуете?

Но Уилли, словно не слыша его, нервно перебирала ткань юбки. Губы ее были плотно сжаты. Сэм тоже замолчал. Наконец она произнесла едва слышным шепотом:

– У меня когда-то был ребенок.

– Был? О, Уилли…

– Да, девочка. Но она родилась преждевременно и не прожила и часу.

– Мне жаль.

– Я назвала ее Саманта.

Сэм почувствовал, как стремительно отхлынула от лица кровь. Как пересохло в горле.

– Саманта? – выдавил он.

– В честь ее отца.

Сэм дернулся, словно от удара в живот. Из глотки вырвался пронзительный, похожий на вой звук:

– Нет! О нет, Уилли! Это был наш ребенок?

Она кивнула.

– О Боже!

Сэм обхватил себя руками и стал раскачиваться, как отболи.

– Так вот по какой причине ты покинула Портруан? Вот почему мать выгнала тебя из дому? Потому что ты была беременна моим ребенком?

Уилли снова кивнула.

Сэм порывисто схватил Уилли в объятия, прижал к себе и уткнулся лицом в шею. Несколько долгих минут они отдавались скорби и боли: молчаливой, душераздирающей, мучительной тоске по ребенку, чью смерть должны были оплакать двадцать четыре года назад.

Но Сэм печалился не только о малышке.

– Как страшно, что тебе пришлось одной пройти через все это, – шептал он, целуя ее в шею. – Как я жалею, что не был рядом. Что не разделил с тобой бремя скорби.

– Я так хотела этого ребенка, – вздохнула Уилли, – это все, что у меня оставалось от тебя. Потерять ее почти сразу после того, как исчез ты, было почти невыносимо. Я едва с ума не сошла.

– И потому что ты легла со мной, потому что забеременела от меня, она выбросила тебя из дома? Ах, Уилли, неудивительно, что тебе пришлось стать той, кем ты стала!

Она подняла голову и слегка отстранилась, так что ему пришлось чуть ослабить хватку. Но он не отпустил ее. Не мог отпустить.

– Не вини себя за мою скандальную жизнь! Я сама избрала этот путь. Когда я поправилась – роды были тяжелыми и, наверное, убили бы меня, не будь я молода и здорова, – пришлось цепляться за Джеймса, за единственного друга в этом жестоком мире. Он был добр ко мне, необычайно добр, и я отплатила ему, став его любовницей. После этого пути назад не было.

– Но тебе никогда бы не пришлось сделать такой выбор, не соблазни я тебя на чертовом сеновале!

– О, тогда мы соблазнили друг друга. И, насколько помню, я по своей воле пошла с тобой.

Она улыбнулась, и, хотя в глазах все еще плескалась печаль, Сэм разглядел еще что-то, пока что ему непонятное. Влечение? Обольщение? Приглашение? Неужели она намекнула, что опять готова принадлежать ему? Или ему просто слишком хотелось так думать? А может, это всего лишь игра света?

– Кроме того, – добавила Уилли, – я скорее всего рано или поздно убежала бы из Портруана и от мамы. Уж очень я тосковала. И посчитала себя счастливицей, когда нашла покровителя в Джеймсе. Если бы я отправилась в Лондон сама, наверное, оказалась бы в борделе и стала одной из тех женщин, о которых ты говорил. А так я жила в роскоши и ни в чем не нуждалась.

Она ловко вывернулась из его объятий, но позволила ему обхватить ее за плечи. Они немного помолчали. Сэм думал о юной Уилли, изгнанной из дома, потерявшей ребенка. О своей роли в ее падении. И все же нужно согласиться с ней, что могло быть гораздо хуже. Стоит поблагодарить этого художника за то, что он позаботился об Уилли, что она не оказалась на улице и жизнь у нее действительно была интересной.

– Ты была счастлива? – неожиданно спросил Сэм.

– По большей части. А ты? Был счастлив?

– По большей части. Но сначала я был вне себя от нетерпения поскорее вернуться к тебе. «Каллиопа» – то судно, на которое меня привезли, – отплывала на следующее утро в Ост-Индию, и мне оставалось лишь надеяться, что я успею послать тебе письмо.

Уилемина положила голову ему на плечо.

– Какое ужасное было время! И как мы тосковали! По крайней мере я оставалась в знакомом мне мире. Тебя же бросили в неведомое. Должно быть, это сущий кошмар.

– В те дни я пугался до смерти, когда приходилось забивать ядра в пушки. Тогда я боялся погибнуть и никогда больше не увидеть тебя. А по ночам, когда стоял на вахте впередсмотрящим, замерзая едва не до смерти, единственное, что согревало меня, – мысли о том, как мы лежали на сене, сплетясь, как две ленточки. – Сэм провел ладонью по ее руке от плеча до ладони, снова вспомнив о сеновале. – Он действительно был добр к тебе, этот Бенедикт? Хорошо с тобой обращался?

– Да. Пока я была с ним, не знала ничего, кроме нежности и ласки.

– Вы видитесь?

– Иногда, но не часто. Он бывал у меня в салоне. И даже после стольких лет нас до сих пор считают парой. Все из-за тех давних аллегорий.

– Но теперь, насколько я знаю, он работает в иной манере.

– Да, хотя ему все еще заказывают портреты. Хартфорд любил его работы и буквально был без ума от муз. Больше, конечно, от модели, чем от мастерства художника. Он стремился собрать все девять картин и не жалел никаких денег, чтобы разыскать и убедить владельцев их продать. Но собрал только семь. Принц-регент отказался расстаться с «Эрато». И он так и не смог разыскать владельца «Терпсихоры». Очень жаль, потому что именно она нравилась мне больше других.

– Мне тоже.

Уилли чуть отодвинулась и взглянула на него:

– Ты ее видел?

– Я ее купил.

Она откинула голову и рассмеялась:

– Ты? Ты и есть тот таинственный владелец «Терпсихоры»?!

Сэм кивнул и улыбнулся:

– Я купил ее вскоре после своего первого возвращения в Англию и нашей встречи в театре. Твоя мать рассказала о художнике, с которым ты сбежала, но не знала или не пожелала открыть его имени. Однако я без труда выведал, как его зовут, особенно после того, как справился о знаменитой модели. Тогда я был зол, терзался муками израненного сердца и поклялся забыть тебя навсегда. Но хотел во что бы то ни стало увидеть эти картины. Бенедикт еще не успел их распродать и был счастлив показать мне каждую. Я потерял дар речи от восхищения и тоски и не смог отвести глаз от «Терпсихоры» в ее развевавшейся тунике. Больше всего поражала ее манера держать лиру. Я влюбился в картину, мы договорились о цене, и я отдал все до последнего шиллинга из моих призовых денег. Картина путешествовала со мной с корабля на корабль, пока я не купил дом в Суссексе, где она висит в гостиной. Бедняжка Сара так и не поняла причину моей пылкой любви к «Терпсихоре». А я не рассказывал, хотя она понимала, что это работа истинного мастера. Как видишь, я тоже не забывал тебя, Уилли.

Она осторожно погладила его по щеке.

– Какими же глупыми мы были, что так долго ранили друг друга!

Сэм обнял ее и улыбнулся, а затем нагнулся и поцеловал.