Глава 6

Хантеру все это очень не нравилось. Не нравилось, черт возьми, — и все тут! Недоверчивый по натуре, он предпочитал честную игру, факты, не вызывающие сомнений, четкий план любого предприятия, за которое приходилось браться, и, наконец, цель в конце пути, не вызывающую подозрений. Что касается Фиалковых Глаз… она вела себя по меньшей мере странно. Вот и сейчас она проскочила мимо, сгорбившись и кутаясь в проклятую линялую тряпку, словно боялась, что он даст ей хорошего пинка, если она не поторопится.

Все, буквально все в ней противоречило образу, который он понял бы и принял. То она готова была расплакаться, кроткая до тошноты, то начинала препираться по такому ничтожному поводу, что это ставило в тупик. В глазах ее тлела искорка, говорившая о своенравном характере, не свойственном скво, — но искорка эта так ни разу и не разгорелась. Румянец на ее щеках не означал, что она пышет здоровьем, скорее это была постоянная краска смущения. Каждый раз, когда они останавливались на ночлег, из ее седельных мешков появлялись новые и новые предметы роскоши. Странно, думал Хантер, очень странно.

Но особенно его раздражало влечение, которое он неожиданно испытал к своей подопечной. Пусть даже чисто физическое, оно вторгалось в мысли, отвлекало, порождало опасную рассеянность. Возможно, в давно забытой прежней жизни он и слышал голос вроде этого — низкий, грудной, запинающийся от волнения, — но забыл, где и когда. Женщины, которых он знал теперь, говорили хриплыми, прокуренными голосами, отрубая короткие фразы, и звуки эти были просты и незатейливы. Зато голос этой женщины, словно прикосновение волшебной палочки, будил желания, совершенно неуместные в данный момент. А если этого бывало недостаточно, стоило заглянуть в ее глаза — большие, синие с фиолетовым отливом, тоже напоминающие о чем-то… он не мог понять, о чем именно. Все это заставляло его то и дело впиваться взглядом в индейские тряпки, превращавшие ее в бесформенный куль, стараясь проникнуть внутрь и понять, что за женщина скрывается там.

Сэйбл казалось: глаза проводника не отрываются от нее ни на минуту, что заставляло кутаться, как бы для защиты. Когда она раздевалась на берегу речушки и мистер Хант застал ее за этим занятием (можно было догадаться, что этим кончится!), он перепугал и возмутил ее. С тех пор она только и делала, что нервничала: находиться наедине с мужчиной в Богом забытой глуши — испытание не для слабонервных. Подумать только, совсем недавно он видел ее почти голой! Что бы теперь ни пришло ему в голову, она была совершенно беззащитна. Что, если он решит воспользоваться ситуацией? Сэйбл не приходило в голову, что она нарушила множество неписаных законов: отправилась в дорогу без компаньонки, с человеком, быть может, начисто лишенным чести и совести. Она думала только о судьбе Маленького Ястреба, и даже раскрой ей кто-нибудь глаза на ее безрассудство, она поступила бы точно так же.

Теперь она вновь и вновь спрашивала себя, что успел подсмотреть этот наглец до того, как был обнаружен. Как бы то ни было, она не очень-то преуспела в своем обмане, подумала Сэйбл, поднося озябшие руки к губам, чтобы согреть их дыханием. Боже правый! От стирки и мытья краска • на них стала едва заметной! Оставалось только надеяться, что сумерки скрыли от любопытных глаз мистера Ханта разницу в окраске разных частей ее тела. Невольно бросив взгляд в сторону проводника, она тотчас вновь потупилась. Почему он так смотрит? Неужели все-таки заметил? То, что он недоверчив, было понятно с первой же минуты. Именно потому она теперь сжималась каждый раз, как ее мрачный спутник проходил мимо.

Тем временем Хантер достал из седельного мешка принадлежности для курения и вскоре уже лежал в облаке табачного дыма, отделенный от Фиалковых Глаз костром. Не обращая на него внимания, она купала ребенка. Было видно, что это занятие давно стало для нее привычным. Обмыв и вытерев его, она тотчас натянула свои ужасающие перчатки. Необъятная шаль укрыла и ее, и младенца, отделив их от него не хуже каменной стены.

Насколько ему было известно, Фиалковые Глаза вымыла волосы. Вымыла, но не высушила. Было слишком холодно, чтобы с этим шутить: она могла простудиться и тем нарушить все их планы. Тем не менее Хантер воздержался от замечания. Не хватало еще превратиться в няньку! Сама не маленькая — знает, что делает. Черт, как же ее трясет! Убеждая себя, что делает это только ради ребенка, Хантер подбросил хвороста и пошевелил палкой в костре, чтобы тот поскорее разгорелся. Когда пламя высоко взвилось, весело треща сучьями, он поднял голову и встретил взгляд поверх костра. Фиалковые Глаза смотрела на него с явной враждебностью. Что, черт возьми, он сделал не так?

Возмущенная тем, с каким комфортом устроился мистер Хант и как уютно себя чувствует возле разгоревшегося костра, Сэйбл стащила перчатки и раздраженно потерла ладонями виски: усталость вновь давала себя знать. Покормив Маленького Ястреба и устроив его на ночь, она заставила себя собрать испачканные подгузники, отнесла их к речушке и выполнила ненавистную работу. С волос продолжало капать, руки ломило от ледяной воды, холодный ночной воздух кусал, как злобное насекомое. Трясясь всем телом, Сэйбл открыла баночку с ваксой и с отвращением уставилась на нее.

«Неужели придется снова мазать голову этой мерзостью?»

— Он плакал.

Прямо за ее спиной стоял мистер Хант, держа на отлете Маленького Ястреба. Ребенок свисал с его рук на манер стеклянной сосульки для рождественской елки. Ужаснувшись, Сэйбл бездумно бросила баночку под ноги и схватила ребенка и прижала его к плечу. Звучно отрыгнув, тот сразу притих.

— А теперь мне хотелось бы знать, что значит вся эта дьявольщина!

В лицо Сэйбл ткнули баночкой сапожной ваксы.

— Н-ничего, — пробормотала она, не решаясь поднять взгляд.

Проводник сделал шаг. Она отступила. Тогда он рванул шаль с ее головы, прихватив также и несколько прядей. С криком боли Сэйбл высвободила волосы, оставив добрую половину в кулаке мистера Ханта.

— Я требую объяснений! — прорычал тот.

— Чт-то в-вы хотите зн-нать? — пролепетала она, сжимая изо всех сил челюсти, чтобы не клацать зубами от страха.

— Каштановые волосы!

— Н-ну и чт-то?

— Утром они были черными, — проскрежетал мистер Хант (его терпение явно подходило к концу).

— Вы очень наблюда-да-дательны, мистер Ха-хант.

— Так мы умеем огрызаться? Мило, очень мило. — Он сунул большие пальцы рук за пояс и выпятил бедра — поза, показавшаяся Сэйбл невыносимо вульгарной. — А я совсем было решил, что имею дело с кроткой, послушной индианкой шайен.

— Чт-то же вы теперь думаете?

— Что я имею дело с лживой сукой! — прозвучал презрительный ответ.

Прежде чем Сэйбл успела остановить себя, ее рука взметнулась вверх. От звучной пощечины голова проводника мотнулась в сторону.

Очень медленно Хантер повернулся, смерил ее ледяным взглядом, а в следующее мгновение скорая на руку дурочка уже болталась в воздухе, пища от боли в плечах. Хорошенько ее встряхнув, он произнес почти по слогам:

— Не советую тебе впредь махать руками. И смотри мне в глаза, когда я к тебе обращаюсь.

Еще одна встряска — и Сэйбл подняла наконец взгляд.

— А вы больше никогда не называйте меня так, ми-ми-мистер Хант…

— Зачем тебе сапожная вакса? — спросил он, сжимая ее плечи словно тисками.

— Мне больно! — крикнула Сэйбл, чувствуя, что Маленький Ястреб выскальзывает из онемевшей левой руки. — Я уроню ребенка!

Только тогда Хантер позволил ей снова ощутить под ногами твердую землю. Фиалковые Глаза тряслась с головы до ног — он решил, что больше от холода, чем от страха. Прошипев многословное проклятие, он бесцеремонно поволок ее в лагерь, где хорошим тычком чуть было не зашвырнул в костер.

— Чтобы через пять минут голова была сухая! Не хватало нам еще и простуды!

— Тогда, наверное, вы меня добьете, чтоб не мучилась, — буркнула Сэйбл себе под нос, предварительно убедившись, что свирепый мистер Хант не может ее слышать.

Хантер снова подбросил дров в огонь, время от времени сверля взглядом женскую спину по ту сторону костра. Фиалковые Глаза энергично сушила волосы. Черт возьми, он даже не знает, как ее зовут на самом деле? Он продолжал раздумывать, пока руки механически зачерпывали из мешка пригоршню кофе, завязывали его в тряпочку и опускали в горшок, подвешенный над огнем. Что все это значит, думал Хантер. Что еще она скрыла от него?

— Мне не нравится, когда из меня пытаются сделать идиота, — немного погодя заметил он.

— Никто не пытается сделать из вас идиота, мистер Хант. Вы сами прекрасно справляетесь с этой задачей.

— Что? — рявкнул он, вскакивая.

Сэйбл испуганно прижала ладонь ко рту. Что на нее нашло? Этот тип только-только успокоился. И дернула же ее нелегкая выпустить словесную стрелу! Что, если он окончательно взбесится? Что будет тогда с ней и Маленьким Ястребом?

— Извините меня, мистер Хант, — пробормотала она.

— Мне наплевать на твои извинения, женщина! Начни лучше отвечать на вопросы, черт бы тебя побрал!

Как ни пыталась Сэйбл сохранить самообладание, ей это не удалось. Она круто повернулась — как была, на коленях — и уперла руки в бока, сверкая глазами.

— Послушайте, мистер Хант! Неужели вы не можете слова сказать, чтобы не выругаться?

— И это все, что мне предстоит услышать? Упреки в том, что я оскорбил чей-то деликатный слух? — Сказав это, Хантер стал обходить вокруг костра.

Глаза его пугающе светились на темном пятне лица — сумерки затушевали черты, придав ему видимость жуткой маски. Вот тут Сэйбл испугалась по-настоящему.

— Мы… мы же заключили сделку, мистер Хант, — начала она, сознавая, что весь великолепно разработанный план рассыпается в пыль буквально на глазах. Мысль об этом заставила ее собрать остатки храбрости. — Лучше будет, если вы перестанете интересоваться подробностями, потому что я все равно ничего вам не расскажу. Вы мне не нравитесь, очень не нравитесь, и я успела заметить, что это взаимно. Может быть, просто оставим все как есть и будем помнить только, что я вас наняла?

— Вот, значит, как… — протянул он, приостанавливаясь и кривя губы в зловещей улыбке.

— Да, так. Вы приняли от меня задаток в тысячу долларов и не можете идти на попятную.

— Очень даже могу, — заверил мистер Хант, снимая с пояса мешочек с золотом и швыряя его под ноги Сэйбл. — Считай, что наше соглашение расторгнуто.

— Вы же дали слово… — прошептала она, не сводя глаз с мешочка, словно это была змея, готовая укусить.

Ответом ей была ругань, особенно грубая и многословная. Сэйбл почувствовала, что почва стремительно уходит у нее из-под ног. Мистер Хант как ни в чем не бывало устроился по ту сторону костра, зажав между коленями бутылку. Виски, насколько она могла понять. В ее сторону он не смотрел, словно и она, и ребенок успели скрыться c его горизонта. Глупая, глупая! Она уязвила его гордость — гордость единственного человека, способного привести ее к Черному Волку.

— Слово, данное обманщику, недорого стоит, — услышала она, когда уже успела утратить надежду на продолжение беседы.

— Значит, — снова не выдержала Сэйбл, — если бы мои волосы оставались черными, я заслуживала бы помощи, а раз они посветлели, то я достойна того, чтобы заблудиться в чаще и достаться диким зверям?

Никогда ему не понять женской логики, подумал Хантер, не зная, что ответить. С такой точки зрения его поведение и впрямь выглядело непорядочным.

— Что же вы молчите? — настаивала она. Он все еще не знал, что сказать.

— Мистер….

— Ты права, права! А теперь помолчи!

Он поднял бутылку и начал пить прямо из горлышка, не отрываясь до тех пор, пока не опустошил ее по крайней мере на треть.

Сэйбл с неодобрением наблюдала за тем, как движется вверх-вниз его кадык.

— Послушайте, мистер Хант, как вы собираетесь оберегать нас в эту ночь? Это же крепкий напиток!

Хантер поставил бутылку на прежнее место, между коленями, и вытер рот обшлагом рукава. Крепкий напиток, скажите на милость! Выражая ему свое возмущение, Фиалковые Глаза выглядела так чопорно… и на редкость очаровательно.

— У меня тоже есть кое-какие замечания, но я держу их при себе, — нашелся он. — Насчет дойки козы, например.

— Если на нас нападут, дойка козы не сыграет никакой роли, будь она трижды неумелой, а вот то, что вы не сможете держаться на ногах, сыграет, и еще как. Вторая такая порция — и вам не попасть в бизона, не то что в индейца. Если бы у вас в голове была хоть капля здравого смысла, вы бы…

Сэйбл запнулась, заметив в разгар своей пылкой тирады, что непроницаемый взгляд мистера Ханта движется по ее телу. На миг ей показалось, что одежда слетает прочь, предмет за предметом, как капустные листья. Она поспешила отвернуться, испытав при этом очень странное чувство, удивляясь, как можно добиться такого эффекта, не прикасаясь даже пальцем.

— А ты для скво слишком остра на язык. — Это прозвучало невнятно, и Хантер понял, что стремительно пьянеет. — Что же ты зам… замолчала? Прдлжай…

Несмотря на некоторое недовольство собственным состоянием, он нашел в нем источник волнующих ощущений и издал негромкий, очень плотоядный смешок, обычно приводивший в смущение даже видавших виды женщин. Фиалковые Глаза была не из их числа, она невольно отпрянула, и это окончательно развеселило его.

Сэйбл все больше сожалела о том, что довела ситуацию до такого неприятного оборота. Нужно было с самого начала не слишком надеяться на слово, данное подобным субъектом. Теперь главное — не провоцировать его, чтобы не случилось чего-нибудь похуже. Она не вполне представляла, что именно может произойти, но догадывалась, что ничего хорошего ее не ожидает.

Так и не услышав ответной реплики, Хантер решил, что запал у его подопечной иссяк. Собака, которая много лает, не кусается, подумал он с ехидной усмешкой, следя за тем, как позади костра гребень ныряет в волосы и движется сквозь них сверху вниз. При этом он не забывал время от времени делать хороший глоток. Вскоре ему пришло в голову, что у Фиалковых Глаз не просто каштановые волосы, а каштановые с рыжиной. Красного дерева, уточнил он благодушно, погружаясь в густеющий опаловый туман.

Решив, что волосы просохли достаточно, Сэйбл закрутила их в тугой пучок на макушке и заколола множеством шпилек, надеясь, что утром не придется заниматься прической. Выстиранную одежду она развесила на ближайших кустах. Кружевное нижнее белье пришлось убрать с глаз подальше — кто знает, как его вид может подействовать на мистера Ханта? Покончив с делами, она пристроилась рядом с Маленьким Ястребом, укрывшись одеялом до самых глаз.

Уже начиная дремать, она услышала нечленораздельное мычание, в котором едва угадала вопрос: «Леди, как вас зовут?» Она промолчала: скорее всего он и сам не сознавал, что обратился к ней.

Хантер снова приложился к бутылке, горько сожалея о том, что такие красивые волосы были безжалостно закручены в пучок.

— Сп… п… иной ночи, Фиал… вые Глаза…

С этим он уснул, не зная, что Сэйбл еще некоторое время лежала, глядя в костер и улыбаясь. Она думала о том, что для мистера Ханта, быть может, еще не все потеряно.

Она проснулась, как обычно, очень рано: рассвет только начинал красить небо пурпурным цветом. Что-то было не так, и вскоре она поняла, что именно. На поляне было тихо-тихо, никто не спешил подбросить хвороста в костер, никто не командовал: «Поторапливайся, женщина!»

Сэйбл села, сбросив одеяло, под которым продолжал мирно посапывать Маленький Ястреб, и завертела головой, осматриваясь.

Мистер Хант бесследно исчез.

Панический страх вскоре сменился возмущением. Животное! И не просто животное, а самое худшее на свете — свинья! Просто повернулся и ушел, бросив ее и ребенка в чаще леса!

Сэйбл не часто приходилось биться в истерике, но как раз это грозило ей сейчас. Даже мысль о том, как важно сохранять спокойствие, не помогла справиться с нарастающей паникой. Что же теперь делать? Вернуться? Но они давно свернули с основной тропы и двигались через места совсем дикие, нехоженые и неезженые. Как же она найдет дорогу в идиотский городишко, откуда началось путешествие?

Сэйбл закричала так громко, как только смогла:

— Мистер Хант! Мистер Хант!

Никакого ответа.

Выходило, что он и впрямь бросил ее на произвол судьбы. Несмотря на растущий страх, она не могла не упрекнуть себя за то, что так плохо разбирается в людях. Накануне, засыпая, она верила, что убедила его и дальше выполнять обязанности проводника. Какая жестокая ошибка! Что же теперь будет с ней и Маленьким Ястребом?

И хотя Сэйбл понимала, что слезами делу не поможешь, что она только обессилеет от плача, она закрыла лицо руками и разрыдалась. Пусть его по дороге растерзают дикие звери! Пусть краснокожие подкрадутся ночью и снимут с него скальп! Пусть в него во время грозы попадет молния!

Кстати, о диких зверях. Что это там шуршит в кустах? Не иначе, как кто-то уже разведал, что она беззащитна, и собирается роскошно позавтракать! Перепуганная до полусмерти, с бешено бьющимся сердцем, она рыдала и рыдала, не решаясь отнять от лица мокрые ладони.

Вытирая полотенцем свежевымытые волосы, Хантер вышел на поляну, где был разбит их лагерь, и приостановился. Фиалковые Глаза стояла на коленях, закрыв лицо руками. Слава Богу, она научилась подниматься вовремя, подумал он, продолжая путь под аккомпанемент хрустящих под ногами веток. Звук шагов заставил ее отнять ладони от лица. Животный страх исказил правильные черты, сквозь зубы вырвалось приглушенное восклицание.

В свою очередь, опустившись на колени, Хантер поймал вытянутые руки. Сэйбл забилась, скрючив пальцы и стараясь дотянуться до его лица.

— Что с тобой? Укусила змея? Что-нибудь напугало? — Не сразу, но он понял, что его попросту не узнают. — Фиалковые Глаза! Очнись! Это же я!

Она продолжала скалить зубы и бессмысленно биться в его руках.

— Черт возьми, женщина, это я!

Мокрые ресницы захлопали, смаргивая слезы. Сэйбл утихомирилась и с облегченным вздохом осела на одеяло. Потом последовал новый водопад слез.

— Что, болит что-нибудь?

Отрицательное движение головой.

— Вот дьявольщина! Тогда почему ты плачешь?

— После вчерашнего… я думала, вы меня бросили здесь… — прошептала Сэйбл, еще больше обиженная его резким тоном.

— Интересно знать, почему это взбрело тебе в голову?

— Вы вернули мне золото и сказали… сказали, что наше соглашение расторгнуто… а когда я проснулась, вас не было. Я кричала, но без толку… — Собравшись с силами, чтобы не дрожали губы, она продолжала. — Еще не рассвело, и я приняла вас за индейца. И в этом нет ничего странного, ведь у вас длинные черные волосы, а на одежде все эти висячие штуки…

Она ткнула пальцем в бахрому, украшавшую брюки Хантера. Все это было так нелепо, что он оттолкнул бестолково бормочущую девицу и процедил:

— Стоило только как следует оглядеться, чтобы сообразить, что я где-то поблизости. Тогда мне не пришлось бы стать свидетелем самого отвратительного, что только бывает на свете, — женской истерики.

Сэйбл пропустила едкое замечание мимо ушей, впервые по-настоящему оглядев поляну. Лошадь мистера Ханта была, правда, оседлана, но она мирно паслась под деревьями — там же, где и накануне. Как тут было не почувствовать себя полной идиоткой? Она робко подняла глаза, надеясь, что на этом инцидент будет исчерпан.

Бестолковая она или нет, подумал Хантер, но в таких глазах, как у нее, запросто можно утонуть. Он с интересом наблюдал за тем, как смущение уступает в них место негодованию. Лавандовый цвет потемнел до темного индиго.

— Никогда, никогда больше так меня не пугайте! — крикнула она, ткнув кулачком ему в грудь.

— Господи, какая адская боль! — ухмыльнулся Хантер, потирая ладонью под ребрами. — И потом, что я такого сделал? Вымыл голову, вымылся и… ох! Прекрати это, женщина!

Он чувствовал себя медведем, на которого наскакивает разъяренный щенок.

— Не могу, я должна расквитаться с вами! Я перепугалась до смерти, когда вы исчезли в неизвестном направлении.

— В следующий раз, собираясь мыться, я приглашу тебя посмотреть.

— Да как вы смеете! — ахнула Сэйбл, в ужасе от этого обещания. — Сказать такое может только человек низкий, невоспитанный, грубый…

Разгулявшийся темперамент снова сослужил ей плохую службу, заставив размахнуться и нанести чувствительный удар в челюсть обидчику.

— Ах ты, маленькая дрянь! — рявкнул тот, схватив обе ее руки и заведя их за спину, так что Сэйбл оказалась прижатой к твердой как камень могучей груди. — А еще кричала: не обзывайтесь! С меня довольно нытья, жалоб, вранья и прочего!

— Сейчас же отпустите меня! — потребовала она, тщетно извиваясь в попытке освободиться.

Единственное, чего она добилась, так это боли в запястьях — стальные пальцы сжались сильнее. Она всхлипнула, внезапно испуганная тем, что одна рука уже двигалась вверх по ее спине. Посыпались заколки, узел волос начал распускаться. Захватив волосы в кулак, негодяй не то чтобы больно, но чувствительно потянул ее голову назад, запрокидывая. Неужели у него хватит жестокости избить ее?

— Отпустите меня… пожалуйста…

— Лучше помолчи!

Ей ли было понять то, что с ним происходит? То, что он изо всех сил противится горячей волне, которая пробирается в каждый уголок тела, то, как пресекается его дыхание, угрожая вырваться болезненным стоном? И зачем только он дотронулся до нее! Наверное, дело было в тайне, окружавшей эту женщину. Именно поэтому он увлекся, как никогда прежде. Если бы Хантер держался от нее на почтительном расстоянии, все могло ограничиться лишь мечтами, пусть даже неуместными.

Будь она проклята!

Невозможно было устоять против этих Лавандовых глаз, полных растерянности и страха, против того, как вздрагивала нижняя губа — яркая, волнующе полная. Никогда еще он не заставлял женщину так трепетать. Она боялась его, не зная, что ни за какие блага мира он ее не обидит. Но Хантер понимал и то, что отпустит ее не раньше, чем узнает, какова она на вкус. Было время, когда он вел себя как человек чести, как джентльмен, но с тех пор минул долгий срок. Теперь он был слаб перед холодным, жестоким желанием, которое ее невинность только подстегивала. Где-то глубоко шевельнулась почти похороненная совесть, шепча: не делай этого, — но Хантер безжалостно заглушил ее слабый голос.

— Не надо, мистер Хант… — пролепетала Фиалковые Глаза, когда он наклонился к ее запрокинутому лицу. — Прошу вас, не надо…

Он едва слышал ее, охваченный маниакальным желанием почувствовать трепет припухших от слез губ на своих губах. Это было как утоление жажды — первый, алчный, захватнический поцелуй. Он заставил ее губы раскрыться, вдохнув аромат, схожий с запахом диких цветов ранней весной. Внезапная слабость охватила Хантера, рука сама собой разжалась, и волосы, рассыпаясь, накрыли ее теплой волной цвета выдержанного бордо. Ее тело было горячим от рыданий, женственно-округлым, волнующе хрупким. Казалось, одно неосторожное движение — и она хрустнет в его руках, как тонкая ваза, как статуэтка. Когда его язык проник к ней в рот, Фиалковые Глаза рванулась… Так было бы естественно реагировать девице на нечто никогда не испытанное, что было, конечно, невозможно, и Хантер отмахнулся от нелепого предположения. Теперь он знал, что вкус ее подобен сладкому вину, густому и зрелому, знал, но тем более был неспособен выпустить ее из объятий.

Казалось, он пьет и пьет из прекрасного сосуда дивный запретный нектар, и — странное дело! — с каждым новым глотком жажда только усиливается.

Когда внутри губ скользнул кончик языка, Сэйбл испытала нечто очень странное. Если бы кто-то описал ей это на словах, она почувствовала бы только отвращение, но теперь… Этот человек причинял ей сладостную боль, он пленял ее внутри и снаружи, вкус его был вкусом опасности, гнева и желания, и она могла только подчиниться. Среди хаоса мыслей и ощущений она ненадолго удивилась тому, как мог мужчина, ни разу не сказавший ей доброго слова, вдруг наброситься на нее с поцелуями. Почему я не сопротивляюсь, думала Сэйбл в каком-то дурмане, почему не отталкиваю его? Благовоспитанная девушка должна, просто обязана защищать свою честь, хоть как-то… Но как? Он был так близко, горячий, влажный после купания, так близка его широченная грудь, к которой она с такой силой прижата. И от этого с ней происходило что-то странное: грубая ткань, прикрывающая груди, казалась тоньше кисеи — они наполнились, увеличились и затвердели, стараясь вырваться из шерстяной клетки, в которую были заключены. Что она чувствовала? Стыд оттого, что тело ведет себя так безнравственно, и наслаждение, всепроникающее, властное и бесстыдное.

Так, значит, это и есть желание? Это и есть страсть? Лэйн рассказывала о том, как неуправляема страсть, как прекрасно испытывать ее. Прекрасно — но и страшно. Страсть была реальнее и могущественнее всего, что Сэйбл знала прежде. И кто же заставил ее пасть так низко, воспарить так высоко? Грубый, злобный, невоспитанный человек, больше похожий на медведя гризли, чем на кавалера для молодой леди!

Это несправедливо, просто несправедливо!

Хантер выпустил ее тонкие запястья. Фиалковые Глаза была теперь свободна. Она могла оттолкнуть его, могла вырваться и убежать, но он знал, что не ошибся, когда почувствовал ответное желание. Он надеялся, что она поднимет руки, бессильно упавшие по бокам, и обнимет его. Пусть даже не обнимет, пусть только коснется. Дотронься до меня, попросил он мысленно, сделай это по своей воле. Хоть один раз.

Сэйбл не вполне поняла, что свободна. Она просто пошатнулась вдруг и ухватилась за то, что оказалось под рукой. Ладони ощутили гладкую горячую кожу спины, твердые горизонтальные валики ребер под ней, длинную ленту шрама. Мужское тело! Что же она делает, вот так прикасаясь к полуголому мужчине? Откуда эта распущенность, это вопиющее бесстыдство? Нужно немедленно убрать руки, думала Сэйбл. При этом ее ладони продолжали двигаться вверх по спине, по холмам напряженных мышц. Одобрительный гул, родившийся в его груди и поразительно похожий на мягкое рычание, она почувствовала всем телом. В следующее мгновение она была еще сильнее прижата к твердому как железо животу.

Разумеется, она играла с огнем! Что бы ему ни взбрело в голову сделать с ней, он мог сделать и против ее воли. Нельзя было забывать также, что она замужем, она — мать (во всяком случае, в глазах этого человека). Нельзя, думала Сэйбл, нельзя… Но оторваться от него было невозможно. Робко, нерешительно она провела кончиками пальцев вдоль едва ощутимой вертикали позвонков. Стон удовольствия был ей наградой. Как странно! Трудно сказать, осмелилась бы она вот так коснуться мужчины в той, прежней жизни. Хотя подобная возможность как-то и не представлялась. Она не имела ни малейшего понятия о том, какую власть имеет над мужчиной женщина, ласкающая его, но даже намек на эту великую истину был подобен могучему толчку. Рот ее пересох от внезапной жажды.

Прикосновение ладоней было таким неопытным, таким невинным, словно и впрямь в объятиях Хантера оказалась юная девушка. Это распаляло сильнее, чем самый изощренный опыт. Как покорно она прижималась к нему! Власть над ней была слаще всего, что ему доводилось испытывать прежде. Бедра их соприкасались. Податливая и мягкая, она была так близко, так испуганно, потрясенно смотрели на него фиалковые глаза, что казалось невозможным остановиться, не испытав ничего больше.

Оторвавшись на одно мгновение, Хантер снова прижался к губам, сладким, как вино.

Сэйбл ответила, позволив языку войти в ее рот.

О Господи! Хантер был весь в огне!

Какое жаркое утро, думала Сэйбл. И оно становилось все жарче по мере того, как ладонь двигалась вверх по ее бедрам и спине. Это было грубое, властное прикосновение, волнующее сверх всякой меры, но когда рука легла на грудь, Коснувшись ее чувствительной вершины, Сэйбл рванулась, с размаху ударив по тому, к которому до этого прижималась.

— Довольно! — крикнула она, пристыженная. Бог мой, позволить столько вольностей!

Что бы он стал делать в следующее мгновение? — мелькнула вкрадчивая мысль, но она оттолкнула ее, как нечто ужасное, гадкое.

Задыхаясь, Хантер провел по лбу тыльной стороной ладони. Он был в испарине с головы до ног, словно только что проскакал много миль бешеным галопом. Совершенно опустошен, измучен… Но он продолжал желать большего. Ее губы… Они еще сильнее припухли от поцелуев. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Хантер провел по ним кончиками пальцев. Фиалковые Глаза смотрела на него с простодушным удивлением неопытности. Как это удавалось ей? Он и не подозревал, что существуют женщины, способные сохранить ауру невинности даже в браке, даже после рождения ребенка.

— Вы засунули язык мне в рот! — вырвалось у Сэйбл прежде, чем она сумела осмыслить то. что собирается сказать. Она отчаянно покраснела.

— Тебе бы хотелось, чтобы было наоборот?

— Ни за что на свете! — Она отклонилась, насколько позволяли руки, сцепленные на ее талии. — Это слишком далеко зашло, мистер Хант!

— На мой взгляд, не слишком, — ответил Хантер, не отпуская ее и продолжая касаться губами всего, что было в пределах досягаемости.

— Пожалуйста, мистер Хант! — взмолилась она, пытаясь оттолкнуть его.

— Ты можешь перестать звать меня мистером Хантом, дорогая. — Он наклонился к самому лицу Сэйбл, лукаво улыбаясь, и ее сердце на мгновение вовсе перестало биться. — Думаю, мы уже можем отбросить условности.

— Нет, не можем, нет, не можем! — крикнула она, изнемогая от стыда (что он теперь думал о ней, после всего, что только что случилось!). — Существуют правила… Я не могу называть вас иначе, чем…

— Меня зовут Хантер, — перебил он, покусывая маленькую бархатистую мочку уха.

— Очень за вас рада! — прошипела Сэйбл, отворачиваясь и чувствуя, как губы продолжают путешествие по ее волосам. Тогда она вцепилась в сцепленные за спиной пальцы, стараясь их разжать. — Мистер Хантер, да отпустите же меня наконец!

— Зови меня Хант, Хантер, даже Мак-Кракен, если тебя это больше устраивает, но с «мистером», надеюсь, мы покончили навсегда.

Тело, только что податливое даже в борьбе, вдруг окаменело в его руках.

— Что вы сказали? Я не расслышала, — произнесла Фиалковые Глаза очень тихо, глядя ему в лицо.

— Меня зовут Хантер Мак-Кракен. Хантер Д. Мак-Кракен, если быть точным.

Он не понимал, что случилось. Только что в его руках была живая, горячая, желанная женщина, теперь же он обнимал кусок льда. Вся жизнь исчезла из лавандовых глаз, лицо превратилось в неподвижную маску. Но чуть раньше, чем это случилось, Хантер успел заметить отблеск ненависти, давней, затаенной ненависти лично к нему. Это заставило его разжать руки и уронить их с чувством внезапного бессилия.

Ну и утро выдалось сегодня, подумал он.