Глава 17

Герцог Кливдон заморгал и прищурился. Свет был невыносимо ярким. Сондерс — садист проклятый — стоял и смотрел на него. Он раздвинул шторы, и солнечный свет слепил не хуже блеска молнии. А когда Кливдон повернул голову, в ней раздался гром.

— Мне очень жаль, что пришлось потревожить вас, ваша светлость.

— Тебе вовсе не жаль, не ври, — прохрипел Кливдон.

— Но мистер Холидей был чрезвычайно настойчив. Он сказал, что вы не простите, если я вас не разбужу. Приехала миссис Нуаро.

Кливдон резко сел. Лучше бы он этого не делал. Его мозг с размаху наткнулся на что-то твердое и острое. Вероятнее всего, внутри его черепа появились шипы.

— Люси! — воскликнул он. — Девочка заболела? Потерялась? Черт, я же говорил ей… — Герцог умолк, его отравленный алкоголем мозг никак не поспевал за языком.

— Миссис Нуаро велела нам заверить вашу светлость, что с принцессой Эррол из Албании все в полном порядке, она дома и занимается математикой с тетушками. Мистер Холидей позволил себе провести миссис Нуаро в библиотеку и попросить ее подождать. А поскольку он предполагал, что вам потребуется время, чтобы одеться и привести себя в порядок, он приказал принести ей закуски и чай. Вам я принес кофе, сэр.

У герцога сильно и часто стучало сердце. Стук слышался и в голове, но скорость ударов была разной.

Кливдон не вскочил с кровати, но встал намного быстрее, чем хотелось бы человеку в его состоянии. Он поспешно проглотил кофе, после чего умылся и оделся в рекордно короткий срок, который все равно показался ему слишком долгим, хотя он решил не заморачиваться с бритьем.

Просто взгляд в зеркало сказал ему, что бритье вряд ли поможет улучшить его внешний вид. Он выглядел, как внезапно оживший труп. Вздохнув, герцог кое-как завязал шейный платок, влез в сюртук и поспешил вон из комнаты, на ходу застегивая пуговицы.

Когда он вошел в библиотеку, разглаживая шейный платок и чувствуя себя нервным школьником, вызванным, чтобы рассказать отрывок из «Илиады», Нуаро стояла, склонившись над письменным столом.

Она выглядела, как всегда, безупречно, одетая в одно из своих самых смелых и эффектных творений из тяжелого белого шелка, расшитого красными и желтыми цветами.

Сам Кливдон являл собой не столь прелестную картинку. Когда он вошел в комнату, Нуаро подняла глаза, встревоженно ахнула и прижала руку к груди.

— О нет! — воскликнула она, но постаралась собраться с мыслями и после паузы заговорила уже более спокойным голосом: — Я слышала о драке, — сказала она.

— Все не так плохо, как кажется, — соврал Кливдон. — Я умею уклоняться от ударов в лицо. Посмотрела бы ты на Лонгмора. В любом случае я всегда так выгляжу после слишком лихой пирушки с человеком, который хочет меня убить. Почему ты здесь?

Он приложил всяческие старания, чтобы в его голосе не прозвучала слабость. Оказалось, что это не так просто. Несмотря ни на что, в глубине его души жила надежда, что Марселина передумает. Кливдон был абсолютно трезв, пребывал в здравом уме и твердой памяти, но больше всего хотел снова напиться.

Кливдон только теперь понял, не только умом, но всем нутром, почему его отец так пристрастился к бутылке. Спиртное приглушало душевную боль. Физическая боль ее тоже уменьшала, и во время драки с Лонгмором он не чувствовал ничего. Зато теперь он отчетливо помнил каждое слово, которое сказал ей. Он открыл ей сердце, не скрыл ничего. Но этого оказалось недостаточно.

Марселина жестом указала на стол.

— Я смотрела журналы, — сказала она. — Я беспринципна, и потому просмотрела твои записи тоже. Но у тебя слишком неразборчивый почерк. Ты сказал, что у тебя есть идеи. Относительно моего бизнеса.

— Ты только поэтому пришла? — сухо спросил он. — За идеями для твоего магазина? За идеями, которые помогут тебе стать величайшей модисткой мира?

— Я уже величайшая модистка мира, — с великолепным апломбом проговорила она.

Боже, как он ее любит! Ее самоуверенность, беспринципность, упрямство. Ее силу и ее гений. Ее страсть.

Герцог позволил себе улыбнуться и понадеялся, что не выглядит влюбленным до безумия.

— Вчера я устала, — проговорила женщина, не глядя на него, — очень устала. День был бесконечным. Мы все сбились с ног, и я изо всех сил старалась не развалиться на части. — Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с герцогом. — У меня больше ни на что не хватило сил, поэтому я была недобра и несправедлива к тебе.

— Наоборот. Ты очень вежливо отвергла мое предложение, — сказал Кливдон. — Ты поведала мне, что я добр и благороден. — Ему не удалось полностью убрать горечь из своего голоса. Ведь это все равно что сказать: давай останемся друзьями. Он не мог быть другом этой женщины. Этого было мало. Только теперь он понял, не разумом, а всем своим существом, почему Клара сказала ему, что этого мало.

— Ты действительно был добр и благороден по отношению к нам и поэтому заслуживаешь правды. Обо мне.

И тогда Кливдон вспомнил мысль, посетившую его, когда он впервые увидел Люси.

— Проклятие, Нуаро! Ты замужем! Я думал об этом, но потом забыл. Нет, я, конечно, понимал, что у Люси должен быть отец, но его нигде не было видно. Вы все время были сами по себе.

— Он умер.

Облегчение было таким сильным, что у него закружилась голова. Кливдон направился к камину и сделал вид, что случайно прислонился к нему. У него дрожали руки. Снова. Что-то с ним определенно не так.

— Ваша светлость, вы выглядите совершенно больным, — сказала Марселина. — Прошу вас, сядьте.

— Я здоров.

— Нет, сядь, пожалуйста. Я сейчас — комок нервов. А ты заставляешь меня нервничать еще сильнее, потому что в любой момент можешь рухнуть в обморок.

— Я никогда не падаю в обморок, — возмущенно попытался оправдаться Кливдон, но все же переместил свое искалеченное тело к софе и сел.

Марселина вернулась к столу, взяла с подноса чашку и подала ему.

— Чай остыл, — сказала она, — но тебе поможет.

Кливдон взял чашку и залпом выпил. Чай действительно остыл, но ему стало чуть легче.

Женщина опустилась на ближайший стул. Их разделяло всего несколько футов. И целый мир.

Она положила руки на колени.

— Моего мужа звали Чарлз Нуаро. Он был моим дальним родственником. Он умер во Франции во время эпидемии холеры несколько лет назад. Тогда умерли почти все мои родственники. Люси тоже заболела, но выжила.

Ее муж умер. Родственники тоже. А ребенок был на волоске от смерти.

Он постарался представить, что она тогда чувствовала, но воображение его подвело. Он и Лонгмор тоже были на континенте во время эпидемии. Они выжили, и это было, насколько он понимал, чудом. Большинство заболевших умирали в считанные часы.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Я не знал.

— А откуда тебе было знать? — Марселина пожала плечами. — Но теперь я хочу рассказать тебе о моей семье. Ты должен знать, кто я.

— Значит, твоя фамилия действительно Нуаро. А я думал, что это просто придуманное вами название для магазина — на французский манер.

Марселина улыбнулась, впрочем, ее улыбка не была веселой.

— Это имя, принятое моим дедом по отцовской линии, когда он бежал из Франции во время революции. Он вывез жену и детей и нескольких тетушек и кузин. Остальным членам семьи повезло меньше. Его старший брат — граф де Ривенуа, был пойман при попытке бегства из Парижа. После того как он и его семья окончили свою жизнь на гильотине, мой дед унаследовал титул. Он имел глупость попытаться им воспользоваться. Его семейство — Робийон — имело дурную славу во Франции. Ты помнишь виконта де Вальмона из романа Лакло «Опасные связи»?

Кливдон кивнул. Роман Лакло был одной из множества книг, которые лорд Уорфорд считал непристойными. Естественно, Лонгмор и Кливдон еще мальчишками приложили максимум усилий, чтобы достать экземпляр книги и прочитать ее.

— Мужчины семейства Робийон были французскими аристократами такого же сорта, — сказала она. — Распутники, игроки, манипулировавшие людьми, как пешками или оловянными солдатиками. Их не любили в то время, и теперь во Франции тоже вспоминают безо всякой приязни. Дед желал свободно ездить по стране и потому принял имя, простое и обычное — Нуаро. Или Блэк — по-английски. Он и его отпрыски пользовались и тем и другим именем, в зависимости от ситуации.

Теперь Кливдон подался вперед и слушал очень внимательно. Части головоломки начинали складываться. Ее грамотная речь, безупречный французский, аристократические манеры… Но она говорила, что англичанка… что ж, вероятно, это была ложь.

— Я знал, что ты не та, за кого себя выдаешь, — сказал он. — Слуги предположили. А слуги в таких вопросах редко ошибаются.

— О, мы можем принимать любой облик, — отмахнулась Марселина. — Такими уж мы уродились. Семья никогда не забывала о своих аристократических корнях. Но и не отказывалась от экстравагантной жизни. Мои предки по отцовской линии были опытными соблазнителями и использовали свои таланты для поиска богатых жен. Мужчины имели большой успех у высокородных англичанок.

— А женщины?

Их взгляды встретились, и Марселина не отвела глаза.

— Женщины тоже. Но я никогда не старалась найти себе супруга. Я лгала и обманывала, но все это делалось ради единственной цели, о которой я рассказала тебе при знакомстве.

— Я знаю, что ты мошенничала с картами, — напомнил Кливдон.

— Я не мошенничала, когда мы играли в двадцать одно, — спокойно проговорила она. — Просто я играла так, словно от этого зависела моя жизнь. Члены моей семьи нередко оказывались в ситуации, когда на кон ставилась жизнь. Я подделала подписи на паспортах, чтобы как можно скорее уехать из Франции. Нам уже приходилось неожиданно покидать страну. И сестры, и я были обучены этому искусству, и мы учились с большим усердием — ведь никогда не знаешь, когда понадобится это умение применить. Но мы получили и нормальное образование. Нас учили хорошим манерам, математике и географии. Но, главное, мы, Нуаро, были аристократами, и это было наше самое ценное умение. Мы умели безукоризненно вести себя, как истинные леди и джентльмены. Ты же понимаешь, как это полезно — перед нами открывались все двери.

— Конечно, намного легче соблазнить английскую аристократку, если говоришь и ведешь себя не как торговец мануфактурой, — сказал герцог. — Но ведь ты вышла замуж за дальнего кузена. Ты открыла собственный магазин. Значит, ты не пошла по стопам предков.

Марселина резко встала и снова отошла к окну. Кливдон услышал шорох юбок. Он тоже встал, правда, чувствовал себя на ногах не слишком уверенно — последствия вчерашней драки и попойки давали о себе знать.

Она подошла к столу и взяла его заметки.

— У тебя ужасный почерк, — сказала она, опять положила бумаги на стол и повернулась к герцогу. — Я еще не рассказала тебе о своей матери.

— Она была английской аристократкой? Или кем-то еще?

У Марселины вырвался нервный смешок.

— И тем и другим.

Она снова села на стул и понурилась. Кливдон тоже сел. У него появилось дурное предчувствие. Что-то надвигалось — нехорошее… неприятное… В этом не могло быть сомнений. То, что Нуаро собиралась рассказать, не могло быть хорошим, иначе она не чувствовала бы себя так неловко. И это Нуаро, которая никогда не испытывает неловкости, овладевая любой ситуацией.

У него с мозгами, наверное, все же не все в порядке. Женщина только что призналась ему в подделке документов, рассказала, что является представительницей семейства французских преступников голубой крови. А он сидит и спокойно слушает.

— Мою мать звали Кэтрин Делюси, — наконец проговорила она.

Кливдон знал это имя, но ему потребовалось время, чтобы припомнить детали. Точно. Голубая кровь.

— Глаза Люси, — медленно проговорил он. — Удивительные голубые глаза. У мисс Софии такие же. И у мисс Леони. Их невозможно забыть. Делюси — семейство графа Мэндевила.

Марселина покраснела, потом стала бледной как полотно. Ее руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки.

И герцог вспомнил. Был какой-то старый скандал с одним из сыновей лорда Харгейта. Не с тем, который разнимал их вчера, а с другим. Но каким? Этого он не помнил. Голова отчаянно болела. Мозги отказывались работать.

Она сказала:

— Не те Делюси. Не хорошие люди, имеющие собственность под Бристолем. Моя мать была из других.

Кливдон слушал ее очень внимательно, и она видела в его глазах надежду и неуверенность.

А потом до него дошла правда. Мужчина замер и отвел глаза.

Софи и Леони говорили ей, что ему не надо это знать. Сказав ему правду, она повредит только себе. А с чего это ей вздумалось примеривать одежды мученицы?

Но сестры не знали, что это значит — любить мужчину. Он открыл ей свое сердце, предложил луну и звезды, ничего о ней не зная. А ей в тот момент не хватило смелости дать ему то, на что он мог рассчитывать по справедливости — правду.

Поэтому Марселина снова и снова напоминала ему о своем ремесле, о том, что она должна зарабатывать себе на жизнь. Но прямо сказать ему, кто она на самом деле, увидеть, как меняется его лицо… Боже, эту боль невозможно вынести.

Она увидела это сейчас и поняла, что боль даже сильнее, чем она могла себе представить. Но худшее уже позади. Она выживет.

Дальше она говорила торопливо, желая как можно скорее покончить со своей скорбной историей.

— В жилах моей матери текла голубая кровь, но она отличалась от всех прочих английских жен Нуаро. У нее не было денег. И мать, и отец решились на этот брак ради состояний, которых не существовало. Это выяснилось только в первую брачную ночь. Когда тайное стало явным, молодожены посчитали случившееся большой шуткой судьбы. Потом они стали вести кочевую жизнь — от обмана до обмана. Они брали деньги в долг в одном месте и среди ночи исчезали, перебираясь в другое. Мы, дети, были для них обузой. Поэтому они то и дело оставляли нас то с одной родственницей, то с другой. Когда мне было девять лет, нас оставили у женщины, которая вышла замуж за одного из кузенов отца. Она была парижской портнихой. Она научила нас ремеслу и позаботилась об образовании. Мы были привлекательными девочками, и кузина Эмма посчитала необходимым обучить нас изысканным манерам. Это было необходимо для бизнеса. Ну и, конечно, прелестной девушке с хорошими манерами легче найти себе богатого мужа.

Марселина покосилась на герцога, чтобы оценить его реакцию, но мужчина упорно разглядывал ковер. Густые черные ресницы, казавшиеся еще темнее на фоне бледной кожи, закрывали глаза.

Впрочем, ей не надо было заглядывать ему в глаза, она и так знала, что в них увидит — глухую непроницаемую стену.

Чувство потери было таким сильным, что Марселина зажмурилась. Она так устала… Но, сглотнув подступивший к горлу комок, она продолжила исповедь:

— Я влюбилась в племянника кузины Эммы Чарлза. У него не было денег, и мне пришлось продолжать работать. Потом в Париж пришла холера. Все умерли. Нам пришлось закрыть магазин. Не то чтобы я хотела остаться. Я очень боялась заболеть. Ведь тогда некому будет позаботиться о моей дочери и сестрах. Мне казалось, что в Лондоне мы будем в большей безопасности. Но как туда добраться? Мы остались практически без средств. Но я стала ходить в игорные дома и играть в карты… Ты видел, как я выиграла в Париже. Так я обеспечила кусок хлеба и кров для своей семьи, когда мы впервые приехали в Лондон три года назад. Я открыла магазин на деньги, выигранные в карты.

Марселина встала.

— Вот, пожалуй, и все. Теперь ты знаешь, кто я на самом деле. Твой друг Лонгмор считает нас дьяволицами, и он не так уж неправ. Ты не можешь породниться с такой семьей. Мы соблазняем и мошенничаем, лжем и обманываем. У нас нет совести, моральных принципов, этических норм. Мы даже не понимаем, что это такое. Так что я оказала тебе величайшую в мире услугу, сказав «нет». В моей семье никто не понял, почему я это сделала.

Марселина пошла к двери, все еще продолжая свой рассказ, не в силах сдержаться. Возможно, они разговаривают в последний раз.

— Они видят только голубя, которого можно пощипать, — сказала она. — Но ты не должен думать, что я отклонила твое предложение из благородных побуждений. Все это было чистейшей воды эгоизмом. Просто я не смогла бы вынести пренебрежительное отношение твоих друзей-аристократов.

— Ничего, выдержишь. Ты сумеешь справиться с презрительным отношением надменных аристократок, и сама это знаешь, — твердо произнес герцог. — Леди Клара уже ест с твоих рук.

— Это бизнес, — сказала она, не оборачиваясь. — Мой магазин — моя крепость. Бомонд — совсем другой мир.

— Ты защищаешь Люси, а не себя, — сказал Кливдон. — Ты утверждаешь, что не обладаешь благородными качествами, но ты любишь свою дочь. Ты не похожа на свою мать. Ребенок для тебя не обуза.

Марселина замерла, взявшись за дверную ручку. Она из последних сил подавляла готовые вырваться наружу рыдания.

— Возможно, ты не имеешь привычного набора этических и моральных норм, — усмехнулся он, — но ведь ты не обманываешь своих покупателей.

— Я манипулирую ими, — призналась Марселина. — Я хочу получить их деньги.

— А взамен ты даешь им лучшее. Ты делаешь их привлекательнее, чем они сами могут себя представить. Именно ты дала Кларе силу противостоять матери и мне.

— О, Кливдон, ты поглупел от любви. И ослеп заодно. — Она обернулась. — Неужели не понятно, что если ты находишь какие-то положительные черты в моем расчетливом сердце, то ждешь, что их же вслед за тобой увидит все общество? Не увидит, можешь не сомневаться. Для общества будет важно лишь то, что ты женился на Ужасной Делюси.

— Сын графа Харгейта тоже женился на одной из Ужасных Делюси, и ее дочь вышла замуж за графа.

— Да, я слышала эту старую историю, — вздохнула Марселина. — Отец Рэтборна, лорд Харгейт, чрезвычайно влиятельный человек. Ты имеешь более высокий титул, но не обладаешь его влиянием. Вчера он разогнал толпу жаждущих крови мужчин, как ватагу школьников. Свет уважает и боится его. Ты совсем другой, и у тебя нет никого, кто употребил бы свое влияние в твою пользу. Ты жил на континенте и не имеешь политической власти. В обществе ты тоже не успел себя поставить. Иными словами, ты не сумеешь заставить свой мир принять меня и Люси.

— Если ты не можешь быть принята в моем мире, — спокойно сказал Кливдон, — я могу и не жить в нем.

Господи, дай ей силы!

— Я люблю тебя, — продолжил Кливдон, — и, мне кажется, полюбил с той самой минуты, как впервые увидел в Итальянской опере, или с того эпизода, когда ты завладела моей бриллиантовой булавкой. Признаю, что положение щекотливое…

— Щекотливое?

— Ты составила безумный план — отправиться в Париж и привлечь мое внимание, в надежде заполучить в качестве клиентки будущую герцогиню. Было форменным безумием — ехать в Лондон с маленьким ребенком и двумя младшими сестрами, имея за душой лишь несколько монет. Ни один нормальный человек не мог бы рассчитывать открыть магазин на деньги, которые он собирался — только собирался! — выиграть в карты. Но ты сделала это, еще не зная о моем существовании. И теперь я ни минуты не сомневаюсь, что ты придумаешь какую-нибудь безумную интригу, которая поможет решить наши теперешние проблемы. Тем более что у тебя будет помощник, обладающий, скажу без ложной скромности, блестящим умом — я.

Марселина посмотрела на потрясающего мужчину, заглянула в невероятные зеленые глаза и увидела в них только любовь. На его чувственных губах играла улыбка, которая могла так легко согреть женское сердце.

Он любит ее, и это невероятно. После всего, что она ему рассказала. Он любит и верит в нее.

— А если у меня ничего не получится? — спросила она. — Если наше, как ты говоришь, щекотливое положение окажется не по зубам даже мне?

— Тогда мы будем с этим жить, — улыбнулся герцог. — Жизнь несовершенна. Но я предпочитаю жить в несовершенстве вместе с тобой.

— О, Кливдон, — только и смогла выговорить Марселина.

Он раскрыл ей объятия, и она, рыдая, бросилась к нему. Слезы лились ручьями, освобождая ее от копившихся долгие годы страха и беспокойства, злости и сожалений, и наполняя душу надеждой.

Да, надеждой, вопреки всему. Потому что она была мечтательницей и интриганкой, но мечтала и строила планы с надеждой.

— Значит ли это, что я победил? — поинтересовался Кливдон. Слезы — это хорошо, это бывает, но ему нужна была полная уверенность.

— Да, — сквозь слезы проговорила Марселина, уткнувшаяся лицом в его жилет, — хотя многие скажут, что ты проиграл.

— Иначе у меня не получается, — вздохнул герцог. — Я честно старался быть хорошим, не таким, как мой отец. Я пытался жить по стандартам лорда Уорфорда. Но однажды понял: с меня хватит. Именно тогда я вместе с Лонгмором отправился на континент. Но когда он решил, что сыт по горло континентом и хочет домой, я понял, что не желаю возвращаться. И он уехал один. А потом в моей жизни появилась ты и перевернула ее. Потому что ты была предназначена для меня. Только для меня. — Его рука скользнула вниз по ее спине. Марселина с шумом втянула в себя воздух.

Кливдон легонько коснулся пальцами ее подбородка, развязал ленты шляпки и отбросил ее в сторону.

— Кливдон, что ты делаешь?

Они ждали слишком долго. И слишком долго делали друг друга несчастными. Настало время для счастья.

— Ты отлично знаешь, что я делаю.

— Но ты даже не запер дверь.

— Ты права, — с готовностью согласился герцог. — Это нетрудно исправить.

Он отпустил ее, схватил ближайший стул и подставил под дверную ручку.

А потом повел любимую женщину к софе. Он положил кружевную косынку на спинку и взялся за завязки пелерины.

— Ты не сможешь меня раздеть, — усмехнулась Марселина.

Кливдон внимательно осмотрел пелерину, очень пышные рукава, пояс, прикинул, что находится под всем этим. Он вспомнил, как она раздевалась перед ним, как поставила ногу на кровать и скатала чулок…

На мгновение он лишился способности дышать. Сердце стучало по ребрам. Вся кровь прилила к паху.

— Похоже, что да, — сказал он. — Что ж, тогда в другой раз. — И он стал целовать любимую женщину и делал это до тех пор, пока ее тело не обмякло в его руках. Но потом она обняла его за шею и ответила на поцелуй, да так, что у него подогнулись колени.

Это был очень долгий поцелуй — длиною в жизнь. Да, теперь перед ними была целая жизнь. Их жизни едва не оказались сломанными, но они нашли выход.

Кливдон оторвался от ее губ и тихо проговорил:

— На днях… в самом ближайшем будущем… мы найдем время и займемся любовью. Тогда я буду долго и с наслаждением снимать всю эту красивую одежду. Но пока… — Он ощупью нашел под пелериной застежку корсажа и расстегнул несколько верхних крючков, чтобы добраться до корсета и сорочки, немного опустить их и наконец коснуться губами восхитительно бархатистой кожи. Он целовал ее шею, плечи, и никак не мог насытиться. Она выгнулась навстречу, словно кошка, которая потягивается, просто потому что ей так нравится.

Руки Марселины заскользили по его телу — спине, широким плечам. Когда они взялись за пояс панталон, у него перехватило дыхание.

Она опустила руки еще ниже и почувствовала сквозь шерстяную ткань восставший напряженный фаллос.

— Я счастливчик, — сказал он.

Марселина издала хриплый смешок.

— Погоди, сейчас станешь еще счастливее.

Она расстегнула его панталоны и взяла в руки фаллос.

— Я хочу, чтобы ты был во мне, — сказала она. — Я хочу стать твоей. Я хочу, чтобы ты был моим.

— Как скажешь, дорогая. — Он вошел в нее и понял, что воспарил в небеса. Во всяком случае, он увидел звезды. В какой-то момент оказалось, что некуда больше стремиться, они достигли ослепительной вершины, за которой открылась бездна, наполненная сладким наслаждением. Погрузившись в нее, Кливдон прошептал:

— Марселина.

Несколько минут они лежали неподвижно.

В гармонии с собой и со всем миром.

В это было трудно поверить после стольких тревог — но вот он, любимый мужчина, в ее объятиях, а ее сердце наполнено счастьем.

Марселина наслаждалась ощущением шелковистых волос, щекочущих шею, его запахом. А тем временем ее дыхание успокоилось, сердце забилось в своем обычном ритме, и в мире все вернулось на свои места.

— Восхитительная герцогиня Кливдон, — сказал герцог, словно пробуя слова на вкус. — Мне нравится, как это звучит. А на ощупь нравится еще больше. Мне нравится звук ее голоса, запах, то, как она двигается. Я люблю ее до безумия. Больше всего мне хотелось бы остаться здесь и доказать ей свою любовь. Я бы долго доказывал, — в его голосе появились мечтательные нотки, — очень долго. Но дела зовут. — Он нежно и целомудренно поцеловал ее в лоб. — Нам надо привести в порядок одежду.

На это не потребовалось много времени. Марселина поправила нижнее белье, застегнула несколько крючков, натянула чулок, завязала подвязку. Кливдон натянул панталоны, заправил в них рубашку и застегнул несколько пуговиц.

Он нашел кружевную косынку, протянул Марселине. Потом отыскал в углу комнаты шляпку, отряхнул ее и принялся сосредоточенно поправлять перья.

Марселина рассмеялась.

— Кливдон, я тебя обожаю, — сказала она. — Ты удивительный человек. Дай мне шляпку. Понятия не имею, что с ней теперь делать, но ты попытался вернуть ей прежний облик, и это главное.

Герцог на мгновение нахмурился, разглядывая шляпку, потом отдал ее хозяйке.

— Все правильно. Надо пытаться. Если мы как следует постараемся, то обязательно добьемся успеха. Надо только очень сильно постараться. Ты всегда так делаешь. В одиночку ты многого достигла. Только подумай, что мы сможем сделать вместе.

— Ну, кое-что у нас уже получается совсем неплохо, — усмехнулась Марселина, указав шляпкой на софу.

Кливдон, очень довольный, засмеялся.

— Дорогая, не кажется ли тебе, что если мужчина способен на это после кровавой драки и безудержной пьянки, он справится и с обществом. Возможно, я неправильный герцог, но у меня не было времени проявить себя. Только подумай, как многого я смогу добиться, если буду к этому упорно стремиться. Да еще когда рядом со мной будет такая восхитительная герцогиня. — Он еще раз покосился на софу и добавил: — Ну, возможно, не всегда рядом… иногда она будет подо мной… или сверху… или сзади…

Марселина удивленно подняла брови.

— Сзади?

— Я вижу, тебе придется еще многому научиться, — сказал Кливдон и одернул жилет.

— Я вышла замуж очень молодой, — сказала Марселина, — и ненадолго. Так что я практически девственница.

Кливдон опять засмеялся. Его смех звучал для нее сладкой музыкой. Он счастлив. Она тоже. Значит, можно позволить себе надеяться и мечтать. И она позволила себе надеяться, что мечты непременно осуществятся.

— У нас много дел, связанных с покорением мира, так что начинать необходимо как можно скорее. Нельзя терять ни минуты, — сказал герцог.

— Мне нравится, как ты это говоришь.

Он поцеловал любимую. Поцелуй оказался долгим.

Их жизнь будет долгой и счастливой. На это Марселина могла поставить все что угодно.