Глава 6

Макензи прислушивался к шагам Джуд. Он объяснял себе это тем, что скучал и был голоден, а быстрая, уверенная походка Джуд Эймос означала, что его страдания близятся к концу. За те четыре дня, что Долтон находился на ее попечении, были две вещи, на которые, как он уже понял, ему можно было рассчитывать в пустоте его темных часов. Джуд не появлялась, если не нужно было принести ему всегда желанную тарелку аппетитной еды, и, пока она оставалась с ним в комнате, он испытывал непреодолимое желание чем-нибудь поддразнить ее, чтобы с помощью такой уловки заставить задержаться дольше, чем она собиралась.

Он знал, что останется в живых, и больше не имел против этого никаких возражений, хотя качество этой жизни вызывало у него сомнения по мере того, как к нему возвращались силы и воля. Всю свою жизнь он провел в борьбе, постоянно попадая и выпутываясь из всяких неприятных ситуаций, и нельзя сказать, что он привык, чтобы судьба относилась к нему благосклонно. Это действительно всегда создавало ему огромные трудности, зато сейчас ему легче было делать вид, что он не боится, слыша те приближающиеся легкие шаги, — взволнованное ожидание не оставляло места даже для малейшей тревоги. Одно дело быть напуганным, и совершенно другое — позволить кому-либо об этом Догадаться: каждое утро, когда он просыпался для продолжения непрерывной ночи, его сердце трепетало от страха, глубокого и неподдельного. И хуже всего была неопределенность, так как Долтон не знал, изменится ли его состояние.

Он придумал себе довольно жестокую забаву — ловить на приманку вспыльчивую мисс Эймос. Макензи давал ей понять, что его душа готова поддаться приступу меланхолии, и Джуд начинала самозабвенно, аргументированно убеждать его, даже умоляла обратиться к вере. Вера — теперь это слово он находил таким же бессмысленным, как участливое отношение Джуд. И то и другое несло в себе что-то личное, какую-то силу, в то время как на самом деле оба были слабыми от ладности и лживости. Однако по какой-то неизвестной причине Долтон не мог понять себя; ему нравилось притворяться, что он доверяет искренности и того и другого, хотя хорошо знал, что все это ложь. Если бы вера была настоящей, он уже много лет назад получил бы ответ на свой ропот, обращенный к небесам. Если бы заботы Джуд Эймос были основаны на истинных чувствах…

Долтон никогда не получал нежных ласк от женских рук. Страстные — да, но это было нечто честно оплаченное, поэтому он мог уходить, не чувствуя за собой никаких обязательств. Прошло много-много времени с тех пор, как он проводил время с приличной женщиной, которая смотрела на его постель; только чтобы узнать, не нужно ли сменить белье. Он постоянно повторял себе, как один из тех катехизисов, выученных в детстве под ударами линейки, что его влечение к ней, должно быть, вызвано ее непохожестью на всех остальных женщин, которые мелькали в его прошлом, ярко вспыхивая на короткое мгновение и затем исчезая. Джуд не поддавалась его обаянию, хотя приходила от него в волнение, и предпочитала пользоваться своим язычком, чтобы поставить Долтона на место, а не для других, более приятных, занятой.

Однако несмотря на язвительные замечания Джуд и на то, что ей платили за ее доброе отношение к Долтону, в ее прикосновениях была какая-то исключительная нежность. Первым, что он вспоминал, просыпаясь и погружаясь в свои непрогляднее кошмары, было нежное поглаживание кончиков ее пальцев; это мягкое, скользящее прикосновение к его лбу было так похоже на ласковое материнское утешение, о котором он всегда мечтал и которое часто представлял себе. Ее руки, огрубевшие от тяжелой жизни, не были ни гладкими, ни душистыми, но, сотворяя некое волшебство с его паникой и болью, они, казалось, превращались в бархат.

Беззащитность была не тем состоянием, к которому привык Макензи, она шла вразрез с самой сущностью его натуры. Вынужденно оказавшись в беспомощном положении слепого, Долтон утратил всю свою уверенность и умение владеть собой, он не мог сделать даже такой простой вещи, как разрезать мясо. И остроумная женщина, которая приходила и уходила на протяжении его темных дней, была всем, за что он мог уцепиться для сохранения равновесия, как физического, так и душевного. Бывали периоды, когда однообразная чернота распухала до такой степени, что ему приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не закричать от ужаса. А затем он слышал звук ее шагов, и волны страха откатывались. Он слышал ее хриплый смех, и унижение от того, что кто-то кормит его, оказывалось совсем не таким уж невыносимым, Долтон чувствовал, что она необходима ему, чтобы не потерять рассудок.

Но его интерес к Джуд являлся результатом не просто скуки.

Будучи беспомощным, Долтон многое узнал о своем окружении с тех пор, как в первый раз взглянул в черное ничто. Комната, которая приютила его, была маленькой и почти без мебели — она явно принадлежала не женщине, в ней ощущался запах кожи, лошадей и деревянной стружки, сохранявшийся, как и запах бисквитов Джозефа. Он кое-что узнал о Джозефе, немногословном древнем поваре, который старался спасти его зрение целебными компрессами, но никогда не отвечал ни на один из его многочисленных настойчивых вопросов о том, когда он мог рассчитывать на результат этого волшебного лечения. Владельцем комнаты, в которой сейчас обитал Макензи, был Сэмми, брат Джуд, который оставался для него головоломкой. То, что он узнал о нем, совершенно сбивало Долтона с толку. Большую часть времени Джуд не пускала к нему брата, но, когда дверь оставалась открытой, Макензи схватывал обрывки разговоров, которых хватало, чтобы привести его в недоумение. Возбужденные, беззаботные, сбивчивые слова принадлежали мальчику, но голос, который их произносил, был низким, соответствующим достаточно взрослому мужчине. За те разы, когда Сэмми удавалось незаметно пробраться в комнату, у Долтона сложилось впечатление о силе, а не о кротости этого человека, но когда бы он ни пытался уговорить брата Джуд подойти ближе, тот отказывался, ворча: «Джуд говорит, Сэмми не должен беспокоить вас», — и исчезал, оставляя Долтону разожженное любопытство.

Джуд была еще одной загадкой, загадкой, над которой Макензи, гордившийся своим пониманием женщин, ночами подолгу ломал голову. То, что он не мог понять ее, интриговало Долтона так же сильно, как и расстраивало. Она была не молоденькой девушкой, а женщиной с натруженными руками и хриплым от виски смехом, и в этом скрывался намек на тяжелую жизнь и душевную боль. «Мисс Эймос», — при знакомстве представилась она с дерзким вызовом. И теперь ему оставалось только удивляться, почему она не замужем, когда именно волевых женщин ищут мужчины в таких суровых краях, как эти. Ну а ядовитый язычок вполне можно укоротить, хотя Долтон признавал, что остроумие Джуд было одной из тех черт, которыми он больше всего восхищался в ней. Он терпеть не мог изнеженных женщин, которые полагали, что очень эффектно во время разговора упасть в обморок. Ему нравилось, когда женщины походили на шелковый кокон, округлый, однако упругий и способный выглядеть элегантно даже после изрядной трепки. Ему нравились женщины, полные дерзости и страсти. Первого в Джуд было предостаточно, а размышления над последним лишали Макензи сна чаще, чем он позволял себе признаться.

Долтон прислушался к стуку сапог на низком каблуке. Шаги направлялись к двери его спальни и по мере приближения замедлялись, как будто Джуд собиралась с силами. Затем следовала пауза, словно она приказывала себе переступить через порог. «Неужели я делаю ее работу такой неприятной? Или дело в чем-то другом? — спрашивал себя Макензи. — Она меня боится». Он это чувствовал по ее неохотному приближению, но не мог согласиться, что представляет такую уж большую угрозу, сидя в кровати в нижнем белье, с голыми ногами и невидящими глазами. Джуд не могла знать, кем он был или чем зарабатывал себе на жизнь, однако Долтон чувствовал, что она относится к нему с опаской. Если не его репутация, то неужели его мужской пол пугал дерзкую мисс Эймос? Не один раз Макензи чувствовал ее наивное удивление и девичье смущение в тех случаях, когда опытная женщина и не подумала бы краснеть. Воспоминание о нежных прикосновениях Джуд и представление о том, как она краснеет, еще усилили трепет в усталом сердце Долтона.

— Доброе утро, мистер Макензи. — Джуд пересекла комнату, принеся с собой вызывающие мучения ароматы завтрака и сиреневой воды, каждый из которых в отдельности пробуждал особый, но равный по силе голод. — Как вы сегодня? — Она спросила это мимоходом, просто так, не придавая своим словам никакого значения, поэтому он не чувствовал за собой вины, решив немного помучить ее.

— Я устал и слеп так же, как вчера. А как поживаете вы?

— И немного больше раздражены, я бы сказала, — сделала она вывод, кислый, как то варенье из лесных ягод, которое она толстым слоем намазывала ему на бисквиты.

— Трудно не быть таким, когда отсиживаешься в этой жалкой комнатушке, ничего не делая, а только считая падающие с крыши капли и размышляя о том, что я потерял не только зрение, но и возможность зарабатывать себе на жизнь.

— Я прошу прощения, если эта комната не соответствует тому, к чему вы привыкли, но что касается остального, оно не в моей власти.

«Боже, она обжигает, как крепкий уксус», — подумал Долгом и, спрятав улыбку, постарался нахмуриться и придать себе мрачный вид.

— Надеюсь, вы не собираетесь сегодня утром вылить на меня кофе, нет?

— Соблазнительно, мистер Макензи, но это только добавило бы мне работы, а ее у меня и так хватает, так что благодарю вас.

— Долтон, — неожиданно сказал он, просто чтобы проверить, как она отреагирует, — меня зовут Долтон. Вы можете называть меня так или Маком. «Мистер» подразумевает уважение, а у меня такое ощущение, что вы вряд ли испытываете ко мне это чувство. Я буду называть вас Джуд. Думаю, мы достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы обращаться просто по именам.

— Я вообще ничего о вас не знаю, мистер Макензи, — последовало колючее заявление. — Я знаю лишь то, что вижу.

— Что ж, — спокойно протянул он, — значит, вы обладаете преимуществом, верно?

— Испугавшись неудачно подобранных слов, Джуд мгновенно замолчала и занялась подносом с едой, стараясь пристроить его на коленях Макензи. Но неожиданно пальцы Макензи железной хваткой сжались вокруг ее кисти, и она чуть не выпрыгнула из своих толстых носков. Несомненно, он должен был почувствовать, как у нее забился пульс, потому что от ее нервозности задребезжал столовый прибор.

— Мистер Макензи, если вы не желаете принять еще одну горячую ванну, лучше отпустите меня. — Голос у нее дрожал так же сильно, как фарфоровая посуда.

— Это совсем не то, чего мне хотелось бы, — последовало гортанное мурлыканье. — Мне хотелось бы знать, как вы выглядите. — Его рука скользнула вверх, знакомясь с ее рукой.

Как ей удалось спасти его от вторичного ошпаривания, Джуд не знала, так же как не осознавала, что именно подтолкнуло ее уклониться от его любопытствующих прикосновений. Она отскочила назад, чтобы он не мог дотянуться до нее, а так как на коленях у Макензи покачивался поднос с едой, он не мог последовать за ней.

— Я не что-то особенное, чтобы на меня смотреть, мистер Макензи. Кушайте свой завтрак, пока он не остыл. — И она с достоинством быстро покинула комнату.

Остаток утра пролетел в бешеном вихре деятельности. Джуд боялась остаться наедине со своими мыслями даже на мгновение, отлично понимая, чем они будут заняты — ее больным квартирантом. Она неоднократно повторяла себе, что у нее нет причин переживать, что Долтон Макензи даже не помнил, что она ехала с ним в дилижансе. Да и что запоминающееся было в ее непримечательной внешности и сдержанном поведении? Сейчас в ней вспыхнуло женское возбуждение, потому что его пустые заигрывания заставили ее впервые в жизни почувствовать себя женщиной, которая может кого-то заинтересовать. Но правда состояла в том, что этот красивый мужчина больше не посмотрел бы в ее сторону, если бы к нему вернулось зрение. Это Джуд уже поняла. Зачем бросаться в пучину чувств, на которые никогда не будет ответа, за мужчиной, который оружием зарабатывает себе на жизнь? Она была не той, которая нужна была этому человеку, и он был не тем, что нужно было ей, так зачем предаваться пустым мечтаниям о том, что совершенно невозможно?

Джуд уже почти убедила себя, что нужно строже обращаться с квартирантом, когда вскоре после ленча случайно оказалась у открытой двери в спальню и подслушала обрывок разговора между Долтоном и своим братом.

Время от времени она строго напоминала Сэмми, что не хочет, чтобы он докучал Долтону. Частично это было вызвано желанием оградить раненого от восторженной болтовни брата, а частично тем, что она не была уверена, не услышит ли ее невинный брат что-нибудь из того, что мог сказать грубый наемник, — этого ей совсем не хотелось. Ей не хотелось, чтобы Сэмми познакомился с образом жизни, который вел Долтон: этот человек шел дорогой убийства и зла, не считаясь с моральными принципами, если они вообще у него были. Сэмми не обладал способностью постигать такие сложные понятия, и Джуд не хотела, чтобы он смущался. И кроме всего прочего, она не хотела, чтобы он слишком увлекся их случайным гостем, а потом, когда Долтон уедет, не оглянувшись, его нежное сердце оказалось разбитым. Джуд подозревала, что люди, подобные Макензи, знали только один-единственный способ уходить.

Сейчас она немного задержалась у приоткрытой двери, пытаясь решить, как лучше оградить брата от злого влияния Долтона, и, размышляя над этим, прислушивалась к разговору.

— Родословная берет свои корни в основном на рынках Сент-Луиса. — Сэмми перешел к своей излюбленной теме — к лошадям. — Вы когда-нибудь были там, в Сент-Луисе? — Не изменяя своей привычке, он торопился и не ожидал ответа. Это происходило потому, что он в основном разговаривал с Бисквитом, старым охотничьим псом, который никогда не отвечал на его замечания. — Чтобы составить упряжку, сэр, нельзя собрать вместе шесть каких попало лошадей. Их нужно попарно подобрать по размеру и по цвету. Головная пара — это ведущие, они самые маленькие и самые быстрые в упряжке. Поворотная пара бежит в середине, они на ладонь или две выше. Затем идут коренные, которые тащат груз, они весят около двенадцати сотен фунтов каждая. Представляете? Таким образом, каждая пара имеет свое собственное место в упряжке, и моя работа — держать их всех безупречно чистыми. И еще я их подковываю раз в месяц. Думаете, я когда-нибудь мог бы стать кузнецом, Мак? Не нужно быть слишком умным, нужно просто знать лошадей, а никто не знает лошадей так, как Сэмми.

Джуд уже готова была ворваться в комнату, чтобы спасти Сэмми от любого обидного мнения, которое мог высказать Долтон, но его ответ удержал ее, завязав на ее сердце узел горькой радости.

— Почему же нет, Сэмми? Я думаю, из тебя получится великолепный кузнец. Люди всегда стремятся доверить своих лошадей тем, кто понимает животных.

— Вы думаете, я… как это вы сказали?., понимаю лошадей?

— Безусловно. Это самое лучшее качество, которое дополняет обычное понимание. Ведь существует масса людей, которые вообще ничего не понимают.

Звук счастливого смеха Сэмми еще туже стянул узел на сердце Джуд.

— Но больше всего на свете мне бы хотелось быть кучером. — Его тихий радостный смех замер, и Сэмми вздохнул. — Мне дали бы пару отделанных бахромой перчаток из оленьей кожи, и у меня был бы чудесный ореховый кнут с двадцатифутовым ремнем. — Он издал звук, подражая свисту кнута, рассекающего воздух. — Но хороший кучер, он никогда не вырвет ни волоска ни с одной своей лошади. Он управляет лошадьми, просто щелкая кнутом у них над головами. Мне говорили, этот звук похож на выстрел. Но потом им просто так нравится.

— Но почему?

— Джуд не могла поверить, что этот мягкий наводящий вопрос исходил от Долтона Макензи.

— Кучер, он должен быть ловким парнем. Он должен держать три пары поводьев в левой руке и, пользуясь только пальцами, говорить упряжке, что делать, пока его правая рука подтягивает провисшую упряжь и щелкает кнутом. Он должен вовремя повернуть каждую пару, иначе все лошади запутаются и даже могут покалечиться. Я ни за что не хотел бы, чтобы мои лошади покалечились. Но для Сэмми слишком трудно помнить обо всем сразу. — Знаешь, как я смотрю на это, Сэм? У каждого есть талант, который дал ему Господь. Не все должны быть хорошими кучерами — иначе кто заботился бы о лошадях? Бог дал тебе способность понимать лошадей, поэтому ты можешь быть лучшим в том деле, которым занимаешься сейчас.

— В этой логике была чудесная простота, именно с таким объяснением Сэмми согласился, утвердительно кивнув лохматой головой:

— Пожалуй, в этом вы правы, Мак. Действительно правы.

— Сэмми, ты не утомляешь нашего гостя?

— Мы просто разговаривали, Джуд. Я не надоедал, честное слово. — Взгляд больших виноватых глаз не отрывался от Джуд, пока она пересекала комнату.

— У нас был просто небольшой мужской разговор, — Сэмми нашел неожиданную поддержку у Долтона. — Парням время от времени нужно что-то в этом роде. Верно, Сэм?

— Верно, Мак. — Широкая улыбка, сияющая, как полуденное солнце, преобразила лицо юноши.

— Я очень рада, — откликнулась Джуд, — но, Сэмми, мне кажется, Джозеф ждет, чтобы ты помог ему справиться с неотложными делами.

— Я не забыл, Джуд. Я не хочу, чтобы Джозеф заболел.

— Я знаю это, Сэмми. — Джуд не смогла придерживаться взятого строгого тона, просто она не стала улыбаться, — Нет более ответственного человека, чем ты. А теперь иди.

— Д-да. Пока, Мак. — И Сэмми вприпрыжку выбежал из комнаты.

— Что с ним? — спросил Долтон, не дав установиться неловкой тишине.

— С ним все нормально, — моментально ощетинившись, сердито заявила Джуд, но тотчас же поняла, как это глупо, потому что Долтон только что разговаривал с ее братом, он должен был догадаться, даже если и не мог видеть. Она села в кресло у кровати, устало опустив плечи. Долтон сад, опираясь на спинку кровати и согнув ноги в коленях, о н был прикрыт простыней и вовсе не казался страшным. И внезапно из Джуд хлынул поток слов, полилась правда, которой она редко с кем-нибудь делилась: — Я точно не знаю. Мама тяжело рожала его. Доктора говорили, это произошло потому, что его мозг недостаточно снабжался кислородом. Сэмми рос, но не взрослел.

— С тех пор его смотрели доктора?

— Когда мы жили в Олбани, множество докторов — так много, как мы могли себе позволить. Но все они говорили одно и то же: он никогда не станет другим, он никогда не сможет быть годным на что-либо. Они говорили, что нам лучше всего поместить его в какое-нибудь лечебное заведение, — закончила Джуд более жестким тоном.

Долтон сидел лицом к ней, и она почти могла поклясться, что за марлевой повязкой он не отрываясь пристально смотрел прямо на нее.

— Но они оказались не правы, так?

— Да, они оказались не правы. — В ее голосе не было злорадной гордости. — Они говорили, что он никогда не сможет сам есть или одеваться. Они говорили, он никогда не сможет составить связное предложение. Они говорили, он будет представлять опасность и для себя, и для окружающих. Мы, папа и я, этому никогда не верили и помогли Сэмми доказать, что они ошибались.

— А ваша мама, чему она верила? — За его словами последовала неожиданная пауза, как будто ответ Джуд имел какое-то особое значение.

— Она была уверена, что это ее вина. Когда врачи сделали все, что могли, папа принял решение, что Сэмми будет Жить дома вместе с нами, и я не думаю, что она когда-нибудь простила ему, что он пошел против ее воли. Она не смогла смотреть на Сэмми без того, чтобы снова не почувствовать своей вины. Я бы не думала, что можно умереть от разбитого сердца, если бы не видела, как это происходило с ней в течение последующих нескольких лет. Она просто отказалась от жизни, и в конце концов жизнь отказалась от нее. Вот так мы трое остались здесь, чтобы начать свою собственную жизнь. — От переполнивших Джуд сложных чувств ее голос замер, но она, казалось, стряхнула их с себя и добавила: — Сэмми сделал невероятно много, чтобы наша семья существовала.

— Должно быть, это было не легко, — тихо заключил Долтон.

По его тону чувствовалось, что он был где-то далеко и думал о другом, но Джуд была слишком поглощена своей долго сдерживаемой личной болью, чтобы заметить его отрешенность. Она никогда ни с кем не говорила об этом и сама редко думала о той давней утрате. Отрицать ее означало отрицать те чувства, которые волновали ее: чувства обиды и вины за то, что она не была любящей дочерью.

— Это было не легко, — нарушила Джуд тяжелую тишину, — но это того стоило. Каждый день, просыпаясь, слышать смех Сэмми — это того стоит. И каждый раз, когда я вижу, как он улыбается чему-то, чего большинство людей даже не заметило бы, я удивляюсь, почему она не могла любить его таким, каким он был.

— Полагаю, некоторые люди просто не обладают способностью мириться с чем-либо или прощать.

И теперь она услышала ее, эту хватающую за душу печаль, но прежде, чем Джуд задумалась, откуда она у Долтона, громкий топот возвестил о приближении Сэмми.

— Джуд, вся моя текущая работа выполнена. Джозеф сказал, было бы хорошо, если бы я вывел Мака погулять.

— Сэмми, мистер Макензи не собака!

— Ладно, Джуд, я это знаю. — Сэмми покраснел, не совсем понимая, чем он заслужил порицание сестры. — Я всего лишь хотел сказать, что раз Мак не видит, то, возможно, я мог бы быть его глазами и водить его. Понимаешь, как тебе иногда приходится за меня думать, когда мой мозг не хочет работать так, как ему следует.

— О-о. — Внезапно Джуд почувствовала себя так, словно это именно ей следует просить извинения за свою бестактность. — Думаю, если Джозеф считает, что мистер Макензи на это способен, то решать самому мистеру Макензи.

— Способен и просто мечтает снова быть на своих двоих, заверил ее Долтон. — Сэм, разыщи в моей сумке какие-нибудь брюки, она где-то там, на полу. Мисс Эймос, вероятно, вам лучше оставить нас, так как вид моего нижнего белья, кажется, заставляет вас нервничать.

— Ничего подобного, — без запинки солгала она, но вопреки своим словам поторопилась встать. — У меня просто есть другие дела, которыми нужно заняться. — Она нахмурилась при виде порочной ухмылки Долтона, как в зеркале отразившейся на лице ее брата.

У Джуд было достаточно дел, но ничто, видимо, не было для нее важнее, чем, стоя у окна, из-за занавески наблюдать, как ее брат вместе с наемником, которого считал лучшим другом, гуляет по двору. Они были почти одного роста, оба высокие и крепко сложенные. Из-за работы с животными у Сэмми была развитая верхняя часть туловища, и он без труда одной рукой обнимал Долтона за широкие плечи, пока слепой не привыкнет передвигаться в своем темном мире и ему не будет достаточно всего лишь держать Сэмми под руку. Даже ничего не видя, Макензи шагал с королевской уверенностью, как будто все, будь то люди или звери, должны были склониться и освободить ему дорогу. Он был человеком, с которым следовало считаться, и слово «опасный» все так же было применимо к нему.

Совершенно забыв, что Джуд за ним присматривает, Сэмми, радостно, оживленно болтая, торопливо тащил своего слушателя от конюшен к сараям. Наблюдая за ним, Джуд поняла, что ее брат так же изголодался по мужскому вниманию, как и она. Сердце у нее болезненно сжалось, и она снова вынуждена была усомниться, правильно ли поступает, держа его в изоляции, когда он общался только с ней, Джозефом и кучерами перекладных лошадей. Джуд была так озабочена тем, чтобы оградить его от любой враждебности что забыла, как много простые человеческие отношения означают для того, кто так общителен, как ее младший брат. Беседа доставляла Сэмми истинное счастье, и он с неподдельным ликованием воспринимал одобрительные кивки Долтона. Кучера дилижансов и проезжающие пассажиры не могли по-настоящему заменить друзей, и Джуд виновато подумала, что была не права, лишая Сэмми возможности дружеского общения. Но она чувствовала себя еще больше виноватой, позволяя ему слишком привязаться к Долтону, который никогда не станет тем постоянным другом, которого хочет иметь Сэмми, или постоянным спутником, о котором мечтает она сама.

Ее размышления об этих двух мужчинах прервал возбужденный возглас Сэмми:

— Джуд, к нам скачет всадник!

Выйдя на крыльцо, она проследила за его пристальным взглядом и на дороге действительно разглядела фигуры лошади и наездника.

— Это Тенди Баррет. Я узнаю его кобылу. Джуд, иди возьми Мака, чтобы я мог приготовить стойло. Похоже, у него была тяжелая скачка.

Джуд неохотно пошла через двор, чтобы сменить брата, который, не дождавшись ее, бросился к конюшням. Некоторое время Долтон стоял в растерянности, неподвижный, как телеграфный столб, и ожидал, когда она придет ему на помощь. Взяв его за рукав рубашки, Джуд услышала вздох облегчения и с неожиданной нежностью поняла, как ему, должно быть, ужасно пребывать в этой темной неизвестности. Одно то, что он был человеком высокого роста, с представительной внешностью, еще не означало, что он не должен испытывать обычных страхов и чувства незащищенности.

— Кто такой Тенди Баррет? — спросил Макензи, крепко ухватившись за ее надежное плечо. Затем он обхватил Джуд рукой за плечи и, дав ей почувствовать свою силу, притянул ближе к себе.

— Наш сосед.

— Близкий сосед?

— Не следовало придавать большого значения этому ядовито заданному вопросу. По всей вероятности, он был вызван любопытством, а не какими-то подозрениями.

— Он владеет землями к югу отсюда — он и его брат Уэйд, — Так как вопрос был довольно общим, Джуд не стала сообщать никаких подробностей и рассказывать о своем отношении к Тенди.

— Сэм, кажется, особо расположен к нему, значит, он что-то из себя представляет.

— Сэмми расположен ко всем, — возразила Джуд, негодуя на то, как Долтон интимно сдавливает ей шею. — Но, к сожалению, Тенди видит в нем только источник беспокойства.

Долтон мысленно улыбнулся себе, совершенно четко уяснив, кем был Тенди Баррет для Джуд Эймос, — не нужно быть особо проницательным, чтобы понять, что путь к сердцу сестры лежит через брата.

— Тогда он не должен быть большим другом.

— Я и не говорила, что он друг. Он наш сосед.

— И ему не нравится Сэм.

— Я не говорила, что ему не нравится Сэм. Просто у него не хватает терпения разговаривать с ним, в отличие от вас… — Джуд замолчала, не желая продолжать путь по этой дорожке.

— Нужно быть последним сукиным сыном, чтобы не любить вашего брата, Джуд… прошу простить мне подбор слов. — Макензи притянул ее немного ближе — не настолько близко, чтобы она запротестовала, но настолько, чтобы; лучше познакомиться с ее фигурой. Джуд как раз доставала ему до подмышки, упругая, женственная, мягкая в нужных местах и в то же время необыкновенно сильная.

— В этом мире, мистер Макензи, много жалких сукиных сынов, и, если бы это было в моих силах, я держала бы их подальше от Сэмми. Он не заслуживает их оскорблений. Они видят только то, что он не идеален, и от этого им становится не по себе. Я думаю, гораздо труднее заглянуть глубже и понять, что он намного совершеннее, чем остальные. Он не обижает других, не лжет, у него нет ненависти и зависти. Все, чего ему хочется, это чтобы его любили таким, какой он есть, и не осуждали за то, что он не может быть другим.

Внезапно голос Джуд дрогнул от эмоций, теснившихся в ее сердце, и от возмущения всеми этими несправедливостями у нее на глаза навернулись непрошеные слезы. Пытаясь утаить их от Долтона, она тяжело сглотнула и протянула руку, чтобы стереть со щек влагу, но его рука потянулась следом, и кончики пальцев скользнули по следам, оставленным слезами.

И прежде чем Джуд успела свыкнуться с пугающим ощущением от его прикосновения, Долтон поцеловал ее.