Глава 17
— Эл, тебе не стоило выходить из дома. Сейчас слишком сыро. Ты можешь снова заболеть.
Она подошла к нему и тихо сказала:
— Что ты здесь делаешь? Между прочим, у тебя в спальне жарко растоплен камин. Я видела.
Он снова повернулся к гробнице.
— Мне было страшно, Эл.
— Отчего? — От холода у нее заныла больная рука, но она не хотела оставлять Харта одного. — Скажи, что с тобой?
— Я боюсь потерять тебя. — Харт взглянул на нее с болью в глазах. — Я вспомнил, как ты швырнула в меня кольцо, сказав, чтобы уходил. Каким я тогда был глупым и заносчивым…
Элинор поеживалась, думая о том ужасном дне. Какие они оба были глупые и гордые.
— Это было давно, Харт.
— Но я до сих пор чертовски глуп. Мне следовало отправить тебя домой, когда ты пришла просить, чтобы взял тебя на службу. Но я разрешил тебе остаться со мной, и ты чуть не лишилась жизни.
— В этом нет твоей вины, Харт. — Элинор перевела взгляд на гробницу, где покоилась прелестная скромная Сара, а рядом с ней — лорд Харт Грэм Маккензи, одного дня от роду. — Ты винишь себя и в их смерти тоже? — спросила она.
— Конечно, виню.
— Сара могла бы умереть, родив сына и другому мужчине, — заметила Элинор. — Как ни жестоко это звучит, но она была недостаточно сильной, чтобы иметь ребенка. Не всем женщинам это дано.
— Сара не хотела детей. Она ненавидела свою беременность и пошла на это только потому, что ее так воспитали.
Это было правдой. Но если бы Сара и ее сын выжили, то она, возможно, изменила бы свое мнение на сей счет. Харт снова провел ладонью по имени крошки Грэма.
— Мак любит говорить: «Мы, Маккензи, разбиваем все, к чему прикасаемся». Но этот маленький Маккензи… — Он умолк и тяжко вздохнул.
У Элинор болезненно сжалось сердце. Когда она получила от Харта карточку в траурной рамке со словами «его светлость герцог Килморган с прискорбием сообщает…», она расплакалась. Она плакала по Харту, по Саре и по ребенку, который никогда не вырастет. Она плакала по себе, по тому, что не сбылось и никогда не сбудется.
Харт наконец убрал ладонь с таблички.
— Я держал его на руках, — тихо произнес он, показывая ей свои широкие ладони. — Грэм был такой крошечный — как раз поместился вот здесь. Я очень любил его, Эл.
— Я знаю, Харт.
Он пристально посмотрел на нее и пробормотал:
— Я до этого даже не представлял, что могу так любить. Я по сей день не знаю, откуда пришло это чувство. Но, глядя на него, такого маленького и такого прекрасного… я понял тогда, что никогда не стану таким, как мой отец. Я всю жизнь боялся, что буду таким, как он, но когда посмотрел на Грэма, то понял, что мне это не грозит. Потому что я бы никогда не смог причинить боль этому малышу.
Элинор коснулась его руки.
— Конечно, не смог бы.
— Он был такой беззащитный… Я бы сделал все на свете — лишь бы он выжил. Но увы, не смог спасти его. Хотя должен был. Я такой большой и сильный — но я не смог его спасти.
Элинор прижалась лбом к его плечу.
— Харт, мне очень жаль.
Он горестно рассмеялся.
— Знаешь, люди пытались мне сказать, что смерть Грэма была частью Божьего промысла и что он ушел в лучший мир. Да, в лучший… Проклятие, но он нужен мне здесь!
— Да, понимаю.
— Когда я смотрел на Грэма, я видел, каким я стал. Ты раскрыла мне только часть правды, когда бросила меня. Но этот крошечный мальчик заставил меня взглянуть на себя по-другому, и я увидел самую черную, самую грязную часть своей души.
Харт снова умолк. Он стоял в неподвижности, склонив голову и глядя на свои ладони. Шагнув к нему, Элинор коснулась его плеча.
— Пойдем в дом, — сказала она. — Ты совсем окоченел здесь. Пора согреться.
«Хотя Элинор и в бинтах, но раненый-то на самом деле именно я», — подумал Харт, откидывая одеяло с ее постели.
Под плотный плащ Элинор надела одно из своих старых саржевых платьев, что привезла с собой из Гленардена. Заметив, как Харт нахмурился, она сняла плащ и проговорила:
— А ты думал, что я пойду по мокрой траве в атласном платье? Вот в чем проблема дамских туалетов. Они страшно непрактичны во время пеших прогулок.
— А какого дьявола гулять среди ночи? — пробурчал герцог. — Ты захотела снова заболеть?
— Но я в полном порядке. А пошла я искать тебя, Харт.
— И ты нашла меня, — пробормотал он себе под нос.
«Скажи ей все», — советовал Йен.
«Прости, Йен, но сейчас не могу», — ответил он мысленно.
— Я не хочу сделать тебе, больно, Эл.
Элинор приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы.
— Ты не сделаешь.
Она сказала так, потому что доверяла ему? Или потому, что была так уверена в себе?
— Я пойду к себе, Эл.
Элинор снова его поцеловала.
— Не нужно, Харт. Ложись со мной.
Она шагнула к кровати и сняла платье. Затем сняла то немногое, что оставалось под платьем. Ни корсет, ни нижние юбки она для прогулки не надевала. Наклонившись, Элинор подобрала с пола одежду и, выпрямившись, улыбнулась ему через плечо.
Харт же тем временем снял пиджак, едва не разорвав его в спешке. Затем стащил с себя жилет, рубашку, ботинки и носки. А Элинор уже забралась под одеяло и, откинувшись на подушки, смотрела, как герцог срывает с себя килт.
Ее улыбка стала еще шире, когда она взглянула на его возбужденную плоть.
— Иди ко мне, — позвала она, приподнимая одеяло. — Согреемся.
Харт лег справа от нее, чтобы не задеть ее повязку. Он боялся причинить ей боль, поэтому, поцеловав ее, сказал:
— Эл, приподнимись.
Она взглянула на него в недоумении.
— Зачем?
— Вопросы. Всегда вопросы. — Харт поцеловал ее в переносицу. — Потому что мне так хочется, ясно?
Чуть помедлив, Элинор все же откинула одеяло, осторожно приподнялась и села, прислонившись к изголовью кровати. Ее полные груди теперь выглядывали из-под одеяла. С минуту полюбовавшись ею, Харт стал перед ней на колени и придвинул к себе — так чтобы она обняла его ногами, — затем приподнял. Элинор в испуге вскрикнула, но он сказал:
— Положил руку мне на плечо. Только осторожнее.
Элинор положила забинтованную руку на его широкое плечо, и Харт подтянул ее к себе вплотную.
— Удобно? — спросил он.
— Да, очень.
Элинор обняла его здоровой рукой, а он, снова приподняв ее, с улыбкой заметил:
— Ты уже готова. — С этими словами он усадил ее на себя и тут же вошел в нее.
Она рассмеялась и воскликнула:
— Я оседлала самого восхитительного горца!
Харт провел языком по ее губам, затем нежно поцеловал. Он умел быть нежным, когда хотел.
Элинор коснулась ладонью его лица — ее же лицо при этом светилось радостью — и провела пальцами по небритому подбородку мужа. В следующее мгновение он начал осторожно двигаться, и Элинор со стоном прошептала:
— С тобой так хорошо…
— А ты… ты как огонь, моя порочная жена. — Харт лизнул ее в шею. — Я хочу любить тебя всю ночь и весь завтрашний день.
И ей хотелось того же. Хотелось, чтобы он оставался с ней как можно дольше.
Тут он в очередной раз приподнял ее и стал двигаться быстрее.
— Эл, скажи, если будет больно.
«Он никогда не сделает мне больно», — подумала Элинор. Она провела здоровой рукой по спине мужа, слегка царапая его коготками. Харт вздрогнул и издал какой-то гортанный звук. Когда же он снова посмотрел на нее, в глазах его не было и следов печали.
— Эл, ты заставляешь меня радоваться тому, что я грешник.
Элинор не могла ответить. Ее левая рука пульсировала болью, но, прильнув к Харту, своему мужу, она не чувствовала этого — сейчас все ее ощущения сосредоточились на месте их соединения. По телу ее пробегала сладостная дрожь, и ей хотелось громко кричать, но она сдерживалась, Харт же вдруг рассмеялся и проговорил:
— О, милая девочка, я больше не могу…
Тут из горла его вырвался хриплый стон, и, сделав несколько энергичных движений, он излил в нее свое семя. Но Харт по-прежнему прижимал жену к себе, и они по-прежнему оставались единым целым.
Заглянув ему в лицо, Элинор мысленно улыбнулась; она знала, что лишь очень немногим доводилось видеть знаменитого шотландского герцога в момент расслабленности.
А Харт поцеловал жену в губы, а затем принялся покрывать ее веснушки поцелуями. Когда же он, Харт, наконец уложил ее на подушки, она уже засыпала. Харт повернул ее на бок, накрыл одеялом и лег с ней рядом.
Несколько секунд спустя Элинор погрузилась в глубокий сон.
Харт внезапно проснулся от стука и грохота. И тут же услышал женский возглас:
— О черт!
Герцог с трудом разлепил глаза. Вливавшийся в окно солнечный свет расплывался теплым пятном на вмятине матраса, где недавно лежала Элинор. Подушки еще хранили запах лаванды, но сама жена исчезла.
Харт приподнял голову и осмотрелся. Он увидел Элинор недалеко от кровати, она была уже в халате и сейчас пыталась одной рукой установить на полу нечто вроде треноги.
Герцог нахмурился и пробурчал:
— Какого дьявола?.. Что ты там делаешь?
В глазах Элинор плясали озорные огоньки.
— Устанавливаю фотографическую аппаратуру. Одной рукой это нелегко. Может, поможешь?
Харт сел и свесил ноги с постели. Элинор просияла и возобновила свою работу — как будто возня с фотокамерой была для нее самым естественным занятием после ночи любви.
— Ты хочешь фотографировать… прямо сейчас? — удивился он.
— По правде говоря, я хотела сфотографировать тебя, когда ты еще лежал в постели. Освещенный солнцем, ты был такой красивый… Но меня угораздило уронить треногу и разбудить тебя.
— Ты собиралась снимать меня спящего?
Элинор сделала большие глаза, как будто хотела сказать: «Почему бы и нет?»
— Не волнуйся, я никому не покажу эти снимки. Они будут только для меня, чтобы я могла тобой любоваться, пока ты в Лондоне выигрываешь свои выборы или торчишь весь день в парламенте. Я знаю, что ты не пробудешь здесь долго, поэтому хочу воспользоваться ситуацией.
Харт поднялся с постели. Элинор же продолжала возиться с треногой.
— Я думал, ты об этом забыла, — проворчал Харт, забирая у жены треногу.
Элинор рассмеялась.
— Конечно, не забыла! Ведь если я сама буду фотографировать тебя нагишом, у тебя, возможно, не возникнет потребности обращаться для этого к какой-нибудь куртизанке вроде миссис Уитейкер.
Харт одним движением раздвинул треножник и установил его на полу.
— Я уже говорил тебе, что миссис Уитейкер меня не интересует.
— Но ты часто будешь уезжать в Лондон, а ты — очень пылкий мужчина.
— Эл, я умею владеть собой. Что бы ты там обо мне ни думала, я уже не юнец. И я не намерен оставлять тебя здесь, когда буду в Лондоне. Ты будешь ездить со мной, куда бы я ни отправился.
— О!.. — Элинор взглянула на мужа с удивлением. — Правда, Харт?
— Да, правда. Для того я на тебе и женился. Чтобы ты всегда была рядом.
— Да, понимаю, Харт. Если жена будет все время рядом, это придаст тебе статус солидного семейного человека.
— Не в этом дело. А теперь можешь убрать свою камеру.
Элинор как ни в чем не бывало раскрыла фотокамеру и с улыбкой сказала:
— Я обнаружила, что снимать с рук очень удобно, когда находишься на природе. Но для портретов я предпочитаю треногу, чтобы случайно не смазать снимок. Согласен?
— Послушай, Эл… — Ладонь Харта легла на плечо жены. — Я уже сказал, каковы мои условия. Я соглашусь только в том случае, если и сам буду фотографировать тебя.
— Ты не можешь меня снимать, пока моя рука в бинтах. Это будет выглядеть нелепо. Но сейчас очень хороший свет, и мы должны этим воспользоваться.
— Элинор, перестань.
— Чего ты боишься, Харт? Ты очень красивый мужчина, и я хочу тебя сфотографировать. Точно так же поступает мой отец, когда находит… например, совершенный экземпляр какого-нибудь гриба. Он знает, что должен запечатлеть его для потомства. Харт, пожалуйста, вернись в постель. Я уже вставила первую пластинку и сейчас буду готова.
Герцог в конце концов позволил уговорить себя и улегся на кровать, закинув руки за голову. Элинор же проверила объектив, затем, подняв с пола килт, накинула его Харту на бедра. Вернувшись к камере, она приникла к объективу.
— Отлично! Пожалуйста, не шевелись, Харт.
Герцог затаил дыхание, зная, что даже одно движение при открытом объективе смажет кадр. Тут щелкнул затвор, и Элинор вынула пластину, после чего вставила другую и объявила:
— А теперь — еще несколько кадров, но уже не в постели. Хорошо?
Харт улыбнулся.
— Ладно, согласен.
Элинор немного помолчала, потом в задумчивости проговорила:
— Знаешь, мне нравится твой вид со спины…
Харт тут же сбросил килт, поднялся и прошел к окну. Оно было не таким широким, как в его комнате, но здесь, в спальне Элинор, было гораздо уютнее, чем в его величественных покоях. Так что ему, наверное, следовало перебраться к ней.
Упершись ладонями в подоконник, Харт замер и снова затаил дыхание. «Господи, только бы никто не вздумал прогуляться на рассвете», — подумал он.
— Замечательно, — сказала Элинор. — Так и стой.
Харт услышал щелчок затвора, а потом — радостный голос жены:
— Думаю, еще один снимок не помешает.
Сменив пластину, Элинор снова заглянула в объектив — и чуть не вскрикнула. Харт стоял в лучах солнца, и все его тело словно сияло. Он был воплощением силы и красоты. Широкие мускулистые плечи плавно переходили в спину, а бедра были узкие и стройные.
Тут Харт оглянулся через плечо, и на его руках заиграли мускулы. Глаза же от яркого солнечного света отливали золотом.
— Эл, поторопись, черт подери. По дорожке, кажется, идет егерь.
— Отлично! Умоляю: не шевелись.
Элинор задержала дыхание и щелкнула затвором. Харт был прекрасен, как горец старинных времен. Старый Малькольм Маккензи выглядел, должно быть, точно так же. Малькольм был крепким и красивым воином, и во время Куллоденской битвы ему было двадцать пять. Перед самым сражением он бежал с леди Мэри Леннокс, похитив девушку прямо из-под носа ее английского семейства. Что ж, такое вполне в духе Маккензи — взять то, что тебе хочется, пусть даже и в разгар войны.
Элинор вынула из камеры использованную пластину и вставила новую. Харт же вдруг отошел от окна и проговорил:
— Да, это егерь. Если хочешь, мы продолжим, но подальше от окна.
Элинор хотелось рассмеяться. Муж явно нервничал. Она вспомнила, как он высказал опасение, что его тело может ей не понравиться. Бедный Харт!
— Ладно, хорошо. Решай, где именно.
Герцог осмотрелся в нерешительности, потом в задумчивости склонил голову, нахмурив брови. Его восхитительное тело блестело от пота. Элинор щелкнула затвором и радостно засмеялась.
Харт вскинул на нее глаза.
— Но я был не готов!
— Не важно. Получится чудесный снимок.
Тут и Харт рассмеялся. И сейчас он опять превратился в очаровательного грешника с ранних снимков, в мужчину, научившего ее, Элинор, не бояться страсти.
— Ладно, плутовка. Как насчет этого?
Он сел на скамейку у кровати и, скрестив на груди руки, расставил ноги.
— О Боже! — воскликнула Элинор. Если ее первые снимки имели некоторую художественную окраску — нагой мужчина в солнечном свете, — то этот снимок был бы чистой эротикой. Перед ней сейчас был обнаженный Харт Маккензи в состоянии откровенного возбуждения, с вызывающей улыбкой на губах.
Муж явно дразнил ее — очевидно, желал спровоцировать приступ скромности, чтобы заставить отвернуться и больше не делать снимки. Но Элинор, оценив размеры его мужского достоинства, решительно щелкнула затвором.
— Еще один такой же, — попросила она. Ее тело пылало. — Может, у стены?
Харт поднялся и пересек комнату. Снова скрестив на груди руки, он прислонился к стене у двери и расплылся в улыбке.
— Оставайся там! — Элинор щелкнула затвором. — Нужно сделать еще несколько снимков.
Харт громко расхохотался, и Элинор, поймав этот момент, сделала очередной снимок.
— Отлично, Харт. А теперь давай с килтом.
Муж позволил ей сделать еще три снимка. Для двух он позировал в килте, а третий Элинор сделала в профиль без одежды, с прижатым к животу килтом.
— И еще один, — попросила она.
Харт с рыком отшвырнул килт, подошел к жене и, обхватив ее одной рукой за талию, оттащил от треножника.
— Все, никаких «еще»!
— Но я принесла много пластин…
— Прибереги их.
Он проворно развязал пояс ее халата, затем, положив жену на кровать, осторожно снял с нее халат, стараясь не потревожить больную руку. Обнаружив, что под халатом ничего нет, Харт улыбнулся, и от этой его улыбки у Элинор перехватило горло.
А муж улегся на нее и зарылся лицом в ее волосы. Элинор ожидала, что он тут же овладеет ею, но Харт принялся неспешно ее ласкать. Он покрывал поцелуями ее груди, потом начал спускаться все ниже и наконец прижался губами к ее лону.
Элинор вскрикнула и громко застонала. Такого Харт с ней раньше никогда не делал, и сейчас ее захлестнуло головокружительное наслаждение. Закрыв глаза, она прохрипела:
— О, Харт!..
Муж сводил ее с ума своими ласками, и ей казалось, что она не выдержит этой сладостной пытки. Она попыталась высвободиться, но Харт не отпустил ее. Когда же ей подумалось, что она вот-вот умрет от наслаждения, Харт наконец отстранился от нее, приподнялся, а через несколько секунд овладел ею. Его движения были быстрыми и мощными, но в то же время он старался быть нежным и не сделать ей больно.
Это сочетание силы и нежности вызвало у Элинор новый прилив удовольствия. От взрыва экстаза, распространившегося по всему телу, она громко закричала, и к ее крику присоединился могучий рык Харта.
— Эл, моя Эл… — прохрипел он, уже затихая. — Господи, Эл, ты доводишь меня до безумия.
«А ты помогаешь мне понять любовь», — подумала Элинор со счастливой улыбкой на устах.
Они вместе проявляли снимки в темной комнате, специально обустроенной Маком в тот период, когда он экспериментировал с искусством фотографии. Но потом Мак пришел к выводу, что ему гораздо милее мазать красками холст, чем щелкать затвором фотокамеры.
Доставив Элинор вместе со стопкой пластин в темную комнату, Харт теперь наблюдал, как она со знанием дела печатает снимки. Мало-помалу на бумаге проявлялись образы — например: обнаженный Харт в солнечном свете. Или же: Харт с прижатым к животу килтом. Ему казалось, что он выглядел полным идиотом, и это его смешило.
Не обращая на мужа внимания, Элинор продолжала работать. Сделав отпечаток с последней пластины, она признала результаты вполне удовлетворительными.
— Вот и хорошо, — сказал Харт. — Теперь, когда у тебя появились новые фотографии для твоего альбома, ты уничтожишь старые.
Элинор пожала плечами.
— Да, возможно. Но я нашла еще не все старые фото, так что продолжу поиски.
— Зачем они тебе? — Харт нахмурился и добавил: — Полагаю, эти поиски весьма опасны.
Элинор покачала головой.
— Нет, ошибаешься. Ведь фении, желающие твоей смерти, не имеют никакого отношения к снимкам. Надеюсь, что мистер Феллоуз уже в Лондоне и скоро их арестует. У фениев нет твоих фотографий. Так что поиски снимков не чреваты опасностью, и я намерена продолжить.
Вместо ответа Харт подхватил жену на руки, а затем показал ей, что стол в темной комнате можно использовать не только для фотографических занятий.
Но реальность, к сожалению, нарушила семейную идиллию, и Харту пришлось вернуться к политической борьбе.
Впрочем, Элинор тоже не сидела без дела. Теперь, когда она стала герцогиней Килморган, количество получаемой ею корреспонденции значительно увеличилось, а за время ее болезни посланий накопились целые горы.
Попросив Мейгдлин и одного из слуг перенести всю прибывшую почту в маленькую гостиную по соседству со спальней, Элинор уселась за письменный стол и, стараясь не обращать внимания на боль в руке, принялась сортировать письма.
Среди писем оказалось много поздравлений, а также пожеланий скорейшего выздоровления. И конечно же, было множество приглашений. В середине стопки Элинор обнаружила довольно толстый конверт уже знакомого вида.
Сердце ее учащенно забилось, и она, разорвав конверт, извлекла из него небольшой сверток, перевязанный белой ленточкой. Элинор торопливо развязала ленту и раскрыла сверток. Оттуда высыпались пять фотографий с обнаженным Хартом Маккензи.
