Глава 18

У Колина был план в отношении жены, и он не собирался отступать от него. Он не позволит себе забыться и утратить контроль над собой. Нет, сегодня он сделает так, что Джоан сама неистово его пожелает, тогда он посмотрит, что делать дальше.

Ее пыл все возрастал, и он чувствовал радость и огромное облегчение.

Он не переставая целовал ее. Она была такая теплая, мягкая, уже разгоряченная, и ему безумно хотелось ласкать все ее тело, погрузиться в нее, ощутить мягкую податливость и жар ее женской сердцевины. Но он сдерживался. Пусть ее страсть вспыхнет еще сильнее, он будет разжигать ее, пока она не застонет и не закричит. Он закрыл глаза, пытаясь представить себе, каким будет ее лицо, когда она погрузится в омут наслаждения.

— Я хочу, — начала она, затем коснулась своим языком его языка и задохнулась.

— Да, я дам тебе то, чего ты хочешь, — прошептал он и вложил в свой поцелуй еще больше страсти. Кончики его пальцев не шевелились, не ласкали ее, а только легко касались ее плоти.

Синджен не понимала, что происходит. Она помнила, что прежде он вел себя с ней как обезумевший дикарь и сделал ей больно. Сейчас же она смутно понимала, что он сдерживает себя и обращается с ней очень бережно. Отчего такая перемена? Может быть, он думает, что она еще не оправилась после болезни?

Нет, он просто не хочет ее испугать, как в прошлый раз. Она улыбнулась и вдруг сказала, не раздумывая и не колеблясь:

— Я люблю тебя, Колин. Я полюбила тебя сразу, как только увидела. Я думаю, ты самый замечательный мужчина во всей Шотландии.

От этих слов он вздрогнул. Что-то шевельнулось глубоко-глубоко в его сердце, какое-то чувство, которого он никогда не испытывал прежде, горячее, неистовое и вместе с тем удивительно нежное. Оно испугало его — но только вначале. Потом он позволил этому чувству овладеть собой и решил, что подумает о нем позднее — о нем и о ее словах. Он опять поцеловал ее, упиваясь сладостью ее губ, — один раз, другой, третий, четвертый — и только после этого сказал:

— Только в Шотландии?

— Ну хорошо, возможно, во всей Британии.

— Поцелуй меня, Джоан.

Ее губы покраснели и припухли от его поцелуев, но она снова, ни мгновения не колеблясь, приблизила свое лицо к его лицу для нового поцелуя, и в ее прекрасных голубых глазах он увидел желание и почувствовал, как задрожали ее губы, когда он коснулся их языком.

Когда ее язык проник в его рот, его рука вдруг скользнула между ее ног, и она почувствовала, как его пальцы надавливают на ее плоть, такие горячие, что она ощутила жар даже через батист своей ночной рубашки. Она дернулась и едва не соскочила с его колен.

— Давай снимем с тебя эту чертову тряпку, — проговорил он, чувствуя, как мягкая ткань увлажняется под его пальцами. Он поднес влажные пальцы к ее губам. — Это твой вкус, Джоан. Приятный, правда?

Она посмотрела на него, онемев, потом медленно кивнула. Он приподнял ее, посадил прямо и через голову снял с нее ночную рубашку. Она сидела у него на коленях на фоне пылающего в камине огня, и он видел в профиль ее высокие груди, тонкую талию, плоский живот. Никогда в жизни он не видел более красивого женского тела. И эта женщина целиком принадлежала ему. Его руки задрожали, и он прижал их к коленям. Нет, он будет держать себя в узде. Он больше не испугает ее, как в прошлый раз, нет, это не повторится. Он будет твердо придерживаться своего плана, хотя это и трудно, чертовски трудно.

Он откинул голову на подголовник кресла, и старая кожа успокаивающе заскрипела.

— Что мне теперь делать, Джоан? Чего бы ты хотела?

— Чтобы ты еще целовал меня. — Куда?

Она судорожно глотнула воздух.

— Поцелуй мои груди, — прошептала она, нежно проводя пальцами по его подбородку. — Ты все еще одет, Колин. Это несправедливо.

— А ты пока не думай о справедливости, — ответил он, вновь привлекая ее к себе.

Он не хотел, чтобы она сейчас увидела его обнаженным. Скорее всего это заставило бы ее вмиг забыть о страсти. Она бы перепугалась до смерти.

— Думаю, твои груди могут еще немного подождать, — сказал он и, по-прежнему стараясь не дотрагиваться до тех чувствительных частей ее тела, от прикосновения к которым она стала бы дергаться и дрожать, продолжал беспрерывно целовать ее в губы, держа в ладонях ее лицо и погрузив пальцы в ее волосы. Наконец она начала нетерпеливо ерзать у него на коленях, тогда он накрыл ее левую грудь своей теплой ладонью.

— О-о! — выдохнула она.

— Какие у тебя чудесные грудки. — Он легко потер ее сосок костяшками пальцев. — Отклонись назад и ляг на мою руку.

Она так и сделала, не сводя глаз с его лица. Он наклонился, одновременно приподнимая ее, и когда его губы припали к ее груди, она чуть не закричала — таким острым было ощущение от его поцелуя. Он улыбнулся, смакуя ее сладостную плоть; он дрожал от сдерживаемой страсти, но у него было достаточно опыта, чтобы не выдать своего возбуждения. Его мужское орудие отвердело как камень, ему хотелось овладеть ею сейчас же, без промедления, хотелось так сильно, что на секунду у него закралась мысль: а не отнести ли ее на кровать, чтобы наконец войти в нее и покончить с этим? Ведь она уже вполне готова для соития. Нет, он не станет этого делать, он дурак, что даже на миг позволил себе такие мысли.

Он еще раз поцеловал ее грудь, лаская ее пальцами и языком, пока не почувствовал, что ее возбуждение еще больше усилилось. Его рука легла ей на живот, и ее мышцы напряглись под его ладонью.

— А теперь, любимая, я хочу, чтобы ты закрыла глаза и представила себе, что сейчас делают мои пальцы.

Сдержанность в ласках и прикосновениях была уже не нужна. Его пальцы быстро нашли ее сокровенную плоть и начали ласкать ее, нежно и в то же время настойчиво. Она не возразила, не почувствовала себя смущенной — это ей и в голову не пришло. Она не думала ни о чем, а только чувствовала, чувствовала, как дергается ее тело, как ноги сами собой сжимаются, потом раздвигаются. Он смотрел на нее и ясно видел, как меняется ее выразительное лицо.

Ее глаза затуманились.

— Колин, — растерянно прошептала она и провела языком по нижней губе.

— Джоан, прислушайся к себе. Думай о том, что делают сейчас мои пальцы. Сейчас я поцелую тебя, и я хочу, чтобы ты закричала и чтобы твой крик излился мне в рот.

Говоря это, он осторожно ввел свой средний палец в узкую щелку и едва сам не вскрикнул от пронзившего его наслаждения. Он целовал ее так, словно она была источником его жизни, словно без нее он бы умер, и в эти мгновения у него мелькнула смутная мысль — а может быть, так оно и есть, может быть, без нее он и впрямь бы умер? Его пальцы настойчиво ласкали ее жаркую, набухшую плоть, пока Синджен вдруг не напряглась и не отпрянула от него. Он взглянул на ее лицо и улыбнулся ей:

— Да, дорогая. Теперь иди ко мне.

Ее дыхание вдруг стало неровным, ноги напряглись, все ее существо пронизывали неизведанные ранее ощущения, такие могучие, что она перестала понимать, что с ней происходит. Но что бы это ни было, она страстно желала, чтобы это никогда не кончалось. Владевшее ею чувство было таким сильным и таким глубоким, и Колин неотрывно смотрел на нее, улыбаясь глазами, и повторял снова и снова:

— Ко мне, ко мне…

Ее чувства взмыли до головокружительных высот, и она очутилась в волшебном мире, который отныне будет принадлежать ей. Потом ее плоть успокоилась, и пальцы Колина остановились, теперь они больше не воспламеняли ее страсть, а помогали ей остыть.

— О Боже, — прошептала она. — О Боже… Колин, это было так чудно.

— Да, — сказал он, и в его голосе была мука и вместе с тем — огромная радость. Не сводя глаз с ее лица, он наклонился и поцеловал ее легко и нежно. Как прекрасно это выражение растерянности, изумления и волнения в ее голубых глазах. Оно радовало его, радовало до глубины души.

Синджен глубоко вздохнула. «А как же его удовольствие?» — подумала она. Ведь он не получил от нее никакого удовольствия. А что, если сейчас он сделает ей больно? О нет. Он больше никогда не сделает ей больно. Но как же все-таки быть с его удовольствием… Биение ее сердца замедлилось, глаза сами собой закрылись. К удивлению и досаде Колина, в следующее мгновение она уже крепко спала.

Он еще долго сидел перед камином, обнимая ее, глядя то на нее, то на угасающий огонь и пытаясь понять, что же эта женщина с ним сделала.

Проснувшись на следующее утро, Синджен обнаружила, что улыбается. Это была довольная, глуповатая улыбка, вызванная одной-единственной мыслью — мыслью о ее муже. О Колине. О, как же она его любит! Внезапно у нее екнуло сердце, и улыбка сползла с ее лица Вчера вечером она сказала ему, что любит его, что полюбила его сразу, как только увидела — а он ничего ей не ответил. Но зато он подарил ей такое невероятное наслаждение, что она желала, чтобы оно никогда не кончалось.

И все же она сказала ему, что любит его, а он ничего не сказал в ответ.

Что ж, пусть она и дура, что сказала, — ей все равно. Теперь ей казалась нелепой сама мысль о том, что она может что-либо утаить от него. Она ему небезразлична, он к ней привязан — в этом она убедилась. Теперь он знает, что она любит его. Если это даст ему какую-то власть над ней — что ж, так тому и быть. Если он использует эту власть, чтобы причинить ей боль, — пусть будет так, она и на это согласна.

Она такая, какая есть, и тут уж ничего не поделаешь. Она жена, жена Колина. Его дал ей Бог, и она никогда ничего от него не скроет, не утаит. Потому что он самый важный человек в ее жизни.

Но когда сорок пять минут спустя она вошла в малую столовую, ее охватило такое волнение и смущение, что у нее вспыхнули щеки. Колин сидел во главе стола в непринужденной позе. В руке он держал чашку с кофе, перед ним стояла глубокая тарелка с кашей; от каши поднимался пар. Тарелка стояла на красивой льняной белой скатерти, которую Синджен купила в Кинроссе.

Ее братьев не было в комнате, их жен тоже. Не было ни детей, ни тетушки Арлет, ни Серины. В замке было полным-полно народу, и все же она и Колин почему-то оказались одни.

— Все позавтракали полчаса назад, — сказал Колин. — Я ждал, пока ты проснешься и придешь в столовую. Мне казалось, что сегодня тебе не захочется завтракать вместе со всеми.

«По-моему, дело вовсе не в этом», — подумала Синджен и вошла в столовую, гордо подняв голову и деланно улыбаясь.

Он лукаво усмехнулся:

— По правде сказать, я думал, что тебе, возможно, захочется поговорить со мной о том, что произошло прошлой ночью. Наедине, разумеется. Я опасался, что ты, быть может, разочарована из-за того, что я подарил тебе наслаждение всего один раз. Мне очень жаль, что ты так рано заснула, Джоан. Я же, будучи джентльменом, не решился разбудить тебя и заставить вновь достичь вершины плотского блаженства. В конце концов, ты едва оправилась от болезни, и мне не хотелось, чтобы тебе сразу пришлось в полной мере испытать на себе все, что несет с собой участь жены.

— Ты очень добр, Колин, — сказала Синджен и, встретившись с ним взглядом, опять залилась краской.

Он говорил с той же дерзкой откровенностью, что и ее братья, но прежде она никогда не краснела как дурочка, как бы вольно они ни выражались. Сделав над собой усилие, она вздернула подбородок и спокойно сказала:

— Я вовсе не разочарована, но я не могу не беспокоиться о тебе, Колин. Ты был слишком добр. Я обещала, что буду вести себя, как подобает жене, но вчера ты не позволил мне дать тебе никакого облегчения.

— Облегчение, — повторил он. — Какое унылое слово для обозначения неистового любовного наслаждения, с его бешеным биением крови и воплями восторга. Облегчение… Надо будет процитировать это выражение моим приятелям и спросить, что они о нем думают.

— Я бы не хотела, чтобы ты это делал. Ведь это касается только нас двоих. Ну, хорошо, я возьму назад это самое «облегчение» и попробую выразиться в духе моих братьев. Колин, я сожалею, что у тебя не было повода вопить от избытка наслаждения.

— Вот это уже лучше. Но почему ты думаешь, что я не получил никакого удовольствия? Я видел, как ты достигла наивысшей точки блаженства, Джоан. Я видел, как синева твоих глаз сначала стала ярче, а потом они затуманились, стали отрешенными, и это было очаровательно. Я мог чувствовать твое наслаждение, потому что ты дрожала и стонала от моих ласк, а когда ты, целуя меня, закричала, уверяю тебя, я сам был готов завопить от восторга. Вместе с тобой.

— Однако так и не завопил, — напомнила она, садясь на свое место.

Он посмотрел на нее с выражением, которого она не поняла, и буднично осведомился:

— Ты будешь есть кашу?

— Нет, только гренки.

Он кивнул и встал из-за стола, чтобы подать ей завтрак.

— Нет, Джоан, не вставай. Я хочу, чтобы ты поскорее набралась сил.

Он налил ей кофе и поставил перед ней блюдо с гренками. Затем без всяких предисловий сжал рукой ее подбородок, приподнял лицо и впился в ее губы. Сначала его поцелуй был неистово страстным, потом стал иным, нежным. Когда он наконец отпустил Джоан, ее глаза были затуманены истомой, руки повисли и она бессильно прислонилась к нему.

— Филип сказал мне, что простит тебе ложь, если ты как следует его попросишь, — сказал он и снова направился к своему месту во главе стола. — Похоже, он прекрасно тебя понимает. Он сказал, что ради моего спасения ты готова пройти сквозь огонь, поэтому твоя ложь простительна, если она помогла в достижении твоей благородной цели.

Да, Филип умный мальчик, подумала Синджен, не отрывая взгляда от лица Колина, от его губ. Ей хотелось, чтобы он сказал ей какие-нибудь нежные, ласковые слова. Чтобы показал, что он тронут ее признанием в любви. Все еще ощущая вкус его поцелуя, она смотрела на него и молчала, не зная, что сказать.

На лице Колина мелькнула и тут же исчезла страдальческая улыбка,

— Ешь, Джоан, — напомнил он, глядя на нее с непроницаемым видом.

О дьявольщина, что же у него сейчас на уме? Синджен жевала гренок и раздумывала о том, почему Господь в своей бесконечной мудрости сотворил мужчин и женщин такими разными.

— Есть еще одна вещь, которую я хотел сказать тебе наедине. Я собираюсь нынче же утром расспросить тетушку Арлет. Если это она наплела Роберту Макферсону, что я убил Фиону, я заставлю ее признаться.

— Мне отчего-то не верится, что это была она. Правда, она питает к тебе какую-то непонятную неприязнь. А с другой стороны, она явно терпеть не могла Фиону. Если я правильно поняла смысл ее излияний, единственными людьми, которых она любила, были твой отец и брат. Но сказать по правде, смысла в том, что я от нее слышала, всегда было очень мало. Помнишь весь этот бред о том, что твоим отцом был водяной из озера Лох-Ливен? В общем, я хочу сказать, что тетя Арлет — женщина с большими странностями.

— Это уже не важно. Как только я выясню ее роль в этой истории, она покинет замок Вир и увезет с собой все свои странности.

— Но, Колин, у нее ведь нет средств к существованию.

— Я уже говорил тебе, что у нее есть родственники, и я уже послал письмо ее брату. Он и его семья живут неподалеку от Питлокри, в центральной части Горной страны. Им придется предоставить ей кров — у них нет другого выбора. Мне очень жаль, что она так дурно обращалась с тобой.

«Она едва меня не убила», — хотела сказать Синджен, но промолчала. Теперь это уже не имело значения. Скоро Арлет уедет.

— Если не она оболгала тебя перед Робертом Макферсоном, то кто? — спросила она.

— Не знаю, но непременно узнаю. А пока, как ты знаешь, Робби дал обещание, что ни он, ни его люди больше не будут вредить нам. Он обещал поговорить со своим отцом и выслушать его со вниманием. А если он нарушит свое слово и снова попытается причинить зло нам или нашим людям, я его убью. И он это знает. Возможно, теперь он наконец станет вести себя благоразумно.

— Серина — его сестра. Было бы логичнее предположить, что не Арлет, а именно она обвинила тебя перед Макферсоном.

Колин самодовольно улыбнулся, как юноша, впервые услышавший комплимент от дамы.

— О нет. Серина меня любит. Во всяком случае, она говорила мне это десятки раз — и все после того, как я женился на тебе. Я отошлю ее обратно к отцу.

— О Господи, тогда замок совершенно опустеет! Пожалуйста, Колин, не отсылай Серину — в этом нет никакой нужды. Она, конечно, с причудами, может быть, даже слегка тронутая, но вреда от нее никакого. Правда, если она еще раз попытается поцеловать тебя, мне, вероятно, придется с ней поговорить.

— Она не знает, какой ты можешь быть свирепой и ревнивой. Надо будет сказать ей, что, если она не перестанет ластиться ко мне, ты можешь наброситься на нее как львица. Тогда она, быть может, сама попросит меня отослать ее обратно к отцу. К тому же теперь, когда у моих детей есть ты, они больше не нуждаются ни в тете Арлет, ни в Серине. Ты со мной согласна?

— Согласна, — сказала Синджен.

— Теперь все будет хорошо, — продолжал Колин. — Самое позднее через два дня прибудут купленные мной овцы — не для того, чтобы вытеснить наших арендаторов с их земель, а для того, чтобы они получали больше шерсти и молока. И крупный рогатый скот, разумеется, тоже, притом в таком количестве, что коров хватит на всех. Я предоставлю моим людям все необходимое: припасы, сельскохозяйственные орудия. Мы починим все, что требует ремонта, от крыш домов до остовов кроватей. Клан Кинроссов больше не будет страдать от нужды и неуверенности в будущем. Спасибо тебе, Джоан.

— Не стоит благодарности, — ответила она и сглотнула. Он заговорил с ней как со своим компаньоном! — Почему ты говоришь мне все это? — спросила она.

Он ответил не сразу. Зачерпнув ложкой кашу, он положил ее в рот и начал задумчиво жевать.

— Ничего этого не было бы без твоих денег. Ты имеешь полное право знать, как они тратятся.

Синджен кольнуло разочарование. Его тон был будничен и бесстрастен. Однако она не подала виду, что это ее задевает, и спокойно сказала:

— Скажи мне, что еще надо сделать. Дела в доме идут неплохо, но предстоит еще многое отремонтировать. И еще мне нужны садовники.

— Да, Алике мне уже все уши прожужжала о том, что нужно сделать в саду. Я бы не удивился, если бы увидел, как она собственноручно выпалывает сорняки вокруг кустов роз. Она говорила об этом с величайшим пылом. Так что поговори о найме садовников с мистером Ситоном, Джоан. Пусть он пришлет к тебе нескольких работников, чтобы ты могла выбрать подходящих. Конечно, все это потребует немало времени, но теперь время у нас есть. Кредиторы больше не дышат мне в спину. Нашей семье больше не грозит опасность пойти ко дну, более того, мы уверенно плывем вперед. Скоро мы с тобой составим этот пресловутый список. За завтраком Дуглас и Райдер попросили меня поездить с ними по поместью, показать, что мы успели сделать, и познакомить их с нашими арендаторами. Хочешь поехать с нами?

Синджен посмотрела на мужа. Он хочет, чтобы она участвовала в его хозяйственных делах. Значит, до него наконец действительно дошло, что она «не собирается красть его шкатулку», и его приглашение — доказательство тому? Нет, скорее всего дело здесь в другом. Как он только что сказал, это ее деньги. Он просто не хочет ее обижать. Он пригласил ее просто из доброты. Тысяча чертей, ей не нужна его проклятая доброта! Доброта бесстрастна, как дерево.

— Как-нибудь в другой раз, — ответила она, бросая салфетку на тарелку и вставая со своего места. — Я хочу повидать детей и особенно Филипа. Я должна буду попросить у него прощения, а поскольку он твой сын и очень похож на тебя, мне, надо полагать, придется униженно умолять его о снисхождении, прежде чем он соизволит отпустить мне мою вину.

Колин расхохотался.

— К тому же Алике и Софи захотят узнать, чем закончилась история с Макферсоном.

— Я уже рассказал им все за завтраком. Алике яростно спорила со мной и вдруг вся позеленела, схватилась за живот и выбежала из комнаты. Дуглас вздохнул, взял таз, которым его снабдила миссис Ситон, и пошел за ней. Райдер и Софи то смеялись, то принимались кричать друг на друга. Они старались делать вид, будто их очень интересуют все мои проекты, но у них плохо получалось. Твои братья просто прелесть, Джоан, когда они не пытаются меня убить.

Она усмехнулась, живо представив себе описанную им сцену.

— А как отреагировали тетя Арлет и Серина, когда ты предъявил им обвинение? Как они выглядели? Виноватыми? Или они рассердились?

— Тетя Арлет не произнесла ни слова. У Серины вид был отрешенный, будто ее все это никак не касается. Вопросы задавала одна Далинг. Она желала знать, почему ты не взяла ее с собой, когда поехала брать в плен Макферсона, раз уж это было чисто женское дело. Потом она спросила Серину, отчего ее брат такой плохой человек. А Серина ответила, что он-де ненавидит свое ангельское лицо и потому совершает дьявольские поступки.

— Похоже, перед Далинг мне тоже придется извиняться, А ты уверен, что тетушка Арлет не выглядела виноватой?

— Нет, не уверен. Я поговорю с ней еще раз, наедине.

— Колин, я все равно боюсь.

Он встал, подошел к дальнему концу стола, где стояла она, посмотрел на нее сверху вниз и раскрыл ей свои объятия.

— Никто никогда больше не причинит тебе зла, — сказал он и прижал ее к груди. — О Господи, я так за тебя испугался!

Синджен уткнулась лицом ему в шею.

— Вот и хорошо, — проговорила она и поцеловала его в подбородок. — Это пошло тебе на пользу.

Он засмеялся и обнял ее еще крепче.

— Как ты себя чувствуешь сегодня?

— Лучше. Но я ощущаю какую-то слабость.

— Это из-за того, что было вчерашней ночью. Теперь ты будешь чувствовать себя так каждую ночь.

Синджен подставила ему лицо для поцелуя.

— Папа, Синджен наверняка не нравится, что ты лезешь к ней с нежностями прямо за столом.

Колин вздохнул, чмокнул жену в подбородок и отпустил, после чего повернулся к сыну, который, уперев руки в бока, стоял в дверях малой столовой.

— Чего ты хочешь, Филип? Джоан как раз собиралась идти к тебе. Она готова принести тебе свои нижайшие извинения. Готова всячески умасливать тебя и угощать засахаренным миндалем, пока у тебя не сгниют от него все зубы. Она готова без конца сносить от тебя обиды, потому что ты — мой сын.

Филип напустил было на себя суровый вид, но долго не выдержал и сказал:

— Я тебя прощаю, Синджен. Я знаю, какая ты, и вряд ли ты когда-нибудь станешь другой. — Сказав это, он переменил тему. — Дядя Райдер спросил меня, не хочу ли я навестить его тетю Софи и всех их детей. Он говорит, их уже целых двенадцать и мне с ними будет очень весело. Они все живут в доме, который рядом с домом дяди Райдера. Знаешь, папа, он спасает детей, попавших в беду! Он становится их опекуном, заботится о них, любит их. Сам он про это не говорил, но я и так вижу, да и дядя Дуглас мне об этом рассказывал. По-моему, он смущается, когда люди узнают о его доброте. А еще дядя Райдер рассказывал мне о своем шурине Джереми, который учится в Итоне. Он хромой, но очень здорово дерется, а верхом ездит быстрее ветра. Дядя Райдер сказал, что научит меня, как применять в драке всякие запрещенные приемы, если ты, конечно, не возражаешь. Он говорит, что мне сейчас почти столько же лет, сколько было Джереми, когда он научил его. Пожалуйста, папа, разреши.

— Дядя Райдер и дядя Дуглас, — задумчиво произнес Колин. — Вот что, Филип, я вызову дядю Райдера на драку с применением всех запрещенных приемов, и кто в ней победит, тот и будет тебя учить, согласен?

Но смышленый Филип рассудил иначе:

— Пожалуй, будет лучше, если вы оба будете учить меня драться.

— Ему явно надо будет пойти на дипломатическую службу, — заметил Колин, обращаясь к жене, потом прижал к себе сына и сказал: — Мы с твоими дядями обсудим этот вопрос. А ты, Джоан, иди и отдохни. Попозже я к тебе загляну.

— Папа, знаешь, Синджен учит меня стрелять из арбалета. Но остается еще фехтование. Макдуф дал нам несколько начальных уроков, но потом уехал. Ты ведь можешь научить нас фехтовать, правда?

— Как, Джоан брала уроки фехтования вместе с тобой?

— Да, и буду продолжать. Я не могу допустить, чтобы Филип меня опередил.

— Я и не знал, что у тебя столько талантов.

В его голосе звучали недовольные нотки. Синджен склонила голову набок и усмехнулась:

— Ты говоришь совсем как Райдер и Дуглас, когда мне удается в чем-то их превзойти. Они научили меня стрелять из пистолета и из арбалета, скакать на лошади, как Диана-охотница, плавать как рыба. В общем, они выучили меня всему, что должен уметь мужчина, но когда я демонстрирую им свое умение, они бывают шокированы.

— Они, разумеется, не правы. Ведь любой мужчина приходит в полный восторг, когда его жена надевает его штаны, садится на его коня и отправляется сражаться с его врагами, в то время как сам он барахтается дурак дураком, не зная, что говорить и что делать.

— Я пришла к выводу, что речь не только о женах, а о женщинах вообще. По-моему, мужчины просто считают, что им положено всегда и во всем быть главными.

— При всей твоей смелости, Джоан, при всем твоем страстном радении о моем благополучии и при всей твоей невероятной изобретательности и находчивости ты все равно физически слабее, чем я. Любой мужчина, не важно какой — умный или дурак, — может причинить тебе зло. Вот почему женщинам нужны мужчины-защитники. Уверяю тебя, мы, мужчины, — весьма полезные существа. На нас лежит обязанность защищать наших жен и детей.

— Ха! Колин, ты же сам знаешь, что это чепуха. Мы живем не в средние века, когда в стране кишели разбойники.

— Чего вы спорите? — вмешался Филип, глядя то на мачеху, то на отца. — Вы оба правы. Между прочим, и мальчики бывают полезными и в драке, и вообще. Ведь это я, папа, приехал за тобой в Эдинбург. Не будь меня, Джоан бы совсем расхворалась.

Они переглянулись над головой Филипа. Синджен усмехнулась, а Колин сказал:

— Так ты считаешь, что каждый член семьи должен внести свою лепту? Что каждый должен иметь шанс иногда побыть героем?

— Тогда даже Далинг получила бы такой шанс, — задумчиво сказал Филип. — А что ты обо всем этом думаешь, Синджен?

— Я думаю, что твой папа наконец-то правильно уловил суть дела.

— Итак, Филип, если ты принимаешь извинения Джоан…

— Ее зовут Синджен, папа. Да, Синджен, я тебя простил. Ради папы ты готова сделать что угодно, так что на тебя, пожалуй, нельзя обижаться.

— Спасибо, — кротко сказала Синджен и посмотрела на Колина. Тот приподнял левую бровь на добрый дюйм и вместе с Филипом вышел из малой столовой, наклонившись, чтобы лучше слышать, что говорит его сын.

Она глядела на него, и от любви у нее ком подступал к горлу.

Так кто же все-таки убедил Роберта Макферсона, что Колин убил свою жену?

День клонился к вечеру. Было прохладно. И ни облачка на небе — «голубом, как глаза Шербруков», как сказала Софи, глядя на своего мужа. А потом поцеловала его.

Колину захотелось какое-то время побыть одному в своей комнате в северной башне. И вот он стоял у своей книжной полки и, держа в руках одну из книг, смотрел на пятно от воды на ее обрезе. Было видно, что книгу тщательно вычистили, смазали ее кожаный переплет, но пятно было давнее, и вывести его не удалось. Конечно же, это Джоан привела книгу в порядок.

И все остальные тоже. Разумеется, он и раньше знал, что она это сделала, но до сегодняшнего дня ему было невдомек, что с каждой книгой она обращалась как с бесценным сокровищем, заботливо и уважительно. Он поставил книгу на место и вернулся к своему письменному столу. Сел в кресло, заложил руки за голову и закрыл глаза.

Его комната была полна запахов свежего вереска и роз. И еще в ней пахло лимоном и пчелиным воском. Этот запах напоминал ему о матери, и, вдыхая его, он больше не сердился на жену, напротив, он чувствовал глубокую благодарность. Наверное, в скором времени, ощутив аромат лимона и воска, он подумает уже не о матери, а о ней, своей жене. «Я люблю тебя».

Пожалуй, он всегда знал, что она его любит, хотя ему было и нелегко поверить, что можно полюбить кого-то с первой же встречи. С другой стороны, нельзя не признать, что она с самого начала всегда была на его стороне. Ее вера в него ни разу не поколебалась. И даже когда они спорили друг с другом, он знал, что она готова умереть за него, если в этом явится нужда.

Достоин ли он такой самоотверженности? Черт побери, ему привалила такая невероятная удача, что с трудом в нее верится. Он получил то, что хотел, — богатую наследницу. К тому же он получил женщину, которая стала прекрасной матерью для его детей, женщину, которая стала ему великолепной женой. Правда, она упряма. И чересчур импульсивна.

Но и теперь, когда нависавшие над ним черные тучи наконец рассеивались, у него оставался опасный враг. Может быть, ему следовало просто выбить из Макферсона имя того, кто возвел на него лживое обвинение? Надо полагать, Джоан не стала бы его удерживать. Пожалуй, она бы даже стала требовать, чтобы он дал ей как следует огреть Макферсона самой.

От этой мысли его губы растянулись в усмешку. Когда речь шла о его безопасности, жена становилась очень кровожадной. Потом он подумал о тетушке Арлет: ее рассудок помутился, только он этого вовремя не разглядел. Из-за того, что он был слеп, Джоан могла погибнуть. При этой мысли он стиснул зубы. Это действительно могло произойти: тетушка Арлет сама призналась, чти «было бы хорошо, если бы эта шлюшка умерла». Тогда все снова стало бы на свои места, тогда она, Арлет, снова стала бы здесь хозяйкой.

Но Макферсона науськала не она. Колин вздохнул и открыл глаза — на лестнице слышались чьи-то шаги. Он узнал легкую поступь и подался вперед на своем кресле, устремив взгляд на дверь.

В комнату вошла Джоан. От чрезмерного физического усилия лицо ее порозовело, на лбу выступили капельки пота.

Он тотчас встал и подошел к ней.

— Ты еще не стала прежней неутомимой амазонкой, Джоан. Сядь и переведи дух.

Она так и сделала.

— Как это унизительно — задыхаться от того, что всего-навсего поднялась по лестнице! Привет, Колин! С тобой все в порядке? Мне хотелось спрятаться от всех и немного побыть одной. Тебе, наверное, тоже?

— Да, но я рад, что ты пришла. Она набрала в легкие воздуха.

— Я пришла, чтобы поговорить с тобой.

— О тетушке Арлет?

— Пожалуй, о ней тоже, но это не главное. Вряд ли человек, которого мы ищем, — это тетушка Арлет, иначе ты бы немедленно нашел меня и сказал. Нет, я пришла говорить не о ней, а о совсем других вещах; впрочем, это может подождать. Я вижу, ты держишь в руках книгу.

Он чуть приподнял одну густую черную бровь, потом протянул ей книгу.

— Спасибо, что попыталась привести эту книгу в божеский вид. Она принадлежала моему деду. Он частенько читал мне ее вслух. Это «Письма к сыну» Честерфильда. Я подумал, не пора ли мне начать читать Филипу те письма, где говорится о мифологии ц истории, и, перелистав их, решил, что пора.

— Сына Честерфильда тоже звали Филип. Любопытное совпадение, не правда ли? Дуглас не знакомил меня с этой книгой, но я сама быстро добралась до нее. Честерфильд был несчастен со своей женой и потому составил о женщинах очень низкое мнение. Дуглас говорит, что он ошибся, поскольку никогда не встречался со мной, поэтому на то, что он пишет о женщинах, я должна просто не обращать внимания. А вот это изречение — одно из моих любимых: «Свои познания, как и свои часы, держи в кармане, где их не видно… Главное, елико возможно, избегай говорить о себе».

Колин смотрел на нее, не зная, что сказать. Перестанет ли она когда-нибудь удивлять его или всегда будет преподносить сюрпризы?

— Мои книги, присланные из дома, все еще лежат в ящиках. У меня не было времени их распаковать. — Она нерешительно посмотрела на мужа. — К тому же я не знаю, куда их поместить, чтобы ты не был против.

Колин почувствовал себя недостойным, эгоистичным глупцом. Если бы его жена не была такой, какая она есть, он бы вконец застращал ее, превратив в пугливую серую мышку. Даже теперь она не уверена, что он разумно отреагирует на ее просьбу. А ведь речь идет всего-навсего о месте для ее несчастных книг!

— Знаешь, — медленно проговорил он, глядя на нее с улыбкой, — в этом замке есть десятки комнат, и ты можешь занять любую, какая тебе понравится. Но если хочешь, можешь поместить их здесь. Я с удовольствием разделю свой кабинет с тобой.

Ее лицо озарилось сияющей улыбкой.

— О Колин, я так тебя люблю! — воскликнула она, вскакивая на ноги, и бросилась ему на шею.

Он обнял ее, смеясь, поцеловал в ухо, в нос, провел кончиками пальцев по бровям и закружил ее по комнате.

— И все это только из-за того, что я предложил тебе эту мрачную комнатушку и несколько книжных полок?

Нет, он предлагал ей не просто часть этой комнаты — он предлагал ей часть себя, то, чем он очень дорожил, что страстно хотел сохранить за собой, чтобы никто у него этого не отнял; но Синджен не стала говорить ему всего этого, решив, что лучше промолчать. Он предлагал ей разделить с ним то, что ему было дорого, потому что он ей доверял; он знал, что она никогда ничего у него не отнимет.

— Я пришла к тебе не просто так, а с определенной целью, — сказала она, блестя глазами.

— Но ты так и не сказала мне, в чем она состоит.

— Я пришла, чтобы заняться с тобой любовью, Колин.

— Ты хочешь, чтобы я опять заставил тебя вопить от наслаждения?

— Нет, я хочу сделать так, чтобы вопил ты.

Он растерялся. Черт возьми, ведь то, о чем она толкует, — это его дело; как-никак он мужчина, ее муж. Он уже все продумал: он собирался обольстить ее медленно, неспешно, так, чтобы она даже не осознала, когда он наконец войдет в нее. А теперь она сама… Но нет, он не вполне уверен, что правильно понял, чего она хочет.

— Глупо продолжать и дальше поступать так, как мы поступаем. Я принудила тебя к этому, и ты был со мной очень добр и очень самоотвержен, даже слишком. А я вела себя как эгоистка. Но теперь я хочу, чтобы мы с тобой делали все, что полагается супругам.

— Все-все? — Да.