Серинис Эдлин Кендолл застыла в парадной гостиной у высокого окна, выходящего на Мейфэр-стрит, сквозь пелену слез печально наблюдая за людьми, снующими по тротуару перед домом. С лихорадочной поспешностью они стремились оказаться под крышей, прежде чем сгустившиеся тучи обрушат на землю ливень. Ледяные порывы ветра силились сбить с ног молодых и старых, женщин и мужчин, проказливо подхватывали полы плащей и рединготов прохожих, пока те придерживали цилиндры, модные шляпки и развевающиеся шали. Щеки и носы приобрели красноватый оттенок, одетых не по погоде пробирала зябкая дрожь. Но в большинстве своем горожане — кто решительно, кто со смиренной покорностью — продолжали путь, торопясь оказаться у домашнего очага, в кругу семьи или добраться до одинокого пристанища. Они не задумывались об уюте, ждущем их, и тем более о том, как недолговечна жизнь.

Стоящие на мраморной каминной доске большие фарфоровые часы, искусно украшенные статуэтками, мелодично пробили четыре. Отчаянно борясь с нахлынувшим горем, Серинис судорожно стиснула тонкие пальцы, спрятав руки в пышных жестких складках юбки из черной тафты. Когда звон часов смолк, у нее возникло непреодолимое желание бросить выжидательный взгляд через плечо: наступило время чаепития, ритуала, которого Серинис и ее опекунша, Лидия Уинтроп, неуклонно придерживались на протяжении последних пяти лет.

Внезапная смерть Лидии ошеломила Серинис, в случившееся было невозможно поверить. В свои без малого семьдесят лет Лидия производила впечатление на редкость жизнерадостной и энергичной особы. Даже в день смерти ее искрящееся остроумие составляло разительный контраст с угрюмостью ее внучатого племянника, нанесшего визит. Но как бы Серинис ни хотелось повернуть время вспять, Лидия была мертва и похоронена. Не далее как вчера девушка устремляла застывший взгляд на гроб красного дерева, слушая последние молитвы о том, чтобы душа усопшей обрела покой. Казалось, прошла вечность с тех пор, как пригоршни земли, символизирующей превращение бренного человеческого тела в прах, стучали по крышке гроба. Добрая, любящая женщина, в которой Серинис нашла покровительницу, поверенную, мать и верную подругу, ушла навсегда.

Несмотря на старания Серинис побороть печаль, ее губы задрожали, а слезы вновь подступили к горлу и затуманили ореховые глаза, обрамленные густыми ресницами. Никогда больше ей не доведется радоваться беспечным беседам за чашкой чая и сдобными лепешками или сидеть по вечерам перед приветливо мерцающим пламенем в камине. Больше некому читать вслух стихи или романы. Гостиную никогда уже не огласят мелодичные песни, которые Серинис исполняла под аккомпанемент Лидии. Не будет прогулок по оживленным улицам города или безлюдным полям, не будет радости, мира и покоя под кронами старых деревьев. Навеки утрачена поддержка престарелой опекунши, которая вопреки мнению света помогала Серинис осуществить заветную мечту — стать художницей. Благодаря Лидии картины Серинис появлялись на выставках и продавались за солидные суммы богатым меценатам — правда, вместо подписи художника на этих картинах были указаны лишь инициалы С.К. Мучительные воспоминания вызвали новый прилив скорби. Серинис отчетливо представилась высокая, стройная фигура в неизменном черном платье справа от мольберта. Лидия часто стояла там, когда Серинис рисовала, и низким, чуть хрипловатым голосом напоминала ей, как важно всегда оставаться самой собой.

На минуту отчаяние и одиночество стали для Серинис невыносимыми, пол под ногами покачнулся, а перед глазами поплыли разноцветные пятна. В панике она схватилась за оконную раму, чтобы удержаться на ногах, и прислонилась лбом к прохладному темному дереву, пока головокружение не утихло. С тех пор как умерла Лидия, Серинис забыла о еде, ограничиваясь несколькими глотками бульона и ломтиком подсушенного хлеба. В предыдущую ночь ей так и не удалось уснуть. Серинис сомневалась, что со временем горе отступит, хотя и была уверена: Лидия опечалилась бы, узнав, как подействовала на подопечную ее неожиданная кончина. Некогда Лидия окружила теплом и сочувствием перепуганную двенадцатилетнюю девочку, потерявшую родителей во время ужасной бури, когда громадное дерево обрушилось на их дом. В то время Серинис винила себя в том, что в час беды была далеко от дома и не смогла спасти родителей, но Лидия, давняя подруга ее бабушки, пережившая смерть собственной дочери, помогла Серинис понять: если бы родители не отослали ее в пансион, она тоже погибла бы. Пожилая дама часто повторяла: жизнь продолжается, что бы ни случилось. Окажись Лидия в эту минуту рядом, она напомнила бы ей эту давнюю мудрость.

Серинис чуть не застонала. Как все ужасно! Если бы за последние пять лет Лидия хотя бы раз пожаловалась на здоровье, если бы какое-нибудь недомогание возвестило бы о приближающейся смерти, домочадцы оказались бы готовы к ней. Вместе с тем Серинис ни за что не пожелала бы своей благодетельнице длительной, изнуряющей хворобы. Если смерть неотвратима, значит, скоропостижную, легкую кончину Лидии следует считать благом.

Дождевые капли заколотили в окна, по стеклу заструились ручейки, возвращая Серинис к настоящему. Надвигающаяся гроза почти опустошила улицы. Несколько запоздалых прохожих ускорили шаг. Мимо дома проехало несколько экипажей; кучеры на козлах ежились под дождем, втягивая головы в плечи и повыше приподнимая воротники щегольских ливрей.

В гостиной послышались осторожные шаги, и Серинис вскинула покрасневшие от слез глаза на молодую горничную, которая, подобно другим обитателям дома, искренне скорбела о смерти хозяйки.

— Прошу прощения, мисс Серинис, — пробормотала девушка, — я зашла узнать, будете ли вы пить чай?

Серинис не ощущала голода, но горячий чай прогнал бы озноб, появившийся после посещения кладбища. Под пронизывающим ветром она промерзла до костей, но откуда она могла знать, что погода переменится так внезапно?

— От чая я не откажусь, Бриджет. Спасибо. — За годы, прожитые в Англии, Серинис так и не удалось избавиться от выговора, свойственного уроженцам Южной Каролины. Помимо прочих премудростей, наставники старательно учили девушку правильному произношению и этикету, но, поскольку усердием и умом они уступали обожаемым родителям Серинис, она сводила на нет все усилия учителей, озорничая, словно избалованный ребенок. Под настроение Серинис была способна продемонстрировать правильный, даже рафинированный английский выговор, который обманул бы самого внимательного слушателя, однако она упорно отказывалась становиться чужестранкой на своей родине. Еще до отъезда из Южной Каролины Серинис решила, что когда-нибудь непременно вернется туда.

Служанка сделала книксен и удалилась, радуясь возможности чем-нибудь занять себя. В последние дни в доме воцарились гнетущая тишина и уныние. Временами Бриджет вздрагивала: в безмолвии ей слышался неповторимый, чуть хрипловатый голос, который на протяжении нескольких лет наполнял ее жизнь теплом и добротой.

Вскоре горничная вкатила в гостиную чайный столик, уставленный серебром и мейсенским фарфором. К крепкому чаю было подано блюдо печенья и хрустальная вазочка с ароматным земляничным вареньем.

Горничная вышла, а Серинис со вздохом расположилась на элегантной кушетке возле столика. Дрожащими руками она наполнила чашку чаем и добавила в него сливки и сахар — маленькая уступка английским традициям. Переложив в блюдце печенье, она твердо вознамерилась съесть его, но вдруг почувствовала, что вновь лишилась аппетита.

«Съем потом», — пообещала себе Серинис и с дрожью отвращения отодвинула от себя блюдце. Она поднесла чашку к губам и отхлебнула, надеясь, что чай согреет ее и успокоит нервы, но вскоре неожиданно для себя вновь оказалась у окна с чашкой в руках. Мир за окном гостиной казался огромным и неукротимым. Сумеет ли она выжить в нем, оставшись в свои семнадцать лет совсем одна?

Серинис закрыла глаза, преодолевая пульсирующую боль в висках, которая терзала ее после возвращения домой и, несомненно, была вызвана волнением и бессонницей. Внезапно шпильки в прическе начали причинять Серинис мучительное неудобство. Не выдержав, она отставила чашку, вытащила из изящного узла волос все шпильки и распустила по плечам и спине густые волнистые пряди. Боль не утихала, со злобной мстительностью атакуя мозг. Серинис начала медленно массировать голову, не задумываясь о том, как выглядит ее встрепанная русая грива в парадной гостиной, где следовало появляться только в безупречном туалете и с аккуратной прической. Впрочем, в доме находились только слуги, а внучатый племянник Лидии, не появившийся на похоронах, во время последнего визита к пожилой даме три дня назад был так раздосадован, что поклялся не показываться здесь целых две недели.

Боль отступала, и Серинис подумала, что вскоре ей предстоит принять важные решения. Она принялась беспокойно вышагивать по гостиной, пытаясь представить свою будущую жизнь. У нее остался всего один родственник — дядя, живущий в Чарлстоне. Закоренелый холостяк, он предпочитал свои книги и исследования браку и семье, но Серинис твердо знала: дядя примет ее с распростертыми объятиями. Перед отъездом племянницы в Англию он заявил: если бы он не сомневался в своей способности вырастить ее, как подобает заботливому отцу, и научить всему, что должна знать женщина, то ни за что не отпустил бы ее. Тщательно обдумав все преимущества общения Серинис с пожилой дамой, дядя принял решение и со слезами на глазах посоветовал девушке отправиться в Англию, научиться языкам и другим премудростям, стать настоящей леди, а затем вернуться к нему драгоценным камнем, получившим изысканную огранку. Теперь Стерлинг Кендолл стал последней надеждой Серинис.

К счастью, некоторое время ей незачем беспокоиться о деньгах. Серинис облегченно вздохнула. Благодаря деньгам, вырученным от продажи картин, она может жить без особых забот, работая над очередными полотнами. В Чарлстоне немало богатых плантаторов и торговцев, многие из них одержимы коллекционированием предметов искусства. Разумеется, известие о том, что создатель картин — девушка, не очень-то им понравится. Разумнее будет подыскать посредника, который сумеет продавать ее картины, не разглашая тайны авторства. До сих пор дела Серинис шли успешно, и она считала, что найти такого человека удастся без труда.

Заметив отражение, промелькнувшее в огромном зеркале с позолоченной рамой, Серинис застыла, изумленная своим видом, совершенно неожиданным для парадной гостиной. С длинными, пышными волосами, в беспорядке разбросанными по плечам, она походила на молодую цыганку — хотя и прилично одетую.

Склонив набок голову, она окинула себя критическим взглядом. Узнает ли ее дядя после длительной разлуки? Когда они расстались, Серинис была худенькой долговязой девочкой, болезненно стесняющейся своего роста. С годами она превратилась во взрослую женщину, чуть превосходящую ростом своих ровесниц, стройную, с округлыми формами, привлекающими взгляды молодых кавалеров, которые уже начинали выспрашивать у Лидии подробности первого выезда в свет ее воспитанницы. От бессонницы и недоедания последних дней ореховые глаза Серинис, окаймленные густыми ресницами, казались громадными под изящно изогнутыми дугами бровей. Ее высокие скулы стали заметнее, чем обычно, благодаря слегка впалым щекам. Собственный нос, прямой и тонкий, вполне устраивал Серинис — в отличие от бескровных губ.

Если не считать белой кружевной отделки на рукавах и воротнике, она была облачена во все черное. Ее модный бархатный жакет заканчивался чуть выше талии и был отделан черным шнуром на манер военного мундира. Присборенные у плеч рукава плотно облегали руки, заканчиваясь у запястий узкими черными оборками, отделанными дорогим кружевом. Неширокая юбка с фестонами на подоле не скрывала стройные ножки в чулках и модных туфельках на плоской подошве. Черный бархатный плащ и шляпку с небольшим пером Серинис сбросила сразу после возвращения с кладбища.

Закончив созерцать собственное отражение, Серинис улыбнулась с печальной иронией. Она не сомневалась в том, что Лидия одобрила бы ее поведение и не упрекнула бы за распущенные волосы. Хотя опекунша была леди до кончиков ногтей, она знала, когда следует соблюдать правила приличия, а когда можно отказаться от них в пользу здравого смысла.

Ее размышления прервал шум подъехавшей к дому кареты, за которым последовал громкий стук в дверь. Стук был настолько дерзким и настойчивым, что дворецкий бросился к двери с несвойственной ему поспешностью. Пока он открывал дверь, Серинис собрала волосы и заколола их шпильками на затылке. Благовоспитанной леди не следует принимать гостей с прической вакханки.

Шум вторжения, усиленный женским смехом, наполнил холл, и, прежде чем Серинис успела узнать, кто удостоил ее визитом, в гостиную ввалилось двое мужчин в сопровождении растерянного дворецкого.

— Покорнейше прошу простить меня, мисс, — извинился Джаспер, морщинистое лицо которого отражало тревогу. — Мне следовало доложить о прибытии мистера Уинтропа и мистера Радда, но они не дали мне возможности…

— Не волнуйтесь, Джаспер, — все в порядке, — заверила его Серинис и шагнула вперед с обманчиво-невозмутимым видом, пряча в складках юбки дрожащие руки. Она была хорошо знакома с единственным родственником Лидии, несмотря на то что во время своих визитов Алистер Уинтроп всегда оставался с Лидией наедине. Рослый и худощавый, он казался нескладным и каким-то развинченным. Черные волосы он зачесывал назад, впалые щеки подчеркивались бакенбардами. В профиль его тонкий нос выглядел крючковатым, а широкий подбородок выдавался вперед. Алистера Уинтропа никоим образом нельзя было назвать привлекательным мужчиной, однако он, очевидно, тратил на свою персону немалые суммы, одевался с иголочки, хотя и пренебрегал правилами хорошего тона.

Его спутник Ховард Радд был таким же рослым и прокладывал себе путь объемистым животом. На его круглом, как картофелина, носу, отчетливо темнели жилки, на левой щеке красовалось лиловое родимое пятно. В последний раз Серинис видела его несколько лет назад, но хорошо помнила, как он осматривал, словно ощупывал, ценные вещи, пока Лидия не пригласила его в гостиную. Алчный блеск в глазах Радда заставил девушку задуматься о том, какую ценность он приметил на этот раз. Серинис не понимала, как Аидия могла доверять этому человеку, ибо зловонные пары, окутывающие Ховарда Радда, явно свидетельствовали о его пристрастии к крепким напиткам.

— Мистер Уинтроп — всегда желанный гость в этом доме, Джаспер, — сдержанно начала Серинис, повернувшись к дворецкому. Она недолюбливала Алистера, но Лидия взяла себе за правило любезно принимать племянника даже во время неожиданных визитов. То же самое входило в обязанности Серинис. — И конечно, мистер Радд…

Ее прервал сиплый, иронический смех. Алистер двинулся навстречу Серинис, злобно Поблескивая черными глазами. Развинченная походка племянника опекунши невольно наводила на мысль, что в его теле нет ни единой твердой кости.

— Как это любезно с вашей стороны, мисс Кендолл! — съязвил он, раззявив лягушачий рот. — Вы на редкость тактичны.

Серинис попыталась взять себя в руки, почувствовав недоброе. Несмотря на то что ее предыдущие встречи с племянником Лидии были краткими, она сумела составить себе весьма нелестное мнение об Алистере Уинтропе. Он непрестанно бахвалился, и Серинис подозревала его не только в мотовстве, но и в полном пренебрежении к тетушке. Лидия всегда умалчивала о причинах его визитов, но Алистер либо добивался от нее согласия уплатить его очередные долги, либо в бешенстве выбегал из комнаты, проклиная тетушкино упрямство и упреки, — в последний раз это случилось несколько дней назад. Учитывая эти обстоятельства, Серинис с трудом сохраняла сдержанность в присутствии Алистера.

Алистер махнул бледной волосатой рукой в сторону юриста и громко распорядился:

— Объясни ей!

Ховард Радд вытер слюнявые толстые губы тыльной стороной ладони и открыл рот, но, прежде чем он успел вымолвить хотя бы слово, в гостиную танцующим шагом влетела крикливо разодетая девушка, волоча за собой яркое боа из перьев. Ее бюст и бедра были вызывающе подчеркнуты низким вырезом лифа и туго обтягивающей юбкой. Волосы незнакомки — беспорядочная масса ярко-желтых кудряшек, собранных на макушке, — имели оттенок, который вряд ли можно найти в природе. Карие глаза были щедро подведены черным, поверх толстого слоя румян на правой скуле сидела крупная мушка, а цвет губной помады совпадал с цветом пятна на воротнике Алистера.

С хихиканьем незнакомка прильнула к своему спутнику.

— Ал, пожалуйста, не заставляй меня ждать в холле! — жеманно выговорила она, надув губки и хлопая неестественно длинными ресницами. Маленькой ручкой она игриво погладила жилет Алистера. — Я никогда не бывала в таких шикарных домах, но ты же знаешь, мне не занимать хороших манер. Слуги даже не предложили мне присесть или выпить чашку чаю! Пожалуйста, разреши мне остаться здесь! Я просто не вынесу одиночества. Меня мороз подирает при мысли, что отсюда только что вынесли твою бедную тетушку!

Алистер раздраженно стряхнул с себя ее руку:

— Ладно, ладно, Сибил! Но сиди тихо, ясно? Я не желаю слушать твои жалобы, поняла?

— Еще бы, Ал! — со смешком откликнулась Сибил. Джаспер поморщился, отводя взгляд от непристойного зрелища, с горделивым достоинством вскинул голову и возмущенно уставился на Алистера. Свой вопрос дворецкий адресовал воспитаннице покойной хозяйки:

— Прошу прощения, мисс, прикажете мне остаться?

— Убирайся вон! — рявкнул Алистер, взмахнув рукой. — Тебя это не касается.

Джаспер не сдвинулся с места, пока Серинис не кивнула головой, позволяя ему удалиться.

Проводив слугу злобным взглядом, Алистер повернулся к своему спутнику:

— Продолжайте, мистер Радд.

Поверенный выпрямился во весь рост и озабоченно посмотрел в глаза Серинис, очевидно, подчеркивая этим важность момента.

— Мисс Кендолл, как вам известно, я имел честь быть поверенным миссис Уинтроп в течение нескольких лет. Я составлял ее завещание. Оно здесь, при мне.

Серинис следила за ним настороженно, как за змеей, изготовившейся к прыжку. Из внутреннего кармана сюртука Радд вытащил свернутый лист бумаги и с торжественным видом взломал печать. Серинис медленно опустилась в ближайшее кресло, пытаясь собраться с мыслями.

— Вы намерены прочесть завещание миссис Уинтроп сейчас же?

— Так полагается, — пояснил Ховард и повернулся к Алистеру, ожидая подтверждения.

— Не тяни, — велел Алистер, щегольским жестом откинув фалды и усаживаясь в кресло напротив Серинис. Злорадно усмехнувшись, он принялся вертеть в руках статуэтку мейсенского фарфора.

Сибил не могла допустить, чтобы внимание ее любовника отвлекла какая-то девчонка, и потому пристроила свои пышные формы на деревянном подлокотнике кресла Алистера. Поглядывая на Серинис из-под ресниц, она по-хозяйски обняла Алистера за костлявые плечи. Самолюбие Сибил было задето: Алистер ни словом не упомянул о том, что воспитанница его тетки так хороша собой. Сибил живо вспомнилось, как Алистер отговаривал ее от поездки — видимо, затем, чтобы без помех позабавиться.

Ховард Радд прокашлялся: его мучило желание промочить горло, однако он знал, что Уинтроп не позволит ему сделать ни единого глотка, пока с делом не будет покончено. Он развернул бумагу и внимательно изучил ее.

— Завещание совсем короткое. Небольшие суммы назначены слугам и дальним родственникам. Миссис Уинтроп оставила основную часть своего имущества, в том числе дом, мебель и все деньги, своему единственному близкому родственнику, племяннику, — мистеру Алистеру Уэйкфилду Уинтропу. Он вступает во владение имуществом немедленно.

— Немедленно? — ахнула Серинис.

Ей так и не довелось обсудить вопросы имущества с опекуншей, но она твердо знала, что Лидия искренне любит ее и не позволит вышвырнуть из дома, не дав времени на приготовления к переезду или на поиски жилья. Не будучи родственницей Лидии, Серинис не ожидала никакого наследства, кроме этой маленькой любезности. Она не понимала, почему Лидия проявила такую жестокость, не удостоив ее даже объяснением причин.

— Вы позволите мне взглянуть на завещание? — спросила она, ненавидя себя за дрожь в голосе, и выжидательно поднялась.

Радд заколебался, взглядом спросил согласия у Алистера и, получив резкий кивок, протянул девушке документ. У Серинис не было опыта в подобных делах, но она очень внимательно просмотрела каждую страницу завещания. На неискушенный взгляд документ мог показаться подлинным: инициалы Лидии удостоверяли каждую страницу, а на последней стояла ее красивая подпись. Серинис чувствовала, как поверенный переминается на месте от нетерпения, наблюдая за ней. Внезапно ее взгляд упал на дату рядом с подписью Лидии. Удивленно вздрогнув, Серинис посмотрела на поверенного:

— Но завещание было составлено шесть лет назад!

— Верно, — кивнул Радд, выхватывая у нее бумагу и поспешно сворачивая ее. — В этом нет ничего странного. Многие составляют завещания заранее, до того как они понадобятся. Вполне разумное решение.

— Но завещание было подписано еще до того, как погибли мои родители и Лидия стала моей опекуншей. Обстоятельства могли заставить ее изменить свою последнюю волю…

— В вашу пользу? — язвительно вмешался Алистер. Гневно фыркнув, он поднялся с кресла, чуть не сбросив Сибил на пол, и крадучись зашагал по просторной комнате, оглядываясь словно хищник. Казалось, им движет потребность поставить свое клеймо на каждую вещь в доме. — Вы это имели в виду, мисс Кендолл? Считали, что моя тетя что-нибудь завещает вам?

Несмотря на отвращение, оставляющее во рту привкус желчи, Серинис заставила себя ответить спокойно:

— Ваша тетя отличалась дотошностью в деловых вопросах и поэтому вполне могла пересмотреть свою волю. По крайней мере она позволила бы мне оставаться здесь до тех пор, пока я не закончу приготовления к отъезду…

— Но она этого не сделала! — с жаром перебил Алистер, наклоняясь всем телом вперед. — Достаточно и того, что она заботилась о вас при жизни! Она позволила вам жить здесь, потакала вашим прихотям, одевала вас как картинку, заплатила кругленькую сумму за устройство выставки ваших дурацких картин… Вам следовало бы на коленях благодарить мою тетю за щедрость, вместо того чтобы оспаривать мое законное право на наследство!

Серинис вспыхнула, уязвленная его словами.

— Я не надеялась получить ни гроша, мистер Уинтроп, — ледяным тоном заявила она. — Просто мне показалось странным, что Лидия ни словом не упомянула обо мне, хотя я еще не достигла совершеннолетия. Смею напомнить: она была моей законной опекуншей.

Алистер злорадно ухмыльнулся:

— Вероятно, милая тетушка надеялась распрощаться с вами еще до смерти. Очевидно, она вознамерилась выдать вас замуж за какого-нибудь богатого джентльмена и препоручить его заботам. Кто же мог предсказать, что она так рано испустит дух?

Ореховые глаза Серинис сверкнули под шелковистыми черными ресницами.

— Если бы вы лучше знали свою тетю, мистер Уинтроп, — возразила Серинис, — то поняли бы, что она слишком добра к людям, чтобы беспечно избавляться от них.

— Ваше мнение никого не волнует! — рассвирепел Али — стер, сжимая в кулаке изящную фарфоровую пастушку. — Завещание — прежде всего! Вы слышали, что в нем написано. Теперь я здесь хозяин, и мое слово в этом доме — закон!

У Сибил вырвалось восторженное восклицание, она с удовольствием захлопала в ладоши, словно ребенок, завороженный кукольным представлением.

— Поделом ей! Слишком уж высоко она задирает нос, верно?

— Очевидно, мисс Кендолл мнит себя знатной дамой, — ехидно откликнулся Алистер, отставляя пастушку и окидывая Серинис взглядом масленых черных глаз.

Серинис невольно попятилась. Она слишком плохо знала этого человека, чтобы предвидеть, каков он в гневе, однако догадалась, что он вовсе не джентльмен и способен на недостойные поступки. К несчастью, кушетка преградила путь Серинис, и ей пришлось остановиться.

Уловив ее страх, Алистер испытал прилив воодушевления.

— Но мисс Кендолл ошибается, — вкрадчиво продолжал он. — Она ничтожество, просто маленькая нищенка, которая надеялась разбогатеть благодаря старухе, а пока получала от нее дорогие наряды. — Протянув руку, он ухватился за белое кружево на воротнике Серинис и дернул за него.

— Уберите руки! — выпалила Серинис, отталкивая Али — стера. — Даже если этот дом принадлежит вам, сэр, то я отнюдь не ваша собственность!

Губы Алистера сложились в уверенную ухмылку, он неторопливо ощупал взглядом ее грудь.

— Как знать, как знать, мой персик.

Ал! — встрепенулась Сибил, вовсе не намеренная делить поклонника с особой, по сравнению с которой она выглядела уродливой жабой. Она не питала к Алистеру пылкой любви, зато весьма интересовалась его кошельком. Пройдясь по комнате, Сибил с жеманным смешком втиснулась между Серинис и Алистером, застывшими нос к носу. — Не унижайся перед этой тощей соплячкой, милый, — с льстивой улыбкой пропела она, прижимаясь к Алистеру. — Твоя Сибил знает, как осчастливить тебя.

Алистер мстительно прищурился, найдя способ отплатить Серинис за высокомерие. Обняв любовницу, он с улыбкой взглянул в ее раскрашенное лицо:

— Ты хотела бы получить новые наряды, Сибил?

— Неужели ты купишь их мне, Ал?

Он сделал неопределенный жест костлявыми плечами.

— К чему покупать, Сибил, если в покоях миледи Серинис тебя ждет целый гардероб?

Сибил разочарованно сникла.

— Ее вещи не подойдут мне, Ал, — возразила она, не в силах открыто признаться, что ее соперница, несмотря на высокий рост, обладает более стройной фигурой. — Она слишком долговязая.

— Отправляйся к ней в комнату и выбери то, что будет тебе впору, — велел Алистер. — Тетя потратила на эту нищенку целое состояние. Среди ее вещей наверняка найдется что-нибудь и для тебя. Ступай же!

Сибил чуть воспряла духом и выпорхнула из комнаты. Ее каблучки зацокали по лестнице, а немного погодя послышался шум открывшейся двери и пронзительный вопль восторга.

Алистер был доволен собой:

— Кажется, Сибил нашла вашу спальню, миледи.

Серинис ответила ему холодной пренебрежительной усмешкой, которой мать могла бы наградить скверного ребенка, пресытившись его шалостями.

— Надеюсь, мне будет позволено уложить свои вещи и покинуть дом, когда Сибил выйдет из спальни? Может быть, до отплытия в Южную Каролину мне удастся найти комнату на постоялом дворе.

— Какие еще вещи? — рявкнул Алистер. — Все, что находится в этом доме, принадлежит мне!

— Ошибаетесь, — сухо ответила Серинис, упрямо вскинув подбородок.

Несмотря на спокойную жизнь под присмотром Лидии, она вовсе не была оранжерейным растением. Присутствуя на уроках отца, школьного учителя, она не раз сталкивалась с мальчишками, которые без зазрения совести помыкали теми, кто был младше, меньше ростом или слабее их. Многих избаловали любвеобильные родители; их проказы не всегда бывали безобидными. Очевидно, к тому же сорту людей принадлежал и Алистер Уинтроп.

— Мои картины и деньги, вырученные за них, принадлежат мне, — твердо заявила она.

Радд вмешался в разговор с уверенностью адвоката, заранее продумавшего свои доводы:

— Вы пользовались материалами, купленными миссис Уинтроп. Кроме того, она оплачивала недешевые услуги учителя рисования. Короче говоря, вы жили под ее крышей, она была вашей опекуншей, а вы еще не достигли совершеннолетия. Именно миссис Уинтроп устраивала ваши выставки, добивалась самой высокой цены и хранила вырученные деньги в банке. На картинах даже не значится ваше имя — только инициалы. Мне известно об этом потому, что устроители выставки отказывались назвать имя художника, сообщая лишь, что обо всем позаботилась миссис Уинтроп. — Он сделал краткую паузу, вытер потный лоб и подытожил: — Следовательно, полноправным владельцем картин, а также прибыли, полученной от их продажи, является не кто иной, как миссис Уинтроп.

Сердце Серинис упало. К несчастью, поверенный был прав почти во всем. Ей принадлежал лишь талант. Но для того, чтобы создавать на полотне жанровые сценки, пейзажи и изображения интерьеров, требовались масляные краски и холсты. Лидия понимала, что меценаты вряд ли воспримут всерьез картины молоденькой девушки, поэтому убедила Серинис хранить тайну.

— Лидия хранила деньги для меня, — сказала она, но даже ей этот довод показался неубедительным. — Мы не считали нужным класть их на отдельный счет. Чтобы отплыть в Чарлстон, мне понадобятся деньги на билет.

— Будь у вас даже отдельный счет, это ничего бы не изменило, — возразил Алистер. — Моя тетя была вашей опекуншей. Все, что вы имели, принадлежало ей… — Он едко усмехнулся. — Но теперь принадлежит мне.

— Вы только посмотрите! — в восторге воскликнула Сибил, врываясь в комнату. Она была закутана в великолепную накидку из темно-розового муара, отделанную гирляндами розовых бутонов по краям капюшона и вороту. — Ну разве это не прелесть? — Рискуя наступить на слишком длинный подол, Сибил закружилась по комнате, демонстрируя свое новое приобретение. В эту минуту она сожалела лишь о том, что ей не удалось втиснуться в шелковое платье в тон накидке. — Там целая гардеробная, битком набитая чудесными вещами! Вот уж не думала, что когда-нибудь мне привалит такое счастье! А шляпки! Туфельки! А платьев — видимо-невидимо! И белье — сплошные кружева! — Она в экстазе оглянулась через плечо, проверяя впечатление Серинис. — Как я выгляжу в моей новой накидке?

Серинис не удержалась от неучтивого замечания:

— Боюсь, все мои платья расползутся на вас по швам.

— Ал! — воскликнула Сибил, в ярости топая ножкой. — Как она смеет так обращаться со мной!

Наблюдая за Сибил, Алистер жалел о своем решении. Ее ярко накрашенные губы и румяна на щеках не сочетались с изысканным оттенком накидки. Как бы ему ни хотелось отомстить Серинис за высокомерие, он понял, что без значительных переделок Сибил сможет носить лишь ее накидки и другую верхнюю одежду.

Он перевел взгляд на Серинис и бесцеремонно уставился на соблазнительные изгибы ее тела под траурным платьем. Она выпрямила спину и вскинула голову, всем своим видом демонстрируя надменность и непреклонность, и в этот миг напоминала богиню, с которой Сибил не шла ни в какое сравнение.

Губы Алистера сложились в кривую усмешку, от которой по коже Серинис пробежал холодок. Еще до того, как родственник покойной опекунши шагнул вперед, она поняла: он задумал такое, что вряд ли придется по душе ей.

— Не тревожьтесь понапрасну, Серинис, — вкрадчиво заговорил Алистер, протягивая руку к тяжелому узлу поспешно заколотых волос девушки. — Какое-то время я позволю вам побыть здесь. Уверен, мы в конце концов столкуемся. Может, даже станем близкими друзьями. — Не обращая внимания на предостерегающий взгляд Серинис, он распустил ее волосы, тяжелой вуалью накрывшие грудь, и провел по ним ладонью.

Вскинув руки, Серинис оттолкнула его изо всех сил.

— Негодяй! — выпалила она. — Неужели вы и вправду надеетесь на мою благосклонность? Что вы о себе возомнили — вы, ничтожный червь, выползший из зловонной норы? Лучше уж оказаться на улице, чем жить рядом с вами!

Глаза Алистера оскорбленно вспыхнули, на лице проступили багровые пятна. Он замахнулся, но Ховард вовремя перехватил его руку.

— Если от удара останется след, она покажет его в полиции, — предостерег он. — Лучше выгнать ее, не поднимая лишнего шума.

Алистер не сразу понял слова поверенного: он трясся от ярости. Прошло немало времени, прежде чем он овладел собой и высвободился из рук Радда.

— Убирайся отсюда, тварь! — взревел он. — Ты недостойна даже того, чтобы преподать тебе урок хороших манер!

Едва дыша, Серинис прошептала:

— С удовольствием. Я сейчас же уложу вещи и…

— Нет! — оборвал ее Алистер. — Ты уйдешь немедленно.

Схватив Серинис за руку, он поволок ее в коридор. Джаспер, находящийся в холле, попытался вступиться за Серинис:

— Сэр, умоляю вас…

— Теперь я здесь хозяин! — прервал Алистер робкую попытку слуги вмешаться. — А те, кто этого еще не понял, последуют за этой дрянью. — Распахнув дверь, он вытолкнул Серинис из дома с такой силой, что она чуть не свалилась с гранитных ступеней. — Советую всем хорошенько об этом подумать! — продолжал Алистер, обращаясь к слуге и не торопясь закрывать дверь. — Найти место нелегко. Не надейтесь на рекомендации!

Он обратил яростный взгляд на Серинис, стоявшую под проливным дождем.

— Убирайся с глаз моих долой, пока не поздно, иначе я прикажу арестовать тебя или же запру в сумасшедший дом!

— Он вправе сделать это, — подтвердил Радд, выглядывая из двери. — Теперь он состоятельный, уважаемый джентльмен. А вы — никто. Если не хотите очутиться в Бедламе, поскорее уходите отсюда. — Поверенный успел скрыться за секунду до того, как Алистер решительно захлопнул дверь.

Серинис зябко поежилась под порывом ледяного ветра и обхватила плечи руками. Ее в буквальном смысле слова вышвырнули из дома, где она жила последние пять лет, и пригрозили суровыми карами, если она вздумает ослушаться. Оказавшись на улице без плаща или шали, она наверняка простудится, прежде чем найдет убежище. Серинис серьезно занималась живописью, поэтому ей никогда не хватало времени поддерживать отношения с ровесницами. Кроме того, в большинстве своем они были поглощены поисками мужей. А подруги Лидии были гораздо старше Серинис, и девушка понимала, что их ужаснет рассказ о насилии, которое она только что пережила. А вдруг Алистер Уинтроп решит отомстить той из подруг Лидии, которая согласится приютить Серинис? Она считала неблагоразумным подвергать опасности беззащитных старух.

Наверное, Алистер спятил. Но как бы то ни было, закон на его стороне. Будучи единственным наследником Лидии, он имеет полное право распоряжаться ее собственностью по своему усмотрению, в том числе и отказывать в милости тем, кто жил под ее крышей.

Серинис уныло взглянула на дом, и ее глаза затуманили слезы и дождь. Горе, вызванное смертью Лидии, в сочетании с недоеданием и бессонницей изнурило ее. Как она выдержит долгое путешествие через весь город?

— Надо только попробовать, — пробормотала она, еле шевеля замерзшими губами. Не в силах сдерживать дрожь, она побрела вниз по улице, под проливным холодным дождем, зная, что другого выхода нет.

Не успела Серинис отойти от дома, как звук торопливых шагов заставил ее оглянуться. Задыхаясь и обливаясь слезами, к ней подбежала молоденькая горничная Лидии и закутала голову и плечи Серинис теплой шалью. В руках она несла собственный шерстяной плащ, который тоже набросила на плечи Серинис.

— О, мэм, какой ужас! — Она шмыгала носом и поминутно утирала слезы. — Глазам не верю! Ведь кроме дома миссис Уинтроп, вам некуда идти. Неужели мистер Алистер был вправе так жестоко обойтись с вами?

— Боюсь, да, Бриджет. Миссис Уинтроп завещала ему всю свою собственность. — Она ласково прикоснулась к руке горничной ледяными пальцами. — Возвращайтесь домой. Я не хочу, чтобы мистер Уинтроп рассчитал вас без рекомендательного письма. Заберите свой плащ и уходите.

Она попыталась сбросить с плеч плащ горничной, но Бриджет покачала головой:

— Нет, мэм. Он теперь ваш. В прошлом году миссис Уинтроп подарила мне свой плащ, этот вы возьмите себе. Не тревожьтесь, я не останусь без одежды.

— Вы уверены? — продолжая дрожать, спросила Серинис.

— Конечно, мэм, — кивнула Бриджет. — Ослушаться мистера Уинтропа я не могу, но по крайней мере буду знать, что сумела хоть как-то помочь вам.

— Спасибо, Бриджет, вы настоящий друг, — прошептала Серинис, и ее глаза вновь наполнились слезами. — Я никогда не забуду вас.

Горничная сбивчиво заговорила, торопясь порадовать бывшую хозяйку:

— Мистер Джаспер подслушал разговор в гостиной и понял, что задумал мистер Уинтроп. Он велел нам спрятать ваши картины в кладовой под лестницей. Джаспер намерен сообщить мистеру Уинтропу, что все картины отправлены в какую-то галерею и больше нам ничего не известно. Когда-нибудь вы получите их обратно, мэм, только наберитесь терпения.

— Напрасно вы подвергаете себя опасности, спасая картины, — сказала Серинис, тронутая преданностью прислуги. — Они этого не стоят. Я иду на пристань — может, мне повезет найти корабль, отправляющийся в Чарлстон. Так что за картинами я вряд ли вернусь.

— Все равно, мэм, мы припрячем их для вас, чтобы отомстить мистеру Уинтропу.

— А теперь бегите домой, — посоветовала Серинис, слегка подтолкнув горничную в сторону дома, — пока вас не хватились.

Громко всхлипнув, горничная обняла Серинис и вновь шмыгнула носом.

— Да благословит вас Господь, мэм. Вы всегда были добры к нам. Мы будем молиться, чтобы этот негодяй получил по заслугам.

Бриджет разжала руки и, обливаясь горькими слезами, побежала к дому, шлепая по лужам и придерживая намокшие юбки.

Накинув на голову шерстяной капюшон, Серинис поплотнее укуталась в плащ. Шагая по улице под проливным дождем, она с безграничной благодарностью вспоминала Бриджет и радовалась ее подарку.

Прошло некоторое время, прежде чем Серинис осознала, что после разговора с Алистером в ее душе поселилось тупое равнодушие, мешающее размышлять о плачевных обстоятельствах, в которых она оказалась. Ее перестали тревожить мысли о голоде и отсутствии теплой одежды. Она лишь поминутно приказывала себе шагать быстрее. Все, что от нее требуется, — идти вперед. Подбадривая себя таким образом, Серинис вскоре оказалась близ Саутуоркского моста.

Гроза нависла над городом, превратив сумерки в мрачную мглу, но в призрачном свете молний Серинис удалось разглядеть силуэты нескольких кораблей, идущих вверх по реке, к пристани. Она взглянула вдаль в поисках более высоких мачт, которыми морские корабли отличались от рыболовных суденышек. Давным-давно, навестив вместе с родителями своего дядю, живущего у пристани, Серинис вдоволь налюбовалась многочисленными судами, отплывающими в южные порты. Пока дядя рыбачил, она пристраивалась рядом на причале с альбомом в руках, рисовала, слушала дядины рассказы и училась у него отличать корабли друг от друга.

Воспоминания о далеком городе нахлынули на нее волной: на какую-то долю секунды Серинис вновь услышала пение птиц в ветвях древних дубов рядом с родительским домом, жужжание пчел жаркой летней ночью, уловила нежное прикосновение мха. Ей даже почудился аромат жимолости и сладкий вкус тянучек, тающих на языке. Серинис пронзила такая тоска по дому, что она чуть не разрыдалась.

Холод, усталость и горе окутывали ее, словно мокрое одеяло, пальцы немели. Серинис не представляла себе, что делать дальше. Какой капитан пустит ее в таком виде на свое судно, не говоря уж о том, что согласится довезти до Чарлстона бесплатно? Такой исход казался Серинис маловероятным, но она твердо знала: что бы ни случилось, она должна добраться до родины.

Повинуясь неудержимому стремлению, Серинис ступила на мост. Дождевая вода скопилась в выбоинах между булыжниками мостовой, туфли девушки промокли. Гнилостная вонь от реки усилилась. Стараясь держаться берега, Серинис без устали шагала сквозь тьму, пока наконец не сумела разглядеть вдалеке горделивые мачты больших судов. Воспрянув духом, она ускорила шаг, хотя ноги мучительно ныли от холода. В глубине души Серинис понимала, что бродить в этом квартале Лондона в одиночку неблагоразумно. К ней могли пристать, приняв за продажную женщину. Но Серинис отмахнулась от доводов рассудка, расценив их как непозволительную роскошь.

В окнах складов и доходных домов, мимо которых она проходила, было темно: в здешних местах каждая свеча или унция керосина ценилась чуть ли не на вес золота. Бедняки поняли бы, в каком плачевном положении очутилась Серинис, но ничем не смогли бы ей помочь. Ее цель — добраться до родины, и она найдет способ осуществить ее!

Серинис брела не чуя под собой ног по извилистой тропе вдоль берега, пока внезапно не наткнулась на что-то мягкое, напоминающее человеческое тело. Вздрогнув, она вгляделась в темноту и различила перед собой перевернутую лодку, один край которой опирался на два чурбака.

— Эй, поосторожнее! — воскликнул кто-то заплетающимся языком. — Не видишь, что ли, куда идешь?

Серинис в удивлении отпрянула, глядя на невысокого жилистого человека, выползающего из-под лодки.

— Прошу прощения, — пробормотала она, не зная, что вызвало у нее дрожь — холод или страх. — Я не заметила вас, сэр…

— Смотреть под ноги надо, — сварливо отозвался незнакомец, с трудом поднимаясь. Ростом он оказался ниже Серинис, был совершенно лыс и шепелявил так, словно у него не осталось ни единого зуба, но был одет как матрос.

— Что вы здесь делаете? — сумела выговорить Серинис. Матрос окинул ее недовольным взглядом, набросил на голову капюшон бушлата и поежился, запахивая одежду.

— Если тебе так приспичило это знать, детка, я решил маленько прикорнуть, пока капитану не вздумается вернуться на нашу посудину.

— Мне очень жаль, что потревожила вас, сэр. Видите ли, я не разглядела вас в темноте, — отозвалась Серинис со всей любезностью, на которую была способна. Увы, ей мешало клацанье собственных зубов. Она надеялась, что, несмотря на ворчливый нрав, незнакомец согласится помочь ей. Больше ждать помощи неоткуда. — Неужели я причинила вам боль?

— Боль — мне, старому Муну? — недоверчиво переспросил матрос, выпячивая чахлую грудь и подтягивая штаны. — Детка, на такое способен разве что кашалот.

— Я очень рада слышать об этом.

Польщенный ее участием, Мун пригляделся. Несмотря на дрожь, его собеседница явно принадлежала к высшему классу и вполне могла заинтересоваться каютой на корабле, на котором служил Мун. Обычно, осмотрев судно, солидные пассажиры отправлялись на поиски другого корабля.

— А вы что делаете под дождем, да еще одна-одине-шенька? Здесь не место порядочной девушке.

— Мне необходимо добраться до дома. Я ищу корабль, отплывающий в Южную Каролину. Вы, случайно, не слышали о таком?

— «Мираж» к вашим услугам, — без колебаний отозвался беззубый моряк. — На нем командует капитан Салливан, а я — его помощник.

— Где можно найти капитана Салливана? Повернувшись, Мун ткнул большим пальцем в сторону таверны, окна которой тускло светились в темноте.

— Он развлекается вон там.

Серинис вздохнула, взглянув в сторону, куда показывал моряк. Ее обнадеживала мысль, что на этом поиски завершатся, но она опасалась заходить в таверну, ибо была не настолько наивна, чтобы считать, что после длительного плавания моряки нуждаются только в крепких напитках. Вероятно, они ищут и других развлечений, тех самых, в тонкостях которых, похоже, разбиралась Сибил.

— Не могли бы вы проводить меня к нему?

Мун задумчиво склонил голову набок, оглядывая промокшую одежду незнакомки. В любом другом случае он не стал бы утруждать себя, но эта девушка явно попала в беду и к тому же продрогла до костей. Учтивые манеры Серинис пробудили в старом морском волке галантного кавалера.

— Само собой, не то вы помрете от холода.

— А разве вам не холодно?

Мун провел указательным пальцем под крючковатым носом и хмыкнул:

— Изнутри меня греет ром. — Источая сильный запах перегара, он поманил Серинис за собой: — Сюда, детка.

Серинис послушно последовала за моряком, который, пошатываясь, двинулся на свет окон таверны. Войдя, девушка остановилась на пороге, а Мун смело направился в глубину комнаты. От зловония, наполнявшего помещение, Серинис стало дурно. Матросы громко призывали слуг, усердно стучали пивными кружками по грубо сколоченным столам, орали во всю мощь легких, пытаясь перекричать какофонию голосов, шумно гоготали, норовя ущипнуть или похлопать ниже спины каждую проходящую мимо служанку. Стайка посетителей, сидевших в углу, переговаривалась приглушенными голосами, небрежно лаская прелести полуобнаженных блудниц, сидящих у них на коленях. Старательно отводя от них глаза, Серинис оглядела переполненную комнату в поисках Муна.

Наконец она заметила, как тот зашевелил губами, склонившись над здоровенным плечом смачно жующего мужчины. Серинис предположила, что Мун беседует не с кем иным, как с капитаном Салливаном. Судя по виду, капитану давно уже перевалило за четыре десятка лет. С буйной гривой седеющих волос, клочковатыми бакенбардами и щетинистым подбородком, он походил на пирата, явно преуспевшего в своем деле, — об этом свидетельствовали его тутой кошелек и безмолвные приказы принести еще кувшин эля для приятелей. Наконец капитан оглянулся на матроса и кивнул.

Мун бросился к Серинис с широкой беззубой улыбкой:

— Капитан согласился выслушать вас, детка.

Едва Серинис ступила в узкий проход между столами, как к ней протянулась чья-то рука. Ахнув, она увернулась от матроса, который ухмыльнулся, показывая гнилые зубы.

— Ну-ка, кого это принесло к нам дождем? — выкрикнул он, привлекая к девушке внимание приятелей. — Никак мокрую курицу?

— Как бы не так! — отозвался второй матрос и стащил плащ с плеч Серинис. При виде стройной фигуры девушки под промокшим платьем его глаза алчно вспыхнули. — Что мокрая — это верно, но милашка, чтоб мне провалиться!

— А ну, убери лапы, жеребец! — рявкнул Мун, бросаясь к матросу. — Ты что, слепой? Не знаешь, как отличить девку от леди?

— Леди? — с явным недоверием переспросил матрос. — В этой дыре? Кого ты вздумал надуть, Мун?

— Не твое дело! — отрезал Мун и выхватил у него плащ своей спутницы. — Похоже, за всю свою паршивую жизнь ты ни разу не видел настоящей леди!

Сидящие поблизости посетители таверны расхохотались.

— Еще как видел, да только леди здесь не место.

— Ну и что? — возразил Мун.

— Стало быть, она шлюха, — проворчал матрос и отвернулся.

Перед глазами Серинис поплыл туман, свет фонарей потускнел. Она заморгала, пытаясь справиться с внезапной слабостью. Только решительным усилием воли она сумела дойти до стола, за которым расположился капитан Салливан. Мун услужливо подвинул ей стул, и Серинис села, с благодарностью взглянув на своего провожатого, ибо она сомневалась, что ей удастся устоять на ногах.

— Мун говорит, вам нужна каюта на моем корабле, — начал капитан Салливан, не спеша оглядев собеседницу от мокрых слипшихся волос до забрызганного грязью подола платья. Несмотря на свою миловидность и элегантность одежды, девушка выглядела плачевно. В задумчивости раздувая щеки, капитан уставился в ее ореховые глаза, затуманенные усталостью: — Вы можете заплатить за проезд?

Серинис было неловко признаваться в нищете, но солгать она не могла.

— С моей стороны было бы нелепо искать каюту на корабле, если бы я не могла заплатить за нее — тем или иным образом.

— Что это значит?

Серинис собралась с духом, ясно сознавая, каким абсурдным покажется ее предложение капитану корабля.

— Мой дядя, мистер Стерлинг Кендолл, заплатит вам после того, как мы прибудем в Чарлстон…

Некоторое время капитан Салливан смотрел на нее так, словно она вдруг лишилась рассудка. Внезапно он хлопнул ладонью по столу и буйно расхохотался, заставив Серинис съежиться от ужаса и стыда. Несомненно, он счел ее предложение нелепым. Наконец он отсмеялся и иронически посмотрел на собеседницу:

— Не знаю, правильно ли я вас понял, мисс… Вы утверждаете, что ваш дядя заплатит мне, как только плавание завершится?

Серинис робко кивнула:

— Понимаю, это предложение выглядит более чем странно…

— Чепуха, вот что это такое! — вдруг гаркнул капитан, и Серинис вздрогнула. — Детка, вы либо рехнулись, либо принимаете меня за олуха.

— Ни в коем случае, капитан Салливан, — поспешила заверить его Серинис, смаргивая слезы с ресниц. От усталости ее голос ослабел, но зубы уже не стучали от холода. — Уверяю вас, я нахожусь в здравом рассудке. После недавней смерти моей опекунши меня вышвырнули из дома люди, унаследовавшие ее собственность. У меня отняли все, что я имела, не оставив ровным счетом ничего ценного. Вот уже несколько часов, как я стала нищенкой. — Она сделала краткую паузу, перед тем как унизиться до мольбы: — Поверьте, сэр, если бы я надеялась на ваше снисхождение, то с радостью пообещала бы вам заплатить вдвое больше обычного. Я рассчитываю на помощь своего дяди…

Темные глаза вновь остановились на ней, на сей раз с явным сочувствием.

— Поймите, мисс: я обязан отчитываться за все расходы и отдавать хозяевам корабля деньги, полученные с пассажиров. Так требует компания. Откуда мне знать, может, ваш дядя уже умер? — Он нехотя добавил: — Кто же тогда оплатит ваш билет? Ведь вам самой платить нечем.

— Понимаю, капитан Салливан, — печально пробормотала Серинис, поднимаясь со стула и чувствуя, что ноги вот-вот откажут держать ее. — Простите, что побеспокоила вас…

Извиняюсь, кэп, — вмешался Мун, вновь склоняясь над плечом Салливана. Матроса удивляло собственное стремление помочь несчастной девушке. — А как насчет «Смельчака»? Капитан Бирмингем сам себе хозяин, сэр. Может, он возьмет ее на борт?

— Пожалуй, — согласился Салливан, задумчиво поглаживая щетинистый подбородок. — Корабль принадлежит ему… но, насколько мне известно, он никогда не берет пассажиров.

Серинис приложила ладонь ко лбу, гадая, не ослышалась ли она. Возможно, от слабости слух подвел ее, язык вновь начал заплетаться.

— Вы сказали, капитан Бирмингем?

Капитан Салливан с любопытством воззрился на нее:

— А вы знакомы с ним, мисс?

— Если он из тех Бирмингемов, что живут близ Чарлстона, — тогда да, — запинаясь, объяснила Серинис.

— «Смельчаком» командует Борегар Бирмингем, — объяснил капитан. — Вы знаете его?

Серинис вдруг ощутила, как силы стремительно покидают ее.

— Когда был жив мой отец… он содержал частную школу… для детей местных плантаторов и торговцев. — Она возненавидела собственный язык за медлительность. — Одно время… Борегар Бирмингем учился у него. Мы были знакомы с его родителями и его дядей, Джеффри Бирмингемом.

— Если капитан Бирмингем вспомнит вас, то наверняка сжалится, — предположил капитан Салливан. — Доставь леди в целости и сохранности на корабль Бирмингема, Мун, и передай капитану, что он мой должник. Я согласен взять долг кружкой эля.

— Слушаюсь, кэп. — На лице старого моряка появилась довольная улыбка. — С удовольствием провожу леди и наконец-то своими глазами взгляну на этот корабль.

К тому времени как спутники покинули таверну, на землю спустилась кромешная мгла, но ветер утих. Со стороны реки надвигался туман. Длинными седыми клочьями он стлался над землей, приглушая плеск воды и прочие звуки. Мун шагал впереди, время от времени оглядываясь, чтобы проверить, не отстала ли девушка. Серинис ничего не видела в обступившей ее темноте и потому шла осторожно. Ее ноги подкашивались, она так промокла и продрогла, что с трудом тащила отяжелевшие от воды туфли по сырому булыжнику. Но несмотря ни на что, она держалась прямо Наконец впереди над стеной тумана показались горделивые мачты корабля.

Мун оглянулся через плечо, указывая на судно.

— Ручаюсь, вы еще никогда не видывали такого корабля, детка! На этот фрегат стоит поглядеть. Таких больше нигде не сыщешь, это уж точно. Верите ли, капитан заплатил за него, продав все меха, драгоценности и остальные ценные вещи, которые привез из России несколько лет назад. Я слышал, Бирмингем недавно побывал на Балтийском море и в Санкт-Петербурге и привез оттуда вдвое больше добра, чем прежде. Ходят слухи, что один капитан из Ост-Индской компании пытался выменять у него кое-что на шелк, жемчуг и нефрит. В общем, капитану Бирмингему есть чем соблазнить торговцев из Чарлстона. Потому он и не берет на борт пассажиров — к чему это, если у него такой богатый груз! Но будем надеяться, что капитан сжалится над вами, детка.

Серинис не ответила. Они приближались к трехмачтовому кораблю, который возвышался, словно великан в стране карликов. Однако из-за усталости Серинис не сумела по достоинству оценить его красоту. Ее силы были на исходе, чувства притупились, мысли путались. Каждый шаг превращался в мучительную пытку, ноги неудержимо дрожали. Ей хотелось лишь одного: лечь на кровать и провалиться в сон.

Мун остановился у трапа и попросил у вахтенного матроса позволения подняться на борт. Его голос показался Серинис гулким и далеким. Она смутно сознавала, что ее ноги подкашиваются и она медленно падает навзничь. Ударившись о булыжник, девушка на миг ощутила тупую боль в затылке Затем послышался чей-то испуганный крик, а спустя вечность сильные руки прижали ее к мускулистой груди. Высокие мачты закружились перед глазами Серинис, сомкнулись над ней, словно надгробия, мешая дышать и увлекая в беспросветную бездну, где на смену оцепенению и равнодушию пришло забвение.