Глава 4
— Понимаете, что я хочу сказать? — нарушила молчание Кейт, когда прошло около четверти часа. — Грубиян!
Бет не хотела поддаваться разочарованию. Она всем сердцем желала согласиться с Кейт и употребить несколько отборных ругательств, усвоенных ею в работном доме, но сдержалась.
— Возможно, он забыл об этом. Урок со мной должен быть обычным делом.
Кейт фыркнула.
— Вы теперь важная леди. У него нет никаких оснований так обращаться с вами.
Бет притворно рассмеялась.
— Если бы миссис Баррингтон оставила мне всего десять шиллингов, ты не называла бы меня важной леди.
Кейт отмахнулась.
— Во всяком случае, мой отец не был груб, как этот лорд, а он все время был пьян, как лорд.
Бет, хорошо знавшая пьяных отцов, промолчала. Она снова осмотрела площадь и заметила молодую хорошенькую женщину, которую они с Кейт обсуждали накануне.
Эта женщина некоторое время задумчиво поглядывала на Бет из-под своего зонтика. Бет удивленно вскинула брови.
Леди решительно кивнула и направилась к ним.
— Не могу ли я дать вам совет, дорогая? — спросила она, подойдя к Бет.
Она говорила на чистом английском, и в ее облике не было ничего «континентального». У нее было бледное с четкими чертами лицо, искусно завитые рыжие волосы выбивались из-под полей шляпки, а глаза были большими и зелеными. И снова Бет почувствовала ее притягательность, что-то неопределенное, притягивавшее к ней всех смотревших на нее.
Леди говорила:
— Если вы ждете Мака Маккензи, то должна вам сказать, что он человек непредсказуемый. Он может лежать на поляне, наблюдая за бегом лошади, или забраться на вершину колокольни и писать открывшийся оттуда вид. Полагаю, он забыл обо всех свиданиях с вами, но таков уж Мак.
— Рассеянный? — спросила Бет.
— Не столько рассеянный, сколько кровожадный. Мак делает все, как ему нравится, и я подумала, что будет лишь справедливо, если вы сразу об этом узнаете.
Дама дрожала от волнения, и ее бриллиантовые серьги поблескивали, а свой зонтик она сжимала с такой силой, что казалось, вот-вот сломает хрупкую ручку.
— А вы его натурщица?
Бет так не думала, но это же был Париж. Даже самые респектабельные англичанки, как было известно, отбрасывали все приличия, как только входили на его авеню.
Леди огляделась и села рядом с Бет на то самое место, которое занимал лорд Мак накануне.
— Нет, дорогая. Я не его натурщица. К сожалению, я его жена.
Все становилось намного интереснее. Лорд Мак и леди Изабелла разошлись, расстались, и их всем известный разрыв оставался главным светским скандалом целых три месяца. Миссис Баррингтон со злорадством смаковала этот скандал, читая о нем в газетах.
Это произошло три года назад, однако леди Изабелла сидела, охваченная негодованием, рядом с женщиной, которая, как она думала, ждала на свидание ее мужа.
— Вы ошибаетесь, — сказала Бет. — Его милость предложил мне брать у него уроки, потому что заметил мое невежество. Но заинтересовался он мной, лишь когда я ему сказала, что я друг лорда Йена.
Изабелла пронзила ее взглядом.
— Йена?
Казалось, всех удивляло даже то, что Бет просто говорила с ним.
— Я встретила его в опере.
— В самом деле?
— Он был очень добр ко мне.
Женщина подняла брови.
— Это Йен-то был добр? А вы знаете, дорогая, что он здесь?
Бет быстрым взглядом окинула площадь. Но не обнаружила там человека высокого роста с темно-рыжими волосами и необычными глазами.
— Где?
— Я хочу сказать, здесь, в Париже. Он приехал сегодня утром, так что, возможно, из-за этого Мак и не пришел. Может быть, и не поэтому. С Маком невозможно быть уверенной. — Изабелла смотрела на Бет с возросшим интересом. — Я не хотела обидеть вас, дорогая, но я не могу понять вас. Я уверена, Йен никогда не говорил о вас.
— Меня зовут миссис Экерли, но это вам ни о чем не говорит.
— Она наследница, — вмешалась в разговор Кейт. — Миссис Баррингтон с Белгрейв оставила ей сто тысяч гиней и огромный дом.
Изабелла улыбнулась, отчего стала еще красивее.
— О, так вы та самая миссис Экерли? Восхитительно! — Изабелла критически оглядела Бет. — Вы приехали в Париж одна? О, дорогая, это не годится. Вы должны позволить мне взять вас себе под крылышко. Признаться, у меня собирается не совеем обычное общество, но уверена, они будут очарованы вами.
— Вы очень добры, но…
— Ну, не надо смущаться, миссис Экерли. Позвольте мне вам помочь. А сейчас поедемте ко мне, поболтаем и узнаем друг друга.
Бет открыла рот, чтобы возразить, и снова закрыла. Семейство Маккензи вызывало у нее любопытство, а от кого она могла узнать многое о Йене, как не от его невестки?
— Конечно, — сказала она. — Я буду счастлива.
— Итак, Йен, кто же эта миссис Экерли?
Мак перегнулся через стол и заговорил, пытаясь перекричать пронзительные звуки громко игравшего оркестра. На сцене, над Йеном и Маком, две женщины в одних корсетах и нижних юбках показывали публике панталоны и в такт музыке похлопывали друг друга пониже спины.
Йен затянулся сигарой, глотнул бренди, наслаждаясь острым вкусом табачного дыма и приятной мягкостью напитка. Мак тоже сидел с рюмкой бренди, но лишь притворялся, что пьет. С того дня, как Изабелла ушла от него, Мак не выпил и капли спиртного.
— Вдова приходского викария из Ист-Энда, — ответил Йен.
Мак уставился на него.
— Шутишь?
— Нет.
Мак смотрел на него некоторое время, затем покачал головой и затянулся сигарой.
— Она определенно заинтересовалась тобой. Я даю ей уроки рисования… или буду давать, как только закончу эту проклятую картину. Сегодня утром, наконец, объявилась моя натурщица, с увлечением рассказывая о художнике, с которым где-то и пропадала. Я бы взял кого-нибудь другого, но Сибил само совершенство.
Йен промолчал. Он сразу же вообразил себя присутствующим в студии, когда начнутся уроки рисования у Бет. Он будет сидеть рядом с ней и вдыхать ее аромат.
— Я просил ее выйти за меня замуж, — сказал он.
Мак закашлялся от сигарного дыма и вынул изо рта черуту.
— Черт тебя подери, Йен!
— Она отказала.
— Боже, помилуй нас! — удивился Мак. — Харта хватит удар.
Йен подумал о манере Бет улыбаться и весело разговаривать. У нее голос звучал как музыка.
— Она Харту понравится.
Мак мрачно посмотрел на него.
— Ты помнишь, что произошло, когда я женился без благословения его королевского величества Харта? Он до смерти забьет тебя.
Йен снова глотнул бренди.
— Почему его будет беспокоить моя женитьба?
— Как ты можешь об этом спрашивать? Слава Богу, он сейчас в Италии. — Мак прищурился. — Странно, что он не взял тебя с собой.
— Он во мне не нуждается.
Харт часто брал его в поездки в Рим или в Испанию, потому что Йен не только в совершенстве владел языками, но к тому же был способен запомнить каждое слово, произнесенное на переговорах. Если возникал спор, Йен мог вспомнить все слово в слово.
— Это означает, что он поехал повидаться с женщиной, — предположил Мак. — Или на какое-то политическое мероприятие, и он не хочет, чтобы это стало известно.
— Возможно.
Йен никогда не вникал в дела Харта, донимая, что, узнав лишнее, может попасть в затруднительное положение.
Мысли Йена перешли на Лили, лежавшую мертвой с вонзенными в сердце ножницами, в своей гостиной. По просьбе Йена Керри оставался в Лондоне, и он с нетерпением ждал от него новостей.
— Вам надо добраться до Парижа, хозяин, — обратился нему Керри, засовывая саквояж Йена под сиденье в вагоне первого класса.
— Если кто-то спросит, вы уехали раньше.
Йен отвел глаза, а Керри раздраженно захлопнул дверь.
— Черт меня побери, милорд, но наступит день, когда вам придется научиться лгать.
— Так ты последовал за миссис Экерли в Париж? Так поступает тот, кто не приемлет ответа «нет».
Он снова вспомнил слова из письма, которое прислала ему Бет, и вкус ее губ.
— Я намерен прибегнуть к убеждению.
Мак расхохотался. Все повернулись в их сторону, но девушки продолжали танцевать, ничего не замечая, уверенно похлопывая друг друга по спине.
— Черт побери, Йен, я должен узнать, что это за женщина. Я начну давать ей уроки, — не знаешь, как мне связаться с ней?
— Беллами говорит, что она остановилась у Изабеллы.
Мак резко выпрямился, уронив сигару. Йен успел подобрать ее, прежде чем загорелась скатерть, и бросил в чашку.
— Она в Париже?
Последние три года, с тех пор как Изабелла, пока он находился в пьяном оцепенении, покинула его дом, Мак не произносил имени Изабеллы. Он также не произносил: «моя жена». Йен сказал:
— Изабелла приехала в Париж четыре недели назад. Так сказал ее слуга.
— Черт, а мне Беллами ничего не говорил. Я ему шею сверну.
Мак посмотрел вдаль, представляя казнь слуги.
Беллами был заядлым спорщиком, поэтому вызывало сомнения, что гнев Мака произведет какое-то впечатление.
— Проклятие, — едва слышно произнес Мак.
Йен не обращал на него внимания и смотрел на танцовщиц. Женщины продолжали танцевать, сняв корсеты, демонстрируя небольшие груди и соски размером в пенни. Джентльмены, сидевшие рядом с Йеном, смеялись и аплодировали.
Йен пытался себе представить, какие груди у Бет. Он помнил, что в опере на ней было простое платье из темно-серой тафты, довольно закрытое.
Она носила корсет лишь потому, что все респектабельные дамы его носили, но Йен воображал, с каким удовольствием он не спеша расшнуровывал бы ее корсет. Корсет был необходимой частью туалета, планки из китового уса, обтянутые простым полотном, заставили бы ее покраснеть, если бы корсет сняли, обнажая ее природную красоту.
Йен чувствовал, как возбуждается его тело, откинулся в кресле и закрыл глаза. Ему не хотелось осквернять образ Бет, сравнивая ее с полуголыми танцовщицами, но он был сильно возбужден и не мог расслабиться.
— Чего я только не делаю для вас, хозяин.
На следующее утро в спальне гостиничного номера Йена Керри подвил саквояж на пол и рухнул в кресло.
Йен пристально смотрел на огонь, не выпуская из руки сигару. Расставшись с Маком, он провел тяжелую ночь, возвращались ночные кошмары, и он с криком просыпался.
Слуги-французы вбегали в комнату, сжимая в руках свечи и что-то бормоча от страха, глядя, как Йен мечется постели, сжимая голову. Свет бил ему в глаза, и он кричал, чтобы они унесли свечи.
Ему нужен был Керри и те настойки, которые он готовил, снимавшие головную боль и от которых снова засыпал, но Керри в это время ехал в Париж. И Йен снова ложился, обливаясь потом и страдая от одиночества.
Он слышал, как перешептывались о нем французские слуги: «Спаси нас святая Мария от этого безумца. Что, если убьет нас в наших постелях?»
Он переживал остаток ночи, создавая в своем воображении эротические картины с Бет Экерли. Он думал о ней, закрыв глаза, и ждал Керри, чтобы прийти в себя. Ему виделась Бет в опере, вкус ее губ. Ее язык ласкал его язык. Прикосновение ее пальцев к его щеке. Изгиб ее аппетитных ягодиц, когда он помогал ей взобраться в карету Кэмерона. Йен глянул на Керри. На его серое от усталости лицо.
— Ну? Ты узнал, кто убил Лили?
— О, конечно, хозяин. Преступник выдал себя, и я отправил его в полицейский участок. И маргаритки расцвели на улицах Лондона. И никогда не будет туманов.
Йен позволил Керри продолжать, не пытаясь понять его слов.
— Что ты узнал?
Керри тяжело вздохнул и встал.
— Вы ожидаете чуда? Как и ваши истекающие кровью братья, которые просят вас о прощении. Я знаю, что когда лорд Кэмерон попросил меня поместить вас в этот балаган, в этот сумасшедший дом, он надеялся, что я вылечу вас и привезу домой.
Йен выжидал, зная, что Керри любит поболтать, прежде чем скажет что-то по существу.
Керри схватил со спинки стула сюртук Йена и начал чистить его.
— Господи, что вы сделали со своими костюмами, пока меня не было?
— Ими занимался служащий отеля, — сказал Йен, зная, что Керри способен часами оплакивать его одежду.
Ибо, как человек, родившийся в трущобах Ист-Энда, был страшным снобом, когда дело касалось состояния его одежды.
— Ну, надеюсь вы не разгуливали по улицам в лавандовом жилете с грязными пятнами. Эти лягушатники совершенно лишены вкуса.
— Что же ты узнал? — напомнил ему Йен.
— Подхожу к этому. Я сделал так, как вы сказали, и вошел в дом, как будто я был обыкновенной дрянью, искавшей сувениры. Там нечего было и искать. Все обычно, как и могло быть.
— Лили была заколота собственными ножницами. Это было чем-то из ряда вон выходящим.
— Она не сопротивлялась. Мне сказал об этом полицейский, стоявший там на посту. Виду нее был скорее удивленный, чем испуганный.
Йен думал также.
— Она знала, кто это сделал. Впустила его, как постоянного клиента.
— Точно. — Керри пошарил в карманах и вытащил лист бумаги. — Я зарисовал комнату, как вы и просили, и записал все, что в ней находилось. Непростая работенка — сделать это, когда Большой Билл не спускал с меня глаз.
Йен взглянул на рисунок Керри и списки.
— Это все?
— И это все? — спросил Керри, ни к кому не обращаясь. — Я тащился через всю Европу, ехал в поездах и вонючих кебах, был его глазами и ушами, а он говорит: «Это все?»
— Что еще ты обнаружил?
— Не помешало бы немного сочувствия, хозяин. Чего только со мной не случалось, когда я трудился для вас. Как бы то ни было, я добрался до Рима. Он там, пробыл там месяц, никуда не выезжая.
— Он тебя не видел? — сурово спросил Йен.
— Нет, я скрывался. Он чуть не заметил меня, но «чуть» не считается. К счастью, я ускользнул.
Йен, потирая висок, смотрел на огонь. Будь проклята эта уголовная боль. Он не сомневался в том, что этот человек может находиться в разных местах Италии и платить кому-то находящемуся в Лондоне за что-то, сделанное им там, как он поступал и с Керри.
Йен хотел узнать правду, но правда была опасна. Он тер висок, пока боль не ослабела. Помогли мысли о глазах Бет.
— Бет подумала, что ты сыщик, — вспомнил Йен.
— Бет? — спросил Керри.
— Миссис Экерли.
— A-а, да, она. Невеста сэра Линдона Мейтера. Бывшая невеста, я бы сказал, после вашего вмешательства. Вы зовете ее Бет, не так ли? А как она называет вас?
— Не знаю.
— О! — Керри понимающе кивнул. — Небольшой совет, хозяин. Держитесь модных леди, в Париже их дюжины, как вы знаете. В Париже всегда знаешь, где сладкое.
Керри прав. Йен это знал. Куртизанкам Йен нравился, и он никогда не страдал от недостатка женского общества.
Но все чары парижских куртизанок не могли отвлечь его от страсти к Бет. Он снова думал о губах Бет, прикосновении к ним, когда он ее целовал. Если бы он чувствовал рядом с собой тепло тела Бет каждую ночь, у него исчезли бы все ночные кошмары и мигрень. Он в этом не сомневался.
Она оказалась бы в его постели, если бы он использовал Керри, Изабеллу, Мака и всех парижан, чтобы уложить ее в его постель.
Наступило пятое утро с того момента, как Бет согласилась поселиться в квартире леди Изабеллы Маккензи. Она писала письма в своей спаленке, когда снизу донеслись звуки музыки.
Изабелла никогда не вставала раньше часа дня — «дорогая, раньше этого часа просто невозможно открыть глаза». Никто не предупредил ее, что к ней пришли, но она не могла себе представить вора, который залез в дом, чтобы в гостиной играть Шопена.
Бет положила недописанное письмо в ящик стола и спустилась вниз, ставни и занавеси были раскрыты, комнаты наполнились солнечным светом. Миссис Баррингтон плотно задвигала занавеси и приглушала свет газовой лампы, так что Бет и слуги пробирались по дому в темноте и днем, и ночью.
Двойные двери в гостиную были приоткрыты, и чистые сладостные звуки музыки Шопена лились из них. Бет распахнула двери и остановилась на пороге.
Йен Маккензи сидел за полированным пианино Изабеллы и смотрел на пустой пюпитр, стоявший перед ним. Его широкие плечи двигались вслед за играющими по клавишам руками, а его нога сгибалась, нажимая на правую педаль. Солнечный луч падал на его волосы и золотил их.
«Я могу играть по нотам, — сказал он тогда в опере. — Но не могу уловить душу».
Может быть, он думал, что не может почувствовать и душу этого произведения, но музыка плыла вокруг Бет и тянула ее к нему. Она прошла к пианино. Звуки плыли вокруг громкие, но нежные. Ей хотелось купаться в них. Звуки музыки становились все громче на высоких нотах и закончились низким аккордом, потребовавшим все пальцы Йена. Он оставил руки лежать на клавишах, расслабившись после того, как замерли последние звуки.
Бет сжала руки.
— Это было великолепно.
Йен торопливо убрал пальцы с клавиатуры. Он оглянулся Бет, посмотрел по сторонам и снова положил руки на клавиши, как будто это прикосновение успокаивало его.
— Я выучил это, когда мне было одиннадцать, — сказал он.
— Просто чудо. Думаю, что я, когда мне было одиннадцать, я вообще не видела пианино.
Йену следовало бы сделать все, что положено делать джентльмену, когда в комнату входит дама: убедиться, что ей нужно сидеть, поинтересоваться благополучием ее семьи, сесть самому и болтать о погоде или о чем-то таком же банальном, а тихий и опытный слуга готовит чай. Но он остался сидеть на скамеечке, наморщив лоб, словно что-то вспоминая.
Бет оперлась о пианино и улыбнулась ему.
— Я уверена, вы производили впечатление на ваших учителей.
— Нет, меня били за это.
Улыбка исчезла с лица Бет.
— Вас наказывали, когда ваше исполнение было безумным? Довольно странное отношение, не правда ли?
— Мой отец называл меня лжецом, потому что я говорил, что слышал это всего лишь раз. Я говорил ему, что не умею лгать, а он сказал: «Лучше пусть думают, что ты лжец, потому что ты сделал что-то необыкновенное. Я научу тебя, больше никогда не делать этого».
В голосе Йена послышались угрозы, когда он подражал не только тембру, но словам мужчины.
У Бет сжалось горло.
— Это было ужасно?
— Меня били часто. Я вел себя неуважительно, ускользал из их рук. И за мной трудно было уследить.
Бет представила себе, каким мальчиком был Йен, его испуганные золотистые глаза, смотревшие по сторонам, когда отец кричал на него, но никогда не смотревшие отцу в лицо. Затем Йен закрывал глаза от боли и страха перед ударами розгами.
Йен заиграл что-то другое, звучное, в медленном темпе. Не поднимая головы, он со строгим выражением лица сосредоточился на клавишах. Он нажимал на педаль, его бедро двигалось, и все его движения вторили музыке.
Бет узнала мелодию — концерт для фортепиано Бетховена, который любил один из учителей музыки, которых нанимала для нее миссис Баррингтон. Бет была заурядной пианисткой, ее руки огрубели от работы и не были достаточно гибкими, чтобы овладеть мастерством. Учитель относился к ней презрительно и высмеивал ее, но никогда не бил.
Большие пальцы Йена забегали по клавишам, и комнату медленно заполняла музыка. Йен мог говорить, что не чувствует в музыке души, но струны звучали так живо, что Бет погружалась во мрак тех тяжелых дней, когда переживала смерть своей матери.
Она вспоминала, как сидела в уголке больничной палаты, обхватив руками колени, и смотрела, как болезнь уносит последние вздохи. Ее красавица мать. Всегда такая хрупкая и боязливая, которая прижималась к Бет в поисках поддержки, теперь была вырвана из жизни, и это приводило Бет в отчаяние.
После того как ее мать похоронили в могиле для бедных, Бет была вынуждена уйти из больницы. Бет не хотелось возвращаться в приходский приют при работном доме, однако ноги сами понесли ее туда. Она понимала, что идти ей некуда. А там, по крайней мере, ей давали работу, поскольку она умела правильно говорить и у нее были хорошие манеры. Она обучала младших детей и пыталась как-то устроиться в жизни, но все они часто сбегали из работного дома и возвращались к более выгодному существованию, становясь преступниками.
И только люди, подобные Бет, застревали в этой ловушке. Она не хотела, пытаясь выжить, торговать своим телом. Не чувствовала ничего, кроме отвращения к мужчинам, которые могли бы развратить пятнадцатилетних девушек. Но она не могла найти приличное занятие, стать гувернанткой или няней. Для этого у нее не хватало образования. А женщины со средним доходом не хотели, чтобы их драгоценных чадах заботился кто-то из работного дома Бетнал-Грин.
Наконец ей удалось убедить приходских женщин раздобыть ей пишущую машинку. Они достали ей уже из третьих рук старую машинку с западавшими буквами «Б» и «И». И она практиковалась и практиковалась.
Когда она повзрослела, то поняла, что может стать машинисткой. Возможно, людям будет безразлично ее происхождение, если она научится печатать быстро и без ошибок, еще она могла писать короткие рассказы или статейки и попытаться продавать их издателям газет. Она понятия не имела, как это делается, но попытаться стоило.
А затем наступил день, когда она стучала на машинке и, отчаянно ругаясь, боролась с буквой «Б», а в комнату зашел красивый приходский викарий, Томас Экерли. Он взглянул на нее и засмеялся.
По ее щеке скатилась слеза, и музыка замолкла.
— Вам это не нравится, — спокойным тоном произнес Йен.
— Нравится… только не могли бы вы сыграть что-нибудь повеселее?
Взгляд Йена скользнул мимо нее, как луч солнца.
— Я не знаю, веселая эта вещь или грустная. Я просто играю ноты.
У Бет сжалось горло. Она с трудом сдерживала слезы. Она свернулась к стопке нот и начала перебирать листы, пока не нашла что-то, вызвавшее у неё улыбку.
— А как вот это?
Она подошла к пианино и положила ноты на пюпитр. Миссис Баррингтон не терпела оперы — она не могла понять, почему кому-то хотелось слушать людей, часами кричавших на иностранном языке. Но она любила Гилберта и Салливана. Эти, по крайней мере, сочиняли свои лирические оперы на обыкновенном английском.
Бет раскрыла ноты на песенке, чаще всего веселившей миссис Баррингтон. Она заставила Бет выучить ее наизусть и играть снова и снова. Бет надоели громкие ритмы и бессмысленные слова, но сейчас она была благодарна миссис Баррингтон за ее музыкальный вкус.
Йен взглянул на ноты, но выражение его лица не изменилось.
— Я не разбираюсь в нотах.
Бет незаметно для себя наклонилась к нему, и розочка на ее груди оказалась на уровне его носа.
— Не разбираетесь?
Йен изучающе смотрел на розочку, разглядывая каждый лепесток.
— Я должен услышать это. Сыграйте это для меня.
Он немного подвинулся, давая ей место на банкетке размером дюймов на пять. Бет села, ее сердце готово было разорваться. Он не собирался подвинуться, и его тело было подобно несокрушимой стене. Он был так близко, что она чувствовала твердость его бицепсов. И длинное бедро, касавшееся ее.
Его янтарные Глаза блестели из-под густых ресниц, и он немного повернул голову, чтобы видеть ее.
Бет вздохнула. Она протянула руку над его животом, стараясь дотянуться до нижних клавишей, неловко наигрывая мелодию, затем запела дрожащим голосом:
— «Я образцовый генерал-майор…»
