Глава 18

В следующую безлунную ночь звезды были скрыты тяжелыми облаками и темноту ночи нарушало только мерцание заснеженных пиков. В стенах Альгамбры пламя факелов колебалось от порывов ветра, а окна и двери были плотно закрыты, чтобы отгородиться от недоброй и какой-то пугающей зимней ночи.

Однако она не пугала тех двоих из башни кади. Все огни внутри нее были потушены, и Айка стояла у окна, прислушиваясь и всматриваясь в темноту, чтобы уловить звук, свободный сказать ей о приближении Нафиссы, несущей большой железный ключ, отпирающий дверь тюрьмы.

Одетый в плащ, Бобдил молчал. В его широко открытых глазах был страх. Он знал, что им предстоит длинное и трудное путешествие, в том числе и по темным подземным коридорам, во время которого он не должен произнести ни звука. В противном случае они будут обнаружены и гнев отца обернется для них тяжелейшими последствиями. Его мать не жалела красок для описания этих последствий так, что забившись в угол, мальчик весь дрожал от страха перед возможными лишениями и болью. Он даже закусил язык, чтобы ненароком не издать какой-нибудь звук. За окном мелькнула тень. Айка приложила палец к губам, предвосхищая вопрос Бобдила, и ринулась вниз по лестнице. Ключ повернулся и дверь приоткрылась. Нафисса вошла внутрь и дверь за ней закрылась так быстро, словно никогда и не открывалась — Пора, моя госпожа, — прошептала служанка, — часовой ждет. Он отведет нас к подземному коридору.

— А ему можно доверять? — Айка много раз уже задавала себе этот вопрос, но раньше не имела возможности спросить об этом Нафиссу.»

— Ему хорошо заплатили, госпожа, — сухо сказала Нафисса, — где ребенок?

— Бобдил, — позвала Айка, — спустись, пора уходить.

Мальчик появился на лестнице. У него было белое от страха лицо.

— Я не хочу идти, мама.

— О, ну не будь таким маленьким, — фыркнула Айка, — спускайся сейчас же!

Губы Бобдила задрожали, но он повиновался и медленно спустился с лестницы.

— Но если нас обнаружат… захныкал он.

— Этого не случится, если ты будешь вести себя тихо и делать то, что тебе говорят, — сказала Айка, стараясь говорить поласковей, увидев слезы в его глазах, которые предвещали бесконечные рыдания. — Мы поедем во дворец к твоему дедушке.

Тебе там понравится, Бобдил. Только будь сильным мальчиком и тогда все будет хорошо.

Нафисса была уже у дверей и беспокойно сказала:

— Поторопитесь, госпожа. Мы должны уйти отсюда, пока часовой не вернулся на эту сторону вала.

Айка схватила сына за руку и пошла к двери.

Они открыли дверь лишь настолько, насколько было нужно для того, чтобы протиснуться в нее, и через секунду были уже снаружи.

Там стоял солдат.

Он быстро пошел по тропинке, выводящей в Дженералайф, и вся троица едва за ним поспевала.

Над ними возвышался голый склон горы, являвший собой разительный контраст с пышными садами внизу. Они стали карабкаться наверх, пока он не остановился и что-то сказал Нафиссе. И потом скрылся в темноте ночи.

— Сюда, — прошептала Нафисса, — это был вход в пещеру. — У меня есть с собой трут, а внутри есть лампа. А потом мы выйдем отсюда уже с другого конца горы.

Нафисса скользнула в дыру первой. Бобдил весь трясся от страха, и мать прижала его к себе.

Внутри горы зажегся свет и Айка решительно шагнула к дыре, таща за собой ребенка. В подземелье было сыро и очень холодно.

— Нам лучше поторопиться, — сказала Нафисса. — У лампы короткий фитиль. Часовой заверил меня, что те, кто пользуются подземным ходом, бережно обращаются с лампами, но этой явно пользовались уже давно и небрежно.

Она пошла впереди них, высоко неся лампу, неровный свет которой освещал каменные стены узкого прохода.

Бобдил начал хныкать, путаясь в материнских юбках, но Айка не обращала на него внимания.

Теперь шума уже никто не услышит, а он так боялась остаться без света, что ей было не до ребенка.

Они все шли и шли, проход временами сильно суживался и им приходилось почти ползти. Айка мысленно молила о том, чтобы фонарь не погас. И почему Нафисса не догадалась взять с собой свечи?

Но она не стала говорить этого вслух, слишком хорошо понимая, что от Нафиссы сейчас зависит почти все — это она знает, куда им следует свернуть на развилке подземелья.

Фонарь в конце концов угас и они погрузились в темноту. Бобдил завопил. Айка едва не удержалась от крика и задрожала от страха. Долго ли им еще идти. Вдруг медленно и ровно загорелась свеча. Значит, Нафисса была хорошо подготовлена к их побегу. Почему она об этом не сказала. Но Айка решила, что в данной ситуации лучше не пререкаться с Нафиссой.

Примерно за час до рассвета они вышли наверх.

Их поджидал мужчина в чалме, державший под уздцы двух лошадей.

— Это мой брат, — сказала Нафисса. — Он будет сопровождать нас, но ему нужно заплатить.

— Мой отец ему заплатит, — сказала Айка.

Нафисса отрицательно покачала головой.

— Ему нужно заплатить сейчас, госпожа. Путешествие рискованное, а у него нет никакой уверенности в том, что эмир его наградит.

Айка побелела от гнева, но сделать ничего не могла. Скоро рассветет…

— У меня ничего нет…

— Я позволила себе, госпожа, — Нафисса сунула руку в карман и выудила оттуда самую красивую нить жемчуга из айкиной шкатулки. — Если дать ему три жемчужины, этого будет вполне достаточно.

Мужчина, придерживающий лошадей, молча наблюдал за этим обменом.

Только после того, как он свершился, он встал и подошел к ним. Не говоря ни слова, он подал Айке маленький ножик. Она отрезала от нити три жемчужины и сунула ему в ладонь. Он снова промолчал, ничем не выказав благодарности и Айку охватило возмущение, что простые крестьяне столь непочтительно обращаются с ней. «Ну да ничего», — решила Айка. Она отомстит за оскорбления, когда станет управлять калифатом посредством ноющего ребенка, пускающего сейчас у ее ног слюни.

— Вам заплатили за сопровождение. Сопровождайте же нас!

Этот приказ, произнесенный ледяным тоном, возымел свое действие. Брат Нафиссы подсадил на лошадь Бобдила и помог Айке сесть позади него.

Потом они с сестрой сели на другую лошадь и устремились в предрассветную мглу.

Айка подумала, что если ничего непредвиденного не случится, то к полудню они будут уже под защитой отца.

— Мой господин калиф! — раздалось из соседней комнаты, поскольку страж хорошо знал, что господин Абул находится со своей гурией.

Абул проснулся, услышав настойчивый голос.

— Одну минуту, — и спрыгнул с дивана.

— Что там? — спросила Сарита.

— Кто там?

— Страж, — Абул оделся и пошел в соседнюю комнату.

Сарита села и прислушалась к разговору за стеной. Она мало что расслышала, хотя ей показалось, что в разговоре назвали имя Айки.

Она бесшумно соскользнула с дивана. К ее разочарованию, голоса стихли, так как Абул и страж отошли к дальнему концу залы. Отодвинув край портьеры, она просунула туда голову. Мужчины стояли возле двери, ведущей в приемную. Абул говорил очень быстро, и, хотя она и не могла что-либо расслышать, по его жестам догадалась, что дело касалось действительно чего-то очень важного. Потом мужчины ушли.

Сарита расстроилась. Возможно, ей не следовало ждать от Абула, что он найдет время, чтобы сообщить ей о причине своего беспокойства, но тем не менее она ждала от него этого. Она вернулась к дивану, ища накидку. Подняв ее с пола, она завернулась в нее, отодвинув тяжелые портьеры. Над горными вершинами показались первые лучи солнца. Внезапно загудела труба, и с крепостных валов донесся бой барабанов. Затем с главной сторожевой башни пустили ракету.

Сарита выбежала во двор. В это время с башен, контролирующих горные тропы, пустили ответные залпы. Может, на Альгамбру напали? Сарита распахнула дверь в приемную. Там стоял лишь одинокий страж.

Пошлите ко мне Кадигу! — приказала она на все еще ломаном арабском, забыв о том, что в Альгамбре женщины не отдают приказы мужчинам, забыв также о том, что мужчины здесь не признают женщин с открытым лицом. Но страж-таки признал ее и прошел на дальнюю колоннаду, сказав что-то стоящему там стражнику.

Сарита вернулась в комнату, поджидая Кадигу, которая наверняка располагала какой-то информацией. Она не чувствовала никакой тревоги, а одно только любопытство. Ей и в голову не приходило, что Абул может не суметь даже встретиться с ней, так как ему придется защищать Альгамбру.

— Сарита! — позвала Кадига.

— Кадига, что там происходит?

— Не знаю, — но говорят, что госпожа Айка и Бобдил бежали из башни кади.

— Всего-то?

— Если госпожа Айка попадет под защиту отца, тогда у господина калифа появится много врагов, — сказала Кадига.

— А разве это не неотъемлемое право калифа — решать, что делать с женщинами из его гарема?

— Да, в теории это так, но на практике так бывает не всегда. Жены калифа происходят из знатных семейств королевства. Поэтому они с трудом выносят оскорбления, а если они узнают, что калиф вел себя по отношению к дочери эмира несправедливо, то в королевстве начнутся беспорядки. И если только госпожа Айка снова попадет под защиту отца, господин Абул окажется в трудном положении.

Кадига нахмурилась.

— Одно дело, если бы калиф с позором послал свою жену к отцу, а другое — если она бежала от несправедливости и жестокости. В последнем случае отцу придется встать на ее защиту, потому что тут затронута его собственная честь.

Понимаете?

Сарита кивнула. Она поняла… В жестокости и несправедливости Айка будет обвинять Абула из-за Сариты.

— Я понимаю, пораньше думала, что женщины у вас не играют никакой роли.

— Как правило, так оно и есть, — сказала Кадига, — но те, кто хочет иметь влияние, используя свои связи, могут его получить. Госпожа Айка как раз из таких. И отец ее так просто не сдаст позиций, который сумел достичь благодаря положению дочери. Бобдил ведь, в конце концов, должен был стать калифом, а, значит, семья его деда получила бы большую власть.

— Да, я понимаю, — Сарита встала, — помоги мне одеться, Кадига.

Кадига подошла к гардеробу.

— Что вы наденете?

— Платье для верховой езды, — Сарита нисколько не колебалась в своем выборе. Она поняла, что должна была быть готова действовать.

— Я сама справлюсь, — сказала Сарита, беря у Кадиги одежду, — а ты принеси еды. Господин Абул еще не завтракал и, когда он вернется, то захочет есть. — А в том, что он скоро вернется, она не сомневалась. Действительно, вскоре появился Абул.

— Ты голоден? — Сарита с тревогой заглядывала в глаза Абула. — Случилось что-то ужасное?

Кадига сказала, что Айка и Бобдил бежали.

— Значит, ты уже все знаешь.

— Но что все это значит?

Абул ответил не сразу. Сарита ничего о том не знала, что Айка провоцировала подданных к непокорству. Она и представления не имела о той роли, которая отводилась во всем этом ей.

Абул же считал, что ей обо всем этом говорить не стоит.

— Это значит, что мне предстоит здорово поработать, чтобы укрепить тылы, — с улыбкой сказал Абул.

Сарита улыбнулась ему в ответ, но это объяснение не показалось ей убедительным. Вокруг его рта пролегли глубокие морщины, а в глазах появилась озабоченность.

— Вы пытаетесь найти ее?

— Сторожевые башни, контролирующие дороги через горы, были предупреждены, но я сомневаюсь, что они воспользуются такой дорогой. Айка определенно бежала к своему отцу.

— И вы догоните ее?

— Вряд ли.

Сарита налила ему жасминового чаю. Она хотела получить от Абула подтверждение словам Кадиги. — И она оклевещет тебя?…

Абул рассмеялся:

— Да, милая, она будет говорить обо мне плохо.

— Но что может ее отец тебе сделать?

— Устроить заварушку в калифате, поставить под сомнение мое правление. Это очень досадно, поскольку испанцы ждут-не дождутся, когда мы дадим слабинку. Я уже как-то говорил тебе об этом.

— Так что ж ты будешь делать?

— Приготовлюсь защитить себя, — отрезал он.

— Сам начну наступление.

— И ты развяжешь войну против своего собственного народа?

— Надеюсь, до этого не дойдет, — он встал. — Мне надо одеться.

Сарита пошла за ним в спальню.

— И почему Айка так ненавидит тебя? Не может быть, чтобы только из-за Бобдила.

Абул бросил платье на диван, почесывая в задумчивости подбородок.

— У Айки всегда были свои собственные планы, — сказал он, — к сожалению, я только недавно это осознал. Она честолюбивая женщина и хочет удовлетворить свое честолюбие через сына.

— Хочет управлять Гранадой через ребенка? — Сарита удивленно уставилась на Абула. Как могла она подумать, что в этом обществе женщины настолько привыкли к второстепенной роли, что не хотят ничего, кроме удовлетворения насущных потребностей?

— Именно так, Сарита. А я стою на ее дороге — вот и все. Если она изловчится убрать меня с нее, то ее отец окажет ей поддержку в том, чтобы поставить Бобдила на мое место, — он надел штаны и потянулся за туникой, — такой исход событий будет очень даже на руку роду Мокарабов.

— Похоже, это тебя не слишком волнует, — заметила Сарита. — Или по крайней мере, не слишком удивляет.

— Гранада испокон веков является неспокойным местом, — сказал Абул. — В мое правление я пережил уже несколько подобных моментов, так же и отец мой… и отец моего отца.

Он подошел к ней и взял ее за подбородок:

— Не знаю, когда я вернусь, — он поцеловал ее в губы. — Будь хорошей девочкой и не переутомляйся.

— Ты уедешь надолго? Он покачал головой.

— Нет, я не могу оставить Альгамбру надолго.

Мне надо собрать людей в свою поддержку из числа тех, кто симпатизирует мне. Здешний гарнизон необходимо усилить, а для этого надо собрать силы.

— А такие люди есть? — у нее было представление об Абуле, как о несчастном человеке, не имеющем друзей и поддержки, столкнувшемся с оппозицией.

— Конечно, — сказал он, ущипнув ее за нос. — А теперь обещай мне, что позаботишься о себе, пока я буду в отъезде.

— И ты тоже, — парировала она. — В этих стенах я чувствую себя спокойно. Мне здесь нечего делать, кроме как сидеть в серале и практиковаться в арабском.

— Ты что, жалуешься, Сарита?

— Нет, но я с большим бы удовольствием предпочла поехать с тобой и, уверена, ты об этом знаешь.

— Да, но нельзя, несмотря на то, что и я хотел бы этого. Боюсь, что твое присутствие не улучшит моего положения.

— Я всего лишь женщина… — она тяжело вздохнула. — В племени Рафаэля женщины ездят верхом наравне с мужчинами.

— Но ты ведь оставила племя Рафаэля, насколько я помню, по собственной воле.

Она улыбнулась.

— Совершенно верно. И остаюсь тут тоже по своей воле, хотя у вас тут все иначе. Иди же, и скорей возвращайся.

Он ушел, и оба поняли, что затронули вопрос, который рано или поздно снова всплывет, потому что было непонятно, сколько еще времени Сарита сможет жить в мире Абула. Потому что до тех пор пока он оставался с нею, она могла получать удовлетворение, столь необходимое ей в их любви, но когда дела отнимали его, она оставалась в полном одиночестве, которое действовало на нее удушающе.

Сарита вышла погулять по двору, думая об Айке. Вот она-то никогда не страдала от бездействия.

Она получала удовольствие от жизни, плетя интриги и воплощая в жизнь свои дьявольские планы. Она тут же вспомнила о смертельной отраве.

Подобного рода деятельность совершенно не подходила ей, так что она и ума не могла приложить, что же ей делать, пока Абул будет в отсутствии. И так ли уж он был прав, когда говорил, что привык к подобным заварушкам? Что если его враги преуспеют в своей попытке сместить его с престола? Абул без Альгамбры… Это просто немыслимо. Здесь была его душа, а история дворца была частью его жизни. Здесь, в Альгамбре, Абул был на своем месте. Роль калифа подходила ему также, как хорошо пригнанный ключ к замку.

Неужели, кто-то с легкостью может отнять ее у него?

И все же в глубине души она думала, что Абул, даже оставшись без Альгамбры, решит их проблемы.

Невозможно было и представить себе что-нибудь лучшее, чем бродить рядом с ним по свету, принимая жизнь такой, какая она есть и отвечая на вызов судьбы так, как она сама привыкла это делать. Но Абул не был уроженцем племени Рафаэля, и думать так об этом просто бесполезно.

Абул вернулся на следующий день. Он привел с собой 10 000 человек, и, кроме того, получил от трех эмиров обещание оказать поддержку в случае нападения. Но, несмотря на это, тревога в нем нарастала. Помощь, как он и ожидал, была предложена ему от всего сердца, но от своих друзей и сторонников он узнал многое об оппозиции, и о том, как выросла она за последние несколько месяцев.

Ясно было, что его тесть еще до отравления Сариты предвидел немилость Айки и предпринимал шаги по подготовке нападения. Было похоже на то, что Айка под самым его носом вела тайную переписку с родом Мокарабов.

Он с трудом мог скрыть свою неосведомленность об этом, и чувствовал угрызения совести.

Если бы от рода Мокарабов пришло послание о том, что он по какой-то причине перестал держать события в королевстве под контролем, то вряд ли смог бы сделать что-нибудь, чтобы развеять эти слухи.

Он сделал несколько заявлений относительно своей христианской наложницы, в основном для того, чтобы опровергнуть ту информацию, которую, вероятно, распространил Калед. Он лишь слегка коснулся этой темы, но нисколько не сомневался, что ему не очень-то верят. Мужчины неодобрительно смотрели на того, кто потерял бдительность, охваченный страстью. Женщины в этом мире серьезно не рассматривались — их принимали в расчет только из-за дипломатических соображений, а христианская пленница могла с их точки зрения принести мужчине пользу только в постели. К сожалению, Абул не мог не признать в этой критике доли правды.

Заслышав звон колоколов сторожевой башни, Сарита выбежала во двор, чтобы встретить Абула.

Было еще тепло и она стояла в одном платье, отделанном серебряными кружевами. Ее аккуратно причесанные волосы были схвачены лентой, а глаза перебегали с одного человека на другого, в надежде встретиться с глазами Абула. А он, все еще раздраженный переговорами с соотечественниками, предпочел бы, чтобы она не приходила его встречать, столь явно пренебрегая обычаями обитателей Альгамбры.

Он соскочил с лошади и обратился к визирю, который с встревоженным видом ожидал, когда он обратит на него внимание.

— Вам пришло письмо от эмира рода Мокарабов, мой господин калиф, — поклонился визирь, протягивая ему свернутый пергамент.

— Я не могу его здесь читать, — фыркнул раздраженно Абул, принеси его мне в кабинет через час.

Визирь снова поклонился и повернулся, чтобы уйти, но Абул позвал его.

— Вообще-то можешь отдать его мне и сейчас. Но через час приди ко мне в кабинет. — Он взял пергамент и повернулся к офицеру из охраны, ожидавшему от него приказа относительно того, как расположить вновь прибывших солдат.

Сарита постояла еще немного, а потом повернулась и ушла обратно в апартаменты калифа, стараясь погасить в себе возмущение. Ведь ему ничего не стоило дать ей понять, так страстно ищущую его взгляда, что он видит ее.

«Но, возможно, дела обстояли неважно, — сказала она себе, — и именно этим объяснялось его невнимание. Он придет к ней, как только сможет, и я должна научиться терпению».

Абул понял, что Сарита ушла, хотя и не видел как она это сделала. И почувствовал ее досаду, потому что прекрасно знал, как она должна среагировать на столь явное пренебрежение с его стороны. Абул быстро покончил с делами и пошел к Сарите, которую было необходимо успокоить.

Когда он вошел в главную палату своих апартаментов, то не увидел ее. В спальне он тоже не нашел Сариты. Но двери на колоннаду были открыты и он прошел туда. Она тихо разговаривала с птичками, проталкивая им сквозь прутья решетки зернышки.

— Бедные создания, — сказала она, не оборачиваясь к подошедшему Абулу, — почему ты не освободишь их?

— Они довольны своей жизнью, — сказал он.

— Как твои дела?

— Я получил помощь, на которую рассчитывал, — ответил он. — Союзники не отказали мне в ней.

— Почему ты не признал меня во дворе?

— Было много дел… и людей, требующих моего внимания.

— А женщина не могла этого требовать?

— Нет, Сарита.

В ее глазах появилась грусть.

— Во дворе было много народу. Солдаты не из Альгамбры.

Она не стала углубляться в это, хотя и чувствовала, что он чего-то не договаривает. Похоже, она никогда раньше не видела Абула таким уставшим.

— Пойдем, — она потянула его за руку, — поприветствуем друг друга как следует.

Пергамент жег ему тунику, необходимо было срочно прочитать его, но он не знал, как, не причиняя ей боли, отвергнуть ее мягкую чувственную улыбку и ласку нежных рук, пробегающих по его бедрам. Он поцеловал ее и она прижалась к нему.

— Что у тебя тут? — она вытащила пергамент.

— Абул, ты должен срочно прочитать его до того, как мы будем приветствовать друг друга?

Он облегченно рассмеялся. Она вложила пергамент в его руку.

— Прочитай это, а потом мы займемся нашим делом.

— Нет, это необязательно. Я так соскучился по тебе, — он сел на диван и посадил ее к себе на колени.

— Я хочу тебя, Абул, — прошептала она.

О, как любил он эту дерзкую страсть, этот голод к его телу. Он приподнял бедра, чтобы она могла освободить его от мешающей им обоим одежды.

Сарита глубоко вздохнула такой родной запах и ее язык заходил по той части его тела, которая, наконец, стала доступной для такого рода ласки.

Она полностью погрузилась в реку желания и ее засосал водоворот страсти.

Потом она рассмеялась и опустилась на его древо, оседлав его сверху.

Абул ответил ликующим смехом, задрал ее юбки и с упоением стал наблюдать за ритмичными взлетами и падениями ее бедер. Резким движением Сарита сорвала ленту, сдерживающую ее волосы, и они рассыпались золотым дождем по ее плечам.

В тот же самый момент он коснулся ее сердцевины, и она закричала, падая вперед.

— Приветствую вас, мой господин калиф, пробормотала Сарита. Думаю, теперь я поприветствовала вас как следует, не так ли?

— Несомненно, — выдохнул он, — какое же ты буйное создание, моя Сарита!

— А ты хотел бы, чтобы я была другой?

— Нет, — ни за что!

Минуту они лежали спокойно, потом Абул вспомнил про визиря, который должен был ждать его в кабинете и простонал:

— Дорогая, у меня есть неотложные дела.

— Так делай их, чем скорей ты их сделаешь, тем скорее вернешься. Разве ты не будешь читать пергамент?

— Да, конечно.

Обычная усталость, следующая за подобным неистовым взрывом любви, не приходила. Она умирала от любопытства.

— Что там в пергаменте?

Лицо Абула было чернее тучи, но он попытался улыбнуться.

— Оно от отца Айки, — сказал он, бросая пергамент на диван. В нем говорится, что она потребовала у него защиты… Я должен встретиться с визирем, Сарита.

— Я не стану тебя задерживать, но возвращайся, пожалуйста, скорее.

— Да, дорогая, — он прижал ее к себе. — Как можешь ты сомневаться в этом?

— Я и не сомневаюсь.

В дверь постучали.

— Мой господин калиф? К вам посланник из Абенцаррати, У него к вам сообщение, «Так рано», — пробормотал Абул про себя.

Не прощаясь, он вышел из комнаты и прошел в приемную. На диване остался лежать забытый пергамент.