Пролог
Неужели каждую женщину в день свадьбы мутит чуть ли не до рвоты? Леди Мелоди содрогнулась. Нет, пожалуй, все не настолько гадко. Пожалуй, просто хочется бегать кругами, размахивая при этом руками и бормоча что-то невнятное, пока кто-нибудь насильно не вольет в нее несколько рюмок бренди и не свяжет хорошенько.
Зеркало, в которое она устремила свой взгляд, не дало ей никаких ответов. Дурацкое стекло!
У нее за спиной в окне только-только начал брезжить рассвет, однако приходилось признать, что день ее свадьбы определенно наступил. Она еще оставалась в халате, и волосы у нее были распущены и падали на плечи, словно у девочки. Заметив в зеркале следы веснушек на носу, Мелоди решила, что она совершенно не чувствует себя взрослой женщиной, а тем более — невестой.
Всего через несколько часов ее бракосочетание должно будет пройти в нарядном храме, где в течение столетий женились и выходили замуж ее предки. Такая важная глава в жизни, начавшейся столь незаметно! Ей казалось, что ее нашли, а не родили.
Она совершенно не помнила о той прежней жизни, которая предшествовала ее нынешней. Можно было подумать, будто она возникла из ниоткуда в возрасте примерно трех лет.
Она попыталась представить себе, как пойдет к алтарю в своем белом атласном платье, чтобы навсегда подарить себя другому. К сожалению, то, что она находится дома, в семейном поместье, только усиливало впечатление, будто она так и не выросла.
От волнения у нее тряслись руки, так что ей пришлось крепко сцепить их перед собой.
Ее горничная возилась у камина, наливая из больших ведер исходящую паром воду в медную ванну и добавляя туда душистые травы, которые должны были оказать на девушку успокоительное действие.
Мелоди крепко зажмурилась: она была совершенно уверена, что во всей Англии не найти столько горячей воды, сколько нужно для того, чтобы отогреть холодный комок страха, засевший у нее под сердцем.
— А что, если я ошиблась? А вдруг он мне не подходит?
— Ты не ребенок, милочка!
Решительный голос, прозвучавший у нее за спиной, принадлежал не ее горничной, а мужчине, который создал ее свадебный наряд. Ее отец настоял на том, чтобы у нее было все самое лучшее, а Лементье был первым дамским портным в Англии. А еще он был давним другом их семьи.
Мелоди открыла глаза и встретилась в зеркале с его взглядом. Пусть весь свет знает его как арбитра моды английской высшей аристократии, а она с самого детства всегда звала его просто Пуговкой.
Но выглядел он вполне в соответствии со своей ролью. Он был невысокого роста, но очень элегантным. Глаза его окружали морщинки — очевидно, от долгих лет иронической наблюдательности, волосы стали совершенно седыми.
Несмотря на все свое волнение, она невольно улыбнулась при виде его фигуры, закутанной в ее длинную фату:
— Извини, что она такая. Ее сиятельство настаивала, чтобы она растянулась на половину храма.
— Гм! А тебе следовало проявить твердость. Это ведь твоя свадьба! Это… — он нетерпеливо стащил с себя фату, но не смог поднять над ковром мили вуалевой ткани, — это сумасбродство граничит с дурным вкусом. — Но тут же улыбнулся и осторожно разгладил фату. — Какое наслаждение — вот так балансировать между роскошью и вульгарностью! Ты положишь начало совершенно новой моде! Думаю, мне стоит вложить деньги в покупку кружевной мануфактуры.
— Еще одной? Мне казалось, что у тебя такая уже есть!
— На самом деле у меня их уже две, но если бы там изготавливали исключительно свадебную фату… — Он замолчал, погружаясь в мысли о том, как отхватить крупную долю производства кружев, однако вскоре, похоже, все-таки заметил ее волнение. — Мелли, в чем дело?
Девушка нервно сжала руки:
— Пуговка, я не уверена…
Он пристроил фату на специальную подставку и подошел к ней поближе. Его ярко-голубые глаза встретились в зеркале с ее глазами почти такого же цвета.
— Дорогая, прочь сомнения. Ты без ума от этого парня, а он, конечно же, души в тебе не чает.
Мелоди тряхнула головой: она не могла так легко успокоиться.
— Откуда мне это знать? Наше знакомство было таким непростым! Ведь если чему-то суждено осуществиться, то разве это не должно быть видно сразу же?
Тут он повернул ее лицом к себе и посмотрел ей прямо в глаза. От его улыбчивых глаз разбежались морщинки. Он был такой славный! Она уже почувствовала что ее тревога начинает улетучиваться.
— Мелли, милая моя, разве ты не понимаешь, что эти сложности достались тебе по наследству? Ваша семья славится непростыми перипетиями любовных связей с самого начала, еще до того, как твои родители встретились ну, наверное, мне не следует сплетничать!
Она прижалась к нему и положила голову ему на плечо, как делала это очень часто на протяжении своей жизни. На мгновение ей захотелось снова стать маленькой девочкой, вернуться в более простое и понятное время.
— Пожалуйста, Пуговка! — Она закрыла глаза. — Расскажи мне какую-нибудь занимательную историю.
Только бы это отвлекло ее от противоречивых мыслей и чувств!
Он тихо засмеялся, а потом вздохнул.
— Ну что ж, наверное, время у нас есть.
Лементье взял ее за руку, отвел к козетке у огня и, сев, притянул к себе поближе, словно ребенка хотя сейчас она была даже чуть выше его самого Мелоди прикрыла глаза, чтобы не видеть предсвадебных приготовлений. Ее комнаты находились далеко от суматохи, царящей в парадных помещениях. Если она отгородится от всех мыслей и будет прислушиваться только к потрескиванию огня в камине, то сможет ненадолго притвориться, что этот полный, волнений и сложностей день все еще находится где-то очень далеко в ее будущем, а она — просто маленькая девочка, которая слушает свою любимую сказку.
— Давным-давно, — начал Пуговка негромким успокаивающим голосом, — жил да был человек, у которого имелось все. Он был богат, красив и знатен, однако чего-то ему все-таки не хватало.
Мелоди чуть улыбнулась:
— Меня!
Пуговка рассмеялся.
— Изволь меня не прерывать! И вовсе не тебя… пока. И вот как-то раз этот человек ехал по Бонд-стрит в своей прекрасной карете по своим делам…
1812 год, за двадцать три года до этого
Сначала Эйдан обратил внимание на ее гибкую фигурку, потому что он был не из тех, кто выпустит из своего поля зрения нечто столь прелестное. Он не мог точно сказать, что именно показалось ему особенно привлекательным: линия плеча или нежный изгиб шеи, — но Эйдан де Куинси, пятый граф Бланкеншип, был невольно заворожен стройной вдовушкой, которая шла навстречу ему по тротуару.
Она казалась… очень решительной — судя по быстрым шагам и гордо поднятому подбородку под черной сетчатой вуалью.
«Ты так много понял по одному беглому взгляду на ее профиль и несколько более долгому — на ее спину?»
Эйдан откинулся на спинку обитого плюшем сиденья кареты, гадая, может ли незнакомка оказаться достаточно красивой, чтобы удержать высокий стандарт, заданный грациозной фигурой. Вряд ли…
Тут он краем глаза заметил какое-то быстрое движение и, снова подавшись вперед, посмотрел из окна кареты на оживленную улицу. Похоже, он оказался не единственным, кого привлекла эта изящная женщина. Сейчас за ней следом шел мужчина в темной простой одежде, глубоко надвинувший шапку на глаза и слишком часто оглядывавшийся через плечо.
Снова переведя взгляд на вдовушку, Эйдан успел увидеть нежную сливочно-белую щеку: вуаль чуть приподнялась, когда незнакомка бросила встревоженный взгляд назад. Ее еще более ускорившийся шаг показал, что она заметила: идущего следом: мужчину и что он чем-то ее пугает. Она быстро повернула за ближайший угол — в узкий переулок между лавками. Мужчина последовал за ней.
Проклятие!
У него не было времени, чтобы приказать кучеру повернуть — или хотя бы остановить карету. Эйдан рывком распахнул дверцу, секунду задержался на ступеньке — и спрыгнул прямо на улицу. Ему удалось устоять на ногах на скользком булыжнике, но пришлось несколько раз увертываться от повозок и карет, ехавших в противоположную сторону.
Эйдан со всех ног ринулся к переулку. Не разумнее ли будет кликнуть стражу? Он сомневался в том, что от подагрических стариканов, которые обходили улицы, будет хоть какая-то польза, даже если они успеют притащиться на место вовремя. Нет: лучше ему будет самому оценить ситуацию.
Завернув за угол, он обнаружил, что ситуация являет собой типичную картину и может служить предостережением относительно того, что может случиться с дамой, вышедшей на улицы Лондона без сопровождающего.
Вот только что-то в этой картине было не так. На ней присутствовал грабитель с ножом в руке… черт подери, вы только посмотрите на этого негодяя, тянущий вторую руку за тем, что ему по праву не принадлежит. И тут была леди, испуганная и дрожащая, которая пятилась в темноту, умоляюще подняв руки.
Но вот тут он ошибся! Она решительно, угрожающе подняла руку, в которой оказался… кирпич!
Эйдан был не единственным, кого это ошеломило. Грабитель прервал свои явно привычные действия и теперь, похоже, замер в нерешительности, чуть опустив руку, сжимавшую нож.
Эйдан стряхнул с себя оцепенение, вызванное изумлением, и стремительно двинулся вперед.
— Эй, ты! — крикнул он.
Кирпич взвился в воздух именно в этот момент — когда грабитель быстро обернулся на резкий окрик Эйдана.
Тот был не в состоянии остановить свое стремительное движение вперед. Подошвы его ботинок заскользили по булыжникам, покрытым многолетними слоями неизвестно какой гадости, а его расширившиеся от ужаса глаза были прикованы к пугающему кривому лезвию, которое метило прямо ему в сердце.
Кирпич даже не задел грабителя, а попал Эйдану прямо в плечо…
…в самый последний момент заставив его развернуться и пошатнуться! Его кулак, инстинктивно стиснутый, в результате резкого разворота врезался в челюсть ошарашенного грабителя. Эйдан отлетел от кирпичной стены соседнего дома и с трудом удержался на ногах.
«Дергаюсь как припадочный. До чего нелепо я сейчас выгляжу!»
Наконец, сдержав свое вращение, он поморгал, избавляясь от головокружения, и с величайшим изумлением увидел, что грабитель лежит лицом в грязи, а его нож уже находится в руках стройной вдовушки, которая торжествующе стоит над телом упавшего преступника, отбросив назад вуаль и гневно сверкая глазами.
«О Боже!»
Она была изумительна. Черты ее лица были тонкими, но впечатляющими: королева, выточенная из мрамора, с огромными темно-карими глазами и пухлыми губами, которые ярко алели на фоне нежной кожи. Темные локоны ее волос струились по идеально правильной линии щеки и в сумраке переулка казались почти черными. Она была прелестна!
В этот момент Эйдан ощутил мощное влечение, подобного которому никогда прежде не испытывал. Все мысли испарились из его головы, оставив только одну, набатом врывавшуюся в самые глубины его сознания: «Надо овладеть этой женщиной. Она должна стать только моей! Навсегда».
Что было, конечно же, полной нелепицей — настоящим бредом, решительным безумием… И после множества подобных заверений ему почти удалось убедить себя в том, что это мощное, болезненное, властное желание — просто результат столкновения с настоящей опасностью, угрожавшей его жизни.
А потом дама подняла свои яростно сверкающие глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.
— Это, — вскрикнула она, — было чертовски ловко проделано!
Все было напрасно. Он окончательно пропал.
Словно рыба, проглотившая крючок, Эйдан двинулся к ней. Он никогда не относился к тем мужчинам, которые завоевывают женщин, моментально кружа им голову. Скорее, он мог невольно их пугать, что он считал более предпочтительным, нежели надоедать им до зевоты. И тем не менее сейчас Эйдан, прикладываясь к ручке незнакомки, ощутил абсурдный прилив желания геройски оберегать ее.
Ее озорная улыбка, чудесный грудной смех, тонкие пальчики, утонувшие в его руке, — все это пьянило его. Ему понравилось то, как она на него смотрела: словно он был могучим рыцарем, с меча которого капает кровь дракона. Чудесное чувство. Его громкому титулу могли завидовать, его богатство могло вызывать чуть ли не преклонение, но еще никто и никогда не смотрел на него — на него самого! — с такой смесью веселья и восхищения.
— Святой Георгий Победоносец, надо полагать?
Она действительно над ним подшучивала, но впервые в жизни Эйдан согласен был оставаться объектом смеха: ведь благодаря этому он мог еще какое-то время слышать ее чудесный голос!
Он картинно поклонился, словно отводя в сторону тот самый окровавленный меч.
— Жертвенная девственница, не так ли?
Господи! Неужели он действительно сказал нечто столь сомнительное добропорядочной женщине, которой он даже не представлен должным образом?
К счастью, его острота была встречена новым взрывом смеха, который заставил его грудь судорожно расшириться, а мужскую плоть — напрячься. Возможно, вдовы действительно оскорбляются не так легко, как жены или девицы.
Она нагнулась, чтобы отряхнуть юбку, — и у него пересохло во рту от грациозности ее стройной фигурки и нежной ранимости завитков на затылке. Она казалась такой хрупкой — столь нуждающейся в спасении и защите. Однако когда она снова выпрямилась, ее глаза ярко блестели, а голова была поднята высоко и гордо.
— Я очень ценю вашу помощь, почтенный.
Быстро одернув рукава жакета и ловко заправив выбившиеся из прически локоны под шляпку, она устранила все следы своего опасного приключения, словно его вовсе и не было. Словно Эйдан никогда не появлялся рядом.
Он почувствовал, что дама собирается уйти. Ему следовало позволить ей это сделать, потому что он понятия не имел о том, кто она такая. Она определенно не принадлежала его миру, иначе он моментально бы ее вспомнил. Она — просто незнакомка в черном, вдова военного времени, которых в городе было не меньше, чем воронов в Тауэре. И тем не менее когда та сделала быстрый книксен и повернулась, с его губ сами собой слетели слова, призванные ее остановить.
— Вам не следует ходить одной — никогда.
Боже! Даже он сам заметил, что говорит чересчур быстро и отчаянно-взволнованно!
Она замерла на месте, словно его банальности имели для нее какой-то особый смысл. А потом повернула голову и бросила на него через плечо смущенный взгляд.
— Тогда, наверное, вам придется всегда сопровождать меня. Оберегать. А это непросто.
Ее слова были кокетливыми, но ее голос… О! Ее голос был точно таким же взволнованным и изумленным, как и его собственный.
Он наклонил голову, и на его губах медленно появилась искренняя улыбка.
— Наверное, вы правы.
Он очень плохо запомнил остаток этого дня. Поездка в его экипаже через Гайд-парк… обед в отдельном кабинете ресторана… прогулка по темным аллеям, откуда уже давно все ушли. Они говорили о ее детстве, о его друзьях, о ее впечатлениях от Лондона, картин и скульптур, от книг. Они смеялись над выходками принца-регента, с которым он был знаком лично и о котором многое знал. Он не вспомнил, о чем именно они болтали — его память запечатлела лишь то, как стремительно рвались с их губ слова, словно им надо было наверстать множество упущенных лет.
Яснее всего он помнил тот момент, когда повернулся к ней в темной карете — часы уже давно пробили четыре часа ночи.
— Мне надо отвезти тебя домой, — с сожалением проговорил он.
Ее быстрый и смелый ответ был для него полной неожиданностью.
— Да, конечно. Ты со мной позавтракаешь?
Его глаза округлились, а рот чуть приоткрылся, но, сверкая глазами и высоко подняв голову, она молча ждала, пока он оправится от шока.
К счастью, на это ушло не слишком много времени. Его лоб разгладился, а на губах появилась смущенная мальчишеская улыбка.
Тут она позволила себе откинуться на спинку сиденья, плотнее завернувшись в свою накидку.
— И вели кучеру не жалеть коней, — лукаво посоветовала она…
А потом захихикала, когда он со смехом притянул ее к себе.
Тот поцелуй… Ах! Это воспоминание было невероятно четким и живым. Ее губы были мягкими — но не пассивными. Она ответила на его поцелуй с таким жаром, словно ее переполняла решимость отведать все, что способна предложить ей жизнь.
Когда он, наконец, отстранился, задыхаясь и сгорая от желания, она на мгновение замерла в его объятиях, потупила глаза и вмиг растеряла всю свою храбрость.
Он провел костяшками пальцев по ее щеке и чуть не задохнулся от ощущения горячего шелка ее кожи.
— Ты настоящая?
Этот вопрос заставил ее покачать головой — это было почти дрожью изумления.
— Я просто… просто Мэдлин.
Он одним пальцем приподнял ей голову и всмотрелся в лицо. Несмотря на полумрак, он полностью смог насладиться изумлением, отразившимся в ее взгляде.
— Не совсем так, — поправил он ее. — Ты теперь моя Мэдлин.
«Моя». Как глупо давать такое обещание, ведь он впервые увидел ее только этим утром. И тем не менее это была правда. С этой секунды она была всегда и навечно его.
Как это часто бывает с людьми, у которых все есть, столкнувшись с недостижимым, Эйдан де Куинси потерял голову.
Он не мог ею насытиться. Он не мог прожить и дня, не заключив ее в свои объятия. Такая страсть, такая жажда должны были бы его испугать — однако он мог только желать о большем.
Ведь, несмотря на ее искренние улыбки и вздохи наслаждения, в его Мэдлин было нечто такое, что оставалось для него недоступным. Он обнимал ее целую ночь напролет — и все-таки чувствовал, что по-настоящему она ему не принадлежит.
Если он пытался с ней сблизиться, это заставляло ее только сильнее отстраняться. Испуганный ее упрямой холодностью, он в один прекрасный день сделал ей предложение — вырвал сердце у себя из груди и подал его ей к чаю на тарелочке: предложил ей все, что у него было, и все, что будет в будущем, лишь бы она навсегда стала его.
— Прошу тебя, будь моей женой!
Стоило только этим словам сорваться с его уст, как он почувствовал, что она пытается отнять у него свои руки. Он инстинктивно чуть сжал свои пальцы, а она с тихим вскриком вырвалась и отстранилась.
Столь явное, убийственное неприятие заставило его заледенеть. Мэдлин на минуту отвернулась от него, крепко обхватив себя руками. А потом выпрямилась, тыльной стороной ладони отвела прядь волос, упавшую ей на щеку, и с улыбкой повернулась к нему.
Это была фальшивая, неискренняя улыбка. Ему не удалось разгадать ее истинный смысл. Ужасаясь, что его теплая, чудесная Мэдлин так мгновенно изменилась, он попытался уговорить ее изменить решение.
Но надтреснутый искусственный смех любимой показался ему похожим на звук бьющегося стекла.
— Не нужно быть таким серьезным, дорогой, — сказала она ему, вскидывая голову. — Мы ведь просто мило, позабавились. Совершенно не нужно все портить этим нелепым разговором о браке!
Нелепым! Это слово, ее смех, яркие пятна румянца, внезапно выступившие на ее бледных щеках… Все это навсегда запечатлелось его памяти и сердце. Она посчитала его страсть нелепой!
Ему следовало уйти. Просто-напросто собрать лохмотья своего разорванного достоинства и удалиться.
Вместо этого он начал умолять ее сдавленным, жалким голосом. Когда он увидел, что это нисколько ее не тронуло, он вытащил из кармана рубиновое кольцо, своей бабки и встал перед ней на одно колено.
— Моя дорогая, моя любимая! Пожалуйста, будь моей!
Но эти мольбы еще не успели смолкнуть, как он понял, что все напрасно. Выражение ужаса и страха, которое появилось в ее взгляде, его быстро отрезвило.
Он не помнил, как поднялся с пола. Мучительная боль, сдавившая ему грудь, замедляла его движения, словно он преодолевал сопротивление толщи воды. Он обнаружил, что стоит в прихожей и держит в руках шляпу — и только в этот момент смог наконец набрать достаточно воздуха, чтобы прийти в себя.
Он устремил на нее холодный взгляд. Мэдлин стояла в дверях крошечной гостиной, в которой они провели так много счастливых часов.
— В таком случае, мадам, с меня достаточно милых забав. Прощайте.
