Глава 16

Из дневника.

К северу от форта Ларами Перрин видела горный кряж, с обеих сторон обрамляющий дорогу. Во время подъема полуденное солнце жарило немилосердно, обжигая кожу лица и рук. Губы у всех потрескались и покрылись волдырями. Поломанные подковы калечили хромающих мулов, нескольких пристрелили и оставили у дороги, где не было ни деревца. Комары роились плотными облачками даже в дневные часы, а в темноте эти насекомые становились сущим наказанием.

Перрин сидела в струйке дыма, поднимающейся от бизоньих лепешек, тлевших в кострище, и кашляла. Копченый Джо настоятельно повторял, что комары ненавидят дым и избегают его. Хлопнув себя ладонью по шее и вздохнув, она решила, что Копченый ошибается.

Расчесав укусы и шишки на тыльной стороне рук, Перрин принялась разглядывать кекс. В тесто попало столько комаров и мошек, что кексы стали крапчатыми внутри. Комары плавали и в соусе к рису.

Хильда яростно замахала руками, пытаясь отогнать облако насекомых, роящихся над ее головой. Лицо ее было обожжено солнцем и распухло.

— Копченый Джо говорит, что если втирать слюну в укусы, они не будут так сильно чесаться.

— Слюна помогает, — согласилась Перрин. Она посмотрела на Хильду, и они разразились смехом. Три месяца назад ни одна из них даже и представить не могла, что будет есть пищу, в которой кишмя кишат насекомые, или что станет втирать слюну в кожу лица и рук.

— Как успехи Коры? — спросила Перрин, вставая, чтобы поменяться местами с Хильдой.

Хильда заняла место у дымка и тотчас же закашлялась и потерла кулаками глаза, размазывая по щекам сажу.

— Меньше двух недель прошло, но Кора — ученица прилежная. Вы попросили остальных поправлять ее речь?

— Конечно.

Перрин увидела, что к их костру приближается Коуди, и отложила в сторону свою тарелку с ужином. Непонятно почему, но она часто ощущала его присутствие еще до того, как видела его.

Алые тени протянулись по небу. Временами вспыхивали молнии. И все же было довольно темно, поэтому Перрин не сразу разглядела лицо Коуди. Но разворот его плеч, его походку она узнала тотчас же. И тотчас же почувствовала, как забилось ее сердце.

— Простите, что не смог встретиться с вами раньше, — сказал он, подходя к костру. Глаза его казались усталыми, а голос — раздраженным. — У ущелья не обошлось без ссоры. Один караван попытался проехать без очереди.

— Кто-нибудь пострадал? — насторожилась Хильда.

Караваны собирались у «бутылочного горлышка» в Ущелье эмигрантов. В этом узком месте сходились все фургоны, в каком бы направлении они ни двигались. На западной стороне расположились четыре каравана, пережидая, когда транспорт, направляющийся на восток, проедет и освободит им проход.

— Несколько горячих голов из каравана Меркинсона пересчитывают синяки и ссадины, но, к счастью, никого не застрелили. — Коуди провел ладонью по своим взъерошенным волосам. Затем посмотрел на Перрин: — У меня нет настроения сидеть. Как насчет того, чтобы прогуляться? Обсудим дневные дела.

Взглянув на Коуди, Перрин поняла, что он чем-то расстроен. Последнюю неделю он постоянно их подгонял в надежде наверстать упущенное время, и, оказалось, только для того, чтобы поучаствовать в заварушке у ущелья. Поморщившись от боли — она сегодня полдня шла за фургоном Сары, — Перрин поднялась, прихватив с собой шаль.

Они прошли несколько ярдов вдоль ручья и забрались на каменный утес, с которого открывался вид на стоянки караванов-соседей. Перрин увидела с дюжину костров — крохотных одиноких маячков на пути тех, кто мечтал о новой и лучшей жизни. Искорка надежды вспыхнула в ее сердце.

Подобрав юбки, Перрин села на гранитный камень, наблюдая за роем светлячков, танцующих под ночную серенаду сверчков. Она бы улыбнулась, если бы не мрачный вид Коуди.

— Я собираюсь отправить Августу обратно с первым же встречным караваном, — резко заявил он. — Она не справляется.

— Но она с каждым днем справляется все лучше, — возразила Перрин, стараясь, чтобы слова ее звучали как можно убедительнее. — Когда мы вчера разбили лагерь, Августа опоздала всего на тридцать минут.

— Так не может больше продолжаться. Вы ее видели?

Конечно, видела, и он об этом знает. Все невесты злорадствовали по поводу сильно изменившейся внешности Августы. От замечательных светлых локонов, которые Августа так лелеяла, пока Кора готовила завтрак, а потом мыла посуду, — от этих локонов осталось лишь воспоминание. Теперь ее волосы были спутанны, тусклы от пыли и забраны в неопрятный пучок на затылке. Солнце обожгло ее бледную кожу, которая облупилась, а потом снова загорела. Никто не сказал ей, что слюна помогает от укусов насекомых, и Августа расчесывала лицо и руки до крови. Одежда ее была порвана и грязна; она выглядела так, словно не ела и не спала несколько дней.

Если бы речь шла не об Августе, а о другой женщине, невесты непременно поспешили бы ей на помощь. Более того, все пришли бы в ужас, увидев состояние этой несчастной.

— Я видела ее, — невнятно проговорила Перрин, потирая ладонями виски.

— Каждый день я жду, что она попросит отправить ее обратно. — Коуди повернулся к ней спиной.

Он смотрел на огоньки лагерных костров, и Перрин вновь увидела ту же хорошо знакомую позу — широко расставленные ноги и все тот же разворот плеч — и почувствовала, как сердце ее сжимается в тоске.

— Она ничего не говорила мне насчет возвращения.

Перрин смотрела на него внимательно, испытывая беспокойство, — ведь ей казалось, что она уже давно одержала победу.

«Думай об Августе, — приказала она себе, стиснув зубы, — а не об этом мужчине, которого страстно желаешь».

Перрин была уверена, что Августа сдастся и попросится домой. Руки Августы были покрыты волдырями и так распухли, что она едва могла держать вожжи. Несколько ночей она даже не делала попытки разжечь костер, а забиралась прямо в свою кое-как установленную палатку. Спала она там или плакала — никто не знает…

— Черт побери. — Она сжала кулаки.

Почему ей так больно наблюдать за тем, что происходит с Августой? Почему такая женщина, как Августа Бонд, захотела поехать в Орегон, чтобы выйти замуж за незнакомца? Зачем ей это?

— Я думала… мне казалось, что, как только Августа останется без ванны, ей захочется обратно домой, — нарушила она затянувшееся молчание.

— Это не важно, — отмахнулся Коуди. — Важно то, что она не справляется.

Перрин кивнула. Отогнала от себя комаров концом шали. Ночь была теплая, душная, и скалы сохраняли дневной жар солнца. Она наклонилась и вдруг поняла, что ее глаза находятся на одном уровне с пряжкой ремня Коуди. Взгляд ее скользнул еще ниже — и она резко выпрямилась, ощутив прилив страсти.

— Знаю, что вы расстроились из-за того, что мы опаздываем. — Перрин сказала первое, что пришло в голову, лишь бы забыть о своих постыдных мыслях, лишь бы отвлечься. — Но нам нужен отдых. Все вконец измотались…

Слова замерли у нее на губах, когда Коуди подошел так близко, что ее юбки коснулись его штанов. Он не отрываясь смотрел на ее губы; в его глазах зажглись алчные огоньки. Перрин поняла: впервые они остались с глазу на глаз, и никто их сейчас не видит.

— Как я соскучился по тебе. — Его голос звучал так, словно и он понял, что их никто не видит и не слышит.

У Перрин пересохло в горле, она облизала губы. И заставила себя отступить на шаг. Вернее, пыталась заставить, но не смогла. О Господи! Она не могла пошевелиться, едва могла дышать. Горячая волна пробежала по ее телу, словно электрический разряд, словно вспышка звездного света в черной ночи.

— Мы встречаемся каждое утро и каждый вечер, — отвечала она хриплым шепотом, и голос ее дрожал.

— Ты ни слова лишнего не говоришь, а потом убегаешь. — Он как зачарованный смотрел на ее губы.

Ночь, горячая, влажная, наполненная любовными песнями насекомых, обволакивала их, и Перрин начала задыхаться. В груди у нее что-то сжалось, по рукам и ногам пробежала дрожь. Она жаждала его… целую вечность, и головокружение от этой жажды лишало ее сил. Она вгляделась в его волевое лицо, и на этом лице, на его лице, о котором она мечтала и во сне, и наяву, прочла такое же желание. Из ее горла вырвался стон:

— Коуди, пожалуйста, нет… Он обхватил ее за талию и притянул к себе. Перрин, задыхаясь, уперлась ладонями в его грудь, и при ее прикосновении мышцы его тотчас напряглись; она почувствовала, что растворяется в огне страсти, в этой жаркой ночной тьме.

Голова у нее закружилась, и Перрин поняла, что она не в силах сопротивляться. Дрожа от нетерпения, она смотрела в его горящие глаза, потеряв дар речи, почти не дыша. Она всю жизнь ждала этого мгновения, этого мужчину.

— Я тысячу раз представлял, что держу тебя в объятиях, — прошептал он. — Если ты скажешь «не надо», я остановлюсь. Но это будет для меня самое трудное…

Из горла Перрин вырвался стон, глаза ее потемнели. Движения его бедер сводили ее с ума.

— О, Коуди, — прошептала она.

Он прижимал ее к себе все крепче. Лоб Перрин покрылся испариной, она почувствовала неистовое желание, и колени ее подогнулись.

— Я хочу, чтобы ты еще раз назвала меня по имени, — сказал Коуди, заглядывая ей в глаза. — Я хочу почувствовать, как твои ноги обхватывают меня, хочу увидеть, как расширяются твои глаза. — Глухой стон вырвался у него из груди, когда он кончиками пальцев коснулся ее шеи.

Его прикосновение обдало Перрин жаром. Ей казалось, ее тело воспламенилось под его огненными пальцами. Задыхаясь, Перрин поняла, что ни один мужчина никогда не вызывал в ней такого страстного отклика. Если он не поцелует ее сейчас же, она сгорит в его руках дотла, сгорит от страсти.

Она порывисто обняла его за шею, ее губы призывно приоткрылись. По телу Перрин словно искра пробежала — она не ожидала, что его поцелуи окажется таким нежным.

Они стремились друг к другу с самого начала. Его объятия были так же неизбежны, как восход солнца. Они боролись со своим влечением, воздвигали перед собой непреодолимые барьеры. Никто из них не хотел осложнений, однако они не могли этого остановить. Их страсть была подобна молнии, разрывающей темную ночь.

— О Господи, — прошептала Перрин, прижимаясь лбом к его груди.

Она подняла голову и заглянула в его глаза, излучающие тепло. Он снова прижал ее к себе, и она поняла, что больше не сможет противиться своему желанию, не сможет, даже если бы была в силах заставить Землю вращаться в обратную сторону.

— Я не могу отказаться от тебя, — пробормотал Коуди, покрывая поцелуями ее лоб, веки, губы. — Черт побери, ты мной целиком завладела!

Перрин застонала.

— Я начинаю день, думая о тебе, и ложусь спать, думая о тебе. — Головокружительные запахи дыма, мыла и мужского пота ударили ей в ноздри, и она упивалась этими запахами. Ее груди набухли и болели, горячая волна прокатилась по телу.

Когда его руки потянулись к ее груди, она вздохнула с облегчением. Задолго до того, как ее разум свыкся с тем, что она его желала, тело ее уже знало об этом.

Наклонившись над ней, Коуди смотрел в ее огромные карие глаза и видел в них желание. Он припал губами к губам Перрин, воспламеняя поцелуем ее разум и тело. Этот его поцелуй был яростным, почти жестоким, Коуди словно подчинял ее себе. Но на меньшее Перрин не согласилась бы. Его затвердевшая плоть рвалась к ее сокровенной горячей влаге.

Глаза его затуманились, голос стал низким.

— Назови меня по имени, — прошептал он.

— Коуди, — шепнула она грудным голосом. — Коуди, о Коуди!

Из его горла вырвался стон, губы со страстью впились в ее рот, впились требовательно и властно.

Его губы… его язык… его рука в ее волосах… Его тело, стройное, и упругое… его руки, словно железные канаты… прикосновение его напряженной плоти. Эти образы кружились и смешивались со светом звезд, и с ночью, и со страстью, сотрясающей ее тело и воспламеняющей дремлющие желания, которые, как она считала, давным-давно умерли.

Губы, прижатые к губам, руки, касающиеся лиц, волос и плеч, пальцы, изучающие, гладящие, ласкающие… Они опустились на колени на залитый звездным светом каменный утес. Когда его руки снова накрыли ее груди, у Перрин вырвался вздох, ее соски напряглись.

Коуди опустил ее на землю, подложив шаль ей под голову, и она притянула его к себе. Страсть разгоралась с каждым их судорожным вздохом. Перрин забыла обо всем на свете, она видела лишь его губы и его горящие глаза, чувствовала лишь его тело. Его прикосновения воспламеняли ее и словно уносили в глубь какого-то водоворота…

Пьяные от поцелуев при свете звезд, они катались по каменной постели, стараясь раствориться друг в друге. Наконец его рука проникла между их телами — чтобы дернуть за ремень и нащупать пуговицы на брюках. Почувствовав сильную дрожь и головокружение, Перрин подняла свои юбки и скинула панталоны.

Когда его обжигающее тепло проникло в нее, Перрин вскрикнула, и наслаждение переполнило ее. Она приподнималась, чтобы встретить каждый его очередной толчок; ее пальцы скользили по его лицу, запутывались в его волосах. Она снова и снова шептала его имя, страстно желая его.

Замедлив свои движения, Коуди заглянул в глубину ее расширившихся глаз. Он снова и снова доводил ее до экстаза, заставляя содрогаться, впиваться ногтями в его плечи, повторять его имя. Прежде Перрин представить не могла, что занятие любовью может быть таким восхитительным, таким захватывающим. Она никогда не думала, что мужчина может доставить женщине такое наслаждение.

— Коуди! О, Коуди! — Пот увлажнил ее виски, нижнюю рубашку. Она тонула в горячих волнах страсти, сгорая в огне, который поднимался все выше и выше, пока наконец не довел ее до полета в какую-то бесконечность, и тогда… и тогда его тело увлекло ее в бездну и понесло среди звезд, горевших у них над головой.

Мгновение спустя плечи Коуди содрогнулись, и он сжал ее с такой силой, что Перрин едва не закричала от восторга. Голова его упала ей на грудь, они оба задыхались.

Перевернувшись на спину, он положил ее голову на свое плечо. Тяжело дыша, они смотрели на звезды и прислушивались к гулу насекомых и к приглушенным голосам, доносившимся из лагеря.

— С тобой все в порядке? — хрипло спросил он, прижимая свои губы к ее волосам.

Слезы блеснули в глазах Перрин. Теперь для нее не существовали другие мужчины. Никогда занятие любовью не будет похоже на это. Никогда ее страсть не будет так же сильна, и никогда она не почувствует, что умрет, если не подчинится мужчине. Все это только с ним, только с Коуди.

Закрыв глаза, Перрин вдыхала запах их остывающих тел и размышляла: как это могло случиться — быть женой одного мужчины, любовницей другого и не подозревать, что можно испытывать такое наслаждение, словно парить в воздухе.

Она взглянула на него, и Коуди поцеловал ее, теперь бережно и нежно.

— Ты на вкус словно яблоки и изюм, — пробормотал он, улыбаясь. Тихонько рассмеявшись, Перрин возвратила ему поцелуй. — Все было не так, как я себе представлял, — прошептал он, гладя ее по щеке. — Я представлял мягкую постель и твои волосы, рассыпанные по подушке…

— А я воображала… — Она проглотила слова и замерла в его объятиях. Кто-то карабкался на утес, мелкие камешки скатывались в темноту.

— Мистер Сноу! — Один из новых погонщиков немного помолчал, потом снова позвал: — Мистер Сноу!

Они лежали неподвижно в объятиях друг друга, едва дыша. Погонщик остановился почти в десяти ярдах перед ними, хлопнув шляпой по бедру, выругался, а потом направился вниз, продолжая громко звать Коуди.

Погонщик принес с собой отрезвляющий ветерок реальности. С гулко бьющимся сердцем Перрин резко села, опустив юбки. Приди погонщик на пять минут раньше, когда они с Коуди были так поглощены друг другом, так самозабвенно предавались страсти, они не заметили бы его, если бы даже тот присел рядышком с ними. Обхватив колени руками, Перрин потупилась, потрясенная возможностью такой близкой катастрофы.

— Перрин! — Он коснулся ее волос.

— Больше этого не будет, — прошептала она.

Все доводы против их близости обрушились на нее лавиной. Жених, ждущий ее в Орегоне. Женщины, которые станут ее соседками. Хорошая репутация, которую она изо всех сил старалась завоевать. Приподняв голову, Перрин смотрела невидящим взглядом в направлении далеких костров.

Она почувствовала, что Коуди смотрит на нее, как дрогнула и напряглась его рука, лежащая у нее на шее.

— Неужели ты действительно думаешь, что после того, что произошло этой ночью, мы сможем держаться друг от друга на расстоянии? — спросил он.

— Я хотела этого так же, как и ты, — прошептала Перрин, тихонько вздохнув. Она была рада, что ночь безлунная и он не увидит румянец, горевший на ее щеках. — Желание быть с тобой сделало меня бесстыжей, — прошептала она, уронив голову. — Я позволила страсти пересилить меня… Может, я и в самом деле шлюха, как говорит Августа.

— Перрин, Бога ради! — Коуди резко встал, заправляя фланелевую рубашку в штаны, затем тронул пальцами пуговицы.

— Все произошло случайно, только и всего. — Перрин посмотрела на свои руки. — В конце этого путешествия я выйду замуж. И это нельзя изменить. — Сердце ее дрогнуло и разбилось — Коуди не стал ей возражать. Не проронив больше ни слова, она встала, нашла свои панталоны и завернула их в шаль. Ей хотелось, чтобы он остановил ее, сказал, что сегодняшняя ночь не была случайной, что она для него что-то значит. Но Коуди продолжал смотреть в сторону поставленных четырехугольником фургонов.

— Это произошло, потому что…

— Тебя ищут в лагере, — резко оборвала она его, крепко прижимая шаль к груди. — Произошло всего лишь неизбежное. — Она глубоко вздохнула и заставила себя говорить спокойно, словно ей безразлично, что он сейчас думает, словно она не заметила его внезапной холодности — того, что он не подошел к ней и не обнял ее. — Все прошло. Мы можем даже притвориться, что ничего не случилось.

Она почувствовала его пристальный взгляд, почувствовала идущий от него холодок.

— Что, черт побери, ты несешь? Ты хочешь сказать, что я должен оставить тебе, уходя, золотую монету? — Он саркастически хмыкнул.

Перрин дернулась как от удара.

Коуди взял ее за подбородок и взглянул на нее сверху вниз горящим взглядом:

— Неужто для тебя это всего лишь удовлетворение вспыхнувшего зова плоти?

— А что же еще? — бросила она, отстраняя руку. — Я по крайней мере раз шесть слышала, как ты говорил, что не хочешь больше жениться. И ты говорил это, чтобы я услышала, верно?

— А ты считаешь, что поскольку мы… — Коуди махнул рукой туда, где они только что лежали. — Ты ждешь, что я теперь сделаю тебе предложение?

Его ирония ранила ее, словно нож, вонзившийся в грудь.

— А если бы ты переспал с порядочной женщиной? Со всеми уважаемой женщиной? Что бы ты сделал тогда? — Упрек вырвался у нее неожиданно, он был продиктован болью и гневом. — Как бы ты поступил?

— Перрин, ради Бога. Мы взрослые люди, Ты опытная женщина.

Она закрыла глаза и, покачнувшись, сделала шаг назад. Если она доживет до ста лет, и тогда Джозеф Бойд будет вторгаться в ее жизнь. Какой же она была дурой, надеясь, что сможет отмыть свою запятнанную репутацию! Похоже, ее уже ничто не спасет. Она навсегда останется «опытной женщиной». И это всегда будет произноситься таким вот понимающим тоном.

— Ты хочешь сказать — девка, — прошептала она, едва стоя на ногах.

Перрин задрожала, в ее глазах блеснули слезы. Она хотела еще что-то сказать, но задохнулась. Резко повернувшись, ничего не видя перед собой, она бросилась к лагерю.

Мем отложила тяжелую палку, которой мешала белье, бурлящее в огромном котле, подвешенном над костром. Заправив под платок упавшую на лоб прядь волос, она заслонила ладонью глаза от яркого утреннего солнца.

— Силы небесные, почему это вы так стараетесь помочь Августе Бойд? — спросила она с наигранным безразличием в голосе. Но в ее глазах мелькнуло любопытство.

— Коуди собирается отправить ее домой, — пояснила Перрин.

— А никто и не заплачет, если Августа покинет караван.

— Будь на ее месте другая женщина, мы бы все помогли, — сказала Перрин, глядя на кипящую воду, в которой вываривались юбки Мем и Бути.

— Августа не другая, — пожала плечами Мем. — Почему только вы предлагаете подобную чепуху?

— Возможно, потому, что знаю, что такое одиночество, знаю, каково почувствовать себя беспомощной я отверженной, — сказала Перрин гораздо более резким тоном, чем хотела. — Может быть, я хочу показать мистеру Сноу и всем вам, что я имела в виду, когда говорила, что буду поступать по справедливости, как ваша представительница. Возможно, я не буду в согласии сама с собой, если, помогая Уинни и Коре, не попытаюсь помочь Августе. Возможно, я совершила поступок, которым вовсе нельзя гордиться, и у меня такое чувство, что искуплю свою вину, если сделаю что-то хорошее, даже если мне совсем не хочется это делать. — Перрин прикрыла глаза рукой. — Все остальные отказались помочь. Я надеялась, что смогу рассчитывать на вас.

— Августа — смазливая, самолюбивая и несносная! Она обращалась с Корой как с рабыней. Она относилась к Бути, словно та была ее служанкой.

— Но она, наверное, страдает. И она совершенно одна.

Мем крепко вцепилась в палку, которой мешала белье.

— Отправьте ее домой. И я скажу: скатертью дорога!

Именно эти слова так хотелось сказать и Перрин. Но упрямое чувство справедливости не позволяло. Кроме того, она знала, что такое одиночество.

Августа принесла две тяжелые бадьи с речной водой и повесила их на огонь. Когда вода закипит, она наполнит ведро для питья и смоет глубоко въевшуюся пыль с рук и лица.

Она посмотрела на свои руки, и у нее на глазах выступили слезы. Волдыри вспухали на новых волдырях. Кровянистая жидкость текла из лопнувших мозолей.

Лицо и все тело саднило. В фургоне царил такой беспорядок, что Августа не могла найти ни свою шляпу с широкими полями, ни бальзам, который мог бы хоть как-то защитить ее от палящего солнца. Впервые в жизни у нее были такие тяжелые солнечные ожоги.

Понурившись, она вытерла глаза: Господи, как же болят руки!.. Со лба и носа слезала кожа, и лицо изменилось до неузнаваемости. Слава небесам, что мать не дожила до этого времени и не видит ее сейчас. Даже она отказалась бы от такой уродины.

Слезинка стекла из-под ее белесых ресниц. Августа просто валилась с ног от усталости. Она не думала, что человек, дойдя до такого состояния, может еще жить. Ее подташнивало от голода, под заскорузлой одеждой грязная кожа сопрела; страдая от укусов насекомых, она расчесала все тело с головы до ног.

Она с ужасом поняла, что так больше продолжаться не может. Беда нависла над ней словно мраморная плита, готовая вот-вот рухнуть и раздавить ее.

— Вот. — В протянутой кем-то руке она увидела бутылочку с молочного цвета жидкостью. — Это смягчит солнечные ожоги, а укусы от насекомых будут чесаться меньше. Потом втирай слюну в свежий укус.

Собрав в узел свои растрепанные волосы, Августа покачнулась на каблуках и взглянула на Перрин. От привычек гордячки нелегко избавиться. Свой первый инстинктивный порыв — собрать силенки и ударить Перрин по руке — она превозмогла усилием воли.

Да и лицо ее, покрытое волдырями, горело как в огне, из расчесов сочилась кровь. Не сказав ни слова, она взяла бутылочку, встряхнула ее и стала накладывать отвратительно пахнущую массу на лицо и тыльную сторону распухших рук — по самые плечи. Щеки и плечи тут же перестали гореть. У нее вырвался глубокий вздох облегчения.

— Ты кипятишь воду для стирки? — спросила Перрин.

Августа уставилась на свой подол и глубоко вздохнула. Тысяча дерзких ответов вертелась у нее на языке.

— Я не знаю, как стирать… — прошептала она, явственно ощущая, как ее гордость разбилась на мелкие осколки. — Я кипячу эту воду, чтобы помыться. Я вся грязная. — От смущения ее голос стал совсем тоненьким. Слезы, комом ставшие в горле, готовы были вырваться наружу.

— Погонщики отгородили специальное место для купания в реке.

— Мне об этом никто не сказал! — Слезы блеснули в солнечном свете. Ведь она могла бы избавиться от необходимости тащить сюда тяжелые бадьи, которые врезались в ее израненные ладони.

— Поди и вымойся. — Перрин оглядела фургон Августы. — Я тут приберу. Когда вернешься, я тебя научу, как устроить стирку. Сегодня вечером ты можешь поужинать со мной и Хильдой. Мы покажем тебе, как печь хлеб и как приготовить питательную мясную солянку.

Глаза Августы расширились.

— Почему ты это делаешь? — изумилась она. Перрин внимательно посмотрела на нее:

— Мистер Сноу тоже об этом спрашивал, когда я хотела помочь Коре. Ответ такой: я не знаю. Может, потому, что нужно поступать по справедливости. Мне нелегко об этом говорить, но ты заслуживаешь своего шанса, Как и все остальные.

— Он собирается отправить меня домой с первым же караваном, идущим на восток, он так сказал. — Августа, в свою очередь, пристально посмотрела на Перрин с таким отчаянием во взгляде, что в искренности ее дальнейших слов нельзя было усомниться. — Я не могу вернуться. Ты ведь наша представительница — ты должна поговорить с мистером Сноу от моего имени! После того, что ты сделала с моим отцом, ты должна!

— Я ничего не сделала Джозефу. И тебе ничего не должна!

— Ты…

— Ты меня удивляешь. — Руки Перрин сжались в кулаки. — Я — единственное, что у тебя есть сейчас. Больше никто тебе не поможет. Только я. Ты понимаешь это? Ты так обидела этих великодушных, добросердечных женщин, что теперь они будут просто наблюдать за тем, как ты страдаешь, и не станут терпеть ни малейших неудобств из-за тебя.

— Они — ничтожества! — Возмущение придало ей сил. Августа выпрямилась, губы ее искривились а усмешке. — Почему меня должно интересовать, что обо мне думают эти ничтожества?

Красивое лицо Перрин исказилось от гнева.

— Ты когда-нибудь перестанешь кичиться своим происхождением? Перестанешь выезжать на горбу своих предков Бондов и подумаешь, что сама-то собой представляешь? Тебе приходило когда-нибудь в голову, что люди могут полюбить и оценить тебя за то, что ты сама собой представляешь, а не потому, что по чистой случайности происходишь из такого древнего рода.

Августа отшатнулась словно от удара.

— Замолчи! — прошипела она, задрожав.

— Что ты сможешь добавить к славе своего рода? — Перрин с презрением оглядела царивший вокруг фургона Августы беспорядок. — Беспомощность? Раздутое самолюбие? Способность обидеть каждого, помноженную на недостаток доброты, да плюс еще неумение позаботиться о самой себе? Это твой вклад в чтимый тобой род Бондов?

— Замолчи! Перестань! Я не хочу этого слышать!

— Посмотри на себя! И почему ты не попросишь о помощи? Неужели твоя глупая гордыня Бойда настолько распухла?

Августа закрыла уши ладонями, зажмурилась — ее сжигал гнев, горящий во взгляде Перрин. Она почувствовала себя побежденной ее яростью. И она не понимала Перрин. На ее месте Августа только злорадствовала бы.

— Во всяком случае, ни одна из вас мне не помогла!

— День, когда ты согнешь свою спину, чтобы попросить помощи, станет днем, когда ты станешь наста» ящим человеком, а не совершенно бесполезным существом! — Перрин отступила назад и подняла к лицу дрожащую руку, стараясь успокоиться. — Прости, — прошептала она, — я пришла помочь, а не нападать на тебя.

Августа собрала все свои силы и гордо кивнула головой.

— Грязью играть — лишь руки марать, — бросила она. — Я и не ожидала от тебя большего.

Перрин с сожалением посмотрела на Августу.

— Мы с тобой всегда будем презирать друг друга.

— У меня есть причина тебя ненавидеть!

— Но не хватает ума, чтобы не показывать своей ненависти. А ведь я — единственная, кто пришел к тебе на помощь!

Они пристально смотрели друг на друга. Потом Перрин закричала:

— Иди же помойся? Когда ты исчезнешь с моих глаз, я постараюсь понять, почему столь глупа, что пытаюсь помочь тебе. И, возможно, я не передумаю…

Холод реальности пронзил Августу до костей. Она вспомнила свой последний разговор с Коуди Сноу, свои слезы и его неумолимость. Она, должно быть, спятила, старается обидеть Перрин, единственного человека, который может изменить решение Сноу, ведь это она убедила его не отправлять домой Уинни и помогла Коре стать невестой. Что же, Господи помилуй, она делает? Какое недомыслие толкает ее к погибели?

Судорожно сглотнув, Августа заломила руки.

— Я не могу вернуться в Чейзити! — выпалила она. При одной мысли об этом ей хотелось покончить с собой. — Если ты поможешь мне, если ты убедишь Сноу переменить свое решение, я щедро заплачу тебе!

Перрин опешила.

— У меня денег полно. А ты…

— Я помогаю тебе не из-за денег, — пробормотала побледневшая Перрин. — И если ты сейчас же не уйдешь с моих глаз, то, клянусь, я…

Августа бросила взгляд на лицо Перрин, развернулась и быстро пошла к реке. При мысли, что ее будущее, ее жизнь зависят от справедливости и энергии ее заклятого врага, она застонала и снова заплакала.

— Пропади все пропадом! — Коуди сдвинул на затылок свою шляпу, затем повернулся и взглянул на Перрин. — Не могла бы ты хоть раз не вмешиваться в чужие дела!

— Я ей помогу. И Хильда тоже поможет… немного. — Перрин невозмутимо смотрела на Коуди. Освещенная солнцем, с прядями темных волос, выбившимися из-под ее шляпки, она была так упряма и так красива…

— Я думал, ты обрадуешься, когда Августа отправится отсюда подальше. А ты вместо этого хочешь ей помочь. — Он недоверчиво покачал головой.

— Поверь, я была бы рада посмотреть, как Августа уедет и оставит нас в покое. Но когда меня выбрали представительницей от женщин, я пообещала быть справедливой. Нравится мне это или нет, но отправлять Августу обратно в Чейзити несправедливо! По крайней мере надо дать ей шанс.

— Я давал ей неделю.

— За эту неделю она далеко продвинулась. Ты подумай, ведь эта женщина никогда даже не причесывалась самостоятельно. Сейчас же Августа ошеломлена и слишком устала, чтобы рассуждать здраво, не говоря уже о том, чтобы действовать. Дай ей еще неделю, позволь нам ей помочь, и тогда, если она не изменится, будет отставать… тогда отправляй ее домой — и скатертью дорога! Но разреши нам попробовать. Ты ведь разрешил это с Уинни.

Коуди скрипнул зубами. Ему захотелось взять ее за плечи, встряхнуть, да так, чтобы кости хрустнули. И еще хотелось покрыть ее лицо поцелуями. Он покосился на Копченого Джо, который перебирал ведро дикой земляники в шести футах от них.

— Я хочу переговорить с тобой наедине.

Перрин подняла на него глаза. Она тоже бросила взгляд на Копченого, который, наверное, слышал каждое их слово.

Кипя от злости, Коуди зашагал к полю подсолнухов, надеясь, что она последует за ним. Но Перрин не сделала ни шага, и ему пришлось вернуться.

— Черт побери, ну хорошо! Я дам Августе еще одну неделю. И все. Я соглашаюсь на это только потому, что об этом меня попросили вы, и ни по какой иной причине. — И пусть, подумал он, Копченый провалится в тартарары со своими выводами, которые он сделает из этого странного разговора!

Перрин кивнула и подхватила свои юбки, собираясь уйти.

— Но Уинни отправится с караваном, который вскоре пройдет через ущелье!

Она прищурилась, взглянув на Коуди.

— Вам просто необходимо отправить кого-то обратно, верно? — бросила она в гневе. — Не стоит наказывать Уинни из-за того, что вы презираете меня!

— Презираю? — Коуди бросил на нее свирепый взгляд. — Я только что вернулся с поисков Уинни и привел ее обратно. Она провела ночь в лагере Меркинсона, — сказал он, ругая себя за то, что наслаждается растерянностью, отразившейся на ее лице. Перрин только сейчас заметила синяки на его скулах и царапину на подбородке. — За бутыль с настойкой опия Уинни провела ночь с негодяем по имени Клавелл.

Он, разумеется, умолчал о том, что избил Клавелла до полусмерти.

Перрин выдохнула:

— О Господи!

Лицо ее побледнело под загаром, и она покачнулась, едва удержавшись на ногах. Протянув руку, она оперлась о его плечо.

При ее прикосновении Коуди судорожно вздохнул. Глаза его сузились, он почувствовал напряжение в паху. Она сразу же убрала свою руку, и яркая краска залила ее лицо. Перрин прижала ладонь к груди, потом пристально взглянула на него. Щеки ее горели.

— Коуди… пожалуйста…

— Нет, — сказал он твердо, безошибочно угадав, что она хотела сказать. — Уинни поедет домой. Если бы я отправил ее тогда, когда хотел, она не провела бы ночь с Клавеллом и уже бы проделала полпути до Чейзити. Будем надеяться, что она не забеременеет.

Перрин кивнула и отошла от него, не сказав ни слова. Опустив голову, она прикрыла глаза рукой.

Он молча проследил за движением ее юбок. И вдруг вспомнил Эллин. Эллин, которой он доверял и которую любил. Эллин, которая стала любовницей другого мужчины, пока он участвовал в военной кампании в Дакоте.

Коуди еще какое-то время наблюдал за Перрин, потом развернулся и зашагал в противоположную сторону. Самый надежный способ избежать боли — никогда больше никого не любить.

Но он не мог выбросить ее из головы. Даже ветер, шуршащий в подсолнухах, казалось, шептал ее имя.