Глава 18

Спальня Рейна была наполнена тусклым светом свечей в единственном подсвечнике. Он опустил Чарити на бархатное покрывало кровати и тут же навалился на нее всем телом, чтобы не дать возможности сбежать. Задыхаясь и барахтаясь, она сердито потребовала:

— Как ты смеешь так поступать со мной… да еще на глазах у моей бабушки?! И твоей тоже! Ты ведешь себя как настоящий варвар! — Она выгнула спину и попыталась оттолкнуть мужа.

Он только засмеялся в ответ.

— Нет, я веду себя как влюбленный супруг в первую брачную ночь. Я ведь твой супруг, Чарити. — Голос его смягчился, в нем зазвучали соблазнительные нотки, и Чарити в панике забилась под ним.

— Протащить меня по всему коридору голую… — Она изловчилась, просунула руки между ними, уперлась ладонями ему в грудь и толкнула как следует. Но он только сильнее навалился на нее, и она ощутила жар его тела.

— Но я был вынужден. — Голос его стал ласковым, мягким, как шелк. — Жених всегда переносит невесту на руках через порог в первую брачную ночь… Это такая примета.

То, что он вдруг употребил слово «примета», засело занозой среди сумбура гневных, испуганных и чувственных мыслей, метавшихся в ее голове. Она замерла и, невзирая на все доводы рассудка, повернулась к нему.

Лицо его сияло, как бронза в мерцающем свете, глаза под полуопущенными тяжелыми веками сверкали, как светлое серебро, большой чувственный рот улыбался, и на одной щеке была ямочка. На лоб падала эта упрямая прядь и словно просила, чтобы Чарити пригладила ее.

Жаркая волна захлестнула Чарити с головой и вогнала в панический ужас. Она резко отвернулась и толкнула его в грудь сильнее, извиваясь под ним как безумная.

— Ну, если ты рассчитывал, что эта примета принесет тебе удачу, то с тем же успехом мог дать мне переступить этот порог своими ногами, — процедила она сквозь зубы. — Все равно тебе придется ждать еще два дня, прежде чем ты сможешь навязать мне… свои ласки.

Он засмеялся в ответ. Затем чуть передвинул свое тело, так что живот его прижался к ее животу и крепкая выпуклость, свидетельствовавшая о силе его желания, вдавилась в чувствительный бугорок между ее ног.

— Я узнал из надежного источника, — проговорил он мягко, — что менструация у тебя никогда не продолжается семь дней. Несправедливо заставлять меня ждать так долго.

— Кто тебе сказал? — Она вспыхнула.

— Мы с твоей бабушкой немного поговорили…

— Ты обсуждал это с моей бабушкой?.. О Боже! — И она принялась вырываться всерьез, уязвленная гордость придала ей сия. Не могла же бабушка не понимать, что эта информация будет использована против нее, Чарити?! Она извивалась, билась под ним, рвалась… и он не мешал ей.

Но это была только видимость победы. От их возни чувственный жар, снедавший обоих, усилился, тело ее словно отяжелело от желания. Глаза закрылись, внутри поднялась жаркая круговерть. Ее утягивало в водоворот наслаждения, и рассудочные мысли беспомощно побежали по кругу…

Она ведь сопротивлялась ради его же блага; и поддастся она ради его же блага. Она отчаянно желала защитить его, но так же безудержно она жаждала доставить ему наслаждение. Она любила его слишком сильно для того, чтобы и подпустить к себе, и остановить…

— Ангел мой! — Голос его вторгся в заколдованный круг ее мучительных мыслей. — Посмотри на меня. — Он повернул ее лицо к себе.

Спокойная настоятельность его интонации лишила ее воли. Она повиновалась. Он смотрел на нее с такой яростной нежностью…

— Я хочу сотворить для тебя ночное волшебство… для тебя и с тобой. — Голова его склонилась к ней, и он шепнул: — Позволь мне.

Губы его нежно коснулись ее рта, словно это был их первый поцелуй, неуверенный, пробный. Это была восхитительная пытка — ждать, когда он закончит игру и начнет целовать ее в полную силу. А он все медлил, тянул, и она выгнула шею, подаваясь ему навстречу, стремясь к полноте ощущений. Но он отодвигался от нее, все время поддерживая поцелуй на уровне завораживающей, легкой ласки. Губы ее приоткрылись в мучительной жажде, но он не спешил.

— Скажи мне это, — прошептал он прямо в ее приоткрытые губы.

Она поняла, о чем он.

— Сотвори для меня ночное волшебство, — проговорила она. Он впился в ее губы, и она застонала, поднимаясь на волне страсти. Ее ладони соскользнули с его груди, прошлись по бокам, притягивая ближе. Его руки обхватили ее за плечи, одна ладонь легла на затылок. Он то играл с ней и дразнил, то впивался в нее, добираясь языком до шелковистых глубин. Поцелуи чередовались, безжалостно заманивая ее и вместе с тем освобождая.

Она задвигалась под ним, стремясь прильнуть теснее, и он приподнял голову, чтобы заглянуть ей в лицо. Она была похожа на игривого котенка. Он улыбнулся обольстительной улыбкой, его светлые глаза были полны страстных обещаний. Он соскользнул с нее, не выпуская из объятий, лег рядом и принялся распускать шнуровку корсета. Стянул шелковую нижнюю рубашку с ее груди, и обнажились бутоны-соски.

Все так же глядя ей в глаза, он склонился и коснулся бархатистых чувствительных сосков языком. Желание молнией пронзило ее тело. Затем губы его сомкнулись вокруг соска, принялись сосать, сначала нежно, чуть касаясь струн ее чувственности, заставляя мышцы ее тела сокращаться. Она выгнулась, подалась ему навстречу, постанывая. Затем он ткнулся лицом в ложбинку между грудями, а потом переместился ко второму соску, которому надлежало отдать такие же почести.

Все ее тело вспыхнуло огнем, исчезли благоразумие и осторожность, а место их заняла неукротимая чувственность. А он тихонько покусывал зубами ее нежную плоть, дразня и пощипывая, отчего наслаждение жаркой волной побежало по невидимым связующим нитям к напряженному, налитому средоточию наслаждения между ног. Бедра ее плотно сомкнулись, качнулись, чтобы еще усилить восхитительный жар, объемлющий нежную плоть.

Рейн приметил все эти признаки величайшего возбуждения и заставил себя, легко поцеловав ее в губы, отстраниться. Она изумленно раскрыла глаза.

— Что такое? — Она приподнялась на локте; губы припухли от поцелуев, обнаженная грудь тяжело вздымалась. — Что случилось?

— Ангел мой, считается очень дурной приметой, если жених в первую брачную ночь сам расстегивает пуговицы своей одежды. — Голос его звучал глухо, страстно. — Так что я пленник собственной одежды… если, конечно, ты не освободишь меня. — Он взял ее ладонь и положил себе на грудь, на пуговицы жилета. — Придется тебе помочь мне.

В следующее мгновение она уже сидела напротив него на кровати; ее обнаженные груди задорно торчали над спущенным воротом рубашки, волосы рассыпались по плечам. Дрожащие пальчики не сразу смогли совладать с мелкими перламутровыми пуговками жилета, и он тихонько засмеялся, поднес ее руку к губам и поцеловал.

— Не надо так спешить, любимая. — Его глаза сияли желанием, которое он надежно держал в узде. Она сделала глубокий вдох, уняла дрожь пальцев и снова принялась за пуговицы.

Он сорвал с плеч свой модный сюртук, пока она трудилась над жилетом, и швырнул на пол. Затем скинул с ног туфли, и они упали с тихим стуком. Она расстегнула наконец жилет, и у нее чуть не опустились руки: перед ней предстал целый ряд рубашечных пуговиц. Он наблюдал за тем, как она сражается с ними, и наслаждался легкими прикосновениями ее деловитых пальцев, которые спускались все ниже, к животу. Взгляд его не отрывался от ее покачивающихся грудей, он вздохнул и стянул с себя жилет и рубашку.

Глаза ее засияли, нежные пальцы коснулись его загорелой кожи, легли на крепкую грудь. Он положил ладони поверх них, прижимая ее руки к себе крепче, заставляя их двигаться вверх-вниз, негромко застонал. Затем взял ее руку и положил на пуговицы своих панталон.

— Это тоже надо расстегнуть.

Она сглотнула и принялась расстегивать пуговицы одну за другой, отстегивая клапан панталон, приближаясь вплотную к массивной выпуклости, вздымавшейся внизу его живота. Он наблюдал за тем, как ее нежные пальцы высвобождают его плоть, и с трудом сдерживал порывы своего возбужденного тела. Когда со всеми пуговицами было покончено, пальцы ее нерешительно замерли. Он прижал их к своему взбухшему члену и содрогнулся, почувствовав, как она охватила его плоть.

Он скинул панталоны, потянулся к подолу ее нижней рубашки и помог освободиться от этой последней преграды. Чарити легла поверх покрывала, чувствуя его жадные взоры на своем теле. Она раскрыла объятия, готовясь принять его пыл, предвкушая, как его тело придавит ее своей тяжестью. Однако ожидания ее оправдались не сразу. Он зачем-то полез к массивному столбу кровати, принялся шарить в складках полога, а потом улегся рядом с ней, опершись на локоть, и любуясь тем, как его загар оттеняет ее бледную красоту. Он поднял руку — в ладони у него была веточка омелы, одна из тех, что она развесила на столбиках кровати. Он поднес веточку к темным от страсти глазам жены.

— Если поцеловать девушку под омелой считается хорошей приметой, то представь, сколько счастья и удачи привалит, если под этой веткой заниматься любовью… — Пока она соображала, что бы мог означать его неожиданный интерес к приметам, он легонько поцеловал ее под веткой омелы. Потом приподнялся и, сверкая газами, полными желания, провел веточкой столь счастливого растения по ее щеке, по шее. Затем веточка скользнула ей на грудь, игриво коснулась соска.

— Рейн… — Рука ее взметнулась, попыталась прижать его ладонь, но он отбросил ее руку, и веточка продолжила свое чувственное путешествие.

— Это принесет удачу, приворожит везение, это самая лучшая примета. Разве ты сама не чувствуешь, как это хорошо? — шептал он.

Это было и правда очень хорошо. Веточка покружила вокруг ее грудей с умопомрачительной медлительностью, затем спустилась в ложбинку между ними, заскользила по ребрам к талии. Было щекотно, и она завозилась. Он засмеялся, навалился на нее грудью, затем его мускулистое бедро придавило ее ногу. Щекочущее ощущение пробежало по ее бедру, голени, спустилось к стопе. Он сменил положение, и веточка пустилась путешествовать по ее телу с другой стороны, дошла до пальцев ноги, затем отправилась в обратный путь.

Чарити медленно открывалась навстречу мужу, который все дразнил ее, манил щекочущей веточкой. Наслаждение разливалось по коже, бежало по нервам, собиралось, как в фокусе, в средоточии ее женственной плоти. Глаза ее сами собой закрылись. Веточка все щекотала в завитках волос, двигаясь ровно столько, чтобы разгоралось наслаждение в нежных, влажных коралловых глубинах.

Чарити чувствовала, что тело ее вот-вот содрогнется, что возбуждение становится невыносимым и требует исхода. Мышцы ее напряглись, тело выгнулось, задвигалось ритмично, умоляя о вторжении, которое положит конец этой сладостной пытке.

— Прошу тебя, Рейн… пожалуйста… прямо сейчас… — прошептала она, вцепилась в его плечи и потянула к себе, не в силах более ждать соединения, которого так жаждали оба. Она застонала тихонько, когда он навалился на нее и его жаркая плоть проникла внутрь. Обхватила его крепче, приникла к нему, наслаждаясь его силой, крепостью, его могуществом, теперь переполнявшими ее.

И началось ночное волшебство, тела их задвигались, заработал ткацкий станок, продолжая все тот же узор, так, будто и останавливался-то всего на мгновение. Границы между ею и им размывались, они сливались воедино, и ходили туда-сюда станины с безупречной синхронностью, с натянутой пряжей двух существ, создавая неразрывную ткань. Они отдавались друг другу безоглядно, забыв обо всем остальном.

Они достигли пика страсти одновременно и взмыли на волне наслаждения, которое стало слишком огромно для того, чтобы человеческое существо способно было вместить его. Он врезался в глубины медового жара ее тела. Она впитывала его, втягивала в себя его пыл, его страстность. Принимала его бронзовую властность, собственнические инстинкты и отвечала на его желание, предъявляя права на него… становясь с ним единым существом.

Все завершилось ослепительно белой вспышкой, в которой слились и достигшие апогея чувственность их тел, и жар их сердец. Звуки. Краски. Все перестало существовать для них, только осязание раздвинулось до бесконечности… до самых пределов бытия. И в этом бескрайнем океане чувственности вспыхнули яркие, какие бывают только во сне, краски и слились в радужные потоки восприятия.

Это было восхитительно! Чарити прижалась к мужу, потерлась мокрым от пота лицом о его плечо, наслаждаясь сладостной истомой. Все напряжение, все усилия недавних минут были позади, их словно смыло, и вместо них нахлынуло тепло, пропитавшее ее до самых глубин. Это было не изнеможение; это было удовлетворение… ощущение полноты бытия, совершенно новое для нее. Она посмотрела в довольное, смягчившееся лицо Рейна и поняла, что муж смотрит на нее с точно таким же радостным изумлением, которое испытывала она сама. Она словно парила в воздухе… поднималась выше и выше на крыльях освобожденного чувства.

— У меня такое ощущение, будто я могу взлететь, — прошептала она.

Что-то всколыхнулось в глубинах его светло-серых глаз. Он поцеловал ее в кончик носа, в нацелованные, красные, как вишни, губы.

— И у меня такое же чувство… Будто я могу сдвинуть горы, осушить океаны… — Он повернул ее к себе и зажал одно ее колено между своих ног. Никогда прежде не знал он такой полноты жизни, как сейчас. Это от его любовных ласк на ее лице появилось такое мечтательное выражение, а разгоряченное тело так засияло. Ее дивные светло-карие глаза, глубокие, как озера, смотрели на него, и затрагивали в его душе какие-то струны, и пробуждали в нем чувства, которые он никогда не связывал с актом любви.

— Боже мой, я ведь только что любил тебя, но по какой-то непостижимой причине опять жажду твоего тела. Мне хочется наслаждаться тобой, ангел мой, трогать тебя, целовать снова и снова.

Она только кивнула в ответ, но взгляд ее был более чем красноречив. Он притянул ее к себе, зарылся лицом в ее растрепанные волосы, на самом затылке. У ее кожи был сладостный вкус, с чуть заметным привкусом соли.

— А ты знаешь, что это очень хорошая примета — если жених в первую брачную ночь целует невесту вот сюда? Да-да, так оно и есть. — И он коснулся губами ее груди сбоку. — И сюда… — Губы его приблизились к соску. — А уж сюда… это само собой разумеется.

Один поцелуй вел к другому, и она сама не заметила, как оказалась вся осыпана поцелуями, и только смеялась, слушая, как он с серьезным видом перечисляет все места на теле невесты, которые всякому жениху следовало перецеловать на счастье. Он целовал и покусывал и нашел у нее восхитительно чувствительное место на изгибе талии, от одного прикосновения к которому она сразу так и изогнулась.

— И бока… бока — самое что ни на есть благоприятное место… и пупок… и восхитительные мочки ушей… и ямки под коленями… Какие у тебя дивные колени! Такие чувствительные. Не вертись, Чарити. И пальцы ног… очень везучее место. — И с лукавой усмешкой он принялся легко покусывать подушечки пальцев ее ног.

— Ой, Рейн, прекрати — щекотно же!

Он ухмыльнулся, толкнул ее обратно на постель и продолжил искать счастливые места на внутренней стороне ее ноги.

— И ты подумай, ведь это еще только с одной стороны тебя! — И он двинулся выше, покрывая ее поцелуями. — Жених, который доберется сюда, может считать себя счастливейшим из смертных…

— Рейн, ой! — Она завертелась всерьез, сообразив, куда должно привести это путешествие по ее телу ради обретения благодетельной удачи. — Рейн, не станешь же ты…

Он поднял голову и насмешливо поиграл бровями.

— Не стану, говоришь? Сейчас сама увидишь, как я не стану! — Он с вызовом засмеялся, а она ахнула и покраснела как маков цвет. — А впрочем, ты лучше не смотри, ангел мой. Закрой глаза и ощущай. — Но у Чарити был такой перепуганный вид, что он решил отменить первоначальный план. — Доверься мне, ангел мой. — Усмешка его смягчилась, стала ласковой. — Я не стану делать ничего, что могло бы показаться тебе постыдным. Закрой глаза и позволь мне любить тебя.

На лице ее промелькнуло сомнение, однако она подчинилась. Чувствуя, как напряжены ее ноги, он улыбнулся и продолжил покрывать поцелуями ее бедра, медленно продвигаясь вверх, обогнул покрытый пушком бугорок между ног и принялся целовать прекрасный живот. Она сразу же расслабилась. Она доверилась ему… а он честно выполнил обещание. И когда он приподнялся, готовясь лечь на нее снова, она встретила его счастливой улыбкой.

Двигаясь медленно, но со все большей силой, он соединил их тела в одно. От ее расслабленности не осталось и следа. Возбужденная его игрой в счастливые поцелуи, она откликнулась мгновенно. Мышцы его широких плеч играли, тело напрягалось. И он, и она были так сосредоточены на акте любви, что чувственность их поднялась до нового уровня. Влажный жар его губ, впивающихся в ее рот, плавная ритмичность движений словно врезывалась — глубоко, навсегда — в ее взбудораженный ум.

Прежде она с радостью принимала его — теперь же требовала его присутствия. Ее жадные поцелуи, руки, торопливо шарящие по его телу, — ему пришлось призвать на помощь все свое самообладание. Она обхватила его ногами, прижимая к себе еще теснее, изгибаясь навстречу ему смело и соблазнительно. Мужская выдержка дала слабину, он яростно сжал ее в объятиях, и оба они погрузились в бурлящие воды желаний.

Они достигли пика вместе, словно были единым организмом — с одной душой и общими органами чувств. Все вокруг перестало существовать для них, осталось только ощущение бесконечного наслаждения соединенных тел. Они двигались как единое целое. Их сердца бились в унисон. Невозможно было различить, где ее чувства, а где его, исчезла граница между их телами. И мышцы, и чувства, и желания слились в яростном пыле страсти и сформировали единство, сплав духа и плоти, прошлого и будущего. Когда их чувства не могли более выдерживать накала, а их тела выгнулись и задрожали, не в силах вмещать долее безграничное наслаждение, пришло освобождение, могучее, как вулканический выброс, одновременное для обоих. Раскаленная чувственность поднимала их выше и выше на гребне ослепительного вихря страсти.

Буря утихла, оставив за собой лишь сладостную дымку, которую быстро развеял освежающий дождик удовлетворения. Под его шум Чарити, уютно устроившись в объятиях Рейна, потихоньку уснула.

Она проснулась некоторое время спустя, и первое, что увидела, — его нежную улыбку и полные любви глаза. Она улыбнулась, подняла руку, коснулась его опухших от поцелуев губ.

— Я же говорил, что колени у тебя ужасно счастливые. Теперь-то ты мне веришь? — Он провел ладонью по ее животу, груди. Эта ласка была самой что ни на есть бесстыдной взяткой, и она приняла ее.

— Колени приносят счастье. И локти. И пальцы ног. И омела… И пуговицы, которые я тебе расстегивала… — Она прикрыла его ладонь своей, наслаждаясь радостью его прикосновения, облизнула губы и подняла на него взгляд. — Никогда раньше не слыхала про такую примету — что на счастье надо расстегивать жениху пуговицы.

— Ну, у тебя же никогда раньше не было первой брачной ночи, — парировал он.

У тебя тоже это первая брачная ночь. Так откуда ты мог узнать про пуговицы?

— Мы, женихи, такие ушлые… имеем свои источники информации.

Она подозрительно прищурила глаза.

— А я думала, что ты не веришь в приметы, везение и все такое, — перешла она в наступление.

— Не верю.

Он так просто сказал это, что она забеспокоилась. Пытливо всмотревшись в дерзкие, обрамленные черными ресницами глаза, она увидела, что милой беззаботности в них больше нет — они полны решимости. Какая-то идея закопошилась на краю сознания, про которую она совершенно забыла, увлекшись сладостной любовной идиллией. Теперь она боролась с ней, зная, что мысль все равно придет.

— Но если ты не веришь в приметы, везение и талисманы, то почему?..

— Потому что знаю, что веришь ты. — Он прикрыл глаза, следя за ней из-под ресниц. Ладонь его легла ей на талию и сжала ее, нога тихонько легла ей на бедро. Он был готов к тому, что должно последовать. — Теперь ты носишь амулеты.

У нее мурашки побежали по коже. А то, что маячило на краю сознания, зашелестело, как налетевший порыв ветра, стремительно захватывая центр. Звук этот показался ей знакомым — печальный, как тревожный вздох. Как дыхание надвигающейся беды.

— Ты развесила омелу на столбах моей кровати. — Он поймал ее взгляд, и его тело сразу напряглось. — И ты сыпала соль на мой порог. И поставила старые башмаки возле камина. Прежде ты никогда так не делала.

У нее пересохло во рту, сердце отчаянно забилось.

— Ты решила выйти за этого Пинноу, хотя тебе противны его прикосновения. Что с тобой случилось, Чарити? Почему ты так изменилась? Что такое ты узнала, неизвестное тебе раньше?

Она пристально посмотрела на него и похолодела. Он знает.

Сердце сжалось, мороз побежал по коже. Он знает, что она джинкс. Но откуда? Это бабушка! Чарити чуть не задохнулась, словно ей ледяной водой в лицо плеснули. И тут же начала бешено извиваться, стремясь спрятаться от его все понимающих глаз, вырваться из его собственнических объятий.

— Чарити? — Он в отчаянии навалился на нее всем телом.

— Отпусти меня!

— Чарити, посмотри на меня! — приказал он, встряхнув ее за плечи.

Она отворачивала лицо, и глаза ее были зажмурены крепко-накрепко, но все же ей пришлось капитулировать перед его физической силой. Постепенно она перестала трепыхаться под ним: сопротивление было загнано внутрь. Он видел, как на ее лице, которое она старалась отвернуть, появилось выражение ужаса и отвращения к себе. Тоска стеснила ему грудь.

— Чарити! — Он рискнул выпустить ее запястье ради того, чтобы повернуть ее лицо к себе. — Ангел мой, посмотри на меня. Ты не джинкс. Никаких джинксов не существует.

Эти слова, произнесенные таким спокойным тоном, так уверенно, так решительно, были для нее как нож по сердцу. Она открыла глаза и посмотрела на него темным, исполненным стыда взглядом. Она так надеялась, что этот момент никогда не наступит!

— Нет я действительно джинкс! — прошептала она в отчаянии, глядя прямо в лицо мужа. — Или ты слепой? Неужели ты не заметил, что несчастья и беды следуют за мной по пятам как тень? И помоги Боже тому, на кого эта тень упадет! Гэр и Перси, барон, Вулфи, мой отец… ты! — От душевной муки горло ей сдавило, голос пресекся.

Он ласково коснулся ладонью ее лица, погладил по дрожавшему подбородку. Они сумели на несколько мгновений отгородиться от мира, и жена снова стала прежней —его любящей и чувственной Чарити. Но теперь в ее глазах застыл ледяной ужас.

— Ангел мой, я не могу поверить, что…

— Я не твой ангел! — Она пыталась скрыть наворачивающиеся слезы. — Травмы, несчастные случаи, беды… Неужели ты не замечаешь, что происходит всякий раз, когда я вхожу в какой-нибудь дом или комнату? Предметы начинают валиться с полок, люди падают с лестниц, или давятся за столом, или спотыкаются на ровном месте. У стульев подламываются ножки, лошади пугаются и несут, все проливается или загорается… и это происходит у тебя на глазах! Это случилось с тобой!

— Со мной? Любимая, единственное несчастье, которое обрушилось на мою голову, — это что моя жена настолько упряма и глупа, что верит во всякую чепуху и пытается не подпускать меня к себе! Чарити, я люб…

— Нет! Не произноси этих слов! Никогда! — Глаза ее наполнились слезами. Ей так хотелось услышать от него признание в любви, даже сердце щемило, но нельзя было позволить ему сказать эти слова: они навлекут на него настоящее цунами злоключений. — Как раз ты-то должен понимать, что на мне лежит проклятие. Ведь это из-за меня разбился твой фаэтон…

— Не говори глупостей, Чарити! Я гнал как ненормальный, по скверной дороге…

— И я выскочила прямо перед тобой и перепугала твоих лошадей, — прохрипела она.

— Ну выскочила. И что из этого?! — Он нахмурился, приподнялся над ней. — Колесо треснуло, потому что попало в рытвину, лошади испугались, и я упустил вожжи…

— И с этой самой минуты, — страдальчески прошептала она, — несчастья преследовали тебя по пятам. Ты получил пулю в…

— В меня стреляли эти два шута гороховых.

— Но они совсем не хотели попасть в тебя, Рейн! — простонала она. — А потом тебя отнесли в Стэндвелл…

— Прямо в твои нежные объятия, — буркнул он.

— Рейн… — Он не желал слушать, не хотел понимать. Такое упрямство свидетельствовало о его нежных чувствах, однако она должна как-то отрезвить собственного мужа! — Потом ты свалился с кровати, опрокинул на себя горячий бульон и чай, и ступню еще порезал в ту же ночь…

— Из-за твоего блохастого пса, между прочим, черт бы его взял! Стоило мне шаг сделать, как эта скотина бросалась на меня. Вот кто на самом деле приносит несчастье! Не собака, а ходячее бедствие!

— Но ты то и дело стукался головой и спотыкался на ровном месте! — перешла она в атаку.

— У меня была огнестрельная рана! На ягодице! — взревел он. — И бедро, и нога почти не слушались! Как же мне было не спотыкаться? И я все время так возбуждался, глядя на тебя, что ничего не соображал! Твой дурацкий джинкс здесь ни при чем, дело в моей похоти!

— Но не из-за твоей же похоти званый чай у леди Кэтрин закончился ужасным скандалом в день нашего прибытия? — заорала она.

— Нет, скандал произошел из-за этого дурака Вулфрама! — закричал он в ответ. — И что вообще значит «ужасный»? Тут все зависит от того, как посмотреть! По-моему, это было смешно!

Договорив, он посмотрел на нее и вдруг слез с ее обмякшего тела. Его так и скручивало от отчаяния, мысли метались. Молчание, повисшее между ними, становилось все более зловещим.

«Все зависит от того, как посмотреть», — эхом прозвучало в его голове. И тут вдруг ему припомнился разговор с Мектоном и Харрисоном, тогда, в клубе. Ведь порой события, которые в первый момент кажутся катастрофой, впоследствии оказываются благодетельными. Именно в результате тех неприятностей, которые казались ему унизительными, он очутился сначала в руках, а потом и в объятиях Чарити.

— Послушай, Чарити. — Он сел на край кровати рядом с ней, притянул ее к себе. Лицо его и голос выражали желание убедить любой ценой. — Везение или невезение — это такая штука, что многое зависит от того, как смотреть на вещи. Несчастные случаи и недоразумения происходят потому, что люди ведут себя слишком беззаботно или недальновидно. Либо, понимая предусмотрительность превратно, творят во имя ее всякие глупости — например, ставят все хрупкие предметы на каминную полку или пускают бегать без присмотра здоровенного пса, не имеющего ни капли здравого смысла в своей собачьей голове. — Он увидел, что глаза ее недоверчиво блеснули, и скрипнул зубами.

— Ты не понимаешь. Это происходило со мной всю жизнь. — Голос ее пресекся; слезы, которым она не давала пролиться, душили ее. Не могла же она рассказать ему обо всех бессмысленных несчастьях и катастрофах, которые происходили рядом с ней! Да он бы тут же нашел рациональное объяснение им всем.

Досада и отчаяние омрачили его лицо, плечи напряглись, кулаки сжались. Ей так хотелось коснуться его, утешить, приласкать… Глаза ее наполнились страданием.

— Прошу тебя, Рейн. Позволь мне вернуться домой, в Стэндвелл, — прошептала она.

— Нет! — Он вскочил. Мысль о том, что она вернется в этот ветхий дом, похоронит себя заживо в этой дыре, приводила его в ярость.

— Рейн. — Она подползла к краю кровати на коленях. Слезы брильянтами сверкали на ее ресницах. — Прошу тебя. Если я останусь, с тобой случится что-нибудь ужасное.

Его словно пронзило насквозь. Она любила его и была в ужасе от этого. Впервые он понял всю глубину противоречий, разрывавших ее сердце. Мгновение он был в нерешительности.

Может, и в самом деле лучше отпустить ее домой? Но что ждет ее там — череда пустых дней, мысли о своей неизбывной вине и бесконечное раскаяние; и не будет рядом никого, кто смог бы противопоставить хоть что-то этим разрушительным заблуждениям? Нет, он не мог допустить такого!

Он крепко обнял ее, прижал к себе, словно заявляя свои права. Ее руки сами собой обвились вокруг него, слезы полились из глаз… и робкая надежда пробудилась в душе. Она прильнула к нему, уткнулась лицом в его грудь, теплую, солоноватую на вкус. Желание, потребность быть с ним переполняли ее, медленно разгораясь и причиняя почти болезненное наслаждение. И она отдалась этому чувству.

Он смотрел на ее макушку, и мрачное выражение сходило с его лица. Когда руки ее обвились вокруг него, он получил ответ на вопрос, который по-настоящему пугал его и который только и заставлял колебаться. Итак, она и в самом деле хотела его, несмотря на все свои страхи. Она любила его. И его цепкое сердце сразу же перешло в контратаку.

— Я не отпущу тебя, Чарити. Не могу. Ты моя жена, моя любовь.

— Пожалуйста, не говори…

— Я люблю тебя, Чарити. — Он чуть отодвинулся, приподнял ее заплаканное лицо. — И не важно, скажу я это вслух или нет, моя любовь останется прежней. Это ведь не заклинание какое-нибудь, волшебства тут нет. Это просто способ показать тебе, как ты мне дорога и как нужна.

Она едва могла дышать. Она нужна ему. Никогда прежде ей еще не было так тяжело, но она не позволяла сорваться с губ словам любви, которые наверняка погубят ее мужа безвозвратно.

— Ну скажи это, Чарити. — В голосе его была беспросветная тоска. Она закрыла глаза, чтобы не видеть страдальческого выражения на его лице, и покачала головой.

У Рейна комок встал в горле, кулаки сами собой сжались, горечь безысходности нахлынула и придавила его. Ему так нужно было, чтобы она произнесла эти слова! Он желал этих слов и ради себя, и ради нее. Пока она не осмелится открыто и прямо объявить о своей любви к нему, и она, и сам их брак останутся пленниками ее суеверных страхов.

Но как победить иллюзию? Как бороться с верой в предрассудок?

Правдой. Искренней верой в нечто настоящее.

Во что еще верит его жена? Мысли его заметались, взгляд скользнул по ее обнаженным плечам, по коже, все еще розовой после любовных ласк, по разворошенной постели. И его осенило. Было еще кое-что, во что она верила, и это было то единственное, что способно было заставить ее позабыть и про джинкс, и про страхи — по крайней мере на время. Сила любви. Ночное волшебство.

— Я сумею победить твое проклятие, ангел мой, я изгоню его из тебя, шаг за шагом.

Она подняла голову — глаза мужа сияли странным светом.

— Ты моя жена, Чарити, виконтесса Оксли. — Он принялся поглаживать ее по плечам. — Ты хоть представляешь, как долго я ждал, когда наконец смогу произнести вслух эти слова? Как долго я мечтал привести в дом жену? Я купил этот дом почти три года назад, с тем чтобы ввести в него свою будущую супругу. Только ее мне все никак не удавалось подцепить… и не было в этом доме ни любви, ни радости. — Он отер пальцами слезы с ее щек, ласково сжал ладонями ее лицо. — Ты хоть представляешь, как много для меня значит, что ты теперь живешь здесь? Какая это радость для меня — сидеть за обеденным столом и видеть твои громадные карие глаза напротив, наблюдать, как портнихи и мастерицы обряжают тебя в бархат, шелка и кружева, которые я для тебя накупил? Что для меня значит — знать, что вечером твои нежные объятия раскроются навстречу мне в тихом сумраке спальни?

Каждое его слово проникало ей в сердце. Никакие доводы рассудка не смогли бы пробить брешь в ее решимости так, как сделали эти горькие признания. Он был таким одиноким, несмотря на свой титул и огромный дом. Он везде чувствовал себя лишним. И он хотел найти себе жену, так отчаянно хотел, чтобы было кому разделить с ним и знатность, и богатство.

— Я люблю тебя, Чарити, и хочу, чтобы ты жила в моем доме, была частью моей жизни. — Он склонил к ней лицо, что-то вспыхнуло в глубинах его глаз. — Проклята ты или нет, ты хозяйка этого дома, моя возлюбленная, желанная и необходимая. Я буду сражаться за тебя. Но мне надо знать, что и ты хочешь того же. Скажи мне, Чарити.

Чарити вгляделась в его серые глаза, смотревшие так серьезно. Все было так, как ей представлялось в ее наивных девичьих мечтах… и даже лучше. Прекрасный дом, дивные наряды, слуги… и муж, которого она любит, обожает, который для нее единственный, особенный. И вот так жить рядом с ним до конца, деля пополам беды и радости. Он не позволит ей уехать и больше не даст ей защищать его от нее самой. Он требует, чтобы она жила с ним общей жизнью, любила его — и не важно, к чему это приведет. Она посмотрела на его крупное тело, выражавшее вызов, на полное решимости лицо. Ей нечем защититься от его требований. Ведь ей самой хотелось того же.

— Но если что-нибудь случится с тобой… — Ладони ее взметнулись, легли на его сердце.

— Чарити, я не могу гарантировать, что оба мы будем жить долго, даже что надолго сохраним любовь. И наша жизнь, и наша любовь будут такими, какими мы сами их сделаем. Но сколько бы времени ни было отмерено мне прожить с тобой, я хочу, чтобы это была полноценная, яркая жизнь. Я буду любить тебя так, чтобы каждая минута казалась вечностью. Чтобы твое ночное волшебство наполнило и наши дни. — Пальцы его легко коснулись ее губ. — А чего хочешь ты, Чарити?

— Я хочу… я хочу то небесно-голубое шелковое платье, к которому шьют бархатный спенсер с вышивкой. И чтобы для Вулфи купили хороший кожаный ошейник и надежную цепь. И еще… чтобы ты, Рейн Остин, творил то особое волшебство, которое только ты умеешь творить… каждый день и каждую ночь, до конца нашей жизни!