К началу февраля, когда Артур заключил контракт с фирмой «Моусон, Гоулен и К°», он почувствовал, что, наконец-то, на руднике дела принимают новый оборот. Последний год они были в плачевном состоянии. Репарации, выжимая из Германии уголь, нанесли ущерб экспорту, от которого в значительной степени зависел сбыт угля «Нептуна». Франция, естественно, предпочла германский уголь, достававшийся ей либо очень дёшево, либо совсем даром, превосходному, но дорогому углю Артура. И, словно этого было мало, Америка самым нелюбезным образом выступила в качестве могущественного и безжалостного конкурента Англии на тех рынках, которые во время войны обслуживала исключительно Англия.

Артур был не глуп. Он хорошо понимал, что пережитый Европой угольный голод вызвал искусственное вздутие цен на экспортный английский уголь. Он остро сознавал обманчивость этого благополучия и благоразумно прилагал все усилия к тому, чтобы завязать связи с местными потребителями и перейти на сбыт угля внутри страны.

Взаимный договор с фирмой «Моусон и Гоулен» стал необходим, когда заказ «Нептуна» на оборудование отодвинули на заводе на 1918 год. «Моусон и Гоулен» были крупнейшей фирмой. Только теперь Артуру удалось убедить их выполнить своё обещание; при этом он был вынужден сильно снизить цену на уголь.

Тем не менее сегодня утром он испытывал естественный подъём духа, когда, держа в руках черновик договора, встал из-за письменного стола и прошёл в комнату Армстронга.

— Взгляните, — сказал он, — ближайшие четыре месяца будем работать круглые сутки в две смены.

Армстронг с обрадованным видом достал из кармана очки, — зрение у него было уже не то, что прежде, — и не спеша просмотрел договор.

— Моусон и Гоулен! — воскликнул он. — Ну и дела! И подумать только, что этот парень, Гоулен, работал при вашем отце откатчиком у меня вот в этой самой шахте!

Шагая взад и вперёд по конторе, Артур невесело рассмеялся.

— Лучше ему об этом не напоминать, Армстронг. Он приедет сюда к десяти часам. Да, кстати, вы мне понадобитесь, чтобы удостоверить наши подписи.

— А теперь он — важная персона в Тайнкасле, — рассуждал вслух Армстронг. — Они с Моусоном ни одного выгодного дела не пропустят. Я слышал, что они откупили завод Юнгса, — знаете, латунный завод в Тайнкасле, который лопнул в прошлом месяце.

— Да, — отвечал Артур отрывисто, словно напоминание ещё об одном банкротстве в их районе было ему неприятно. — Гоулен идёт в гору. Потому-то мы и заключаем этот договор.

Армстронг уставился на Артура поверх золотого ободка своих очков, затем снова вернулся к договору. Перечёл его с глубоким вниманием, шевеля губами. Потом, не глядя на Артура, сказал:

— Я вижу, здесь имеется пункт о неустойке.

— Конечно.

— Ваш отец никогда на этот пункт не соглашался, — пробормотал Армстронг.

Артура всегда раздражало, когда ему ставили в пример отца. Он зашагал немного быстрее по комнате, заложив руки за спину, и с нервной горячностью возразил:

— Не такое теперь время, чтобы привередничать. Приходится идти людям навстречу. Если вы этого не сделаете, то это сделает кто-нибудь другой. И, кроме того, мы вполне можем выполнить свои обязательства по этому договору. С рабочими заминки не будет. Мы ещё находимся под государственным контролем, и нам категорически обещано не снимать его до 31 августа. Нам гарантировано более шести месяцев на то, чтобы выполнить договор, рассчитанный на четыре месяца. Чего же вы ещё хотите? И, чёрт возьми, Армстронг, нам заказы необходимы.

— Так-то оно так, — медленно согласился Армстронг. — Я только подумал, что… Впрочем, вам лучше знать, сэр.

Шум автомобиля во дворе помешал Артуру ответить. Он перестал ходить и остановился у окна. Наступило молчание.

— Вот и Гоулен, — сказал он, глядя во двор. — И по его виду незаметно, чтобы он собирался опять в откатчики.

Через минуту в контору вошёл Джо. Вошёл, эффектный в своём синем двубортном костюме, и стремительно двинулся к Артуру, с сердечным видом протягивая ему руку.

Он крепко потряс руку Артуру и Армстронгу, с сияющим видом оглядел контору, словно чем-то обрадованный:

— Если бы вы знали, как приятно побывать снова на руднике! Вы, верно, помните, мистер Армстронг, мальчиком я работал здесь.

Вопреки опасениям Артура, Джо держал себя без всякой притворной скромности. Его откровенность «широкой натуры» была естественна и умилительна.

— Да, под вашим руководством, мистер Армстронг, я прошёл первую школу, а от вашего отца, мистер Баррас, получил первые в жизни заработанные деньги. Впрочем, если подумать, то это не так уже давно и было! — С весёлым, победоносным видом он сел и подтянул кверху брюки со щегольски заглаженной складкой. — Да, должен вам сказать, что я с настоящим восторгом думал о заключении этого договора. Может быть, это немножко сентиментально, но что поделаешь: люблю этот рудник, и мне нравится ваш метод работы, мистер Баррас. Великолепное здесь место, великолепное! Эти именно слова я говорил моему компаньону, Джиму Моусону. Некоторые утверждают, что в делах нет места чувству. А по-моему, такие люди понятия не имеют, что такое дела, — не так ли, мистер Баррас?

Артур улыбнулся. Невозможно было устоять перед таким весёлым и обаятельным человеком, как Джо.

— Разумеется, и мы со своей стороны очень довольны, что заключаем с вами договор.

Джо любезно закивал головой.

— Что, дела не так хороши, как могли бы быть, а, мистер Баррас? Знаю, знаю, можете не говорить. Тот, кто складывает все яйца в одну корзинку, никогда не может быть спокоен… Потому-то мы с Джимом и берёмся за всякие дела.

Он остановился и рассеянно угостил сам себя папиросой из коробки, стоявшей на письменном столе Артура, затем объявил с некоторой важностью.

— Вы знаете, что в будущем месяце мы реорганизуемся?

— То есть учреждаете акционерное общество?

— Вот именно. Для этого назрело время. На рынке большое оживление.

— Но вы, конечно, не поступитесь своими интересами?

Джо от души рассмеялся.

— За кого вы нас принимаете, мистер Баррас? Мы получаем двести тысяч за согласие, кучу акций и право контроля над правлением.

— Вот как! — Артур слегка дрогнул. На одну секунду подумав о своих неудачах, он ощутил жажду такого же успеха, таких же сногсшибательных доходов.

Пауза. Затем Артур подошёл к столу.

— Ну, так как же насчёт договора?

— Да, да, мистер Баррас, сэр, я готов, когда вам будет угодно. Всегда готов заняться делом… Ха-ха! Хорошим, честным, благородным делом!

— Я возражал бы против одного только пункта. Это — относительно неустойки.

— Да?

— Не может быть ни малейшего сомнения в том, что мы договор выполним.

Джо ласково усмехнулся.

— Почему же в таком случае вас беспокоит пункт о неустойке?

— Он меня не беспокоит, но раз мы так понизили цену и включили в неё стоимость доставки в Ерроу, то я думал, что вы, может быть, согласитесь вычеркнуть этот пункт.

С лица Джо не сходила улыбка, — всё та же ласковая, приветливая улыбка, но уже с лёгким оттенком благородного прискорбия.

— Видите ли, мы должны себя обеспечить, мистер Баррас. Если мы заключаем с вами договор на коксующийся уголь, то мы должны быть уверены, что получим его. В конце концов, это только справедливо. Мы своё выполняем и хотим гарантии, что вы выполните своё. Но если вам это не подходит, то разумеется, нам просто придётся…

— Нет, — возразил торопливо Артур. — Это не важно. Раз вы настаиваете, то я согласен.

Артур больше всего на свете боялся упустить эту сделку. И он уже не сомневался, что пункт о неустойке совершенно справедлив, что это просто деловое требование, которого в такое тревожное время можно было ожидать от любой фирмы.

Готовясь подписать договор, Джо вынул толстое «вечное перо» в золотой оправе. Подписал своё имя с замысловатым росчерком, и Армстронг, который некогда осыпал Джо проклятиями на протяжении доброй полумили канатной дороги за то, что тот слишком быстро пустил вагонетку, теперь со смиренным усердием удостоверил его подпись. Затем Джо, сияя и крепко пожимая руки, сел в свой автомобиль и победоносно умчался в Тайнкасл.

Проводив Джо, Артур сел за свой стол, немного волнуясь (он волновался всегда после того, как принимал какое-нибудь решение) и раздумывая, не дал ли он Гоулену провести себя. Вдруг его осенила мысль, что он может застраховать себя от отдалённой возможности невыполнения договора. Повинуясь этому внезапному побуждению, снял он телефонную трубку и позвонил в контору общества «Орёл», услугами которого обычно пользовался.

Но оплата, которой там потребовали, оказалась слишком высокой, нелепо высокой, она поглотила бы всю скромную прибыль, на которую он рассчитывал. Артур повесил трубку и выкинул из головы эту мысль.

А 10 февраля, когда в шахтах началась круглосуточная работа в две смены, Артур забыл свои тревоги среди кипучей деятельности и хлопот и оживления на руднике. После долгого затишья он ощущал темп новой жизни рудника, как биение собственного пульса. Вот ради чего стоило жить! Ради этой великолепной деятельной мощи «Нептуна». Вот этого он и желал — работы для всех, честной работы, честной оплаты её и честных доходов. Уже много месяцев он не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас. В этот вечер, воротясь с рудника, он вошёл к отцу, торжествуя.

— Мы работаем круглые сутки, в две смены. Я полагал, что тебе будет интересно узнать это, папа. В шахте снова работа идёт полным ходом.

Молчание, полное недоверия. Баррас вглядывается в Артура с кушетки у камина, на ней он проводит время в своей комнате, куда его загнала холодная погода. В комнате нестерпимо жарко, двери и окна при содействии тёти Кэрри наглухо закрыты, чтобы помешать проникнуть сюда «электричеству». Из-под пледа выглядывает наполовину спрятанная пачка исписанных каракулями бумаг, а рядом — палка, с помощью которой Баррас уже может ковылять по комнате, волоча правую ногу.

— Ну и что же? — пробормотал он наконец. — Разве это не… разве так не должно быть всегда?

Артур слегка покраснел.

— Да, конечно, папа. Но в наши дни это не так-то легко!

— В наши дни! — Брови, теперь седые, язвительно задёргались. — Наши дни — ха-ха! Что ты понимаешь! Я потратил годы, многие годы… но я выжидаю, о да, выжидаю…

Артур с нерешительной улыбкой глядел на распростёртую фигуру:

— Я просто думал, что, может быть, тебе интересно это знать, отец.

— Ты глуп. Я знаю, знаю всё, что бы ты ни сказал. Да, да, смейся… смейся как дурак. Но запомни мои слова… на руднике не будет порядка, пока я не вернусь туда.

— Да, папа, — сказал Артур, желая его успокоить. — Ты должен поскорее поправиться и вернуться на рудник.

Он ещё мгновение побыл в комнате, затем, извинившись, весело пошёл в столовую пить чай.

Несколько дней он был очень весел. С удовольствием ел, с удовольствием работал, с удовольствием отдыхал. Он вдруг в каком-то удивлении вспомнил, что за последнее время у него было очень мало досуга: в течение долгих месяцев он душой и телом ушёл в работу на «Нептуне». Теперь же можно было вечером и отдохнуть, и почитать, вместо того чтобы сидеть, согнувшись, в кресле и усиленно размышлять, где бы достать заказы. Он написал Хильде и Грэйс. Он почувствовал себя возрождённым, полным новых сил.

Всё шло гладко до утра 16 февраля, когда он сошёл вниз к завтраку с ощущением покоя и благополучия и раскрыл газету. Как когда-то его отец, он по утрам завтракал один, и с аппетитом принялся за виноград, когда вдруг внимание его привлёк заголовок в отделе сообщений на средней странице. Как парализованный ужасом, он не отводил глаз от этого заголовка. Отложил ложку и прочёл весь столбец. Он забыл о завтраке, бросил салфетку, отодвинул стул и кинулся в переднюю к телефону. Схватив трубку, вызвал Проберта из Объединённых угольных копей, который был также и видным членом правления Северного общества горнопромышленников.

— Мистер Проберт… — начал он, заикаясь. — Вы читали сегодня «Таймс»? Правительство собирается снять нас с учёта. Это говорил король в своей речи… 31 марта! Они хотят немедленно ввести новый закон.

Донёсся голос Проберта:

— Да, я читал, Артур. Да, да, знаю… это будет гораздо скорее, чем…

— 31 марта! — с отчаянием перебил Артур. — Через месяц! Это что-то невероятное! Ведь нас заверили, что контроль до. августа не будет снят!

Голос Проберта отвечал спокойно и плавно:

— Я не менее вас поражён, Артур. Да, попали мы в беду. Это — как гром в ясном небе.

— Мне необходимо вас повидать, — закричал Артур. — Я должен сейчас же с вами переговорить, мистер Проберт. Еду прямо к вам.

Не дожидаясь возможного отрицательного ответа, Артур повесил трубку. Накинув пальто, он побежал к гаражу и выехал в двухместном легковом автомобиле, заменившем большой «Салон». Как бешеный мчался он к Проберту в Хедлингтон, проехал четыре мили вверх по набережной и через семь минут был на месте. Его сразу же провели в комнату для утреннего отдыха, где в глубоком кожаном кресле у пылающего камина праздно сидел с газетой на коленях Проберт, куря после завтрака сигару. То была очаровательная картина: тёплая, устланная толстыми коврами комната, осанистый старик, хорошо упитанный, благоухающий крепкими ароматами кофе и гаванской сигары, урывающий минутку для отдыха перед дневными трудами.

— Мистер Проберт, — выпалил Артур сразу, — не могут они этого сделать!

Эдгар Проберт встал и с учтивой серьёзностью взял Артура за руку.

— Меня это точно так же волнует, как и вас, дорогой мой мальчик, — сказал он, все не выпуская руки гостя. — Клянусь душой, я очень озабочен!

Проберт был высокий, величавый старик лет шестидесяти пяти, с гривой совершенно белых волос, очень чёрными бровями и великолепной осанкой, которую он в качестве члена Северного общества горнопромышленников умел использовать самым выгодным образом. Он был колоссально богат, окружён всеобщим уважением и щедро жертвовал на местные благотворительные учреждения, которые печатали в газетах списки жертвователей. Каждую зиму его портрет, благородная львиная голова, появлялся на плакатах, приглашающих жертвовать на тайнкаслскую больницу «Общества чудаков», а под ним крупными буквами: «Мистер Эдгар Проберт, столь щедро поддерживающий наше дело, снова просит вас последовать его примеру». В течение тридцати лет он не переставал выжимать все соки из своих рабочих. Это был совершенно очаровательный старый негодяй.

— Присядьте, Артур, мой дружок, — сказал он, слегка помахивая сигарой.

Но Артур был слишком взволнован, чтобы сидеть.

— Что это все означает, хотел бы я знать? — воскликнул он. — Я совершенно потерял голову.

— Боюсь, что это означает неприятности, — отвечал Проберт, вытянув ноги на ковёр и рассеянно глядя в потолок.

— Но почему это делается?

— Видите ли, Артур, — пробормотал Проберт, — правительство берет большую долю наших прибылей, но не желает делить с нами убытков. Попросту говоря, они хотят от нас отмежеваться, пока положение не ухудшилось. Но, если пошло на откровенность, я об этом нисколько не жалею. Скажу вам, строго между нами: я имею частные сведения из Вестминстера. Пора нам навести у себя порядок! С самого начала войны между нами и рабочими назревала буря. Мы должны окопаться, держаться все как один и начать борьбу.

— Борьбу?

Проберт утвердительно закивал головой сквозь ароматные волны табачного дыма. У него был такой благородный вид: он походил на Серебряного Короля и вместе на доктора Бернардо, но был симпатичнее их обоих.

Он мягко пояснил:

— Я предложу вам снизить заработную плату на сорок процентов.

— Сорок процентов! — ахнул Артур. — Да ведь это ниже довоенных ставок. Рабочие ни за что не согласятся. Ни за что на свете! Они будут бастовать.

— А мы не дадим им возможности бастовать.

В словах Проберта никакой враждебности, всё то же кроткое равнодушие.

— Если они сразу не образумятся, мы устроим локаут.

— Локаут! — повторил, как эхо, Артур. — Но это — разорение.

Проберт, спокойно улыбаясь, отвёл глаза от потолка и несколько покровительственно посмотрел на Артура.

— Я полагаю, что у большинства из нас отложен кое-какой запасец на чёрный день. Вот мы и продержимся, пока рабочие не одумаются. Да, да, придётся поклевать свой запасец.

— «Запасец»!

Артур подумал о капитале, затраченном на оборудование и улучшения в «Нептуне», о договоре, который требовал круглосуточной работы. И вдруг почувствовал прилив бурного гнева.

— Я не рассчитаю своих рабочих, — сказал он. — Нет, этого я не сделаю! Мы работаем на «Нептуне» в две смены круглые сутки. Снижать плату на сорок процентов — это безумие. Я в состоянии оплачивать труд прилично. Я не собираюсь останавливать работу в шахте. Я не стану ради кого-то там перерезать себе глотку.

Проберт ещё покровительственнее похлопал Артура по спине. Он помнил его скандальное поведение во время войны, презирал его как неуравновешенного и трусливого молокососа, но скрывал все это под миной пастырского благоволения.

— Ну, ну, мой друг, — сказал он успокоительно. — Не раздувайте событий! Я знаю, что вы от природы немного горячи. Но вы возьмёте себя в руки. Через неделю состоится собрание всего нашего Объединения. К тому времени вы станете благоразумнее и примкнёте к остальным. Другого выхода у вас нет.

Артур уставился на Проберта напряжённым взглядом. На щеке у него дёргался мускул. Другого выхода у него нет! Это верно, совершенно верно! Сотни различных уз связывают его с этим Объединением, связывают по рукам и по ногам.

Он застонал.

— Это для меня тяжёлое испытание.

Проберт ещё нежнее погладил его по плечу.

— Рабочим надо указать их место, Артур, — сказал он. — Вы завтракали? Не позвонить ли, чтобы вам принесли кофе?

— Нет, благодарю, — пробормотал Артур, поникнув головой. — Мне надо ехать домой.

— Как здоровье вашего дорогого отца? — ласково осведомился Проберт. — Вам должно быть очень трудно управляться без него на руднике. Ну, ещё бы! Но, говорят, он поправляется с удивительной быстротой? Он мой самый старый товарищ в Объединении. Надеюсь, мы скоро увидим его там. Передайте ему от меня горячий привет!

— Благодарю. — С отрывистым кивком Артур двинулся к дверям.

— Так вы решительно не хотите кофе?

— Нет.

Артура жалила мысль, что старый лицемер смеётся над ним. Кое-как выбрался он из дома Проберта и вскочил в автомобиль. Медленно, медленно доехал до «Нептуна», вошёл к себе в кабинет и сел к столу. Опустив голову на руки, он со всех сторон обдумывал создавшееся положение. У него рудник на полном ходу, замечательно оборудованный и работающий с полной нагрузкой, благодаря выгодному контракту. Он готов платить своим рабочим так, как следует. Предложение Проберта насчёт заработной платы — просто издевательство. С замирающим сердцем Артур схватил карандаш и стал подсчитывать. Да. Если перевести это на прожиточный минимум, то выйдет, что Проберт снова установит довоенную заработную плату: меньше одного фунта в неделю. Тогда, например, рабочий у насоса будет получать шестнадцать шиллингов и девять пенсов в неделю, проработав пять смен. Шестнадцать шиллингов и девять пенсов — и на это кормить, семью, одеваться, платить за квартиру! Да нет, было бы безумием рассчитывать, что рабочие пойдут на это. Это не предложение, а просто вызов на дальнейшую борьбу. А он, Артур, прикован к Объединению шахтовладельцев. Порвать с ними и думать нечего, это означает финансовое самоубийство. Пришлось бы закрыть рудник, лишить людей работы, пожертвовать контрактом… Скрытая в этом мрачная ирония вызвала у него желание засмеяться.

В эту минуту в кабинет вошёл Армстронг. Артур с нервной стремительностью обратился к нему:

— Армстронг, я хочу, чтобы вы тотчас же поставили людей сверхурочно на выемку коксующегося угля. Выбирайте возможно больше и вывозите наверх, на площадку. Понимаете? Сколько можно! Примите все меры, пошлите туда всех людей.

— Слушаю, мистер Баррас, — отвечал Армстронг тоном крайнего изумления.

У Артура не хватало духу объяснить Армстронгу, в чём дело. Он сделал ещё несколько вычислений у себя в блокноте, потом швырнул на стол карандаш и уставился куда-то в пространство.

Было это 16 февраля.

А на следующий день состоялось собрание Объединения. После него всем окружным шахтовладельцам был разослан секретный циркуляр, осторожно предупреждавший о предстоящем локауте и требовавший, чтобы делались запасы угля. Получив этот конфиденциальный документ, Артур горько усмехнулся. Возможно ли за какие-нибудь шесть недель выполнить четырёхмесячную норму добычи!

24 марта вошёл в силу закон о прекращении государственного регулирования угольной промышленности. Артур предупредил своих рабочих о расторжении трудовых договоров с ними. И 31 марта, когда его обязательства перед фирмой «Моусон и Гоулен» были выполнены ещё только наполовину, работа на руднике прекратилась.

День был дождливый. После полудня, когда Артур стоял в конторе, уныло наблюдая, как последние вагонетки выходили из шахты под проливным дождём, дверь отворилась, и совершенно неожиданно вошёл Том Геддон. В этом безмолвном появлении Геддона было что-то почти зловещее.

Мрачный, грязный, он стоял, прислонясь спиной к закрытой двери, глядя в упор на Артура, и его массивные плечи слегка горбились, словно под бременем предстоящего локаута. Он промолвил:

— Мне надо сказать вам несколько слов. — Он сделал паузу. — Вы послали предупреждение всем, кто работает в этой шахте.

— Так что же? — с усилием ответил Артур. — Я сделал то, что делают все.

Геддон засмеялся — отрывисто, с горьким сарказмом.

— Вы на особом положении. Ваши копи самые сырые во всём районе, а вы намерены снизить плату своим десятникам по безопасности и рабочим насосного отделения.

Силясь сохранить самообладание, Артур сказал:

— Мне самому это слишком неприятно, чтобы спорить с вами, Геддон. Но вы знаете, что мои обязательства вынуждают меня снизить плату рабочим всех специальностей.

— Захотели второго затопления? — спросил Геддон, странно вибрируя голосом.

Стойкость Артура уже почти исчезла. Но он считал, что осуждать его не за что. Он не потерпит грубостей от Геддона. В приливе нервного возмущения, он сказал:

— Десятники по безопасности будут продолжать работу.

— Да неужели? — фыркнул Геддон. Он помолчал, затем проскрежетал, злобно подчёркивая слова:

— Попрошу вас запомнить, что они продолжают работу только по моему приказу. Если бы не я и не те, кто стоит за мной, то ваш проклятый рудник был бы затоплен в двадцать четыре часа. Понимаете — затоплен и разрушен! Шахтёры, которых вы пытаетесь довести до голодной смерти, продолжают работать у насосов для того, чтобы вы жирели на лёгком хлебе в своей проклятой гостиной! Вот вы над чем поразмыслите и поймите, чем это пахнет!

Неожиданно, резким движением, словно не доверяя больше своей выдержке, Геддон круто повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Артур сел к столу. Сидел долго, пока сумерки не прокрались в контору и с рудника ушли все, кроме десятников по безопасности. Тогда только он поднялся и молча пошёл домой.

Локаут начался. Тянулся долгие, унылые недели. После того, как Артур обеспечил безопасность рудника, оставалось только стоять в стороне и наблюдать борьбу рабочих с призраком нужды. День за днём Артур с тяжёлым сердцем отмечал пределы, до которых доходила эта неравная борьба, — втянутые щеки у мужчин, женщин, даже у детей, уныние на всех лицах, улицы без смеха, без детских игр. Сердце его сжималось в холодной муке. Возможна ли такая жестокость человека к человеку? Сначала — война во имя всеобщего разоружения, ради великого и постоянного мира, ради наступления новой славной эры. А теперь это. Получай свои жалкие гроши, раб, и трудись в преисподней, в поту, в грязи, в опасности, да, бери их — или умирай с голоду. На Инкерманской Террасе умерла в родах женщина, и доктор Скотт, прижатый к стене следователем, употребил слово, которое в официальном протоколе было приведено в смягчённом виде: «смерть от недостаточного питания». Маргарин и хлеб; хлеб и маргарин; а иногда ни того, ни другого. Вот и расти крепкого сына во славу Империи!

Такие смутные мысли жгли мозг Артура. Он не мог, не хотел мириться с этим. К концу первого месяца он организовал в городе питательные пункты для раздачи супа, частную благотворительную помощь, для облегчения страшной нужды на Террасах. Его старания встречались не с благодарностью, а с ненавистью. И он не осуждал за это рабочих. Их озлобление было ему понятно. С острой болью Артур сознавал, что не умеет расположить в свою пользу общественное мнение, не обладает ни способностью производить выгодное впечатление, ни подкупающей наружностью. В «Нептуне» рабочие с самого начала не доверяли ему, а теперь у входа в открытый им питательный пункт были нацарапаны слова: «К чёрту святош!».

Стёртая со стены, эта (или какая-нибудь другая, ещё менее лестная) фраза ночью писалась заново мелом, и на следующее утро глаза Артура снова встречали её. Враждебнее других относилась к нему группа рабочих помоложе, предводительствуемая Джеком Риди и Ча Лимингом; в ней было много людей, братья и отцы которых погибли во время катастрофы в «Нептуне». И теперь, по непонятной Артуру причине, их ненависть перешла на него.

А жуткая комедия все длилась и длилась. Со странным отвращением прочёл Артур о том, что формируется «Защитный отряд», целая армия из восьмидесяти тысяч человек, в полном вооружении и обмундировании. «Защитный отряд!» От чего же он должен защищать?

В мае на предприятиях компании Объединённых угольных копей начались беспорядки, и в район были посланы войска. Появилось множество королевских воззваний, и мистер Проберт отбыл со всем семейством на заслуженный и в высшей степени приятный отдых в Борнмаус.

Артур же оставался в Слискэйле весь апрель, и май, и июнь. В июне начали приходить открытки, анонимные открытки с детски глупой, оскорбительной клеветой и даже непристойностями. Каждый день непременно приходила такая открытка, написанная расползающимися во все стороны буквами, как будто несформировавшимся ещё почерком, который Артур сперва считал нарочно изменённым. Вначале он не обращал внимания на эти открытки, но мало-помалу они начали причинять ему боль. Кто это с такой злобой преследует его? Он никак не мог догадаться. Но вот к концу месяца виновник был обнаружен, застигнут в тот момент, когда он передавал только что нацарапанную открытку одному из посыльных, приходивших в усадьбу. Это был Баррас.

Ещё нестерпимее было постоянное наблюдение старика, который неотступно следил и следил за ним, отмечал всякий его уход и приход, злобно радовался его унынию, торжествовал при каждом явном признаке неблагополучия. Как удар плети, падал на Артра этот выслеживающий взгляд налитых кровью старческих глаз, подтачивая его энергию, опустошая душу.

Первого июля смертельное изнеможение рабочих привело борьбу к концу. Рабочие смирились, были побеждены, уничтожены. Но Артур от этого ничего не выиграл. Невыполнение договора с Гоуленом повлекло за собой большие убытки. Всё же, когда он увидел снова, как люди медленным и безмолвным потоком шли через двор к шахте, как снова вращались колеса над копром, — он стряхнул с себя уныние. Что же, несчастья в жизни неизбежны. И в этом несчастье он не был виноват. Он не сдастся. Нет, с этой минуты он начнёт сначала.