Двадцатью минутами позже Эндшир поддал ногой дверь, ведущую в дом Гвиневры в Уэстчипе. Сбросив капюшон, он мгновенно оказался в свете факела, потом обратил взор к рыцарю с мрачным лицом, стоявшему у двери.

– Она уехала, де Луд? – спросил он.

Дом был в таком состоянии, будто по нему пронесся вихрь. Полки шкафов были пусты – их содержимое было сметено на пол и валялось в диком беспорядке, одежда разбросана по полу, скамьи и столы были опрокинуты. Гобелены, некогда украшавшие стены, валялись на полу. Но женщины не было.

Де Луд кивнул с мрачным видом.

– Она все бросила.

Чтобы доказать свою правоту, он приподнял штуку тончайшего как паутина желтого шелка, струившегося вниз по лестнице. Тонкая ткань зацепилась за огрубевшую кожу его руки, когда он рассматривал ее. Марк едва взглянул на нее.

– Когда мы пришли, ее уже не было. Ни ее, ни слуг, ни телохранителей.

– И, я полагаю, никаких сундуков?

– Сундуков?

– Сундуков, ящиков, маленьких деревянных шкатулок?

Ответ прозвучал сухо. Де Луд покачал головой.

– Она спешила уехать, но вряд ли леди забыла маленькие шкатулки, кроме одного сундука, что стоит в ногах ее кровати. Мы проверили, что в нем. Посмотрите сами.

Марк оттолкнул его и помчался наверх, шагая через две ступени.

Комната оказалась в еще большем беспорядке, чем нижний этаж. Платья и сорочки брошены на пол и валялись длинными пестрыми извилистыми лентами. Свеча опрокинута и поспешно задута. Густой воск застыл на полу теплыми лужицами.

Марк обежал взглядом комнату и сундук. Висячий замок грубо взломан, железо его уродливо покорежено, резная крышка отброшена. Сундук так и остался открытым.

Марк присел на корточки и потрогал покореженную железную защелку.

– Ничего? – спросил он обманчиво мягким тоном. – Ты не нашел ничего?

Де Луд сглотнул:

– Вот это. – Он протянул господину маленький серебристый ключик на цепочке. – Я нашел его на полу, милорд. Похоже, она уронила его во время бегства.

– Иисусе распятый! – пробормотал Марк почти благоговейно. – Один из ключей к тайне.

Он вырвал цепочку из руки де Луда. Глаза его не отрывались от ключа, а голос стал мягким и протяжным.

– Припоминаю, что видел его много лет назад. Знаешь, их всего три.

С едва заметной улыбкой он вертел в руках длинную цепочку.

– Нет, милорд, не знал.

Взгляд Марка метнулся к его лицу:

– Найди ее. Сегодня же вечером. Сейчас же.

– Милорд, – выговорил де Луд, давясь словами, и вышел.

Тонкая как паутинка вуаль, которую он держал в руках, теперь трепетала на полу – яркое пятно цвета на фоне тусклого дерева. Марк не бросил на нее и взгляда и последовал за своим человеком, наступив по дороге на тонкую ткань.

Гвин изо всей силы вонзила шпоры в бока коня.

– Прости, – пробормотала она и снова это сделала.

Из раздувавшихся ноздрей жеребца вырывался пар, он сердито всхрапывал, и поднимался на дыбы, и бил мощными копытами по воздуху, а потом снова опускался на землю. В воздух взлетали огромные комья влажной земли, когда он помчался вперед галопом, пожирая расстояние.

Гвин мотало в седле из стороны в сторону, и она крепко прижималась животом к луке седла. Она кусала губы, чтобы не закричать, низко склоняясь к холке жеребца, и направляла его умелой, хоть и дрожащей рукой.

Вечер сменился ночью, а она удалилась всего на две мили от Лондона и его опасностей.

Когда она вернулась в свой дом в Уэстчипе, там никого не оказалось. Не было ни Эдварда, ни Хью, двух молодых рыцарей, которые были оставлены ею в качестве личной охраны. Всех остальных она отослала на север в помощь осажденным. В доме царила непривычная тишина. Она пробежала по опустевшим комнатам и упала на колени перед огромным дубовым сундуком в догах кровати.

Платья, нижние юбки и пояса, а также рулоны тканей разных цветов, взлетали в воздух, пока она яростно рылась в сундуке в поисках одной из вещиц – небольшой изящной шкатулки тонкой резной работы, которую отец, лежа на смертном одре, завещал ей беречь.

Шкатулка, запертая на висячий замок, хранила любовные письма отца, которые он писал матери во время крестового похода.

Она не могла оставить ее здесь. Гвин готова была закричать от разочарования и бессилия, когда под ее руками в воздух взметнулась еще одна куча нижнего белья. Из окна до нее доносился стук копыт.

– Милосердный Иисусе, – молилась она вполголоса. И будто в ответ на ее мольбу рука ее наткнулась на мягкий и довольно пухлый войлочный мешочек. Она схватила его с лихорадочной быстротой, сломав ноготь о железную петлю на крышке шкатулки.

По груди ее катились струйки пота, она вскочила на ноги и схватила мешочек с серебром. Шкатулка выпала у нее из рук и приземлилась на пол, рассыпая содержимое – пергаментные свитки. Задыхаясь, Гвин наклонилась и схватила шкатулку и пергаменты. Привязав оба мешочка к поясу, она бросилась вниз по лестнице, окидывая ее безумным взглядом. Волосы ее выбились из тугого узла прически, когда она тряхнула головой, пытаясь прояснить сознание.

Эдвард и Хью, два ее телохранителя, исчезли. Одно было ясно: ей не следовало терять время на поиски своих заблудших рыцарей. Гвин помчалась к конюшне и оседлала попятившегося от нее Грома, только что приобретенного Хью боевого коня. Он будет поражен в самое сердце, когда обнаружит исчезновение жеребца.

– Пусть это будет ему уроком, – ворчала она, ведя в поводу коня весом тысячу фунтов к каменной колоде, взбираясь в седло и перекидывая через него ногу. У нее не было времени на то, чтобы отыскивать своих рыцарей, и тем более не было времени искать дамское седло. Повернув коня, она выехала из дома через десять минут после того, как вбежала в него.

Олдерсгейтские ворота должны были быть закрыты, как и все остальные городские ворота. Она помчалась галопом к ним и сдержала коня, только когда они показались в поле зрения. Жирная взятка позволила ей выехать из города. Это означало, что любой, кто пожелал бы ее преследовать, мог поступить так же, но с этим она не могла ничего поделать. Она ехала рысью в тени городских ворот, а потом стен и старалась не спешить, пока не достигла холма и рощи, скрывших ее из виду. Потом она вонзила шпоры в бока Грому и ветер засвистел у нее в ушах.

Осенняя ночь была сырой и прохладной. Клочья тумана, похожие на призраки, маячили в воздухе в футе от нее. Передние ноги Грома разрывали их, и туман спиралями обвивался вокруг деревьев и камышей. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был свист холодного ветра, от которого кончики ушей горели.

Внезапно передние ноги Грома взметнулись вверх, и он подскочил, вспахивая землю задними ногами и закусив удила. Гвин туже натянула поводья и бросила затравленный взгляд назад. Этого не могло быть. Не могло быть так скоро.

Копыта. Стук копыт приближавшейся лошади на дороге позади нее. Лошадь мчалась отчаянным смертоносным галопом.

Гвин натянула поводья еще сильнее, стараясь заставить коня нестись с бешеной скоростью. Ее волосы поднялись на затылке и походили на длинные потные когти. Она яростно рванула их, пытаясь пригладить, тяжело, со всхлипами, дыша. Дважды она поворачивала голову и вытягивала шею, вглядываясь в темноту сквозь падавшие на глаза пряди волос. И каждый раз ничего не видела, кроме клочьев тумана и сгущающейся темноты, и не слышала ничего, кроме стука копыт.

Но третий поворот в седле открыл ей ужасную картину; на гребне невысокого холма она увидела силуэты пяти всадников и их ужасных жеребцов. Их плащи и капюшоны вздымались под ветром волнами, мечи свисали с поясов, изо ртов вырывался пар, и породили они на призрачные исчадия ада.

Она снова вонзила пятки в бока Грома. Болотистая, покрытая колдобинами и ямами дорога и днем-то была небезопасна, но ехать по ней ночью было чистым безумием.

Поэтому Гвиневра не удивилась, хоть и изрыгнула проклятие, когда Гром упал на колени и она едва не перелетела через его голову. Его копыта оказались обращенными в четыре стороны, а волна жидкой грязи окатила седло.

Гвин соскользнула с седла. Жеребец поднял голову, широко раскрыв безумные глаза. Потом он поднялся и умчался в рощицу, оставив мокрую и заляпанную грязью Гвин стоять на коленях посреди дороги в полном одиночестве.