Испанская патетика
Под конец моего пребывания в Альгамбре, я все чаще заходил в иезуитскую библиотеку при университете, пристрастившись к чтению старинных испанских летописей, обернутых в пергамент. Меня восхищали причудливые повести из тех времен, когда христиане делили полуостров с маврами. Есть в них ханжество, а порою и изуверство, но речь идет о благородных деяниях и возвышенных чувствах, и всюду разлит острый и пряный восточный привкус, который исчезает с изгнанием мавров. Правда, Испания и поныне страна особая: ее история, обычаи, нравы и склад ума – все иное, нежели в остальной Европе. Это страна романтической патетики, не имеющей ничего общего с той чувствительностью, которая под именем романтизма господствует в новейшей европейской литературе, она занесена с блистательного Востока, и доблестными учителями ее были сарацинские рыцари.
С арабами-завоевателями в готскую Испанию вторглась иная, высшая образованность чувства и ума. Арабы тогда были смышленым, хитроумным, горделивым и мечтательным народом, вскормленным восточной наукой и литературой. Их новоявленные государства становились питомниками искусств и учености, нравы покоренного народа смягчались и облагораживались Постепенно обживаясь на завоеванных землях, они почувствовали себя законными наследниками, и в них стали видеть не пришельцев, а равноправных соседей. Полуостров – скопище государств христианских и мусульманских – на многие веки превратился как бы в ристалище, где искусство войны почиталось главным призванием человека и рыцарственная патетика достигла высшей утонченности. Первопричина враждебности – различие вероисповеданий – с веками перестала быть основанием для ненависти Соседние иноверческие государства то и дело заключали союзы, наступательные и оборонительные, так что крест и полумесяц являлись бок о бок в сраженье с общим врагом. В мирное время знатная молодежь той и другой веры стекалась в одни и те же города, христианские или мусульманские, дабы постигать военную науку. И зрелые мужи, которые недавно мерялись силами в смертельном бою, в перерывах между кровопролитными схватками, забыв вражду, встречались на состязаниях, турнирах и других воинских празднествах и старались превзойти друг друга в достойной и мужественной учтивости. Непримиримые противники сходились мирно, а если и возникали несогласья, то обе стороны стремились разрешить их благороднейшим образом с утонченнейшей любезностью, как подобает благовоспитанным рыцарям. Воины разной веры состязались в великодушии столь же рьяно, сколь и в отваге. Рыцарское поведенье иной раз кажется безмерно чопорным и щепетильным, а иногда поражает благородством и прямодушием.
Летописи тех времен пестрят яркими примерами изощренной учтивости, героической самоотверженности, возвышенного бескорыстия и церемонного достоинства, и чтение это согревает душу. О рыцарских подвигах написаны драмы и сложены поэмы; они прославлены в тех вездесущих балладах, которые нужны народу как воздух и которые так закалили испанский характер, не сломленный веками превратностей и невзгод, что испанцы при всех своих многочисленных недостатках и поныне – самый великодушный и чистосердечный народ в Европе.
Правда и то, что патетика, почерпнутая из упомянутых источников, подобно всякой другой, бывает показной и неумеренной. Порою она делает испанца напыщенным и велеречивым: он готов поставить pundonor, то есть вопрос чести, над здравым смыслом и требованиями нравственности; вконец обнищав, он все же будет изображать из себя grande caballero и взирать сверху вниз на «презренные ремесла» и любые житейские попеченья; но хоть это паренье духа подчас и высокопарно, оно все же поднимает его над тысячью низостей; он может впасть в нищету, но не опустится до подлости.
В наши дни, когда народная литература занялась низменной жизнью и смакует человеческие пороки и безрассудства, когда владычица корысть вытаптывает нежные ростки поэтических чувств и опустошает души; в наши дни, говорю я, читателю, пожалуй, стоило бы иной раз заглянуть в эти повести о более достойных временах и более возвышенных устремлениях и как следует глотнуть старинной испанской патетики.
Вслед за этими вступительными соображениями, осаждавшими меня утром в старой иезуитской библиотеке, я попытаюсь рассказать для примера одну легенду, извлеченную из пресловутых почтенных хроник.
