Глава 15

Она его поймала. Она воспользовалась его потребностью успокоить ее, чтобы разоблачить его и заглянуть под маску, которую он носит. А он-то чуть ли не признался ей, что имеет идеалы, принципы и ценности, за которые готов бороться.

К сожалению, для того чтобы выполнять свою работу, приходилось делать вид, что именно таких вещей Джастину Пауэллу недостает. Он играл роль эксцентричного английского джентльмена, дилетанта, чрезмерно воспитанного и слегка чудаковатого. Когда он случайно проболтался, она, слава Богу, ему не поверила. Особенно после его очаровательного вдохновенного монолога.

Ему показалось, что он чувствовал на себе ее испытующий взгляд в течение нескольких минут, хотя на самом деле он длился не более пары секунд. Потом, словно лед, тающий под теплым дождем, он расслабился и, лениво облокотившись на бочонок, внимательно уставился на свою руку, изучая ногти.

— Вам показалось.

— Извините, но это видно невооруженным взглядом.

— Даже так? И что же я, по-вашему, такое?

— Играете роль Бездельника Ирвина. Но нельзя быть одновременно и строгим поборником высоких моральных принципов, и беспечным разгильдяем.

— Не пойму, что вы имеете в виду.

Она легонько похлопала его по груди, глаза ее сверкали от возбуждения. Она выглядела просто восхитительно.

— Все-то вы понимаете, — подтвердила она, отступая от него на маленький шажок. — «Когда мне стало понятно, что я стал свидетелем сцены интимного свойства, мне оставалось лишь спрыгнуть с дерева», — произнесла она, подражая его манере речи.

— Силы небесные! Неужели я действительно говорю так высокопарно?

На ее губах появилась торжествующая улыбка.

— Именно так.

— Но мне бы очень не хотелось, чтобы вы считали меня самодовольным ослом.

Оттолкнувшись от бочонка, он подошел к ней поближе и навис над ней, глядя сверху, вниз. В его позе неожиданно появилось что-то хищное. Он слегка наклонил голову, принюхался к ней, пытаясь воспринять ее и другими органами чувств, кроме зрения. Его взгляд скользнул вниз по щеке, горлу, груди, потом вновь поднялся к лицу. Он приоткрыл губы, как будто пытаясь определить на вкус, что же такое изменилось в самой окружающей их атмосфере.

И его действия сработали. Уверенность, буквально написанная на ее лице, мало-помалу исчезла, уступив место смятению. Ее глаза под стеклами очков округлились. Она отступила на полшага, подняла руку к шее и принялась крутить верхнюю пуговку застежки.

Он достиг своего, но победа его не обрадовала. Ему нужно было лишь дать ей понять, что он очень хотел бы прикоснуться к ней, поцеловать ее, чтобы она забыла о том, что он рассказал ей о себе. А он привел ее в смятение. Остановиться он уже не мог. По крайней мере пока. Теперь у него появился предлог сделать то, что давно хотелось.

— Если я и разозлился, Эви, то исключительно из-за вас.

— Из-за меня? — шепотом переспросила она с явным испугом. А ведь бояться ей нечего. Он не сделает ей ничего плохого.

— Да, — подтвердил он, на шаг приблизившись к ней. — Поцелуй Блумфилда представлял собой жалкое зрелище.

Глаза у нее потемнели от возмущения. Губы плотно сжались. А ведь они не должны быть напряженно сжатыми, они должны быть мягкими и податливыми.

— Вы не имели права подглядывать, — прервала она его. — И не надо обманывать относительно того, что вы боялись спугнуть вашу чертову птичку.

Разгневанная и воинственная, она стала еще более привлекательной. Она раскраснелась, глаза сверкали.

— Вы правы, — смиренно согласился он. — Но ведь я невежа, разве вы забыли?

— Вы невежа не больше, чем Эрнст.

При упоминании имени Эрнста он почувствовал приступ ревности. Ему было неприятно, что, называя его по имени, она как бы подчеркивает их близость.

— Согласен, что Эрнст не является невежей. Я бы не удивился, если бы он, прежде чем поцеловать вас, попросил разрешения.

Она прислонилась спиной к покрытой плесенью, влажной каменной стене. Янтарный свет фонаря высветил ее профиль. Занервничав, она расстегнула верхнюю пуговку своего строгого платья, открыв взору трогательную ямочку под горлом и даже не подозревая, что вводит его в искушение.

— Он сказал, что забылся, — пояснила она.

— Забылся? — Джастин расхохотался. Ему даже не пришлось притворяться, будто его забавляет объяснение Эрнста. Что мог знать какой-то бедолага о том, насколько может забыться мужчина?

Неодолимая сила потянула его подойти еще ближе к ней, так чтобы лишить ее всякого шанса убежать. Он наклонился над ней, вдыхая ее нежный, свежий запах, а последние крохи здравого смысла, еще оставшиеся у него, требовали, чтобы он отступил назад, пока не поздно. Ей следовало хотя бы попытаться убежать. А она, глупышка, осталась на месте. На лице ее появилось выражение уязвленной гордости.

— Почему вы смеетесь? Не верите, что кто-нибудь из-за меня может потерять голову? — У нее дрожал голос. — Что ж, возможно, так оно и есть. Но он сам так сказал, и я была бы вам благодарна, если бы вы не смеялись над этим. И над ним. И надо мной. — Ее губы — великолепные, полненькие, соблазнительные губы — дрожали.

Боже милосердный! Она ничего не понимает. Даже не подозревает. Он не должен пользоваться удобным случаем. Благородные мысли крутились в его голове, а сам он тем временем схватил ее за плечи и, наклонив голову, пробормотал:

— Он сказал, что забылся? Потерял голову? Я вам по кажу, что значит потерять голову.

Он наклонился ниже и овладел ее губами. Горячая волна чувственного удовольствия прокатилась по его телу. Ее губы… Господи, одно прикосновение к ним было настоящим праздником. Он услышал, как она тихо вздохнула и очень по-женски удивленно охнула, словно радовалась неожиданному подарку.

Ее восклицание глубоко тронуло его. Тело его, словно камертон, отозвалось на такой милый, радостный звук. Он вдохнул его с ее губ, приказав себе не спешить, но страсть уже овладела им, задав собственный ритм. Его руки скользнули вниз и обняли ее за талию.

Она была миниатюрная, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, и такая же изящная. Но гибкая, словно веточка ивы, и очень женственная. И такая податливая. Прижав ее к себе, он почувствовал слабое сопротивление, но почти сразу же уловил тот миг, когда она сдалась.

Она не остановила его. Не вырывалась. Не отступила. Она стояла, запрокинув голову, и позволяла себя целовать. Пока еще не участвуя в процессе. Как нищий принимает подаяние или как богиня принимает поклонение. Она, наверное, и сама не сумела бы объяснить свое поведение.

Он приоткрыл рот, нежно поглаживая губами ее губы. Медленно, нежно лаская их. Но разгоряченная кровь заставила его ускорить движения.

Он сосчитал до десяти, продолжая играть ее губами, в полной уверенности, что сможет держать свои действия под контролем. Уж он-то не потеряет голову. Он принадлежит к числу людей, которые не теряют голову в любой ситуации. Но ему еще никогда не приходилось иметь дело с такой, как она. С ее нежными, раскрывшимися губками, требующими продолжения, с ее медленно пробуждающимся желанием.

Его руки скользнули вверх, остановившись там, где начиналась округлость грудей. Ее тело выгнулось. Самую малость. Совсем немного, но достаточно, чтобы прикоснуться грудью к его пальцам.

Он оторвался от ее губ, убрал руки подальше от искушения и взял ее за предплечья.

— Это и называется «потерять голову»? — насмешливо спросила Эви.

— Нет, — ответил он таким резким тоном, какого она у него раньше не замечала.

Она кивнула, восприняв его тон как заслуженный упрек. Она задала глупый вопрос. В свои двадцать пять лет она ничего не понимала, была настолько неискушенной в любовных играх, что даже не знала, куда девать руки, когда ее целует мужчина. Руки ее висели, словно гири на старинных часах, тогда как все остальное тело тянулось к нему, как будто желая, чтобы он вобрал его в себя.

На лице его застыло непроницаемое выражение. Гнев? Пожалуй. Но почему он рассердился? Она еще никогда не видела Джастина в гневе. Он бывал недовольным. Раздраженным. Но не сердитым.

Свои прекрасные зеленовато-голубые глаза он полуприкрыл, губы плотно сжал. Ну почему она во всем этом ничего не смыслит?

Он раскрыл ворот ее платья, который почему-то оказался незастегнутым. Большой палец скользнул под кружево и нащупал пульс у основания горла, а остальные пальцы обхватили ее шею под густой копной волос. Отклонив назад ее голову, он подушечкой большого пальца уловил замирающие удары пульса.

Она еще никогда в жизни не чувствовала себя такой женственной и вместе с тем такой возмутительно неумелой как женщина.

— Вы были правы, — изо всех сил стараясь казаться объективной, сказала она прерывающимся голосом.

Его большой палец принялся медленно описывать круги по ее грудной кости, разжигая огонь во всем теле. Ресницы ее затрепетали под стеклами очков, как крылья пойманной бабочки. Он не потерял голову; что-то неразборчиво пробормотав, он вдруг крепко прижал ее к груди, запустив пальцы в ее волосы, и впился губами в ее губы.

И вот тогда… Тогда ее руки нашли, что им делать. Тихо всхлипнув, она обвила ими его шею. Ее губы раскрылись, причем не как-нибудь робко, а полностью, желая получить что-то большее… что-то… Ах! Да! Вот оно!

Его язык проник глубоко в ее рот, лаская гладкую внутреннюю поверхность щек, прикасаясь к ее языку, заставляя звучать в ответ каждую струнку ее организма. Вот какова черная икра!

— Эви, — прошептал он.

Она слышала лишь нежные, влажные звуки грешных, пьянящих поцелуев. Его руки обвились вокруг ее талии, и она откинулась назад, заставляя его последовать за ней, прижимаясь бедрами к его бедрам.

Выругавшись, Джастин оторвался от губ Эвелины. Он содрогнулся от еле сдерживаемого желания и с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Он прижался к ней, испытывая сильнейшую эрекцию. Она вздохнула в сладкой истоме, как изнеженная кошечка, и призывно, как заправская кокетка.

Ее губы тронула улыбка. Невинная, грешная, несведущая и абсолютно все понимающая. Ему хотелось впиться зубами в ее пухлую нижнюю губу. Ему хотелось большего. Хотелось увидеть нежные, округлые груди, которые он ощущал под своими пальцами. Он хотел почувствовать ее на вкус, раздеть ее, поиграть с ней. Войти внутрь ее тела.

— Еще.

Он немного переместил ее, поддерживая равновесие одной рукой, и запустил другую руку под лиф платья. Пальцы его прошлись по грудной кости, словно играя на свирели. Все ее тело пело. Она затаила дыхание, замерев в ожидании продолжения.

Он опустил голову и расстегнул еще одну пуговицу, потом еще одну. И еще. И наконец раскрыл платье и обнажил порозовевшую грудь с нежно просвечивающими сквозь кожу, как на редком мраморе, венами. Грудь полненькую, хорошо развитую.

Он провел пальцами по соску и почувствовал, как он напрягся и затвердел, словно жемчужина. Его губы прижались к соску в страстном поцелуе.

Она издала какой-то горловой звук. Спина ее выгнулась еще сильнее, предлагая грудь. Он остановился, не отнимая язык от соска и дрожа от напряжения в результате такого самоограничения.

— Джастин?

Она запустила пальцы в его шевелюру, заставляя его наклониться и продолжать целовать ее. Она не могла говорить. Вместо слов из горла вырывались лишь судорожные вздохи.

Да что там говорить! Она даже телом своим не могла больше управлять. Он сам перемещал ее тело, которое становилось то безжизненным, то возбужденным, то беспокойным, то вялым, открываясь для все новых и новых наслаждений. И вдруг неожиданно такие великолепные поцелуи прекратились.

Она открыла глаза и увидела, что он расстегивает маленькие жемчужные пуговки на ее сорочке. Его загорелая, такая мужская рука резко контрастировала с белизной ее кожи. Его взгляд был сосредоточен на ее теле, которое он пытался оголить…

Ее тело. Ее маленькое, тощенькое, недоразвитое тело.

Сквозь дымку чувственных наслаждений до сознания добралась первая волна паники. Отыскав его запястья, она сжала их, не позволяя ему раздевать ее. Он встретился с ней взглядом и понимающе кивнул.

Она права, что запаниковала. Он пришел в себя. Такой мужчина, как он, ожидает, наверное, большего. Большего опыта. Чего-то более изысканного. Более женственного. И крылышки, которые, как ей показалось, расправились за ее спиной, вновь сложились, обратив ее в темный маленький комочек.

— Конечно, вы правы, — пробормотал он, старательно водворяя на место полы ее лифа. — Вы, должно быть, считаете меня последним мерзавцем. Извините.

Он поднял ее на ноги, отступил на шаг и отвернулся.

— Вы сможете простить меня? — спросил он, тяжело дыша. — И будете ли вы снова чувствовать себя в безопасности рядом со мной? Нет. Разумеется, нет. Что за глупый вопрос.

Он прошелся взад-вперед по неровному каменному полу, отбрасывая тень на покрытую плесенью дальнюю стену.

— А если я пообещаю никогда больше не прикасаться к вам?.. — осведомился он. — Я бы уехал, клянусь вам, я бы уехал. Но если бы только я мог объяснить вам…

— Я понимаю, — ответила она. Ее голос звучал так разумно, так спокойно, несмотря на то что внутри ее все дрожало.

Он остановился и взглянул на нее.

— Понимаете?

— Конечно. Вы же говорили мне, что перевоспитались.

Он наморщил лоб в полном недоумении.

— Какое отношение имеет мое перевоспитание ко всему произошедшему?

Она попыталась застегнуть пуговицы, пальцы не слушались. Но по крайней мере голосом своим она пока владела.

— Ну что ж, наверное, вы действительно потеряли голову.

— Боже милосердный! — Его губы тронула саркастическая улыбка. — Пожалуй, можно и так сказать. Но меня подобное не оправдывает.

— Не оправдывает. Но объясняет. Наверное, похоже на пристрастие к опиуму у наркомана.

Он стоял, не двигаясь и пока ничего не понимая.

— Я хочу сказать, что бабник, наверное, сходен с наркоманом, — пояснила она.

— Не возьму в толк, о чем вы говорите?

— О вашем перевоспитании. Вы действительно перевоспитались, я верю вам. Думаю, что вы давно перевоспитались, что подтверждается вашим поведением до нынешнего случая. Я имею в виду то, что произошло здесь за последние несколько минут.

Эвелина все острее ощущала, что, хотя голос свой она контролировала, сами слова ей как будто не подчинялись. Казалось, она не могла остановиться.

— Я хочу сказать, что, имея такую склонность, вы, наверное, не утрачиваете ее, если надолго оставляете ее без утоления? — упрямо продолжала она свои абсолютно дурацкие рассуждения. — Думаю, как езда на велосипеде. Заключаете женщину в объятия — и вся прежняя магия возвращается. Я теперь хорошо понимаю, почему вы пользовались таким успехом, — подытожила она.

— Может быть, вы сошли с ума? — спросил он.

— Нет. Я так не думаю, — честно ответила она. — Я просто пыталась убедить вас, что знаю, что мне нечего бояться вас и что произошедший… эпизод является чистой случайностью и вы не допустите… — Господи, она сейчас расплачется! Она закусила губу и заморгала, как летучая мышь, ослепленная лучом света. И куда девались ее проклятые очки? Наверное, они соскользнули, когда они… Но она без них чувствует себя голой! А! Вот они. Валяются на полу. Она подняла очки и водрузила их на нос. И сразу почувствовала себя лучше. Более защищенной.

Почему он смотрит на нее так сердито?

— Ну так вот, — напряженно продолжала она, — я думаю, что секс похож на наркотик. — Он что-то прорычал, но она не обратила внимания. — Ведь наркоману было бы трудно устоять, если бы представился любой шанс удовлетворить свое порочное пристрастие. Особенно после долгого воздержания.

— Любой шанс? Даже если это вы? — сухо спросил он. Она побледнела, но продолжала упрямо гнуть свою линию:

— Ну конечно. Даже если это я.

Он наклонился вперед. И она едва удержалась, чтобы не отпрянуть назад. Он был в ярости. За последние полчаса она сделала так много открытий. Во-первых, она увидела, как он рассердился, причем не один раз, а дважды, теперь она видит, что он просто рассвирепел.

Он стоял в ярде от нее, сжимая и разжимая кулаки.

— Но вы несете какой-то бред сумасшедшего!

Она судорожно глотнула воздух. Он схватил ее за предплечья, приподнял над полом и прижал к себе.

— Я потерял голову, потому что хочу тебя. Тебя, Эвелину Каммингс-Уайт. Я хочу заняться с тобой любовью, хочу почувствовать тебя под собой, каждый нежный, гибкий дюйм твоего тела. Я хочу почувствовать твое голое тело своей рукой, своими губами, своей плотью. Хочу испробовать тебя на вкус, хочу овладеть тобой!

Не следовало ему говорить ей такие слова! Потому что ее охватило не только смятение, но и страстное желание. Она ему поверила. Ее изумление превратилось вдруг в восхитительное ощущение собственной силы. Он хочет ее. Настолько, что потерял голову.

Впервые в жизни Эвелина почувствовала себя восхитительно женственной — женщиной до мозга костей. И впервые в жизни она не стала критически оценивать свою реакцию, а просто подчинилась ей. Она решительно подняла руки и прижалась к его груди, ощущая ладонями удары его сердца. Она, именно она заставила его сердце биться так гулко.

Очень довольная собой, она заглянула ему в глаза из-под густых ресниц.

— Правда? — спросила она.

— Что — правда?

— Правда, что ты хочешь меня?

Он опустил руки и отступил на шаг.

— Ты насмехаешься надо мной, Эви? — задал он осторожный вопрос.

— Нет, — сразу же ответила она. — Я пытаюсь соблазнить тебя. Хочу, чтобы ты поцеловал меня. И проделал все Другие вещи.

— Черта с два ты хочешь! — сердито вырвалось у него. Он стоял, не двигаясь с места, в позе борца, ожидающего нанесения первого удара.

Ее взгляд переместился с его лица вниз, скользнул по торсу и остановился на брюках, под застежкой которых виднелось внушительное утолщение. Она вдруг поняла, что ее ждет. Он… увеличился в размере. Джастин проследил направление ее взгляда.

— Да, — наконец произнес он. — Я хочу тебя. Это уже очевидно.

— Совершенно очевидно. — Она понимала, что должна бы ужасно смутиться, что должна бы упасть в обморок от стыда, и где-то в глубине души была и смущена, и сконфужена. И если бы он вдруг сейчас снисходительно усмехнулся, она непременно провалилась бы сквозь пол.

Но он не усмехнулся. Судя по всему, он потрясен не меньше, чем она. Даже его саркастическое замечание произнесено дрожащим голосом.

— В таком случае, — нерешительно произнесла она, не отводя взгляда от его лица, — нельзя ли нам снова проделать все то же самое?

— Нет.

— Ну пожалуйста!

— О Господи! — взмолился он.

— Значит, что ты по-прежнему говоришь «нет»?

Он проиграл.

Он крепко обнял ее, впился губами, словно изголодавшийся, в ее губы; его язык вторгся глубоко в ее рот, позволяя ему наслаждаться ее вкусом. Он издал какое-то горловое рычание, как будто демонстрируя тем самым, что Рубикон перейден и настоятельная половая потребность одержала верх над остатками угрызений совести.

На сей раз ей оказалось недостаточно просто пассивно принимать проявления его страсти. Теперь она, глупая девчонка, была намерена участвовать в процессе. На свою погибель. Или на его. Она отвечала на его страстные поцелуи, приоткрыв рот, прикасаясь языком к его языку и проводя собственное исследование.

— Эвелина, — отрываясь от нее и с трудом переводя дыхание, произнес он. — Эви. Ты не знаешь. Ты не понимаешь…

— Да. То есть нет. Я не знаю, — произнесла она как в полусне. — Ты меня хочешь? Так покажи мне как. Прошу тебя.

— Да. О да.

Она рванула застежку его сорочки, расстегнула пару пуговиц, а остальные, оторвавшись, запрыгали по каменному полу. Ее рука скользнула под сорочку. Он замер при ее прикосновении, прервал поцелуй, хотя и не отпустил ее губы, и закрыл глаза, смакуя пьянящее ощущение.

— Джастин, — прошептала она, не отрываясь от его губ. Он прижался лбом к ее лбу. Она сломала его грамотно выстроенную оборону. Она разоружила его. Прикоснувшись пальчиками к его сердцу, она начисто смела его тщательно охранявшуюся долгие годы независимость. И он вдруг до смерти испугался.

Потому что ради нее он готов был на все.

Осознав свое поведение, он резко поднял голову и рывком поставил ее на ноги. Он не мог больше оставаться с ней. И не мог пуститься в объяснение причин, потому что не успел бы произнести первое предложение, как снова схватил бы ее в объятия. А если бы начал целовать, то его Уже ничто не остановило бы.

— Прикажи мне остановиться, — попросил он.

— Я не хочу, чтобы ты останавливался.

Он издал какой-то сдавленный звук и поднял глаза к небу.

— Хочешь.

Подтверждая полную уверенность в своих словах, она сразу же покачала головой. Колючая, смешная, трогательная, умненькая, она была абсолютно неопытной, потому что безапелляционно заявила, что не намерена останавливать его. Так что ему теперь приходилось рассчитывать исключительно на самоконтроль.

— Проклятие! — рявкнул он и, оттолкнув ее, бросился вверх по лестнице, преодолевая по две ступеньки сразу. Наверху он схватился за дверную ручку и толкнул дверь. Дверь не открывалась.

Он потряс дверь. Никакого результата. Он приналег на дверь плечом. Безуспешно.

— Пропади все пропадом! — взревел он.

— Джастин?

Оглянувшись через плечо, он увидел, что она с фонарем в руке уже поднялась до половины лестницы. Он стукнул в дверь лбом.

— Джастин! С тобой все в порядке?

— Да! То есть нет! Оставайся на месте. Мы здесь заперты.

— Но может быть, я могла бы…

— Нет!

— Послушай, все получается совсем неправильно, — каким-то странным тоном вымолвила она. Он насторожился: она хихикала. — Я хочу сказать, что, наверное, мне, как непорочной девице, а не тебе следует стучать в дверь и требовать, чтобы ее открыли.

— Убирайся! — взмолился он, чувствуя, что все его душевные силы исчерпаны и он больше не может сопротивляться ей.

Если он заглянет сейчас в ее веселые, озорные глаза, ему конец. Он и без того с трудом удерживался на расстоянии от нее. Когда она в таком озорном настроении, у него нет ни малейшего шанса устоять против нее. Выругавшись, он снова принялся стучать кулаком в тяжелую дубовую дверь.

— Выпустите нас! Черт бы вас всех побрал!

Дверь неожиданно распахнулась, яркий свет ослепил его. Он прищурился. Перед дверью в погреб стояла группа людей: две дамы в дорожных шляпках, незнакомый мужчина в очках, несколько рабочих, заглядывавших внутрь погреба через плечо, и как всегда невозмутимый Беверли. А также Мэри.

Он слышал, как Эвелина поднялась по лестнице за его спиной. И тут проявились все его защитные инстинкты, о существовании которых он даже не подозревал. Он встал между Эвелиной и глазеющей на них толпой.

— Кто, черт возьми, вы такие? — сурово спросил он, заправляя в брюки полы сорочки.

— Я миссис Эдит Вандервурт, — представилась стоявшая ближе всех дама, чуть сморщив тонкий аристократический носик.

— Кто? — раздраженно переспросил он. Испачканный пылью, измученный всем случившимся, он пребывал в самом отвратительном настроении.

— Я невеста.