Глава 8

— Времени прошло достаточно. Нужно сказать Софи. — От волнения Патриция, которая вышагивала рядом с мужем по его кабинету, наморщила свой гладкий лоб. В приглушенном свете свечей блестели ее темные волосы, уложенные в причудливую прическу. Было поздно, прием закончился, гости разъехались по домам. Но Патриция еще не сняла свое мерцающее платье и выглядела все так же ослепительно.

— Знаешь, милая, — произнес Конрад, — я несколько раз говорил с Грейсоном. Но я не могу заставить его. Придется подождать, когда он сам захочет сделать это. А он захочет. Я уверен. Кроме того, у нас еще есть время. Она всего лишь неделю прожила здесь. Приходится признать, что события не могут развиваться с такой быстротой, какой я от них ожидал.

— Этого и не могло быть, как мне кажется. За несколько дней ей удалось привлечь к себе внимание всех самых известных мужчин Бостона. Я и рассказать тебе не могу, сколько человек сегодня вечером просили меня представить их ей. Я, конечно, не соглашалась, — презрительно добавила она, — и обратила ее внимание только на Найлза Прескотта.

При упоминании об этом человеке Конрад насторожился и подумал о своей первой жене. Он вообще не хотел приглашать его. Зачем бередить старые раны? Но Патриция не оставила ему выбора.

— А знаешь, что сделала твоя дочь? Хватило же наглости! — Конрад вздохнул.

— Она отвергла предложение выступить в концертном зале! Господи, да она же ездит по всему свету с концертами, а вот в своем родном городе играть, видите ли, не желает! — Ее холодные глаза вспыхнули злобой. — Ведь именно бостонцы помогли ей стать музыкантом, а не голодная свора обедневших крестьянских семей, называющих себя европейскими королевскими домами!

— По правде говоря, талант Софи выпестовала ее мать, а не Бостон и не Европа, если уж на то пошло, — по крайней мере так было до последнего времени. Если я не ошибаюсь, ее первый концерт в Европе с треском провалился. Я пока не знаю, как ей удалось добиться успеха.

Патриция бросила на мужа нетерпеливый взгляд и снова заходила по кабинету.

— Как бы то ни было, теперь она прославилась, и Найлз сказал, что если Софи выступит, это будет главным событием года. Перед концертом следует устроить приемы. Приемы и обеды. Это будет удачный ход в глазах общества.

— Чей ход?

— Мой! — Она резко остановилась и посмотрела на мужа. — Что бы ты там ни думал насчет того, кто поддерживал Софи, она в долгу перед Бостоном, дорогой мой.

Отведя глаза, Конрад задумался о своем единственном ребенке от первой жены.

Он любил Женевьеву так, как и положено мужу. Но в последние годы она целиком посвятила себя Софи и ее музыке, и у нее не оставалось времени для мужа и для того, чтобы завести еще детей.

Спустя недолгое время после смерти Женевьевы он женился вторично. Между Конрадом и его молодой женой была значительная разница в возрасте, но это была потрясающая женщина, она пленила его, заставила почувствовать себя молодым. У них родились три красивые дочери, которые были милы и… просты в самом лучшем смысле этого слова. Слава Богу.

Софи же была какой угодно, только не простой. В детстве она жила музыкой. Став взрослой, она по-прежнему любила музыку. Но как Конрад сказал Грейсону, для нее пришло время остепениться. Будучи ее отцом, он был обязан проследить за этим — и не важно, каким способом он достигнет своей цели.

— Мне кажется, будет лучше, если она откажется от предложения Найлза, — задумчиво проговорил он. — Думаю, что больше она не будет играть на виолончели, по крайней мере на публике. Теперь она взрослая женщина. Пора ей обзавестись мужем и детьми.

Патриция круто повернулась к нему.

— Прекрасно! — воскликнула она, в ее синих глазах сверкал огонь. — Но если ты всерьез так думаешь, нам следует перестать ходить вокруг да около и сказать ей о помолвке. Пора, Конрад, давно уже пора!

В дверь постучали. Повернув ручку, Конрад увидел сына своего лучшего друга.

— Грейсон, я думал, вы уже давно ушли, — удивленно проговорил Конрад.

Войдя, Грейсон вопросительно поднял брови и, бросив настороженный взгляд на Патрицию, снова посмотрел на Конрада.

— Меня просили встретиться с вами здесь. — Конрад смутился, его охватил внезапный страх, и он покосился на жену.

— Что это значит, Патриция? — требовательно спросил он.

— Я же сказала, муженек, что это дело слишком затянулось.

Глаза Грейсона угрожающе сузились. Он скрестил руки «а груди.

Грейсон Хоторн обладал большим состоянием и властью. У него была репутация человека щепетильного и справедливого, но он не знал жалости, когда кто-то вставал у него на пути. Властность проявлялась во всех его движениях, в манере говорить, даже в его красивом, но мрачном лице.

Конрад одернул свой помятый фрак. Встретив тяжелый взгляд молодого человека, он ощутил неясную тревогу.

— Что слишком затянулось? — осведомился Грейсон обманчиво мягким голосом.

Едва успев задать этот вопрос, Грейсон понял, что Конрад испытывает неловкость. И еще он заметил, как в глазах Патриции мелькнуло удовольствие. И тогда он отчетливо осознал, что ничего хорошего от этого разговора ждать не приходится.

Он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь, раздражение его нарастало.

Конрад, нервно взглянув на жену, повернулся к Грейсону.

— Мы с Патрицией только что обсуждали вашу помолвку. — В камине пылал огонь, бросая отблески на висящие на стенах картины и бронзовые статуэтки. Проведя небольшое расследование, Грейсон выяснил, что финансовое положение Конрада уже не так прочно, как раньше.

— Чего же ты ждешь, сынок? Чем дольше мы будем ждать, тем труднее будет сказать ей об этом. Ты ведь не передумал, а? — спросил Конрад. В голосе его все отчетливее слышалась тревога.

Грейсон больше не сомневался в своем намерении жениться на дочери этого человека. Несмотря на то что она упряма, что дала ему понять, что вовсе не стремится стать настоящей леди, он не мог от нее отказаться.

Он стоял в кабинете Конрада, окруженный книжными полками, которые были уставлены томами, переплетенными в позолоченную кожу превосходной выделки. Мальчишкой он прочел все книги в библиотеке своего отца. Последнюю он успел дочитать за неделю до того, как его отослали из дома.

Именно книги помогали ему пережить долгие ночи в Кембридже, когда в промозглых коридорах кричали и ругались, а на улицах то и дело возникали потасовки. Грейсон проговаривал про себя повествования об Одиссее и Юлии Цезаре, об их путешествиях и подвигах чтобы не слышать, что делается вокруг.

Но прошло несколько месяцев, и надобность в этой литературе отпала. Он научился защищать себя сам. Как Одиссей. Как Цезарь. Он научился пускать в ход кулаки, драться с мужчинами, которые были крупнее его, и в нем вспыхивала дикая, необузданная ярость, которая делала его сильнее, чем можно было ожидать от шестнадцатилетнего юноши.

К семнадцати годам все окружающие уже знали, что от него лучше держаться подальше. И лишь через несколько лет, после того как он окончил Гарвардский университет, в нем сгладились все острые углы. Долгие годы самовоспитания понадобились ему, чтобы избавиться от неконтролируемых приступов бешенства. Потому что из-за них он потерял всех друзей. Всех, кроме Софи.

В ее корзинках время от времени оказывались письма и какие-нибудь пустячки — рубашка или свитер. Он получал подобные подарки именно в тот момент, когда больше всего в них нуждался. Эти подарки в основном и были его главной опорой в жизни, и, может быть, именно благодаря им он не отступился от своей цели и, пройдя весь курс обучения, смог получить степень бакалавра-юриста.

Но когда ей исполнилось восемнадцать лет, подарки и письма перестали приходить. Вскоре он случайно узнал, что она уехала из Бостона. Как ни глупо, но он огорчился, что она уехала не попрощавшись. Огорчился и почувствовал себя странно одиноким. Потому что Софи так долго была частью его жизни. И вот вдруг взяла и уехала.

Всякий раз, когда в нем вспыхивало желание, он немедленно подавлял его в себе. Да, он хотел ее, но как человек она была ему не нужна. Он просто хотел, чтобы Софи Уэнтуорт принадлежала ему. Во всяком случае, он так себе говорил.

— Я не передумал. Но мы должны дать ей возможность заново узнать меня. Мы об этом уже говорили.

— Черт побери, Грейсон, она знает вас всю жизнь!

— Верно, но до последнего воскресенья она видела меня один раз за пять лет, да и то это было на приеме, который устроила Патриция в честь вашего дня рождения.

Насколько помнил Грейсон, он всегда нравился женщинам. Он не очень-то задумывался об этом до последнего времени — до приезда Софи.

Он не был глуп. Он хотел иметь жену, которая бы любила его и добровольно согласилась разделить с ним постель. А для этого ему придется поухаживать за ней. Как ни странно, такая перспектива пришлась ему по душе.

И в конце концов, полагал Грейсон с надменностью человека, привыкшего получать то, что ему нужно, он обязательно завоюет Софи. Просто на это потребуется время.

— Она не такая уж смутьянка, какой кажется, — вздохнул Конрад.

Грейсон недоверчиво уставился на него.

— Ну ладно, — поправился Конрад. — Скажем — она немного смутьянка.

— Немного?

— Черт побери, ей нужен человек, который не даст ей влипнуть в очередную историю. За ней следует присматривать.

На Грейсона скорее произвел впечатление тон, каким это было сказано, нежели сами слова.

— Вы чего-то недоговариваете?

Конрад смутился и принялся рассматривать маленькую фотографию, стоящую на столе, — Софи с виолончелью. Она была сфотографирована еще девочкой, и на лице ее ясно читались гордость и вызов, несмотря на темный, коричнево — белый, оттенок изображения.

— Нет, — проговорил он наконец. — Но ведь вы помните Софи и ее выходки. — Он провел рукой по редеющим волосам. Вид у него был усталый и покорный. — Она любит все драматизировать. И всегда любила.

Грейсон был с ним полностью согласен. С Софи не может быть легко.

— Теперь вы понимаете, почему мне хотелось выдать ее за того, у кого есть голова на плечах, кто сможет удержать мою дочь от греха. — Конрад пожал плечами. — Я хочу, чтобы она вышла замуж за человека, которому я мог бы доверять. И чем скорее, тем лучше.

— Мы должны сказать ей сегодня, — заявила Патриция непререкаемым тоном. Грейсон едва удостоил ее взглядом и снова повернулся к ее мужу.

— Нет, Конрад. Пока еще рано. — Эти слова повисли в воздухе, точно тихое приказание, и взгляды мужчин скрестились, как шпаги в поединке.

— Я уже сказал: пусть она снова узнает меня. Пройдет время — и мы сообщим ей о помолвке. Тогда я возьму на себя обязанность сам сказать ей об этом. — Взгляд Грейсона пригвоздил собеседника к месту. — Так мы договорились?

Едва эти слова сорвались с его губ, как снова раздался стук в дверь: Мужчины повернулись не к двери, а к Патриции, которая вызывающе вздернула подбородок.

— Войдите, — сказала она.

Конрад рванулся к двери, пронзив жену взглядом.

— Не смей ни слова говорить о…

Но прежде чем он успел договорить, дверь распахнулась.

— Отец, — Софи вошла в кабинет с ласковой улыбкой, — я так благодарна вам за прием.

Она говорила совершенно искренне. Хотя вечер прошел не совсем так, как ей хотелось, она все же была благодарна отцу за старания. А под конец было больше хорошего, чем плохого, и теперь радостная дрожь пробегала по ее жилам.

Конрад вспыхнул.

— Я рад, что тебе понравилось, дорогая. Но по правде говоря, это не моя заслуга. Все это сделала твоя мачеха.

Софи почувствовала, как легкая детская горечь охватила ее при упоминании об этой женщине, но она быстро справилась с собой и с улыбкой повернулась к Патриции…

— Благодарю вас, Патриция.

Тут обида Софи совсем прошла, сменившись чем-то совсем несложным, не сложнее, чем легкое возбуждение, которое охватывает человека в конце праздника.

— Я уже много лет не видела столько людей, которых знаю с детства! — И она весело засмеялась, закружившись по комнате, словно танцы еще не кончились.

Но вдруг она резко остановилась, заметив Грейсона, хотя сейчас даже он не мог бы испортить ей настроение.

— Что вы здесь делаете?

— Мне нужно было обсудить с вашим отцом одно дело. Может быть, вы извините нас? Мы через минуту закончим.

Она склонила голову набок, внезапно ощутив странное напряжение, царившее в комнате.

— Но меня пригласили прийти в кабинет.

— Это была ошибка.

И Грейсон бросил на Патрицию уничтожающий взгляд, которого боялись самые могущественные жители Бостона.

Софи не понимала, что происходит, но была слишком всем довольна, чтобы ее это насторожило. Она очень устала, и возбуждение ее начинало стихать. Больше всего ей хотелось сейчас вытянуться на прохладных простынях и погрузиться в сон без сновидений.

— Отлично, — проговорила она, равнодушно пожав плечами. — Я попрошу Джетерза отвезти меня домой, — Внезапно она крутанулась на каблуках и засмеялась. — Мне хочется лечь, чтобы завтра к середине дня хорошо выглядеть. — Она направилась к двери и широко распахнула ее, словно танцуя с ней, и ее бальные туфельки на низких каблуках зацокали по твердому деревянному полу там, где кончился восточный ковер. — Дональд Эллис везет меня завтра в Бруклин на пикник. А после этого Аллан Бикман пригласил меня пообедать в «Лок-Обере».

— Ничего подобного ты не сделаешь! — выпалила Патриция.

Эти слова с шипением пронеслись по комнате, и Софи замерла, не отпуская дверной ручки.

— Патриция, — угрожающе произнес Грейсон.

— Что здесь происходит? — спросила Софи. — С тех пор как я вошла сюда, вы так странно держитесь — всё трое.

— Ты никуда не пойдешь ни с каким мужчиной, поняла? — заявила ее мачеха.

— Почему же? Что плохого в том, чтобы поехать на пикник с человеком, которого я знала, когда он еще носил короткие штанишки? Или пообедать со старым другом нашей семьи?

— Пришло время сказать тебе, что помолвленная девушка не ходит на пикники с мужчиной, который не является ее женихом. А ты помолвлена, — безжалостно добавила Патриция.

Софи замерла. Конрад тяжело вздохнул. Напряжение вспыхнуло в комнате, как пожар. Софи ощутила его — белое и жаркое — всей кожей.

Она тоже вспыхнула, но взяла себя в руки и засмеялась:

— Это смешно! Меня столько лет не было дома, я просто не могла познакомиться ни с кем, тем более обручиться. Интересно, кто же распространяет такие слухи? — Она бросила на Грейсона обвиняющий взгляд. — Вы что, опять хотите навлечь на меня неприятности?

Он ничего не ответил. Он стоял как сжатая пружина, которая вот-вот развернется, его красивое лицо потемнело и вызывало страх. Наконец он провел рукой по черным волосам.

— Вам должно быть известно, Софи, что я не занимаюсь распространением слухов.

— Тогда кто же мог сказать такое? И с кем я помолвлена, по вашему мнению?

— С Грейсоном, — с торжествующим видом заявила Патриция, не сводя глаз с того, о ком говорила.

Софи потрясение смотрела на мачеху, ощущая, как холодный пот течет у нее по спине.

Она выдавила из себя смешок, показавшийся даже ей самой натужным и вымученным, и посмотрела на Грейсона.

— Хватит шутить.

— Это не шутка, Софи, — проговорил он спустя мгновение, и на лице его выразилась глубокое, тревожное сожаление. — Мы обручены.

От веселости Софи не осталось и следа.

— Вы, верно, сошли с ума. С тех пор как я приехала, мы и двух слов друг другу не сказали вежливо, и уж тем более не сказали ни слова о свадьбе.

Она резко обернулась к отцу.

— Это правда, — подтвердил Конрад, хотя она и не спрашивала его. — Я договорился обо всем до того, как ты вернулась в Бостон.

Слова эти подействовали на нее как пощечина. Она впилась в отца взглядом.

— Так вот почему вы попросили меня приехать, да? Вы хотели выдать меня замуж, чтобы я не осталась с…

Она осеклась, заставив себя проглотить остальные слова.

В ее жизни уже бывали такие случаи, когда она понимала: стоит произнести еще хотя бы одну фразу, и ее жизнь кардинально изменится. Она поняла, что сейчас — именно, такой момент, и она уже знала ответ на свой недосказанный вопрос,

В мире ее отца по-прежнему нет для нее места.

Ей показалось, что равнодушные руки рвут ее сердце на части, словно это пустяковая вещица, которую можно растоптать, разорвать — все, что угодно, по желанию.

Значит, ее отец взялся изменить ее жизнь? Бесповоротно и без ее согласия? Выходит, он снова предал ее.

Когда Софи осознала, что ее жизнь изменилась уже некоторое время назад, а она даже не знает об этом, колени у нее подогнулись. Она порхала по жизни, любуясь тем, что считала настоящим и что на самом деле было иллюзией. Она не свободна. Она не любима.

Сколько же прошло времени с тех пор, как отец изменил ее жизнь, ничего ей не сказав? Месяц? Год?

Разве в глубине души она не почувствовала сразу же, получив письмо от отца, что жизнь ее меняется? Возможно ли, что она давно обо всем догадалась? Разве она не понимала, что какие-то иные причины, кроме отцовской любви, вынудили его попросить ее приехать? Она все понимала, но не хотела верить!

Она отбросила эти мысли. Ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать, что говорит Грейсон, — она все равно не согласится с ним. Если вести себя так, точно этих слов никто не произносил, она заставит их оставить ее в покое.

— Я действительно устала, — пожаловалась она, чувствуя, что у нее кружится голова и она не в состоянии говорить связно. — А завтра за мной заедет Дональд. Мне нужно выспаться.

Патриция ахнула.

— Ты что же, не слышала ничего из того, что мы сейчас говорили? Ни на какой пикник ты не поедешь!

— Надеюсь, будет снег. Нет ничего чудеснее, чем ехать в хорошем зимнем экипаже по сельской дороге, когда все кругом такое белое от только что выпавшего снега.

И она направилась к двери, в голове у нее была странная пустота.

— Прекрати! — рявкнула Патриция.

— Я, пожалуй, возьму с собой виолончель и корзину с сыром и фруктами.

— Что на тебя нашло? — взорвался отец.

— Может быть, неплохо будет прихватить с собой подогретого вина. Во Франции вино пьют как воду. Вам это известно?

— Софи!

Голос Грейсона наполнил комнату, наполнил пустоту у нее в голове так, как никто не смог бы этого сделать. И сделал невозможным и дальше отстраняться от этих слов, как ни хотелось ей этого.

Снова вернувшись в реальность, она круто повернулась к нему.

— Что? — закричала она. — Что вам от меня нужно? — Он протянул к ней руку, чтобы обнять ее и притянуть к себе, как делал много раз с тех пор, как она приехала. Этаким жестом собственника. Теперь-то она поняла, что этот жест означает. Он действительно считает ее своей собственностью.

Она отшатнулась. Лицо его помрачнело.

— Мы помолвлены, Софи, и я не могу разрешить вам поехать на пикник с Дональдом Эллисом, равно как и отправиться обедать с кем-то еще.

Она почувствовала, как сердце ее покрылось льдом, и была этому рада.

— Тогда разорвите помолвку. Господи, да я в жизни не видела более неподходящей пары!

— Я не согласен.

Она круто повернулась к Конраду; сердце у нее билось так гулко, что, наверное, все это слышали.

— Тогда ты, отец, разорви помолвку. — Конрад поджал губы, а потом сказал:

— Я не могу. Господи, в какой хаос все превратилось!

— Почему? — Она говорила все громче. — Скажи, почему ты не можешь исправить совершенное тобой зло?

Конраду захотелось исчезнуть. Но Патриция была вовсе не так чувствительна.

— Твой отец не может расторгнуть помолвку, потому что деньги уже перешли в другие руки.

Софи сжалась, как от удара, ее пронзила такая боль, что и представить себе невозможно, но она не отрывала глаз от отца.

— Если ты отдал ему мое, приданое, попроси, чтобы он вернул его мне.

Лицо Конрада побагровело.

— Вообще-то это Грейсон выдал нам некоторую сумму. И я уже потратил эти деньги, дорогая моя Софи.

Эти ласковые слова только подстегнули Патрицию.

— Пока ты веселилась в Европе, мы должны были платить по счетам!

— Платить по счетам? — Софи была окончательно сбита с толку. — Но ведь отец богат, как Крез. Это всем известно. А если у вас не хватает денег оплачивать счета, зачем было строить такой дом? Господи, холлы инкрустированы драгоценными камнями, а слуг здесь столько, что хватило бы на большой отель. — Вдруг она остановилась, и сердце у нее замерло, — Долги у вас потому, что вы построили этот дом, — прошептала она, осознав жестокую правду. — Вы продали меня и мой дом, не сообщив мне об этом и не посоветовавшись со мной, чтобы оплатить эту… это чудовищное сооружение.

— Я бы не сказала, что это сооружение чудовищное, — обрезала ее Патриция.

— Тогда как бы вы его назвали? Как бы вы назвали претенциозный мавзолей, который вы купили и оплатили за мои деньги, за мой дом, за мою душу?

— Да Боже мой, Софи, — фыркнула Патриция, — не устраивай же сцен!

— Не устраивать сцен? — переспросила Софи, с едким сарказмом повторив ее слова. — Ах, ну конечно. Софи всегда устраивает сцены. О любом другом сказали бы, что он огорчен, или рассержен, или негодует из-за того, что ему причинили зло. Но я всегда устраиваю сцены. Ну ладно, я еще покажу вам, как я умею устраивать сцены. — Она повернулась к Грейсону. — Я не позволю продать себя тому, кто даст больше денег. И если нужно будет, я сама верну ему деньги. — Так она и сделает, даже если ей придется до конца своих дней выплачивать этот долг. — Какова эта сумма? Я выплачу даже проценты. Вы еще будете в выигрыше от вашего капиталовложения, — холодно закончила она.

— Но мне не нужны ваши деньги. Я хочу, чтобы вы были моей женой.

— А я не хочу! — Ей не нужен ни муж, ни вообще кто бы то ни было, кто станет контролировать ее жизнь. Это для нее неприемлемо; ее нельзя переделать во что-то такое, чем ее никогда не учили быть, в женщину, не способную самой решать свою судьбу, в женщину, зависящую от других, чтобы осуществить свои мечты. Неужели Грейсон этого не понимает — Грейсон, который так долго, так хорошо знает ее? Неужели тот, кто был всю жизнь ее другом, не понимает, что ее нельзя посадить в клетку? Как бы ее ни тянуло к нему.

А ведь действительно, ее, теперешнюю, он не знает. Он только думает, что знает. Он и понятия не имеет, кем она стала.

Грейсон ничего не отвечал, он только смотрел на нее с мрачной решимостью.

— Я буду бороться, — проговорила она. Перестав ходить по комнате, она оглядела всех троих. — Я не вещь, чтобы меня продавали.

— Вы можете бороться, но вы не победите, — невозмутимо произнес Грейсон. — Я сам написал контракт. И только я могу отпустить вас.

— Так отпустите!

Он смотрел на нее целую вечность, по его красивому лицу пробегали чувства, которые она не могла понять — борьба с самим собой? — словно он хотел отпустить ее, но не мог.

— Нет, Софи, я не могу этого сделать.

— Не можете или не хотите?

— Не важно. Результат одинаков. Но я дам вам время привыкнуть к этой мысли. Обещайте, что не сделаете ничего опрометчивого за это время.

— Единственное, что я могу обещать, — это что я никогда не выйду за вас. Мне безразлично, что вы подписали контракт. Мне безразлично, что меня купили и оплатили.

С этими словами она повернулась как можно спокойнее, стараясь сдержать слезы, которые жгли ей глаза, и хотела выйти. Но в последнюю минуту остановилась и опять повернулась к Грейсону.

— И последнее. Найлз Прескотт попросил меня выступить в концертном зале.

— И вы отказались.

— Я передумала. Сообщите ему об этом. — Патриция хлопнула в ладоши, настроение у нее мгновенно изменилось.

— Чудная новость! Это будет блестяще! На концерт захотят прийти все, кто что-то собой представляет!

Софи посмотрела на мачеху, уже не скрывая горечи.

— Все, кто что-то собой представляет? Вы что же, полагаете, что в Бостоне еще остались те, кого вам стоило бы покорить, Патриция? Вы хотите влюбить в себя всех мужчин? Неужели вам мало, что вы заполучили моего отца? Неужели вам мало, что вы пришли в «Белый лебедь» ухаживать за моей матерью и заняли ее место?

— Софи! — изумился Конрад.

Патриция побледнела.

— Между мной и Патрицией не было ничего неприличного, пока твоя мать была жива.

— Да, в физическом смысле — ничего неприличного. Но только потому, что Патриция была слишком хитра для этого.

— Сию же минуту извинись перед мачехой! — потребовал Конрад.

— Не считаю это необходимым. Патриция получит мой концерт, на который соберутся сливки общества. Это ее утешит, — презрительно процедила Софи, глядя на мачеху. — Честно говоря, — добавила она, вздернув подбородок и лихорадочно обдумывая, какое ей надеть платье — красное бархатное с низким вырезом или атласное цвета рубина, лиф которого состоит скорее из кружев, чем из ткани, — честно говоря, я полагаю, что это действительно будет потрясающее событие, которое Бостон не скоро забудет. — Она повернулась к Грейсону. — А поскольку вы так замечательно умеете составлять контракты, составьте и этот. Я хочу оговорить дату и условия гонорара. Я вовсе не желаю, чтобы Найлз Прескотт вдруг передумал и пошел на попятную. Мое время стоит дорого, — продолжала она, улыбнувшись улыбкой концертной дивы. — Держу пари, вы не знаете, что я получаю сто долларов в час!

И она вышла из комнаты, оставив отца, мачеху и Грейсона в прозрачной пустоте ошеломленного молчания.