Глава 4

Эммелайн Хоторн, жена Брэдфорда, мать Грейсона, Мэтью и Лукаса, протянула руку в белой перчатке и дала извозчику пятьдесят центов плюс еще пять на чай. Она немного посидела в экипаже, прижавшись чопорно выпрямленной спиной к потрескавшейся кожаной спинке сиденья. В это утро она уделила особенно много внимания своей внешности, надев шелковое платье персикового цвета и любимый белый, как снег, капор, отороченный мехом.

Прошло много лет с тех пор, как она выходила из дома одна, и понадобилось некоторое время, прежде чем она поняла, что извозчик не собирается помочь ей выйти.

Невоспитанность этого человека не вызвала у нее досады. Она даже улыбнулась, что вот она в городе и жизнь сталкивает ее с самыми разными людьми.

Но потом восторг ее поугас, когда по дороге к маленькому домику на южной окраине Бостона ее чуть не затолкали. Но даже это ее не обескуражило. Потребовалась вся ее храбрость, чтобы обмануть домочадцев и сказать горничной, что она нездорова и просит оставить ее одну. Брэдфорд пришел бы в ярость, если бы узнал, куда она направляется.

Однако гнев мужа бледнел в сравнении с неожиданным, тревожным чувством, которое потрясло ее месяц назад. Она поняла, что жизнь проходит мимо. В одно прекрасное утро она проснулась и задалась вопросом: что она делает? Мужу она не нужна — с тех пор, как принесла ему приличное приданое, позволившее ему возродить фамильное состояние Хоторнов. И ее дорогим сыновьям она тоже больше не нужна. Они были очень похожи на своего отца, три ее мальчика, и всегда отличались независимым характером. Брэдфорд хорошо постарался на этот счет. Страшно подумать, что бы он сделал, если бы увидел кого-то из них у нее на руках, когда они были маленькими.

Все это в прошлом, и в то утро, когда она проснулась и задалась вопросом, что она делает со своей жизнью, она вспомнила о годах своего девичества. О годах любви и веселья. Вряд ли в Бостоне найдется хоть одна душа, которая поверит в то, что когда-то Эммелайн любила скакать верхом по сельским дорогам и наслаждаться жизнью. Она не помнила, когда в последний раз кто-нибудь видел ее смеющейся или с распущенными волосами.

Уж разумеется, не ее муж. Он утратил интерес к ее телу после рождения троих сыновей. Она никогда не забудет ту ночь, когда сама пришла к нему, а он отослал ее прочь, заявив, что порядочной женщине не пристало домогаться ласк. Подчиняясь ласкам мужа, порядочная женщина просто выполняет свой долг.

А разве она не порядочная женщина? Она возглавляла комитеты, посещала церковь, вышивала алтарные покровы. Она пробудила в обществе сочувствие к беднякам и учредила благотворительный фонд, надзирающий за сохранением бостонских исторических достопримечательностей. Она была образцом для бостонских богачей, которые хотели, чтобы их жены и дочери походили на нее.

Так почему же она проснулась ранним утром с мучительным ощущением, что жизнь ее пуста? С каким — то невнятным, глубоко запрятанным желанием?

Она прожила первые две недели с этим новым сознанием, обвиняя себя в том, что не испытывает достаточной благодарности за все, что у нее есть. Поскольку чувство это не покидало ее, она провела еще две недели, решая, что с этим делать. Не потребовалось много времени, чтобы понять, чего ей хочется. Ей хочется снова заняться лепкой.

Ей было пятьдесят лет. Но зеркало по-прежнему отражало гладкую кожу с неглубокими морщинками. Руки оставались такими же гибкими. Тело сохраняло молодую стройность. Она была по-прежнему сильной и могла бы работать с глиной.

Эммелайн легко преодолела последние ступеньки похожего на сарай здания, которое в течение многих десятилетий было раем для художников. Когда она была молодой девушкой, отец разрешил ей заняться лепкой. Ее дорогой, добрый отец, он хотел, чтобы у ее мечты были крылья, и сделал все для того, чтобы ее не ограничивали узы, которыми общество опутало женщин.

Порой ей трудно было поверить, что Брэдфорд, такой энергичный и деятельный, мог посмеяться над ее мечтами и, запретить ей заниматься ерундой. И очень скоро после начала совместной жизни она перестала его любить.

Эммелайн протиснулась в тяжелую входную дверь, и в нос ей ударил тяжелый, сильный запах глины. Огромная комната была заполнена людьми, некоторые из них крутили гончарные круги, равномерно нажимая на них ногами. Другие еще только приступали к работе с глиной, которая пока лежала перед ними большими кусками; часть уже была в работе, и мастера склонялись над ней, ласково прикасаясь к ней умелыми руками.

Эммелайн хорошо помнила эти ощущения даже спустя десятилетия, прошедшие с тех пор, как она последний раз работала с глиной.

— Вам что-нибудь нужно?

Эммелайн круто обернулась, и ее длинные юбки взметнулись вслед за ней. Она оказалась лицом к лицу с женщиной, ее длинные седые волосы были заплетены в косу, лежащую на спине. Это вместо пристойного пучка или скромной прически, какие полагалось носить всякой женщине старше восемнадцати лет.

— Я пришла повидаться с мистером Спрингфилдом. — Женщина смерила ее наглым взглядом.

— Замужние женщины обычно не приходят к нему в мастерскую. Пошлите ему записку, и если он захочет вас видеть, он с вами встретится в каком-нибудь модном чайном доме, куда любят ходить такие, как вы.

Огорошенная внезапной и откровенной враждебностью этой женщины, Эммелайн на мгновение утратила дар речи и чуть было не ушла. Но потом вспомнила о своих долгих бессонных ночах.

— Мистер Спрингфилд ждет меня.

— Здесь? — недоверчиво спросила женщина.

— Да, здесь. — Она ощутила прилив давно забытой храбрости. — Я уверена, что он в студии наверху. И я пройду прямо туда.

Женщина была явно удивлена тем, что Эммелайн хорошо знает это место. Но Эммелайн не стала ждать ее разрешения. Она решительно направилась к лестнице.

Едва она положила руку на перила, как дверь наверху распахнулась.

— Эммелайн!

Она подняла голову и увидела стоявшего на верхней ступеньке Андре Спрингфилда.

— Андре!

— Я не верил, что вы придете.

— Ну вот, я здесь.

Круглый маленький человечек скатился по лестнице, схватил Эммелайн за руку и буквально втащил в студию на втором этаже. Нетерпеливо захлопнув за ними дверь, он поставил Эммелайн к свету, взял ее за руки и. с театральным видом развел их в стороны.

— Дайте мне посмотреть на вас! Он пританцовывал вокруг нее, и Эммелайн не могла сдержать смех. И в эту же минуту ей показалось, что она никогда не уходила отсюда. Правда, волос у Андре стало меньше, да и она больше не выглядела восемнадцатилетней. Но какое это имело значение!

— Сядьте, сядьте! Вы должны рассказать мне обо всем, чем вы занимались все эти долгие годы. — Он подвел ее к стулу, потом бросился к двери, распахнул ее и крикнул: — Колетт, принеси нам чаю!

Он по-прежнему был сгустком энергии, и Эммелайн улыбнулась при мысли о том, что он совсем не изменился.

— Ну, рассказывайте.

— Господи, да нам понадобится целый день!

— Великолепно! Я и представить не могу, что мне было бы больше по душе, чем провести с вами целый день.

Эммелайн опустила голову и посмотрела на свои руки в перчатках. Андре коснулся ее подбородка.

— Что такое? Эммелайн Эббот покраснела?

— Эммелайн Хоторн.

— Да, да. Разве я не знаю? О вашем муже пишут в каждой газете. То он ругает какого-то беднягу политика, то заключает новую сделку, чтобы заработать еще тысячи долларов. Куда ни повернись, он тут как тут. Но я не желаю слышать о нем. Это испортит мне весь день.

Он проговорил это с озорной ухмылкой, и Эммелайн фыркнула в ответ — она не могла на него обижаться. Андре Спрингфилд почему-то всегда был таким. Он мог сказать самую неприличную вещь, и все ему сходило с рук.

Он взглянул на дверь.

— Где же наш чай? — рявкнул он.

В этот момент дверь отворилась, но вошла не Колетт. В дверях стоял высокий широкоплечий человек. У него была густая шапка волос, седеющих на висках. Кожа покрыта легким загаром, словно он много времени проводил на солнце. Глаза темные и ясные. Он не отрываясь смотрел на Эммелайн и наконец улыбнулся.

Эммелайн не могла пошевелиться, дыхание замерло у нее в груди. Голова пошла кругом, сердце екнуло.

— Привет, Эм. Давненько же мы не виделись.