Глава 10

Как они смеют?!

После шикарного приема Софи долго ходила по восточной гостиной в «Белом лебеде», кипя от возмущения. Как могли ее отец и Грейсон принимать решения, касающиеся ее будущего, не удосужившись даже поинтересоваться, чего хочет она сама? Господи, неужели eй всю жизнь придется прожить в подчинении у мужчин?

Но среди этих размышлений возникло другое. Грейсон выбрал ее.

Радость неуверенно пробивалась сквозь ее негодование, но Софи тут же отшвырнула ее прочь. Она и так уже поняла, что Грейсон испытывает к ней желание, но это было всего лишь желание физическое. А одного физического желания ей недостаточно.

Если бы он хоть разок заговорил о любви, она, конечно же, стала бы как воск в его руках, она бы отбросила все эти пять лет борьбы так же быстро и легко, как и его кашемировый халат. Потому что если он ее любит разве это не означает, что он принимает ее такой, какая она есть на самом деле?

Но он не говорил об этом, даже намеками. Она хорошо его знает, и истина, без сомнения, заключается в том, что он смотрит на нее как на статью дохода. Брак между двумя известными старинными семьями. Он обращается с ней как с собственностью, совсем как ее отец. Один ее использовал, другой сделал предметом купли — продажи, словно брак — это простая сделка.

Она давно знала, что Конрад Уэнтуорт живет по стандартам, традициям, приличиям, принятым в высшем обществе, и порой проповедует все это более истово, чем знатные бостонские аристократы. Но это, как узнала она, когда жизнь начала учить ее чему-то, кроме музыки и чтения, часто бывает с мужчинами и женщинами, которые не родились в том мире, в котором живут. Такие люди усваивают новые для себя обычаи с пылкостью неофитов, а те, кто родился в этом мире, считают все это само собой разумеющимся. Ее отец исповедовал эти убеждения, ни на йоту не отступая от них.

Разве что один раз: когда умерла ее мать, он женился на ее сиделке.

Но поскольку у Конрада Уэнтуорта были деньги, Бостон простил ему все. Даже Патрицию.

Хотя Софи до самой смерти не простит женщину, которая вошла в ее дом и вкралась в их жизнь, разрушив ту близость, что связывала ее с отцом. Отец, судя по всему, уже забыл об интригах Патриции, которая начала с ухаживания за его больной женой, а кончила тем что заняла ее место.

Горький гнев переполнял Софи. Она знала, что визитной карточкой отца, открывающей ему доступ в самые престижные гостиные Бостона, были старинный род ее матери и его банковские счета. Он уже потерял ее мать. Если он потеряет еще и свои деньги, бостонцы, как полагала Софи, перестанут быть снисходительными к нему.

И поэтому ее отец использовал ее, чтобы компенсировать серебро и золото, которые он растратил. И он обладал властью сделать это, потому что она подписала документ, в котором передавала под его опеку свою собственность — и свою жизнь.

Даже она поняла теперь, что дала ему власть поступить с «Белым лебедем» как ему заблагорассудится. И еще она дала ему власть подписывать за нее документы. Но ей в самом страшном сне не могло присниться, что он воспользуется этой властью, чтобы продать ее дом и ее самое, выдав замуж. Сама мысль представлялась такой архаичной!

Теперь, задним числом, она с трудом могла поверить, что поступила так глупо — согласилась на такой договор. Сейчас ей это казалось просто идиотизмом. Но в восемнадцать лет, потеряв мать и возможность дебютировать, она не думала о таких пустяках. И когда отец сказал, что Патриция теперь будет ей новой матерью, она была согласна на все, лишь бы уехать из Бостона. Подпись на этом документе была ее билетом в Европу.

Постаравшись выбросить из головы все эти мысли, она села на диван и попробовала играть. Играть ей необходимо, чтобы почувствовать, как музыка заполняет пустоту в душе.

Было раннее утро, солнце еще только предвещало о своем появлении. Она сыграла несколько тактов из фрагмента «Женитьбы Фигаро», переложенной для виолончели и очень любимой публикой. Но сегодня это показалось ей неинтересным.

Потом она взялась за «Гнездышко любви». Никаких чувств. Пока наконец она не исполнила начальные такты простой вещицы под названием «Вальс лебедей», написанной для нее одним композитором и поклонником. Тут ей удалось забыться. Долгое до, гладкое ля. И соль, от которого сердце у нее воспарило. Она потеряла время, но нашла спасение.

— Мне послышалось, будто ты говорила, что собираешься позаниматься?

Мысли ее замерли, возможность успокоиться ускользнула. Вчерашний вечер навалился на нее, и руки похолодели на полпути к струнам.

Софи взглянула на дверь. Вошел Генри.

Собака, которую Софи подобрала, лежала свернувшись на диване, состояние ее улучшалось с каждым днем. Они дали объявление, что найдена собака, но пока никто за ней не пришел. Софи радовалась и злилась на свою радость. Не хватает ей еще привязаться к этой собаке. Ведь она уедет, как только получит аванс.

Но что же будет с домом? Сможет ли она теперь от него отказаться? Сможет ли отбросить единственное, на что полагалась, чтобы держаться подальше от мужских махинаций? Сможет ли жить, зная, что дом больше не ждет ее?

— Я и занимаюсь, — многозначительно проговорила она. И чтобы доказать это, она снова заиграла, наполнив комнату звуками.

Генри держал в руке чашку с кофе. На нем был черный атласный смокинг и брюки из тонкой серой фланели, на шее белый кашемировый галстук.

— Нет, ты музицируешь.

— Музицировать, заниматься — какая разница?

— Ты лучше меня знаешь какая. Заниматься означает отрабатывать технику, овладевать вещью по частям. Проигрывать гаммы, — добавил он язвительно.

Софи издала какой-то нечленораздельный звук и заиграла прелюдию к другой излюбленной публикой пьесе, под названием «Цирк любви». Дыхание ее участилось от чувствительных начальных пассажей, исполняемых только на струнах соль и до, и душу ее наполнили сила и страсть.

— Терпеть не могу гаммы! — скривилась она, вздохнув и продлевая звук.

— Естественно, никто их не любит, но заниматься приводится всем.

Она продолжала «Цирк», как если бы Генри не сказал ни слова; мысли ее были далеко, она наслаждалась андантино, его удивительным тактом и ритмом. Ей доставляли удовольствие синкопированные ритмы.

— Я отрабатываю технику, находя новые платья и сочетая их с замечательными ювелирными изделиями. Мы оба знаем, что хочет видеть моя публика.

Она прикусила губу, сосредоточилась, готовясь к ритардандо в последнем таете, пальцы ее скользнули вверх, к высокому си-бемоль и соль, прежде чем ударить по превосходному, точно птичья трель, фа-диез.

Закончив, она отложила в сторону смычок широким жестом, чувствуя себя довольной и победившей. Эта пьеса прекрасно подходила к ее выступлению. Красивая и понятная. Трюк состоял в том, чтобы найти вещицы, которые публика может напевать после концерта, — вещицы, которые останутся у слушателей в голове. Для этого она включила в репертуар большое количество фрагментов из опер в переложении для виолончели, освоив совершенно новый способ исполнения.

По большей части трудные концертные произведения, на которых она выросла, ценились за свою сложность и изощренность, и, как правило, напевать эти вещи было невозможно. За исключением баховских сюит для виолончели. Они трудны, да, сложны и изощренны, это так. Но по-настоящему талантливый виолончелист способен очаровать любую публику любым произведением, если он в состоянии сотворить магию.

Когда-то она думала, что в состоянии творить магию своей виолончелью. Когда-то она думала, что рождена, чтобы исполнять Баха. Теперь она творила магию с помощью драгоценностей и туалетов.

— Я думаю, что на свое следующее выступление я надену тиару.

— Тиару? — громко переспросил Генри.

От этого громкого звука собака, спящая на парчовом диване, подняла голову.

— Тихо, милая, все в порядке. Просто дядя Генри громко говорит.

Собака постучала хвостом по подушкам и снова улеглась, свернувшись клубком.

— Да, тиару с бриллиантами.

— Мы размышляем о туалетах? — спросила, входя в комнату, Диндра. Она тоже держала в руке чашку с кофе, ее шлепанцы со страусовыми перьями гармонировали с пеньюаром, тоже отделанным страусовыми перьями.

— Доброе утро, — улыбнулась Софи. Диндра отпила кофе и со звяканьем поставила чашку на блюдце, ее обшитые перьями рукава опустились на запястья.

— Доброе утро, мои дорогие.

— Софи хочет тиару, — заявил Генри.

— Прекрасная мысль, — согласилась Диндра и снова отпила кофе.

Вошла Маргарет, одетая в строгое шерстяное платье, застегнутое до самой шеи. В руках у нее был поднос с чайными принадлежностями.

— Не заняться ли мне завтраком? — Диндра покачала головой.

— Мы думали, что здесь есть слуги. Если мы собираемся прожить здесь до мая, может, мне нанять кого-нибудь?

— Ой нет! — Софи произнесла это слишком поспешно, и все посмотрели на нее. Она заставила себя улыбнуться, думая при этом о своих ограниченных средствах и о том, что о покупке тиары, к сожалению, не может быть и речи. Улыбка ее была неуверенной. — Я считаю, что лучше подождать, пока я не выясню ситуацию с домом, а уже потом нанимать слуг. Пока мы можем все делать сами.

— Мы будем исполнять работу по дому? Софи, ты, случайно, не заболела? — спросил Генри.

— Я прекрасно себя чувствую. — И она решительно поднесла смычок к струнам и провела им взад — вперед.

— Конечно, она чувствует себя прекрасно, — пожала плечами Маргарет. Настроение у нее значительно улучшилось после того, как она получила приглашение от некоей родственницы провести выходные в ее загородном доме. — И она права. Нам вовсе ни к чему, чтобы тут вертелись посторонние люди. Достаточно того, что здесь постоянно присутствует мистер Хоторн, да еще эта его секретарша, не говоря уж о клиентах, — этот дом просто лопается по швам. — Она поставила поднос на стол и продолжила: — Кстати, о домах, лопающихся по швам, — как вчера прошел прием?

Смычок дернулся, и вместо до послышался грязный визжащий звук.

— Неужели все было так хорошо? — спросил Генри, усаживаясь в кресло с подголовником прежде, чем в него успела опуститься Диндра.

— Вон с моего места!

— А ты сядь на диван, — отозвался Генри со смешком. Диндра выпрямилась во весь свой величественный рост.

— Там собака.

— Одного поля ягоды должны держаться вместе… — В комнате на мгновение воцарилось молчание, а потом Диндра с угрожающим видом направилась к Генри. Но тут вмешалась Софи, взмахнув между ними смычком, точно флагом, призывающим к перемирию.

— Детки, детки…

Генри фыркнул и втиснулся в мягкую кожу кресла, держа кофейную чашку перед собой как щит.

— Генри, мне кажется, что такое поведение не пристало джентльмену, — мягко упрекнула его Софи. Маленький человечек криво усмехнулся:

— С каких это пор ты стала заботиться о пристойности?

— С тех пор, как мы приехали сюда, — вмешалась Маргарет. — Разве ты не заметил, сколько времени она потратила, решая, как ей одеться на вчерашний прием?

— Вот как? — задумчиво протянул Генри.

— По правде говоря, она немного изменилась за последнее время, — заметила Диндра.

— «Она», между прочим, находится здесь! — вспылила Софи. — И «она» ничуть не изменилась.

— Ax вот как?

— Да, вот так!

И с этими словами она принялась за очередную популярную вещицу — переложение фрагментов из известной оперы, и исполнила ее в быстром темпе.

— Я так понимаю, что вчера вечером не все было хорошо, — осторожно заметила Маргарет.

В ответ Софи дернула за струны, найдя сердитое фа-диез, прозвучавшее диссонансом среди остального.

— Ах ты Господи, — вздохнул Генри, вставая с кресла.

— Расскажи же, что случилось, — попросила Диндра, опускаясь в освободившееся кресло.

Маргарет, Генри и Диндра окружили Софи и наклонились к ней.

— Не о чем рассказывать.

Раздался стук в парадную дверь. Они не обратили на него внимания.

— Конечно, тебе есть что рассказать. Ты играешь увертюру к «Дон Жуану», только когда огорчена.

Снова раздался стук, затем зазвонил звонок. Они даже не взглянули в ту сторону.

— Много ты понимаешь, — проворчала Софи. — Я просто собираюсь добавить эту вещь к моему репертуару.

— Тогда я — королева Англии, — фыркнул Генри. Диндра бросила на него сердитый взгляд.

— Значит, мы должны добыть для тебя тиару.

— Очень смешно, Ди.

— И я так думаю.

— Хватит! — вмешалась Софи. — Мы столько времени вместе, пора вам научиться ладить друг с другом.

— Да мы и так ладим. — Генри вскочил и поставил свою чашку рядом с чашкой Диндры. Потом вытащил высокую Диндру из кресла и обнял. Головой он доставал лишь до ее груди. — Я обожаю вас, Диндра — воскликнул он, и восклицание это потонуло в ее роскошном бюсте.

Диндра рассмеялась, и даже Маргарет не смогла сдержать невольной улыбки. Софи покачала головой, и внезапно ее охватила нежность к этим людям, которых она собрала вокруг себя. И в этот момент послышался звук открывшейся двери.

— Я помешал?

Софи, Диндра и Маргарет повернулись и увидели Грейсона, стоящего в дверях восточной гостиной. Генри не слышал ничего.

В руке Грейсон держал шляпу; его тяжелое пальто было застегнуто на все пуговицы, и только кусочек шерстяного шарфа виднелся у шеи. Его мощная фигура заполняла весь дверной проем. Софи показалось абсурдным, что он выглядит так хорошо, так спокойно, словно вчера он всего лишь пригласил ее на чашку чая. По крайней мере у него могло бы хватить вежливости казаться расстроенным.

— Да, помешали, — кивнула она.

Но Грейсон ее не слушал. Он смотрел на Генри, который с огромным энтузиазмом все еще вздыхал и клохтал, засунув голову в щель между пышными грудями Диндры. Диндра фыркнула и выгнула тонкую бровь.

— Что здесь происходит? — рявкнул Грейсон. Генри наконец-то понял, что в комнате появился посторонний, поднял голову и улыбнулся с видом распутника.

— Я просто наслаждаюсь. Вы пришли вовремя и тоже можете попробовать.

Лицо Грейсона закаменело, Диндра расхохоталась, а Маргарет смутилась.

— Что — попробовать? — удивленно спросила она. Софи, покосившись на Грейсона, обратилась к своим друзьям:

— Генри плохо себя ведет, дорогая Маргарет. — Генри отодвинулся от Диндры, подошел к Грейсону и поклонился.

— Очень даже плохо. Может быть, вам хочется меня отшлепать?

На этот раз в значении его слов нельзя было усомниться.

— Генри! — воскликнула Маргарет, сначала побледнев, а потом вспыхнув ярким румянцем. — Что подумает мистер Хоторн?

— Вряд ли нас должно беспокоить, что он подумает, — заявила Софи, отставив в сторону инструмент, — поскольку наш досточтимый гость сам не чужд недостойных и, я бы сказала, закулисных интриг. — Она едко улыбнулась. — Как вам кажется, мистер Хоторн, я нашла верное определение вашим действиям?

Вид у Грейсона был холодный и жесткий, челюсти крепко сжаты.

— А что он сделал? — поинтересовался Генри, распрямляясь, как складной нож.

Грейсон ничего не ответил, он не сводил глаз с Софи.

— Взял и обручился, — сообщила она с таким видом, Как будто к ней это не имело никакого отношения.

— С кем? — удивилась Маргарет.

— Со мной.

Диндра, Маргарет и Генри повернулись к ней, как солдаты по команде.

— Что?! — воскликнули они изумленно.

— Скажите же им, милый, — обратилась Софи к своему нареченному воркующим голоском.

Грейсон не произнес ни слова, но по лицу его было видно, что он не чувствует себя счастливым.

— Ну ладно, если вы настаиваете, я сама им расскажу. — Она посмотрела на своих друзей. — Как выяснилось, он купил меня тогда же, когда покупал этот дом. Подписал, запечатал и доставил сюда, даже не спросив моего согласия.

— О Господи! — простонала Маргарет. — Как же ты можешь вот так сидеть и непринужденно об этом рассказывать?

— А чего бы ты хотела? — спросила Софи, глядя на Грейсона. — Слез и истерики?

— Говоря по правде, да, — сообщила Диндра. Софи не собиралась рассказывать им, как близки эти слова к истине, как она проснулась утром с ощущением дурноты и головокружения, охваченная желанием излить на кого-нибудь свою ярость. Как могла бы она объяснить, что мальчик, которого она обожала когда-то, став взрослым, превратился в полную противоположность тому, каким она хотела бы его видеть? Он превратился в того, кто придумывает правила, тогда как она хотела одного — нарушать их. И она таки их нарушала. Слишком часто нарушала, чтобы теперь иметь возможность начать все сначала.

Как ни хотелось Софи, чтобы ее мать была жива, чтобы все не изменилось так, что ей пришлось уехать из Бостона, она не могла отрицать, что самостоятельная жизнь оказалась для нее откровением. Может ли кто-то, не испытавший головокружительного опьянения свободой, понять, как он заманчив, этот наркотик? Свободу ей принесла независимость. И теперь она не может вернуться вспять. Даже ради Грейсона Хоторна.

Нет, никто — ни Грейсон, ни ее друзья — не увидит, как она расстроена. Единственное, что ей остается, — это найти способ исправить все ошибки ее отца.

— Это ужасно! — воскликнул Генри. — Ты не можешь выйти замуж.

— Не беспокойся, я этого не сделаю… — Повисло молчание.

— Как же вы намереваетесь выбраться из этого положения? — Слова Грейсона замерцали в комнате, пробежали по ее спине и вонзились в сердце.

Софи покачала головой и отбросила смычок.

— Я подам на вас в суд.

Маргарет тяжело опустилась на стул.

Диндра заходила по комнате.

— Хм… Вообще-то мы можем обернуть все это к своей выгоде. — Она подняла руки, словно обрамив газетный заголовок. — «Жених в отчаянии впивается в упирающуюся невесту». Нет, слишком скучно. А как насчет «Отчаянные средства отчаявшегося жениха»?

Генри задумался, скривив губы.

— Мне кажется, звучит неплохо.

— А мне кажется, это звучит как клевета, — проговорил Грейсон отрывисто.

— А еще утверждаете, что вы адвокат, — презрительно бросила Диндра. — Тогда скажите: что не так в этих .заголовках?

Грейсон смотрел на нее с таким видом, словно собирался заткнуть ей рот. Он медленно расстегнул пальто, снял его и отложил в сторону.

Диндра же продолжала:

— Софи почему-то упирается, а вы, на мой взгляд, выглядите отчаявшимся.

В темных глазах Грейсона зажегся гнев.

— Согласна, — заявила Маргарет.

— Сильно отчаявшимся, — добавил Генри. — Мы все можем это подтвердить.

— И мы с вами, мистер Хоторн, оба знаем, — пояснила Диндра, — что клевета имеет место, если кто-то сознательно и с дурными намерениями занимается диффамацией. Насколько я могу определить, мы рассматриваем наш заголовок как истинную правду и ничего более.

Маргарет просияла,

— Хорошо сказано, Ди! — Генри захлопал.

— Браво, мадемуазель!

Софи закусила губу, чтобы удержаться от улыбки. Ее охватила нежность к друзьям.

— Дорогие мои, заголовки нам не понадобятся. Насколько я понимаю, короткого визита к любому здешнему судье будет достаточно, чтобы немедленно освободить меня от этого контракта. В конце концов, сейчас 1890-е годы. А это значит, что помолвка будет расторгнута и я получу свой дом обратно. Так что на вашем месте, дорогой мой Грейсон, я бы помчалась в ближайшую фирму, которая сдает помещения под конторы, и нашла себе новый адрес, где можно было бы вести свои дела.

— Но дело в том, Софи, — произнес он голосом низким и глубоким, от которого все внутри у нее задрожало, — что вы не я.

Она вздернула подбородок. Чего ради она трепещет, точно девчонка?

— Ну-ну, сегодня утром мы сообразительны, да?

— Настолько сообразительны, что понимаем вы никогда не выиграете. А сейчас нам нужно поговорить. — Грейсон сердито посмотрел на свиту, а потом повернулся к Софи. — Наедине.

— Я не знаю, о чем нам говорить, разве только в вас проснулась совесть и вы пришли сказать, что совершили страшную ошибку. — Она заколебалась, с отвращением поняв, что в голосе ее прозвучала надежда. — Вы поэтому пришли сюда?

— Нет.

— Тогда нам не о чем говорить.

— Вы ошибаетесь. Я принес контракт на ваше выступление, — сообщил он.

— Выступление! Какое выступление? — удивилась? Диндра.

На щеках Софи вспыхнул предательский румянец. Но она не станет сожалеть о своем поспешном решении.

— Разве я забыла сказать, что собираюсь выступить с концертом?

— Господи!

— Не может быть!

Диндра скрестила руки на груди и внимательно вгляделась в Софи.

— Сегодня утром нам то и дело преподносят сюрпризы. Сначала помолвка, потом концерт в Бостоне. И не меньше чем в концертном зале!

— Так я могу поговорить с вами наедине? — спросил Грейсон. Вежливость в его голосе сочеталась с напряжением.

— Нет, — повторила она, отставляя в сторону виолончель и направляясь к двери. — Просто оставьте документы на столе, и я потом просмотрю их. Идемте, мои дорогие.

Все потянулись к дверям, Софи вела их, точно стаю гусей. Но едва она подошла к двери, как Грейсон остановил ее. Генри и все остальные тоже остановились.

— Уходите! — рявкнул на них Грейсон.

— Не смейте! — крикнула в ответ Софи. Генри и обе женщины смотрели то на Софи, то на Грейсона, потом дружно скорчили гримасы и отправились на кухню.

— Предатели! — бросила им вслед Софи.

— Ничуть, — проговорил Грейсон зловещим тоном, — просто они сообразительны. — Он поднял черную бровь. — Я так понимаю, что устраивать сцены — это ваше любимое занятие?

Она бросила в ответ:

— Еще не знаю. Вчера вечером я впервые попробовала. — И, нырнув под его руку, она выскользнула за дверь. К сожалению, Грейсон пошел за ней следом, и так, вдвоем, они вошли в библиотеку, где на темных стенах, обшитых панелями орехового дерева, висели его жуткие картины с изображением охотничьих собак и убитых фазанов, похожие на обратную сторону игральных карт. На обоях выделялось несколько мазков цветной краски.

— Что это за языки пламени? — спросил он.

— Как это выглядит?

— Это выглядит так, будто вы открыли рисовальные классы и использовали стены, когда оказалось, что вам не хватает бумаги для рисования пальцами.

Софи улыбнулась.

— Я не настолько умна. Если хотите знать, я просто заново декорирую комнату. — Она разрисовывала стены вместо того, чтобы сменить обои, потому что краски нашлись в подвале, а на обои у нее денег не было. А эту темную комнату и удручающую живопись она не могла выдержать больше ни одной секунды.

— Я совсем недавно оклеил комнату этими обоями.

— Господи, и вы за это заплатили?

— Очень дорого.

— Значит, вас обманули. — Она повернулась и посмотрела на стены. — Наверное, я сделаю их красными.

— Но нельзя же покрасить комнату в красный цвет! — Она побарабанила пальцами по щеке и огляделась, а потом с невинным видом взглянула на Грейсона.

— Немного чересчур, как вы считаете?

Он с трудом сдерживал ярость. Софи очень хотелось от удовольствия потереть руки, но тут в голову ей пришла некая мысль. Может быть, в результате не понадобится ни обращаться в суд, ни давать концерт, чтобы заставить его убраться отсюда.

— Пожалуй, я пройдусь веселым желтым цветом или приятным спокойным голубым. — Она склонила голову набок, словно погрузившись в серьезные размышления. — Как вы полагаете? Желтый или голубой?

На мгновение ей показалось, что Грейсон и вправду обдумывает этот вопрос, но потом он покачал головой, и на лице его появилось угрожающее выражение.

Но Софи его опередила.

— Я думаю — спокойный голубой. Тогда перемена декораций пойдет на пользу нам обоим. Я смогу играть в красивой обстановке, а вы — сидеть здесь и слушать, а не стискивать зубы. Это будет полезно для вашего здоровья.

— Вы для моего здоровья не можете быть полезны, — буркнул он.

— Вот именно. Тем больше причин расторгнуть эту дурацкую помолвку и вернуть мне мой дом.

— Никогда в жизни! И можете забыть ваши планы насчет перемены декораций.

— Господи, да почему же вы так расстроились? — удивленно спросила она. — Исходя из нашего предыдущего разговора, произойдет одно из двух: либо я получу обратно свой дом, либо выйду за вас замуж. В любом случае я буду жить здесь, и мне понадобится музыкальная комната. — Она улыбнулась озорной улыбкой. — Вы азартный человек, мистер Хоторн? Хотите заключить пари?

— Азартный человек вложит деньги в адвоката, разбирающегося в законах. Ее улыбка исчезла.

— Вы пожалеете о том дне, Грейсон Хоторн, когда обручились со мной! Азартная женщина готова держать пари. — Он нахмурился.

— Будьте осторожны, Софи.

— Ой, как страшно! Вы чувствуете, как я дрожу? — Некоторое время эти слова висели в воздухе без ответа. Софи увидела в нем перемену — в глазах его вспыхнул дьявольский огонь. Он прислонился к столу, осторожно взял ее за руку — прежде чем она успела отступить, — притянул к себе, так что оказалось, что она стоит между его сильными ногами. Жест этот казался требовательным и интимным в одно и то же время.

В голосе его появилась хрипотца, и он держал ее на удивление ласково, но от его прикосновений кожу ее жгло огнем.

— Мне бы хотелось уложить вас в постель и заставить дрожать от желания, которое я читаю в ваших глазах.

Она не готова была услышать от него подобные слова и отвернулась, чтобы скрыть смущение.

— Это может быть только в ваших снах, — наконец удалось выговорить ей.

Она видела, что на него снизошло спокойствие, как бывает с воином, готовым вступить в бой, и занервничала. Когда он злится, ей легче с ним справиться. И когда она не стоит между его ногами.

— Это и бывает в моих снах. Каждую ночь. — Он произнес это хрипловатым голосом, подействовавшим на нее возбуждающе; его пальцы скользнули выше, туда, где плечо переходит в шею. Она чувствовала его жар, который согревал ее, как костер на морозе. От него пахло луговыми травами, качающимися на ветру. И мужчиной. Мрачным, чувственным, мужественным.

— Когда мы поженимся, уж вы у меня подрожите! — Она рванулась и зажала уши руками.

— Прекратите! Я не собираюсь выходить за вас. Ни сейчас, ни вообще. Неужели вы этого не понимаете?

Он очень осторожно отвел ее руки и держал их перед собой.

— Это потому, что контракт подписали, не посоветовавшись с вами? Это вас огорчило и заставило мне противоречить?

Он обхватил пальцами ее запястья, и она была, уверена, что он чувствует, как трепещет ее пульс.

— Это только начало! — с трудом выговорила она.

— Это сделал ваш отец, а не я. Меня заставили поверить, что вы согласны.

Он был так близко, его могучее тело действовало на нее сокрушительно.

— И вы считаете, что это вас извиняет?

— Почему же нет?

— Потому что вы не сказали мне о своем обмане, когда я приехала сюда.

— Я вас не обманывал. — Он погладил чувствительную кожу на ее запястьях.

— Это вы теперь так говорите, — произнесла она, с усилием соединяя слова. — Но вам следовало бы сказать мне о помолвке сразу, как только вы поняли, что мне о ней ничего не известно.

— Я сказал вам о доме. — Он успокоился и устремил взгляд на ее пальцы. — В то время я не знал, сколько, еще новостей вы сможете выдержать.

Она с шумом втянула воздух, почувствовав в сердце знакомую тоску по своему детству, когда она жила надеждами и обещаниями.

— Милая Софи. — Доброта в его голосе была неожиданна для нее, и она опустила глаза.

— Давайте начнем сначала, — предложил он.

В ней шевельнулась надежда, и она резко подняла голову.

— Ну что ж, — вымолвила она задыхаясь. — Мы можем начать сначала и на этот раз сделать все как нужно.

— Чудесно.

Он склонился к ее руке, и когда она решила, что он поцелует ее, он перевернул ее и прижался губами к ладони. Ее как молнией пронзило.

— Вы окажете мне честь стать моей женой?

Она крепко зажмурила глаза и затаила дыхание. Его женой. Осуществилась ее детская мечта. Она хотела сказать «нет», она приказала себе сделать это. Но вместо этого выпалила неожиданно даже для себя:

— Вы меня любите?

Ее слова застали его врасплох, это было очевидно. Он выпрямился, и в его темных глазах появилось странное выражение.

— Любовь вряд ли является необходимым условием для брака, — ответил он, точно адвокат, консультирующий клиента. — Я буду относиться к вам с уважением, вы же будете находиться под защитой моего имени. Как моя жена вы будете пользоваться всеми привилегиями.

Ее разочарование было таким сильным, что у нее потемнело в глазах. Как глупо. Она ведь знала, что он так скажет.

— Мы прекрасно подойдем друг другу, — добавил он, хотя эти скупые слова, кажется, дались ему с трудом.

Они ничуть не подходят друг другу. Ведь он ничего не знает о ней.

— Нет, — обронила она и убрала руку. — Вы ничего не знаете обо мне.

Она слышала, что голос ее дрожит, но ничего не могла с этим поделать. Она стояла совсем рядом с ним, и голова ее едва доставала до его сильных плеч, а глаза находились на уровне его широкой груди, Софи не осмеливалась опустить взгляд на его суживающийся книзу стан — она не могла себе позволить отвлечься на другие мысли.

— Тогда расскажите. Я хочу все о вас знать, — настойчиво попросил он.

Правдивое признание уже вертелось у нее на языке. Но не могла же она рассказать ему о своих легкомысленных туалетах и позе, которую она принимала, когда ставила виолончель между ног. О своей матери. О Найлзе. Она не могла заставить себя рассказать Грейсону о том вечере, когда пришла в его мансарду и обнаружила, что он не один. Она не могла ничего ему рассказать. И тогда она сказала первое, что пришло ей в голову:

— Я из тех, кого нельзя посадить в клетку. Он издал какой-то резкий, гортанный звук.

— Это всего лишь предлог.

— Называйте как хотите, но я не выйду за вас замуж, Грейсон Хоторн.

Взгляд его стал жестким, хотя в нем было что-то еще. Что-то мрачное, что-то неуловимое — она уже видела это выражение, когда отец бросил его на произвол судьбы.

— Что во мне кажется вам неприемлемым? — властно спросил он.

Этого она не ожидала и могла бы ответить — «ничего».

Он безупречен, если не считать, что он собственник и деспот. И он захочет, чтобы она тоже была безупречна. А она ни в коем случае не безупречна.

— Вы человек нетерпимый. — Он насторожился.

— Нетерпимый? Что вы хотите этим сказать?

— Я происхожу из старинного известного рода здравомыслящих людей, и я безошибочно узнаю тех, кто принадлежит к этому кругу. Некоторые люди умеют прощать другим их недостатки. Вы же этого не умеете и не хотите. Вы терпеть не можете женщин вроде Диндры, вы содрогаетесь в присутствии мужчин типа Генри. И у вас никогда нет времени для такой леди, как Маргарет. — Она замолчала, поэтому что в этот момент в голове у нее мелькнула некая мысль, но тут же продолжила: — Вы даже не задумываетесь о том, что можно быть другим.

— Вы ничего не знаете обо мне, — повторил он ее слова.

— Неужели? А разве вы не смотрите на людей предвзято, делая выводы на основе того, какими бы вы хотели их видеть: либо они похожи на вас, либо… они дурны?

Она говорила и ждала, что он будет отрицать эти обвинения, он скажет, что у всех есть отдельные недостатки. Но он молча смотрел на нее, жесткий, бескомпромиссный.

И опять ее охватило разочарование.

— Ах, Грейсон, вам нужна не такая жена, как я. Мало того, что вы не понимаете, кем я стала, вы забыли и о том, какой я была, — произнесла Софи с грустной улыбкой. — Почему-то — не знаю, вызвано ли это статьей в журнале или тем вечером, когда мы встретились на приеме в честь дня рождения моего отца, — вы начали видеть меня такой, какой я никогда не была.

— Это смешно.

— Разве? Что вы помните о нашем детстве?

Он не ответил.

— Вы помните, как я ходила за вами как привязанная? Хотя мне очень неприятно в этом признаваться, но Меган почти не преувеличила, когда вспоминала о нашем детстве. А помните, как вы злились, когда я то и дело являлась к вам без предупреждения?

— Я вовсе не злился.

— Да? А как насчет того случая, когда я пошла за вами в каретный сарай на Бикон-Хилл?

По его губам пробежала легкая улыбка.

— Если нужно, я напомню, что я свалилась с чердака, потому что слишком перегнулась через край посмотреть, что вы там делаете. Вы помните это?

— Возможно, — буркнул он. Она поняла, что он помнит все.

— Вы решили искупаться и открыли кран бочки, в которой в конюшне держали воду. — И вы так смутились, что потеряли дар речи! — Я тут же потеряла дар речи, потому что вы были голым, как в тот день, когда появились на свет. — На губах ее заиграла дерзкая улыбка. — Вы были очень красивы.

Он бросил на нее предостерегающий взгляд.

— Обнаженный и такой большой. Я спросила, можно ли вас потрогать. Вы это помните? Хотите, чтобы я рассказывала дальше?

— Пожалуй, я вспомнил достаточно. — Улыбка сбежала с ее губ.

— Ладно, и запомните хорошенько. Мы оба знаем, что я на вас не похожа. Я никогда не была вежливой и благовоспитанной. И я не могу жить с человеком, который всегда будет считать, что я не права.

Они смотрели друг на друга, темные глаза не отрывались от золотисто-карих. Но говорить им больше было не о чем. По выражению его лица она поняла, что он наконец-то осознал правоту ее слов. Все кончено. Раз и навсегда.

Софи, опустив глаза, отошла в сторону. И на этот раз он не пытался ее удержать.

Она почувствовала облегчение — и легкое сожаление. Отчасти она все еще оставалась девочкой, которая таскала за собой виолончель в три четверти своего роста повсюду, куда бы ни шла, отчего юноше, за которым она следовала, трудно было ее не заметить. — Но, подойдя к подножию лестницы, она услышала его голос:

— Софи.

Ей ничего не оставалось, как обернуться и посмотреть на него. Лицо его изменилось. Мрачность исчезла, негодование улеглось, осталась лишь доверчивая улыбка, от которой у нее захватило дух.

— Я не могу отступить так легко, — заявил он с обманчивой мягкостью хищника. — Вы достаточно долго меня знаете, чтобы понимать это. — Он подошел к ней и ласково взял в ладони ее лицо. — Теперь вы женщина, а не ребенок. Мы прекрасно подходим друг другу. Просто потребуется некоторое время, чтобы вы это осознали.

Она не слышала его слов, потому что взгляд его скользнул к ее губам и она решила, что сейчас он ее поцелует. Во рту у нее пересохло, и там, где он прикасался к ней, кожу начало покалывать. Но он только наклонился к ней так близко, что она почувствовала его дыхание.

— Вы будете моей женой, — прошептал он. — Это я вам обещаю.

Сердце у нее подпрыгнуло, и она выругала себя за это.

Потом неожиданно он отстранил ее от себя.

— А сейчас мне нужно поработать. Может быть, попозже вы выпьете со мной чаю?

И он с абсолютно невозмутимым видом отошел от нее и направился в свою контору.

Огорченная, Софи заморгала, пытаясь прийти в себя, и крикнула ему вслед с жалким смешком, больше похожим на всхлип:

— На это не рассчитывайте!

У него хватило наглости фыркнуть в ответ.