Глава 13

– Руссо не такая уж редкая фамилия, Филипп, – устало сказала Маргарита, – Я все равно попросила бы тебя о помощи.

Маргарита встала и взяла со стола пустой бокал. Подойдя к буфету, она наполнила свой бокал хересом, а ему налила бренди и со знанием дела подогрела золотистую жидкость над пламенем свечи.

Когда Маргарита поднялась, Филипп тоже встал, наблюдая за ней глазами любящего мужчины. Он сомкнул пальцы вокруг ее пальцев, принимая угощение. Его прикосновение словно прожгло ее насквозь, напомнив ей о том, как эти пальцы ласкали куда более интимные места ее тела.

– Почему не попросить о помощи твоего мужа? – тихо спросил он.

– У меня есть на это свои причины.

– Расскажи мне о них.

У Маргариты задрожала нижняя губа, и он опустил голову и языком провел по дрожащему изгибу. Он застонал и крепче сжал ее пальцы.

Маргариту словно захватил горячий вихрь. Его вкус был таким знакомым, таким желанным. И словно не было всех этих лет разлуки, она все так же горячо, все так же пламенно любила его.

– Я была тебе сердцем верна все эти годы, – прошептала она. Она дрожала так, что херес полился через край и вино попало на пальцы. – Но если я еще могу держать голову высоко, так это потому, что ни разу не изменила мужу по-настоящему.

Она почувствовала, каких усилий ему стоило отпустить ее и отступить на шаг. Грудь его тяжело вздымалась, и ноздри раздувались, как у жеребца, почуявшего свою кобылу.

– Тогда скажи мне правду, – сказал он тихо и залпом выпил приготовленный ею бренди. – Если ты не хочешь дать мне ничего другого, дай мне хотя бы это.

Она была внутренне готова к тому, что ее отказ отзовется в нем болью, но она не знала, как сильно его боль отзовется в ней.

– Я все тебе сказала!

– Хотел бы я, чтобы ты больше доверяла мне, верила в то, что я могу тебя защитить.

– Ты думаешь, что я уехала ради себя? Я порвала с семьей и друзьями, оставила все, что было мне дорого, и пришла к тебе в том, что было на мне, и после этого ты думаешь, что я оставила тебя ради собственной выгоды?

Филипп сжал бокал так, словно хотел его раздавить.

– Ты был на пороге смерти! – воскликнула Маргарита. Давняя боль вернулась с прежней остротой. – Они так тебя избили, что, как мне сказали, ты мог не дожить до конца недели. Но я все равно надеялась. – Она поставила бокал на стол и отвернулась. – Я верила, что ты выживешь, потому что не могла представить свою жизнь без тебя.

– Маргарита…

Она слышала, как Филипп поставил бокал на стол и почувствовала, что он подошел ближе. Обернувшись к нему, она подняла руку, давая знать, чтобы он не приближался.

– Прошу тебя. Ты моя слабость. Если ты прикоснешься ко мне, я упаду к твоим ногам и буду потом ненавидеть себя за это. Я не люблю де Гренье. Я не могу его любить, потому что я люблю тебя. Но он всегда хорошо ко мне относился, даже зная о том, что я его не люблю. Даже зная о том, что я не могу подарить ему сына, которого он так хочет.

Филипп замер.

– Если он такой образцовый супруг, то почему не обратиться к нему?

– Ты мне не поможешь?

– Ты знаешь, что я тебе помогу, Я бы вырезал сердце из груди и отдал тебе, если бы ты меня об этом попросила.

Маргарита вздрогнула как от боли, и глаза ее наполнились слезами.

– Он хорошо относился ко мне, но куда хуже к дочерям. Он не жесток, он просто… безразличен. – Часто дыша, Маргарита отвернулась. – После рождения дочерей я лишилась способности зачать вновь. Я боюсь, он ненавидит их за это, пусть даже сам не осознает этого.

– Он дурак. – Филипп вздохнул глубоко, и весь запал словно вышел из него. Теперь у него был вид человека, уставшего от борьбы и смирившегося с судьбой. – Итак, ты хочешь, чтобы я покопался в биографиях Саймона Куинна и Лизетт Руссо. Еще что-нибудь тебе нужно?

– Деньги. Мистер Куинн еще не принял моего предложения, но если он его примет, мне бы хотелось немедленно уладить с ним вопрос. Де Гренье собирался уехать из Вены в Париж через неделю после меня. Если все будет идти по плану, он будет здесь только через несколько дней. Ждать не так уж долго, но моей дочери хватит и часа, чтобы угодить в беду. Она уже отважилась раз приехать к Саймону Куинну.

– Тогда она пошла в мать, – сказал Филипп с такой любовью в голосе, что Маргарите стало трудно дышать.

– Слишком на меня похожа.

– Позволь мне облегчить твою ношу, сердце мое. Если тебе нужны средства, я к твоим услугам – только попроси.

– Спасибо, Филипп, я верну тебе деньги при первой возможности.

– Я прошу взамен только одного. – Взгляд его потемнел. – Когда у меня появится информация, которой я мог бы с тобой поделиться, я хочу передать ее тебе лично. Я хочу любоваться тобой хотя бы издали, если я не могу быть с тобой.

Во рту у нее пересохло.

– Это слишком опасно.

– Да, – согласился он, – очень опасно, но я не могу устоять. Ты ведь уедешь и больше никогда не вернешься в Париж?

Маргарита покачала головой:

– Нет, не вернусь.

Он скрестил руки на груди, и камзол натянулся у него на плечах, открывая взгляду превосходную мускулатуру, которую Филипп сумел так хорошо сохранить. Годы были к нему благосклонны. Она находила его столь же сокрушительно красивым, каким увидела впервые.

– Я позабочусь о том, чтобы тебя не обнаружили, – пообещал он. – Тебе придется защищать себя от себя самой, ибо ты знаешь, что я никогда от тебя не отвернусь.

– Филипп…

– Ты не доверяешь себе, как должна бы. Ты решила больше не делить со мной постель, следовательно, своего решения ты не изменишь. Ты слишком благородна, слишком верна, слишком упряма. – Он одарил ее улыбкой, в которой было столько отчаяния, что Маргарита не в силах была сдержать рыдания при виде ее. – Я не могу ненавидеть эти черты в тебе, ибо из-за этих черт я так тебя люблю.

Маргарита хотела попридержать язык, но не смогла Она видела жестокую несправедливость в том, что их любовь была как цветок, которому суждено расти в темноте, без тепла и солнечного цвета, как цветок, который пытается выжить в бесплодной почве их сердец, и омывают его лишь слезы и туман воспоминаний.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

– Я знаю.

Линетт проснулась от того, что что-то щекотало ей кончик носа. В изнеможении она раздраженно махнула рукой, пытаясь смахнуть то, что мешало ей спать. Глаза она держала плотно закрытыми в надежде, что ей вскоре снова удастся уснуть.

– Пора вставать, тиаска.

Насмешливо-ласковый голос Саймона разбудил не один лишь ее мозг. Каждое нервное окончание затрепетало при этих звуках.

– Саймон. – Линетт улыбнулась, но глаз не открыла.

Он наклонился над ней, и от него запахло мылом с маслом бергамота. Он легко, как перышком, прикоснулся губами к ее лбу.

– Ванна уже ждет тебя.

– Который час?

– Четверть четвертого.

Линетт застонала:

– Твои слуги, должно быть, тебя ненавидят.

Он засмеялся и распрямился.

– Может, у нас заведено готовить ванну именно в это время.

Линетт недовольно, даже угрожающе, заурчала.

– Мысли о тебе привели к необходимости принять холодную ванну, что я только что сделал, – растягивая слова, сообщил он, приглаживая ее взъерошенные волосы.

Открыв один глаз, Линетт посмотрела на него, дивясь тому, как может он выглядеть таким бодрым и свежим после бессонной ночи, проведенной в тяжких трудах. Волосы его сейчас были убраны в тугой хвост на затылке, но он по-прежнему был без рубашки, в одних бриджах.

Он приподнял черную бровь:

– Опять? Ну, ты и ненасытная.

– Хм… – Линетт перекатилась на спину и потянулась, едва не вскрикнув, когда он накрыл ее груди ладонями и слегка сжал. – Кто из нас ненасытный?

– Я не из тех, кто упускает представившуюся возможность.

Линетт горько вздохнула. Она устала, и ей было жаль с ним расставаться.

– Так вот что это было? Представившаяся возможность?

Он укоризненно на нее посмотрел, после чего встал и протянул ей руку.

– Я думаю, тебе следует пройтись по комнате голой, и тогда я готов простить тебе твой обидный вопрос.

Сморщив носик, Линетт ухватилась за его руку. Он потянул ее к себе, прижал и шлепнул по ягодицам, чем вызвал в ней еще один удивленный вскрик. Он поцеловал ее в нос.

– Вижу, недосып дурно сказывается на твоем настроении.

Линетт обняла его за стройную талию, скользнув пальцами под пояс бриджей.

– То, что я уезжаю от тебя, дурно сказывается на моем настроении, любимый.

– Тсс! – Он прижал палец к ее губам и, переплетя пальцы свободной руки с ее пальцами, потащил Линетт в смежную со спальней гостиную.

Там уже ждала медная ванна – радующая взгляд своими формами и довольно большая. От воды поднимался пар. Теплая вода искушала, так хотелось забраться в нее, чтобы развеять незнакомую ей доселе боль, которую Линетт испытывала при каждом шаге. Предусмотрительность и заботливость Саймона глубоко тронули ее как очередное доказательство того, что он ценил ее куда выше, чем приятную партнершу в постели.

Слуг нигде не было видно, и некоторая неловкость от того, что она разгуливала голой, испарилась. Линетт улыбнулась.

– Какие мысли вызвали эту загадочную улыбку? – спросил Саймон, поддерживая ее, когда она ступила в ванну.

– Я подумала, что стала развратной женщиной, позволив себе разгуливать голой с мужчиной, не испытывая при этом никакой неловкости.

– Поверь мне, в тебе нет ничего и отдаленно напоминающего развратную женщину.

Линетт с блаженным вздохом опустилась в глубокую ванну. У нее саднило в тех местах, о которых она раньше и подумать не могла, что они могут саднить. Руки и ноги у нее отяжелели от усталости. Однако по большей части Линетт чувствовала себя лучше, чем когда-либо, раньше. Оказывается, столь полное удовлетворение плотских потребностей приносит поразительное ощущение довольства жизнью. Наверное, поэтому Соланж всегда производила впечатление женщины, довольной жизнью и снисходительной к проявлению чужих слабостей, – и это расположение духа усиливало ее обаяние и шарм. Теперь Линетт поняла, почему у Соланж всегда хорошее настроение.

Саймон опустился рядом с ней на колени и принялся купать ее сам. Он натер влажную ткань душистым мылом и осторожно намылил Линетт. Из-под опущенных ресниц она наблюдала за ним, любуясь игрой его великолепных мышц, бугрящихся под загорелой кожей. Каким он был сильным и мощным, с какой невероятной нежностью прикасался к ней.

Рука его скользнула у нее между ног и Линетт поморщилась.

– Так сильно натерло? – тихо спросил он.

– Не сильнее, чем обычно бывает, наверное. – Она подмигнула ему. – Особенно если принять во внимание твои размеры.

Но она не смогла развеять его тревогу. Осторожно и тщательно он принялся ощупывать ее набухшую плоть Линетт развела ноги как можно шире – насколько позволяли размеры ванны, показывая Саймону, что она не боится его, и с ней не все так плохо.

Саймон судорожно вздохнул, глядя на нее, и глаза его, такие нежные, зажглись огнем совсем иного чувства. Прикосновения его теперь уже мало напоминали врачебный осмотр, они возбуждали, кончиками пальцев он развел ее губы и прикоснулся к крошечному узелку нервов, средоточию наслаждения.

Линетт судорожно схватилась руками за края ванны. Прикосновения Саймона были легкими как перышко и возбуждающими.

– Саймон?..

– Дай мне посмотреть на тебя, – прошептал он, ритмично поглаживая ее. – Смотри на меня.

Она всхлипнула, когда лоно ее снова сжалось, мышцы напряглись, а щеки вспыхнули от жара воды и того внутреннего огня, что вспыхнул в ней.

– Ты такая шелковистая на ощупь, тиаска, – пробормотал он.

Она лежала, распахнутая его взгляду, прикованная его взглядом, и губы ее приоткрывались, когда она отчаянно ловила ртом воздух, и тело ее натянулось, как тетива лука.

Вода начала волнообразно плескаться – это его рука возбуждала ритмичное движение воды, его рука на самой интимной части ее тела. Вода набегала на этот узелок, закручивалась воронкой вокруг него. Линетт откинула голову на край ванны, бедра ее поднимались, тело: инстинктивно стремилось навстречу разрядке.

– Хотела бы я, чтобы ты был во мне, – задыхаясь, проговорила она, чувствуя себя так, словно лоно ее зажило собственной жизнью, стремясь захватить его, удержать.

– Кончи для меня, – уговаривал он ее, осторожно и неглубоко протолкнув в нее палец. – Дай мне почувствовать, как я тебе нужен.

Прогнувшись, Линетт беззвучно кончала, и он смотрел на нее в момент столь интимный, что теперь, как ей казалось, у нее не осталось перед ним ничего скрытого.

Она повернула голову, подставляя ему губы:

– Поцелуй меня.

Он со стоном приник к ее губам. На этот раз она целовала его, демонстрируя все то, чему он ее научил. Язык ее ласкал его нёбо до тех пор, пока Саймон не вырвался, задыхаясь, ругаясь сквозь зубы.

Он встал с колен и подал ей руку.

– Надо тебя одеть и вернуть домой, пока не слишком поздно.

Плоть его была на уровне ее глаз, и Линетт видела, что он возбужден, она заметила, как подействовала на него ее страсть. Если бы он думал о своем удовольствии, он мог бы взять ее сейчас. Вернется она домой или нет – на нем это никак не скажется. Если не считать гнева де Гренье, ему ничего не грозило. Отец ее не станет настаивать на том, чтобы Саймон на ней женился, потому что счел бы такой союз недостойным дочери.

Получалось, что стремление как можно быстрее проводить ее домой диктовалось лишь заботой о ее благополучии.

Линетт оделась быстро, как, впрочем, и Саймон. Ее руки слегка задрожали, когда она увидела дыру на одолженных у слуги бриджах. Эта прореха в паху была наглядным свидетельством необузданности его темперамента, и тем слаще было для нее сознание того, что он сумел обуздать свой пылкий нрав лишь ради нее, ради того, чтобы доставить ей большее наслаждение. Саймон сумел быть нежным. Ради нее.

С тяжелым сердцем она спустилась вместе с ним вниз и вышла из дома, поеживаясь от холода. Небо было темное, улицы пустынны, если не считать некоторых особо ретивых лоточников, которые желали выставить товар загодя и с рассветом начать торговлю. Петр ждал у бордюра. Он держал поводья обоих коней. Конь Саймона тоже был здесь, уже под седлом. Линетт узнала того красавца жеребца, который вез Саймона в тот вечер, первый вечер в Париже, когда она впервые увидела своего будущего любовника.

Саймон помог ей сесть в седло, затем вскочил на коня сам. Рука его словно невзначай легла на эфес шпаги. В позе его не было ни напряжения, ни скованности. Охотник, маскирующийся под праздношатающегося. Линетт смотрела на него и едва верила в то, что этот черноволосый грозный красавец еще совсем недавно трепетал в ее объятиях.

Молча, они проехали весь путь до дома Соланж. Петр ехал позади, а Линетт и Саймон рядом, бок о бок. Когда она ехала к Саймону, ей было жарко, но сейчас, возвращаясь домой, Линетт ежилась от холода. Холод шел из самого ее нутра, холодил кожу.

Доехав до аллеи, ведущей к дому, они спешились. Петр поторопился отвести коней в стойла. Саймон стоял рядом с Линетт. Глаза его горели, осанка выдавала крайнее напряжение.

– Я пошлю записку тебе и виконтессе, – сказал он, – если узнаю что-то важное. Я верю, что ты серьезно отнесешься к моему предупреждению и как можно быстрее покинешь Париж. А до тех пор, заклинаю, не показывайся никому на глаза.

Линетт закусила нижнюю губу и кивнула. Сердце болезненно сжалось в груди, она почувствовала нечто сродни тому, что испытала, потеряв сестру.

Саймон взял ее лицо в ладони и поцеловал в дрожащие губы.

– Спасибо. – Руки его дрожали. Он отстранился. – Иди домой. Тебе пора.

И Линетт побрела в сторону конюшен, где осталась ее одежда. Она оглянулась и увидела, что Саймон смотрит на нее, спрятав руки за спиной. Глаза наполнили слезы, и она отвернулась и беззвучно заплакала, свернув с аллеи.

Эдвард проснулся от того, что у него сильно затекла шея. Он застонал и распрямился, обнаружив, что несколько часов кряду проспал, сидя в кровати Коринн. Он отодвинулся от изголовья, подвигал плечами и посмотрел туда, где спала она.

Она свернулась калачиком на дальнем конце кровати и смотрела на него запавшими от болезни глазами, с такими темными кругами под ними, что можно было подумать, что это синяки.

Эдвард замер.

– Доброе утро.

– Вы пьяны? – прошептала она.

Он хотел улыбнуться, но справился с искушением.

– Боюсь, что запах идет от вас. У вас был жар, и нам пришлось его сбивать, растирая вас водкой.

– Почему вы здесь?

– Я сам вот уже три дня задаю себе этот вопрос.

– Три дня? – воскликнула она, придя в ужас.

Эдвард слез с кровати и посмотрел на часы. Ему придется вскоре уйти, а вернуться ему, вероятно, не позволят.

Он потянулся за кувшином и стаканом на тумбочке и налил немного воды. Он нарочито медленно обошел кровать, чтобы не провоцировать еще большего напряжения, которое чувствовал в Коринн. Она перекатилась на кровати, чтобы быть к нему лицом.

– Вы можете сесть? – спросил он.

Коринн устало закрыла глаза, потом снова открыла.

– Наверно.

– Если вам нужна помощь, только попросите.

Она попыталась сесть самостоятельно.

– Где Фуше?

– Скорее всего, готовятся к новому дню. Они старые, – веско заметил Эдвард.

– Тьерри не старый.

– Мадам Фуше запретила ему ухаживать за вами.

Коринн протянула руку за стаканом. В этой большой кровати она смотрелась как ребенок – такая маленькая и хрупкая.

– Но насчет вас у нее не было возражений?

– Возраст не оставляет ей выбора, и она сочла, что лучше уж за вами будет ухаживать любовник, чем совершенно чужой мужчина, то есть ее сын.

Коринн поперхнулась при первом же глотке, и Эдвард услужливо постучал по ее спине.

– Это ложь, разумеется, – поспешил он успокоить ее на тот случай, если она вдруг решила, что за время, пока она находилась без сознания, с ней случилось нечто такое, о чем ей следует знать.

– Вы потрясаете меня своей самонадеянностью.

– Да, я взял на себя больше, чем имел право взять. – Эдвард выпрямился. – Должен подготовиться к работе, Вы позволите мне навестить вас завтра вечером?

Коринн смотрела на него во все глаза. Он ждал, зная, что не уснет сегодня – будет всю ночь думать о ней. Однако сегодняшний вечер лучше всего провести без нее и посвятить разгадке тайны, которую представлял собой Куинн. Вот уже несколько ночей подряд эта тайна не давала Эдварду покоя. Завтра он будет свободен от каких бы то ни было обязательств и сможет, наконец, выспаться, что, в свою очередь, позволит ему вернуться к Коринн посвежевшим и, возможно, вооруженным дополнительной информацией. И еще за это время она сможет восстановить силы. Он знал, что сейчас она чувствует себя слабой и беспомощной и от этого нервничает и может совершить опрометчивые поступки. Одно неверное движение может все испортить.

В дверь постучали, и вошла мадам Фуше. Она задыхалась после подъема по крутой черной лестнице. Увидев Коринн бодрствующей, мадам Фуше присела в реверансе:

– Доброе утро, мадам Маршан.

Коринн нахмурилась:

– Доброе утро.

Она все еще не ответила на вопрос Эдварда, и он, пусть неохотно, но все же принял ее молчание за отказ.

– Ей надо давать побольше пить, – сказал он экономке. – Из еды – говяжий бульон и овощи, соли чуть-чуть. Много воды.

– Да, сэр.

Эдвард протянул руку Коринн, и она вложила свою руку в его ладонь. Кожа у нее была тонкой и серой, как бумага, на руках проступили голубые вены. Такая хрупкая и при этом такая сильная. Он поцеловал ее руку и собрался уходить.

Он займется ею потом, когда она поправится. Это еще не конец.

– Где ваши очки? – спросила Коринн.

– Пропали в ночь пожара. Она схватила его за руку:

– Вы спасли меня.

– На самом деле вы сами выбрались из горящего здания. Я всего лишь вас поймал.

– И ухаживали за мной три дня. Спасибо вам.

Он поклонился, высвободил руку и повернулся к двери.

– Я буду ждать вашего прихода, – сказала Коринн едва слышным шепотом.

Эдвард замер, но больше никак не проявил своих чувств. О том, какое он испытал облегчение, знал лишь он сам. Он не мог позволить себе проявления радости, когда имел дело с женщиной, так боявшейся привлечь к себе мужское внимание.

– До завтра, – сказала Коринн.

Дежардан весело насвистывал, открывая дверь в свой кабинет. Он только что позавтракал, и настроение у него было отличное. По досадному недоразумению, когда начался пожар, Джеймс оказался не там, где ему надлежало быть по расчетам Дежардана, что повлекло за собой довольно неприятные последствия для Лизетт. Дежардан не хотел подвергать ее слишком большой опасности, но что поделаешь, если так вышло. Важен результат, и он-то как раз вполне устраивал виконта. Врач заверил его, что Лизетт выживет, и здоровье ее восстановится, и, самое главное, Джеймс так в нее влюбился, что три дня от нее не отходил – сам выхаживал.

Дежардан привык к тому, что фортуна ему благоволила. Взять, к примеру, Фуше. Если он и сожалел о том что снабдил Лизетт прислугой, от которой больше хлопот, чем пользы, то ведь ничего лучшего он позволить себе не мог, не вызывая подозрений у жены. Виконтесса Дежардан была женщиной красивой, слишком красивой для мужчины с такой заурядной внешностью, как у него, но, несмотря ни на что, жена его любила и не потерпела бы, чтобы он завел себе постоянную любовницу или даже интрижку на стороне. О том, что он содержал Лизетт, виконтесса Дежардан не должна была знать, и виконт тщательно хранил эту тайну наряду с прочими, касающимися его не всегда благовидных поступков, имеющих единственную цель – поднять социальный статус их семьи.

Теперь же оказалось, что возраст Фуше сыграл ему на руку, предоставив Джеймсу шанс еще раз сыграть – сочувствовать себя героем, а главное, стать героем в глазах Лизетт.

Виконт как раз успел сесть за письменный стол, когда в дверь постучали. Он улыбнулся дворецкому и сказал:

– Впустите.

Дежардан знал, кто к нему пожаловал, и был готов к этому визиту – эти встречи всегда проходили точно по расписанию.

Через несколько секунд зашел Тьерри:

– Доброе утро, милорд.

– Да, доброе.

Улыбка, которой Дежардан поприветствовал гостя, была вполне искренней. Он успел привязаться к этому человеку за двадцать лет его безупречной службы. Тьерри за это время выполнял много обязанностей: от привратника до курьера. И теперешняя его роль – роль сына господ Фуше – позволяла ему быть в курсе развития отношений между Лизетт и Джеймсом. Несмотря на возраст, Фуше легко приспосабливались к очередной игре, и в одночасье, став родителями взрослого мужчины, не растерялись.

– Как Лизетт? – спросил виконт.

– Она проснулась сегодня.

– Хорошие новости.

– Она устала и слаба, конечно, – сказал Тьерри, – но выглядит в целом неплохо.

Дежардан откинулся на спинку кресла и вытянул перед собой ноги.

– Расскажешь мне что-нибудь о том, как они с Джеймсом собираются продолжать отношения?

– Джеймс вернется завтра.

– Не сегодня?

– Нет, и я его понимаю. Ему нужен отдых. За мадемуазель Руссо непросто смотреть, когда она в беспамятстве. Надо сказать, что Депардье и его ребята сильно перестарались.

– Будь он неладен.

Дежардан никогда не забудет того момента, как увидел ее впервые: съежившуюся и несчастную, безжалостно отданную на растерзание целой своре грубых мужланов, которые измывались над ней до тех пор, пока почти окончательно не сломили ее дух. Но с другой стороны, и это прискорбное обстоятельство, как выяснилось, обернулось преимуществом для Дежардана, потому что вместе с Лизетт он приобретал ценный инструмент, который не получил бы, не будь Депардье так жесток к ней. Теперь Дежардан располагал сразу двумя ценными вещами: беззаветной преданностью Лизетт и знанием, кто она такая на самом деле. Только время может ответить на вопрос, пригодится ли Дежардану последнее, но от ценной информации он никогда не отказывался.

– Тогда я зайду к ней сегодня вечером, – сказал виконт. – Скажи ей, чтобы ждала меня.

– Да, милорд. – Тьерри выпрямился и наклонился вперед, положив на край стола конверт с большой черной печатью на обратной стороне. – Мне вручили это по дороге сюда.

Тьерри в последнее время стал практически единственным человеком, передающим ему послания Эспри, но с другой стороны, Тьерри был одним из тех немногих, с кем Дежардан виделся регулярно.

Дежардан бросил послание в ящик стола и вытащил маленький, но увесистый мешочек с серебром.

– Этим вечером можешь не работать. Однако я хотел бы знать, зачем Куинн приходил к ней. Хочу, чтобы ты был на месте, когда он откликнется на ее приглашение. Надеюсь, это произойдет завтра.

– Разумеется. – Тьерри поймал брошенный ему кошелек – Я, как обычно, в вашем распоряжении.

Дежардан ответил на несколько писем, а когда часы на стене пробили полдень, он встал из-за стола и привычным движением одернул камзол. Еще через мгновение в дверях возникла его жена. Она натягивала перчатки.

– Ты готов, Дежардан? – спросила она.

Ее темные волосы были искусно уложены, а на запястьях, пальцах и в ушах горели изумруды, которые так шли к ее глазам.

– Да, конечно. – Он обошел письменный стол. – Мне так же не терпится выразить свое сочувствие баронессе Орлинде, как и тебе.

Жена его хотела увидеть баронессу немедленно после пожара, но Дежардан откладывал визит, объясняя это тем, что баронессу сейчас и так осаждает множество любопытствующих и сочувствующих, и поскольку сейчас она жила в доме сестры, последней это едва ли могло понравиться.

Виконтесса пожала плечами.

– Я сочувствую этой женщине, – сказала она, – как сочувствовала бы любому, оказавшемуся в такой беде, но, если честно, такого рода трагедии чаще всего случаются с теми, кто попирает мораль.

– Конечно, – согласился виконт.

Он не боялся того, что о его присутствии на балу станет известно его жене. Баронесса никогда не обсуждала список гостей с кем бы то ни было, и те, кто посещал ее мероприятия, предпочитали об этом помалкивать. Таким образом, пресекалась всякая утечка информации, ибо, распространяя сплетни об увиденном или увиденных на очередном балу баронессы, сам сплетник признавался, что присутствовал на нем.

– Пойдем? – сказал виконт и предложил виконтессе руку.

Для него это будет не просто визит вежливости, в противном случае он позволил бы жене явиться с визитом к баронессе одной, без него, и передать от него необходимые слова соболезнования. У Дежардана был в том деле свой интерес. До того, как он покинет дом баронессы, ему предстоит узнать, было ли присутствие на том балу Куинна случайным совпадением или нет. Если принять во внимание приход Куинна к Лизетт вскоре после пожара, шансов на то, что произошло совпадение, почти не остается. К тому же если, как утверждала Лизетт, Куинн больше не работает на англичан, то вставал закономерный вопрос: почему Куинн до сих пор в Париже и что он тут делает?

Конечно, было бы проще убить его и покончить со всеми вопросами. Убийство человека, который больше никому не служит, не грозит расплатой.

«Да, в этом что-то есть», – подумал Дежардан и решил, что потом все хорошенько обмозгует.