Глава 14

Еще до приезда сюда Алистер знал о различных природных явлениях, которые можно наблюдать на этом курорте. Так, например, знаменитые минеральные воды из источников Мэтлока, кроме целебных, обладали и другими удивительными свойствами.

Любые предметы, помещенные в эту воду, заизвестковывались и с познавательной целью демонстрировались посетителям.

Перчатку мисс Олдридж либо давно уже вытащили из воды, либо она с течением времени превратилась в окаменелость. Но были там и другие чудеса. Хранитель источников охотно показал знаменитому сыну лорда Харгейта окаменевшие метлу, парик, а также птичье гнездо. Мисс Олдридж уговаривала Алистера пожертвовать своими перчатками, которые, по ее словам, представляли бы огромный интерес для туристов в последующие месяцы, а то и годы.

— Два года назад в феврале Мэтлок-Бат посетил не кто иной, как великий князь Николай, — сказала она Алистеру, когда они возвращались к гостиницу. — Как русскому, ему показалась целебной здешняя погода. А в прошлом году здесь побывали эрцгерцоги австрийские. Но они иностранцы. А вашим посещением хранитель будет хвастать до конца своих дней, и ваши перчатки будут демонстрировать посетителям с огромным благоговением. Когда распространится слух о том, что в Мэтлок-Бате имеются ваши перчатки, причем не одна, а целая пара, туристы сюда повалят валом, чтобы лицезреть эту священную реликвию.

Алистер взглянул на нее. Она улыбнулась, и глаза ее лукаво блеснули. Ему захотелось обнять ее и зацеловать до потери сознания.

— Это очень ценная пара перчаток, — сказал он с притворной печалью. — Мне никогда не удастся заменить их, и Кру меня ни за что не простит. Но если эта жертва будет способствовать развитию туризма, мне не следует роптать на судьбу.

— Уж будьте уверены, что любой бизнес, которому вы покровительствуете, в полной мере воспользуется этим, — сказала она. — Титулованных иностранцев в наши дни множество, словно мух, а вот такая героическая личность, как сын лорда Харгейта…

— Я не героическая личность, — заявил он притворно небрежным тоном. — Это вздор.

Она повернулась к нему.

— Это не вздор. Как вы можете так говорить? Они стояли на главной улице на виду и в пределах слышимости многочисленных любопытных прохожих. Алистер понимал, что ему следует отпустить мисс Олдридж и вернуться в гостиницу, но он не мог. Уж она-то, как никто другой, должна была понимать это.

Он вспомнил, как она говорила ему, что у него в любом случае было мало шансов выжить, согласился бы он или нет на ампутацию ноги. Но он не согласился и выжил. Однако отказался он из страха, а не потому что взвесил все шансы, и до сих пор не мог себе этого простить.

Его так называемый героизм был общественным достоянием, и с этой трудностью приходилось сталкиваться почти ежедневно. Это было как заноза, которая с течением времени впивается все глубже и глубже. Возможно, если бы кто-нибудь, кто был ему дорог, знал правду, ему было бы легче жить с этой мыслью. Ему хотелось рассказать ей все, но он не мог этого сделать. Тогда он расскажет ей хотя бы часть.

Он оглянулся вокруг, не увидел ни одного местечка, где они могли бы побыть вдвоем, не рискуя дать пищу слухам.

Видимо, догадавшись о его желании, она пришла ему на помощь.

— Не хотите ли полюбоваться видом на Мэтлок-Бат, открывающимся с холма? — спросила она, кивком указав на дорожку, ведущую на холмы Эйбрахама. — Это кратчайший путь, а вид оттуда открывается превосходный.

Когда они оказались вне пределов слышимости, Мирабель сказала:

— Не понимаю, почему вы каждую ночь видите во сне битву при Ватерлоо. Надо бы узнать рецепт поссета или сиропа, который избавил бы вас от кошмаров. Мой отец, например, считает, что следует принимать лауданум. Может быть, посоветоваться с аптекарем? И если эта битва перестанет преследовать вас во сне, вас больше не будет раздражать разговор на данную тему?

Его преследовала во сне не только битва, но об этом он умолчал. Ему не давала покоя мысль о ней.

— Меня раздражает, что из меня делают героя, — объяснил он. — Я долго мирился с этим, потому что не мог припомнить, что произошло в тот день. Мне приходилось полагаться на то, что говорили об этом другие. Теперь, когда я вспомнил, мне невыносимо думать, что у вас сложилось обо мне превратное мнение. Я высоко ценю ваши добрые чувства ко мне, как к герою, и готов сохранить их даже путем обмана.

Голубые глаза с недоверием уставились на него.

— О чем вы говорите? Какой обман? Есть живые свидетели вашего героизма.

— Другие делали то же самое и еще больше, — возразил он. — Ничего особенного я не совершил. Некоторые много лет прослужили под командованием Веллингтона. Вот они действительно проявляли чудеса героизма. Знай вы об их подвигах, поняли бы, насколько глупо возвести меня в ранг героя.

Она молча шла дальше. Алистеру страшно хотелось рассказать ей все. Всю правду. О том, что случилось в палатке хирурга. Возможно, когда-нибудь он решится рассказать ей об этом.

Он молча хромал рядом с ней, время от времени поглядывая на ее профиль, думая, что она, наверное, производит переоценку своего отношения к нему, в результате которой, возможно, ее чувства к нему изменятся. Она хмурилась. Боже милосердный, и зачем только он распустил язык?

— На прошлой неделе я получила письмо от тетушки Клотильды, — сказала она. — Тетушка подробно описывает ваши любовные похождения. Она всегда называет вещи своими именами. Тетушка написала о мятеже у Кенсингтонских ворот, о памфлетах, о долговой яме, о судебных исках и еще о многом. Тогда я поняла, почему лорд Харгейт сказал, что содержать вас — дело дорогостоящее и хлопотное.

Алистер почувствовал, как на его плечи снова опускается тяжесть, ощутил бесцельность своих усилий и усталость, которой не испытывал в течение нескольких недель. Прошлое камнем повисло на его шее. Бог с ним, с каналом, но он может из-за этого потерять ее расположение.

— Полагаю, это цена, которую приходится платить за обладание сильным, ярким характером, — продолжала она. — Вы привлекаете внимание прессы. Газеты сделали вас знаменитым не только из-за ваших подвигов — хотя вы можете ими гордиться, — но и потому, что из вас получился великолепный персонаж героической истории.

Ему послышалась веселая нотка в ее голосе, и он осмелился снова заглянуть ей в лицо. Он увидел намек на улыбку в уголках ее мягких губ и веселые искорки в голубых глазах. Вспомнил, как в тот первый день она вбежала в дверь малой гостиной. Глаза у нее блестели, лицо сияло улыбкой, согревшей ему душу.

Он вспомнил, как при виде ее у него становилось легче на сердце и как действовали на него малейшие изменения выражения ее лица.

— Героическую историю? — переспросил он.

— В Лондоне разразился скандал, после того как вы расторгли помолвку и связались с куртизанкой, — сказала она. — Потом взбешенный отец отправил вас за границу. В качестве атташе в дипломатическом корпусе. Лорд Харгейт не собирался отправлять вас на войну, не так ли?

— Разумеется, нет. Мой родитель считает меня разболтанным, бесшабашным, совершенно непригодным для военной службы.

— Но не таким вы были человеком, чтобы сидеть в Брюсселе, когда другие пошли воевать, — продолжала она. — Немногие знают, как вам удалось это сделать. Но они молчат. Известно лишь, что вы каким-то образом оказались в самой гуще сражения.

— В такие моменты командование радо заполучить любого, — объяснил Алистер. — У меня были школьные друзья, они замолвили за меня словечко, да и я проявил настойчивость — прилип как банный лист. Они просто не могли отделаться от меня и позволили к ним присоединиться.

— Как бы то ни было, в бою вы проявили храбрость, — произнесла она. — Не раз рисковали жизнью, спасали раненых. Храбро сражались. Стойко держались, даже когда вас ранили. А дальше следует полное драматизма повествование о том, как лорд Гордмор разыскивал вас в темноте среди мертвых и умирающих, и о вашем чудесном исцелении. Вот видите? Чем не героическая история, мистер Карсингтон?

Алистер наконец увидел целиком всю картину. Он остановился и, опираясь на трость, уставился в землю, а в голове его проносились отдельные эпизоды, словно сцены какой-то пьесы. В финале он увидел, как появляется в полном составе вся его семья и увозит блудного сына в Англию.

И тут он рассмеялся — от смущения или от облегчения, а может быть, от того, что так нелепо сложилась его жизнь.

Он поднял голову — слишком поздно, чтобы заметить озабоченный взгляд, который она бросила на него, — и сказал:

— Все так, как вы сказали, когда приехали к Уилкерсону. Вы единственная решились сказать мне все это без обиняков. Даже мой лучший друг… — Он не договорил и усмехнулся. — Бедняга Горди. Но зачем было ему открывать мне на это глаза, если даже мои братья, которые никогда не упускали случая поставить меня на место, держали язык за зубами?

— Им следовало рассказать вам, — заявила она. — Но они, возможно, не сознавали, как сильно это вас мучит.

Алистер пожал плечами.

— В семье никогда об этом не говорят, по крайней мере при мне, — сказал он и добавил: — А я сделал все возможное, чтобы отбить у них, да и у всех прочих охоту обсуждать эту тему.

Он выпрямился и впервые с тех пор, как они сюда направились, обратил внимание на окружающую обстановку.

То, что он увидел, лишило его дара речи.

Огромные скальные образования торчали из земли на склоне холма, массивные каменные обелиски были разбросаны вокруг, словно кегли, и покрыты мхами и лишайниками, которые буквально завораживали мистера Олдриджа. Между камнями протискивались деревья и кустарники, а также самые стойкие и выносливые растения, которые, судя по всему, буйно разрастались здесь в более теплое время года. Слышно было, как где-то капает вода, — видимо, неподалеку находился минеральный источник.

За деревьями и скалами ничего не было видно, казалось, они попали на сказочный остров. Он восхищенно огляделся.

— Это место называется Романтическими скалами, — сказала Мирабель. — В разгар сезона здесь полно туристов.

Он взглянул на нее.

Она, сложив руки, сидела на камне в форме обелиска. Ее серая шляпка и плащ сливались с окружающей обстановкой, не отвлекая внимания от ее раскрасневшегося лица, обрамленного локонами.

— Вы любите это место, — обратился он к ней.

— Не просто это место, — сказала она. — Я сама часть Скалистого края, а он — часть меня. Мама говорила мне, что влюбилась в этот район Дербишира, когда влюбилась в отца. Помню, как в детстве она водила меня гулять на холмы Эйбрахама. Мы часто приходили к этим скалам. Спускались в пещеры. Ходили к минеральным источникам. Иногда нанимали лодку и переплывали к тропинкам влюбленных или добирались до Чатсуорта, чтобы полюбоваться открывающимися там видами. — Ее голос смягчился от ностальгических воспоминаний. — Во время наших прогулок мы делали зарисовки или писали пейзажи. Изредка к нам присоединялся отец. Уже тогда он был увлечен ботаникой, но в разумных пределах. Мама делала для него удивительно подробные рисунки цветов и других экземпляров растительного мира.

Алистер подошел и сел рядом с ней, не страшась испортить мхами и лишайниками свой сюртук, сшитый у дорогого портного.

— Ваш отец очень любил ее, — произнес он. Она кивнула. Глаза у нее заблестели.

— Если вы хоть немного похожи на нее, неудивительно, что после ее смерти ваш отец превратился почти в отшельника. Всего несколько дней я не видел вас, но они показались мне вечностью.

Она порывисто встала.

— Не надо со мной любезничать, — резко сказала она. — Мне не следовало приводить вас сюда. Надо было ограничиться первым живописным ландшафтом, как я и намеревалась. Похоже, я все время делаю то, чего делать не следует.

Алистер тоже поднялся, хотя и не с такой легкостью. Камень был холодный, а нога еще не простила ему пребывания в холодном и сыром павильоне у минерального источника.

— Любовь толкает человека на самые неожиданные поступки, — сказал он.

— Я в вас не влюблена, — резко ответила она. — Это увлечение. Нечто подобное случается с престарелыми девицами. Это своего рода форма помешательства.

— Вы не престарелая и не помешанная, — сказал он. — Возможно, вы просто увлечены мной, что же касается меня, то я по уши в вас влюблен, Мирабель.

Она отвернулась.

— Советую вам преодолеть страсть, — произнесла она ледяным тоном, — потому что ничего из этого не получится.

Такого Алистер не ожидал.

Она повернулась и пошла прочь, а он стоял, словно его окатили ушатом холодной воды, глядя ей вслед.

На тот случай, если ее холодность не отбила у него охоту последовать за ней, Мирабель юркнула в сторону и спустилась вниз по едва приметной боковой тропинке.

Она не станет плакать. Через несколько минут она окажется на главной улице, и никто не должен видеть следы слез на ее лице. А если увидят, то весть об этом через час распространится по всему Мэтлоку, а через два перевалит через окружающие холмы.

Впереди у нее сколько угодно времени, чтобы вдоволь наплакаться.

Ведь Алистер Карсингтон скоро уедет. И они никогда больше не увидятся.

Если бы одиннадцать лет назад она решительно порвала в Лондоне с Уильямом Пойнтоном, он не последовал бы за ней сюда, не пытался бы переубедить ее и не сделал бы ее, сам того не желая, еще более несчастной, да и сам не впал бы в отчаяние.

Вот к чему приводит стремление сделать разрыв менее болезненным. Оно лишь усугубляет страдания.

Нет, лучше уж порвать отношения так, как это сделала она. Правда, немного опоздала. Мистер Карсингтон успел признаться ей в своих чувствах. Она проявила слабость, ей захотелось, прежде чем расстаться навсегда, побыть с ним еще немного.

И все же она причинила ему боль. Но он тоже ее ранил. «Я по уши влюблен в вас, Мирабель».

Кто бы мог подумать, что эти слова могут причинить такую сильную боль?

Тем не менее она знала, что оба они исцелятся. Со временем.

А сейчас на карту поставлено нечто более важное, чем ее сердце.

У нее нет выбора. Она должна была отделаться от него.

Алистеру потребовалась примерно минута, чтобы оправиться от удара и последовать за ней, но именно на эту минуту он опоздал. Он потерял из виду Мирабель, хотя шел так быстро, как позволяла нога.

Увидел ее лишь, когда вышел на главную улицу возле гостиницы. Вернее, увидел ее спину, удаляющуюся на двуколке с низеньким грумом, устроившимся на запятках.

Он поспешил в гостиницу, чтобы приказать подать ему лошадь, и едва не столкнулся со слугой, выходящим из дверей.

— А-а, вот и вы, сэр, — сказал слуга. — К вам…

— Мне нужна лошадь, — прервал его Алистер. — Умоляю, поторопитесь.

— Да, сэр, но…

— Лошадь под седлом, и быстро, — оборвал его Алистер. — Если это вас не слишком затруднит.

Слуга выскочил во двор.

— Куда ты так спешишь, Кар, позволь тебя сопроводить? Алистер повернулся, услышав знакомый голос.

В дверях, ведущих в частные апартаменты, стоял лорд Гордмор. Плащ его был забрызган грязью, а сапоги выглядели так, словно побывали в болоте и были изжеваны крокодилом.

Алистер быстро взял себя в руки. Он уже привык к потрясениям.

— Ты выглядишь как черт знает что, — сказал он другу. — Я спросил бы, что привело тебя сюда, но очень спешу. Почему бы тебе не принять ванну или не заняться чем-нибудь еще? А поговорить мы успеем, когда я вернусь.

— Э-э, нет, приятель. Думаю, нам надо поговорить прямо сейчас.

— Позднее, — бросил Алистер. — У меня неотложное дело.

— Кар, я проехал сто пятьдесят миль в почтовом дилижансе, — сказал его друг. — Пьяный идиот, который правил четверкой лошадей, вечером в субботу перевернул нас в канаву в десяти милях от какого-нибудь жилья. Большую часть следующего дня мы потратили на то, чтобы отыскать кого-нибудь, кто, нарушив священный день отдохновения, починил бы нашу повозку. Я не спал ни минуты с тех пор, как пришла экспресс-почта от Олдриджа, — кстати, письмо, судя по всему, было написано его дочерью. Оно разбудило меня в субботу ни свет ни заря.

Услышав последнюю фразу, Алистер остановился как вкопанный.

Письма, о которых упоминала мисс Олдридж, были отправлены экспресс-почтой более недели назад.

— Экспресс-почтой? Из Олдридж-Холла? — удивился он. — В прошлую субботу? Всего три дня назад?

— Совершенно верно, — сказал Горди. — Я рад, что мозговая травма не лишила тебя способности производить простейшие арифметические действия.

— Мозговая травма. — Алистеру не потребовалось много времени, чтобы сложить два и два. — Понятно, — спокойно произнес он, хотя тон его понизился на целую октаву. — Какие еще интересные подробности любезно сообщила тебе мисс Олдридж?

Двое мужчин удалились в частную гостиную Алистера. Там Горди передал ему срочное послание, полученное из Олдридж-Холла.

Пока его сиятельство поглощал завтрак, Алистер читал письмо.

Хотя письма было подписаны мистером Олдриджем, изобилующий завитками почерк, как и стиль письма, принадлежали явно не ему, а мисс Олдридж. Если судить по почерку, можно предположить, что автор обладает живым воображением и так же легкомыслен и непослушен, как и его волосы.

В то же время мисс Олдридж никогда не лукавила, ее искренность не вызывала сомнений, она не витала в облаках, обладая острым умом.

Диагноз доктора Вудфри «нервное переутомление» она истолковала как «нервный срыв», шишку на голове как «мозговую травму». Говоря о ввалившихся глазах Алистера, она намекала, что он тяжело болен и состояние его ухудшается. Она сравнивала его бессонницу с лунатизмом леди Макбет и беспокойством Гамлета, намекая, что Алистеру грозит безумие. Она согласилась с Алистером, назвавшим доктора Вудфри невежественным деревенским шарлатаном. Настаивала на том, чтобы мистера Карсингтона осмотрел в Лондоне «практикующий врач, психиатр».

Она скромно призналась, что может ошибаться, поскольку не является специалистом в подобного рода заболеваниях, и сочувствует лорду Гордмору, доверившему свой бизнес человеку, у которого с головой не все в порядке.

Еще долго после того, как он дважды прочел это — сначала с яростным возмущением, а потом со сдержанным восхищением, — Алистер сидел, уставившись на испещренную завитками страницу. Будь он один, обвел бы эти завитки пальцем. Но он в достаточной степени владел собой, чтобы не сделать этого, но, вместо того чтобы вернуть письмо Горди, аккуратно сложил его и засунул в потайной карман жилета — поближе к сердцу.

Горди вопросительно посмотрел на него.

— Не сомневаюсь, что Олдридж — или его дочь — преувеличивают опасность, — сказал его сиятельство. — И все же тебе надо показаться компетентному лондонскому врачу. Падение в горный ручей не могло улучшить твоего состояния, а ведь для нас с тобой не секрет, что твой мозг после Ватерлоо основательно пострадал.

— У меня тогда был жар, — возразил Алистер, — и я бредил.

— Но когда жар прошел, ты не мог вспомнить, что происходило на поле боя и каким образом ты был ранен. Ты не поверил бы мне, если бы я не привел к тебе тех парней, которые рассказали о твоих подвигах.

— Но ты об этом знал, — сказал Алистер.

— Конечно, знал, — согласился Горди. — Я знал тебя с детства. И понимал, что что-то не в порядке. Ты не подумал о том, что недавний ушиб головы усугубил твое состояние?

— У меня была амнезия, — сказал Алистер. Горди с сомнением взглянул на него.

— Амнезия, — повторил Алистер, подумав, что об этом догадалась мисс Олдридж, кроме нее никто не заметил, в том числе и он сам, и его друг Горди.

— Амнезия, — повторил Горди.

— Вот именно. А когда я ушиб голову, память вернулась.

— Но ты плохо выглядишь, Кар. Не лучше, чем когда мы с Зорой унесли тебя из палатки хирурга.

— Это все из-за бессонницы, — проговорил Алистер.

— Понятно. Амнезия и бессонница. Что-нибудь еще?

— Я не сошел с ума, — заявил Алистер.

— Я этого не сказал. Тем не менее…

— Мысль о моем психическом заболевании тебе навязала мисс Олдридж, — теряя терпение, произнес Алистер. — Она манипулирует тобой, неужели не понимаешь? Она пытается избавиться от меня.

Брови Горди поползли вверх.

— Вот как? Это что-то новенькое. Гораздо чаще женщин приходится буквально с кожей отрывать от тебя. Даже Джудит Гилфорд сменила бы гнев на милость — особенно после Ватерлоо, если бы ты поползал перед ней на коленях.

— Я гнусно использовал ее, — пробормотал Алистер. — Стыдно вспоминать.

— Кар, мы с тобой оба знаем, что она была невыносима.

— Это не повод для того, чтобы изменить ей с другой женщиной, тем более открыто, — возразил Алистер. — Неудивительно, что мисс Олдридж не доверила бы мне представлять ее интересы.

Лорд Гордмор поставил на стол кружку.

— Прошу прощения, я не ослышался? Ты сказал: ее интересы?

— Общие интересы, — ответил Алистер. — Она выступает от имени других обитателей Лонгледж-Хилла, поскольку они с чрезмерным благоговением относятся к моему отцу и моим так называемым героическим подвигам и не решаются высказывать свои возражения.

Ошеломленный, его сиятельство после некоторого молчания сказал:

— Иными словами, только мисс Олдридж высказывает возражения против строительства каната. Нашим единственным противником является женщина. Но она не имеет права голосовать. Не контролирует ни единого места в палате общин.

— Возражает не она одна, — сказал Алистер. — Но только она осмеливается высказывать возражения вслух.

— Дружище, в наши обязанности не входит поощрять робких высказываться, — заявил Гордмор. — Наша задача — проложить канал. В настоящее время единственным нашим противником является женщина, а это все равно что вовсе не иметь противников. Надо ковать железо, пока горячо.

— Мы не готовы его ковать, — произнес Алистер. — Я на две недели был выведен из строя. Эта старая курица Вудфри запретил общаться с кем бы то ни было. Я еще не обсуждал вопрос о строительстве канала с землевладельцами.

— Тебе и не нужно его обсуждать.

— Горди, эти люди не враги. Мы должны договориться с ними, а не лезть на рожон.

Лорд Гордмор поднялся.

— Ты мой самый близкий друг, Кар, но я не могу допустить, чтобы твоя совесть, или мозговая травма, или что-либо другое заставили нас упустить такую великолепную возможность. Слишком многое поставлено на карту. И если бы ты мог собраться с мыслями, то понял бы это. Я не могу ждать, пока к тебе вернется самообладание, как бы ни хотел этого. Я прямо пойду в редакцию газеты, чтобы поместить объявление о заседании комитета по вопросу строительства канала.

— Сейчас? — ошеломленно переспросил Алистер. — На какой день?

— На следующую среду. В местной «Дерби Меркьюри» объявление появится в эту среду. Хочу предупредить всех заблаговременно, чтобы не было претензий и жалоб, хотя всему Дербиширу уже известны наши планы.