ПРОЛОГ

У достопочтенного Эдварда Джуниуса Карсингтона, герцога Харгейта было пятеро сыновей, на три больше, чем ему требовалось. Поскольку Господь рано благословил его здоровым наследником и столь же здоровым запасным, для него было бы лучше, если бы последние три младенца были дочерьми.

В отличие от прочих пэров его светлость питал патологическое отвращение к долгам, а, как известно, сыновья — особенно сыновья аристократа — обходятся чертовски дорого.

Скромный объем знаний, который требовалось приобрести девочкам из семей аристократов, можно было с успехом обеспечить и дома, тогда как мальчиков приходилось посылать в частные школы, а потом в университет.

К тому же дочери, повзрослев, не попадают в скандальные ситуации, не в пример юношам, когда приходится выложить немалые деньги, чтобы уладить скандал. Предотвратить это можно, лишь посадив их на цепь, что едва ли осуществимо.

Все это в полной мере относилось к сыновьям лорда Харгейта. Унаследовав от родителей красивую внешность, неукротимую энергию и сильную волю, они попадали в различного рода передряги с наводящей уныние регулярностью.

Следует также заметить, что дочь можно выдать замуж в юном возрасте, причем обойдется это сравнительно недорого, после чего ответственность за нее уже несет муж.

А сыновьям волей-неволей приходилось либо покупать места — в правительстве, в церкви или на военной службе, — либо подыскивать богатых жен.

За последние пять лет двое старших сыновей лорда Харгейта вступили в брак. И теперь все внимание герцога сосредоточилось на двадцатидевятилетнем Алистере Карсингтоне, третьем сыне.

Следует сказать, что Алистер доставлял отцу немало хлопот. Приходилось оплачивать его счета.

— На те деньги, которые он расходует на портных, сапожников, шляпников, перчаточников и галантерейщиков, не говоря уже о прачках, виноторговцах, кондитерах и прочих, я мог бы экипировать морскую флотилию, — пожаловался однажды герцог своей супруге, укладываясь с ней в постель.

Леди Харгейт отложила книгу, которую читала, и внимательно выслушала мужа. Герцогиня была темноволосой, превосходно сложенной дамой, скорее величественной, чем миловидной, со сверкающими черными глазами, устрашающим носом и твердой линией челюсти. Двое из сыновей унаследовали ее внешность.

Сын, о котором идет речь, унаследовал внешность отца. Такой же высокий и поджарый, правда, герцог уже немного располнел. У обоих был ястребиный профиль и глаза с тяжелыми веками, хотя у герцога они были скорее карими, чем золотистыми, и были более глубоко посажены. В темно-каштановых волосах уже появились серебристые нити. У обоих был глубокий карсингтонский голос, и в сильном возбуждении оба буквально рычали.

Как раз в этот момент лорд Харгейт рычал.

— Ты должен положить этому конец, Нед, — сказала леди Харгейт.

Он взглянул на жену, высоко вскинув брови.

— Да. Помнишь, что я говорила тебе в прошлом году? — продолжила она. — Я сказала, что Алистер излишне заботится о своем внешнем виде, потому что не уверен в себе из-за хромоты. Поэтому нам следует набраться терпения. Но прошло более двух лет с тех пор, как он вернулся с континента, а ситуация ничуть не изменилась. Он, судя по всему, равнодушен ко всему, кроме своей одежды. Лорд Харгейт нахмурился:

— Никогда бы не подумал, что доживу до того дня, когда мы будем беспокоиться из-за того, что он не попадает ни в какие передряги, связанные с женщинами.

— Ты должен что-то сделать, Нед.

— Ума не приложу, что именно.

— Вздор! Если ты можешь справиться с королевским отпрыском, не говоря уже обо всех этих неуправляемых типах из палаты общин, то наверняка сможешь справиться с собственным сыном. И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше.

Неделю спустя лорд Харгейт вызвал к себе Алистера. Тот стоял у окна в кабинете родителя, внимательно читая довольно длинный документ. В нем содержался перечень того, что его отец озаглавил «Эпизоды проявления глупости», а также указывалась стоимость каждой в фунтах, шиллингах и пенсах.

По меркам некоторых мужчин список прегрешений Алистера мог бы показаться коротким. Однако степень глупости и ущерба для репутации превышала норму. Это он и сам прекрасно сознавал.

Не нужно было составлять список, чтобы напомнить ему о том, что он влюблялся быстро, безоглядно и несчастливо.

Когда ему было четырнадцать лет, он влюбился в Клару, златокудрую, розовощекую дочь сторожа в Итоне. Алистер, словно щенок, ходил за ней по пятам и тратил на подарки в виде сладостей и хорошеньких побрякушек все деньги на карманные расходы. Однажды его ревнивый соперник из местных отпустил какое-то провокационное замечание. Обмен оскорблениями вскоре перерос в потасовку. Собралась толпа. Потасовка переросла в драку между группой школьных товарищей Алистера и деревенскими мальчишками. Клара плакала над избитым соперником и называла Алистера скотиной. У него было разбито сердце, и его совсем не беспокоило ни грозящее отчисление, ни обвинение в нападении, нарушении покоя короля, подстрекательстве к мятежу и уничтожению собственности. Лорду Харгейту пришлось вмешаться, и это обошлось ему в кругленькую сумму.

В возрасте шестнадцати лет Алистер влюбился в Верену, с которой познакомился во время летних каникул. Поскольку ее родители были людьми набожными и строгими, романы она читала украдкой и общалась с Алистером торопливым шепотом и с помощью тайных писем. Однажды ночью в соответствии с договоренностью он тайком пробрался к ее дому и бросил пригоршню камней в окно ее спальни. Он предполагал, что они разыграют что-нибудь вроде сцены на балконе из «Ромео и Джульетты», но у Верены были другие планы. Она сбросила вниз чемодан, потом спустилась по веревке из связанных между собой простыней, заявив, что не намерена дольше оставаться пленницей в доме родителей. Она решила сбежать с Алистером. Он немедленно согласился, испытывая радостное возбуждение при мысли, что спасает прекрасную даму, попавшую в беду, и ничуть не тревожась о деньгах, средстве транспортировки, жилье и прочих подобных пустяках. Их поймали, не дав добраться до соседнего прихода. Ее взбешенные родители хотели, чтобы его осудили за похищение и сослали в Новый Южный Уэльс. Урегулировав эту проблему, лорд Харгейт предложил сыну найти какую-нибудь проститутку, вместо того чтобы бегать за благовоспитанными девственницами.

В семнадцатилетнем возрасте Алистер увлекся Китти, помощницей портнихи, обладательницей пары огромных синих глаз. От нее Алистер узнал о некоторых тонкостях женской моды. Когда на нее пожаловалась одна ревнивая высокопоставленная клиентка и Китти выгнали с работы, возмущенный Алистер опубликовал памфлет о несправедливости. Клиентка подала на него в суд за клевету, а портниха потребовала компенсацию за диффамацию и потерю клиентуры. Лорд Харгейт уладил дело обычным путем.

В девятнадцать лет пассией Алистера стала Джемма, фешенебельная модистка. Как-то раз, когда они ехали за город насладиться сельской идиллией, их экипаж остановили блюстители порядка, которые нашли в коробках Джеммы кое-какие краденые вещи. Она утверждала, что их подсунула завистливая соперница, и Алистер ей поверил. Он произнес страстную речь о сговоре с коррумпированными официальными лицами, собрав вокруг себя толпу, которая, как это часто бывает, вышла из-под контроля. Ему был зачитан закон о подстрекательстве к бунту, и его бросили в кутузку вместе с нечистой на руку любовницей. И снова его выручил из беды лорд Харгейт.

В двадцать один год у Алистера была Эме, французская танцовщица, которая преобразовала его скромное холостяцкое жилье в элегантный вертеп. Она устраивала вечеринки, ставшие вскоре весьма популярными в лондонском полусвете. Поскольку вкусы Эме могли соперничать со вкусами покойной Марии Антуанетты, Алистер оказался в долговой яме, на пути в долговую тюрьму. Герцог уплатил астрономическую сумму, пристроил Эме в гастролирующую балетную труппу и заявил Алистеру, что пора ему водить знакомство с респектабельными людьми и перестать выставлять себя на посмешище.

В двадцать три года появилась леди Терлоу, замужняя любовница Алистера. В высшем свете любовные связи такого рода держали втайне, чтобы не подмочить репутацию леди и избавить ее супруга от утомительной процедуры вызова на дуэль и судебного преследования. Однако Алистер не мог скрывать своих чувств, и ей пришлось положить конец их связи. К сожалению, слуга украл любовные письма Алистера и угрожал предать гласности. Чтобы защитить любимую от скандала и гнева взбешенного мужа, Алистер, не имевший возможности собрать затребованную шантажистом огромную сумму, был вынужден обратиться за помощью к отцу.

В возрасте двадцати семи лет он совершил самую большую глупость. Джудит Гилфорд была единственной дочерью недавно получившей дворянское звание вдовы. Она вошла в жизнь Алистера в самом начале 1815 года. Вскоре он одержал победу над всеми соперниками, и в феврале было объявлено о помолвке.

Она была хороша собой и очень приятна в общении. Но это на публике, а в частной жизни — подвержена приступам дурного настроения, и если немедленно не получала того, чего хотела, устраивала скандалы. Требовала к себе постоянного внимания, была крайне обидчива, зато сама могла оскорбить кого угодно. Она отвратительно относилась к родственникам и друзьям, плохо обращалась с прислугой и закатывала истерики, если кто-нибудь пытался ее урезонить.

Поэтому через пару месяцев Алистер впал в отчаяние: как джентльмену, ему не подобало разрывать помолвку. Сама Джудит разрывать помолвку не желала, и он мог лишь надеяться, что попадет под копыта лошадей, утонет в Темзе или его зарежут разбойники. Однако поздним вечером, оказавшись на плохо освещенной улице, где случаи насильственной смерти были частым явлением, он споткнулся и, сам не зная как, оказался в объятиях роскошной куртизанки по имени Элен Уотерс.

Алистер снова безумно влюбился и снова не смог сохранить это в тайне. Джудит, узнав о случившемся, закатила публичный скандал и пригрозила судебным преследованием. Сплетники были в восторге, чего не скажешь о лорде Харгейте. Не успел Алистер опомниться, как его посадили на судно и отправили на континент.

Как раз перед битвой при Ватерлоо.

На этом список заканчивался.

Алистер, прихрамывая, отошел от окна и положил документ на письменный стол, за которым сидел отец.

— Разве я не заслужил доверия? Ведь с весны 1815 года не зарегистрировано ни одного эпизода, — небрежным тоном произнес он.

— Ты не попадал в истории только потому, что большую часть этого времени был недееспособен, — сказал лорд Харгейт. — А тем временем счета от торговцев приходят целыми возами. Я не знаю, что хуже. Тех средств, которые ты расходуешь на свои жилеты, хватило бы, чтобы содержать целый гарем французских проституток.

Алистер не мог этого отрицать. Он всегда был очень разборчив в одежде. А в последнее время, возможно, уделял своей внешности больше внимания, чем прежде. Это отвлекало его от других мыслей. Он, к примеру, не помнил день и ночь 15 июня. Битва при Ватерлоо осталась пробелом в его памяти. Он делал вид, будто не помнит ее, а так же будто не замечает изменившегося к нему отношения: поклонения, от которого хотелось выть, и приводившей его в ярость жалости.

Он прогнал эти мысли, хмуро глянув на приставшую к рукаву пушинку, и едва удержался, чтобы не смахнуть ее. Это показалось бы нервным жестом. Почувствовав, что начинает потеть, он надеялся лишь, что отец закончит разговор до того, как увлажнится его накрахмаленный галстук.

— Я терпеть не могу говорить о деньгах, — сказал отец. — Это вульгарно. Но, к сожалению, этот разговор неизбежен. Если хочешь отобрать у младших братьев то, что принадлежит им по праву, то можешь продолжать в том же духе.

— Моих братьев? Почему ты так говоришь? — Он замолчал, заметив на губах лорда некое подобие улыбки.

О, этот намек на улыбку никогда не сулил ничего хорошего.

— Позволь объяснить, — сказал лорд Харгейт.

— Он дает мне срок до первого мая, — сказал Алистер своему другу лорду Гордмору. — Ты когда-нибудь слышал о подобном дьявольском условии?

Он приехал к своему бывшему боевому товарищу в то время, когда тот одевался. Стоило Гордмору взглянуть на Алистера, как он тут же отослал из комнаты слугу. Когда они остались одни, Алистер пересказал свой утренний разговор с отцом.

В отличие от большинства аристократов виконт отлично умел одеваться без помощи слуги.

В данный момент его сиятельство стоял перед зеркалом, завязывая галстук. Поскольку этот процесс включал не только завязывание узла, но и безупречно точное распределение складочек, для этого приходилось испортить примерно полдюжины накрахмаленных полос тончайшего батиста, прежде чем удавалось достичь совершенства.

Алистер стоял у окна в гардеробной, наблюдая за этим процессом. После утреннего разговора с отцом процесс завязывания галстука несколько утратил для него свою привлекательность.

— Твой отец для меня загадка, — сказал Гордмор.

— Он велит мне жениться на наследнице, Горди. Представляешь себе? И это после катастрофы с Джудит!

Гордмор еще тогда предупреждал Алистера, что единственный ребенок не знает, что такое делить любовь и внимание родителей с братьями и сестрами, и бывает, как правило, эгоистичен и своеволен.

Теперь Горди сказал лишь, что должна же в Англии найтись хотя бы одна не уродливая и беззлобная наследница.

— Это не имеет значения, — сказал Алистер. — Я и думать не хочу о том, чтобы жениться раньше преклонного возраста: лет в сорок пять, скажем, или еще лучше — в пятьдесят пять. Иначе я совершу еще одну трагическую ошибку.

— Тебе просто не везло с женщинами, — сказал Горди. Алистер покачал головой:

— Нет, это фатальная черта характера. Я слишком легко влюбляюсь, причем всегда глупо, а потом одна неприятность следует за другой. Интересно, почему отец сам не выберет мне богатую жену? Он наверняка разбирается в этом лучше, чем я.

И все же Алистер знал, что это будет мучить его. Он своей невесте не принесет ничего. Было бы довольно трудно жить в финансовой зависимости от отца. Но зависеть от жены, быть обязанным ее семье… При мысли о такой перспективе у него дрожь пробегала по телу. Он знал, что в других семьях младшие сыновья женятся на деньгах, и никто их не осуждает за это. Так принято. Но ему гордость не позволяла с этим смириться.

— Уж лучше бы он оставил меня в армии, — проворчал он. Гордмор взглянул на Алистера.

— Возможно, как и некоторые из нас, он считает, что ты израсходовал отпущенную долю везения на поле боя. Откровенно говоря, меня это радует.

Видимо, Алистер был не раз на волосок от смерти. Говорят, что враги убили под ним трех коней, что его рубили саблями и кололи пиками. По нему проскакал кавалерийский отряд союзников, двое его раненых товарищей умерли на нем, его обобрали мародеры. Его приняли за мертвого, и он долгое время валялся в вонючем месиве под трупами. Когда Гордмор нашел его, Алистер и сам был почти трупом.

Правда, он этого не помнит. Он лишь делал вид, что помнит. Из отдельных замечаний других людей он составил общую картину, хотя не был уверен, что она соответствует действительности. Возможно, многое сильно преувеличено. Горди наверняка знал или хотя бы догадывался, что с головой у Алистера не все в порядке, но они никогда об этом не говорили.

— Отец мог бы позволить мне продолжать служить королю и отечеству, — сказал Алистер. — По крайней мере не жаловался бы, что я веду праздный образ жизни.

— Но джентльмену положено вести праздную жизнь.

— Только не мне, — возразил Алистер. — К первому мая я должен найти способ самостоятельно содержать себя.

— Шесть месяцев, — пробормотал Гордмор. — У тебя еще полно времени.

— Надеюсь, что успею. Если к тому времени я не найду занятие, вынужден буду жениться на наследнице. Если же не сделаю ни того, ни другого, пострадают мои младшие братья.

Таково последнее слово лорда Харгейта.

После смерти отца герцогство и все прочие титулы, почести и привилегии наряду с большей частью семейной собственности отойдут Бенедикту, старшему брату Алистера. Как правило, права распоряжения крупной земельной собственностью распределяются именно таким образом, что позволяет не дробить их в течение многих поколений. Однако обязанность содержать младших сыновей перейдет к старшему сыну. Чтобы оградить Бенедикта от этого бремени, его светлость приобрел кое-какую земельную собственность, которую предполагал презентовать в качестве подарка по случаю вступления в брак одного из сыновей.

Сегодня он пригрозил продать часть собственности, предназначавшейся одному или обоим младшим братьям, чтобы на вырученные деньги приобрести пожизненную ренту для Алистера, если Алистер в указанные сроки не найдет себе занятие или жену с богатым приданым.

— Уму непостижимо! Только твой отец мог придумать подобный план, — сказал Гордмор. — Мне кажется, в нем есть что-то восточное.

— Ты имеешь в виду макиавеллиевское, — сказал Алистер.

— Наверное, нелегко жить, когда у одного из родителей такой сильный характер, — заметил Гордмор. — Однако не могу не восхититься им. Он блестящий политик. Об этом все в парламенте знают и трепещут перед ним. Ты не можешь не признать, что его стратегия превосходна. Он нанес точный удар в твое самое слабое место: использовал твое нежное отношение к двум неотесанным верзилам, которых ты считаешь младшими братьями.

— Слабые места не имеют к этому никакого отношения, — сказал Алистер. — Мои братья бесконечно досаждают мне. Но я не могу допустить, чтобы их обобрали из-за меня.

— И все же ты должен признать, что отец заставил тебя нервничать, а это уже немало. Я помню, что когда хирург предложил отрезать тебе ногу, ты сказал: «Какая жалость. Мы с ней так крепко привязаны друг к другу». Я стоял рядом и то плакал, то что-то бормотал, а ты, растоптанный почти до полусмерти, был хладнокровен, словно сам Железный герцог.

Сравнение было абсурдным. Войска под командованием герцога Веллингтона одерживали победу, тогда как Алистер всего лишь терпел, пока его не спасли.

А что касается его поведения, то почему, если уж он был таким спокойным, у него нет отчетливой картины того, что тогда происходило? Почему у него остались лишь обрывки воспоминаний?

Он повернулся спиной к окну и пристально вгляделся в человека, который не только спас ему жизнь, но и позаботился о том, чтобы он сохранил свои конечности.

— Тебе бы мои тренировки, Горди, — сказал он. — У тебя есть единственная старшая сестра, тогда как у меня два старших брата, которые лупили и мучили меня с тех пор, как я научился ходить.

— Моя сестра находила другие способы мучить меня, — сказал Гордмор.

Надев пиджак, он придирчиво оглядел свое отражение в зеркале. Он был светловолос, немного ниже Алистера и чуть более плотного, чем он, телосложения.

— Мой портной творит чудеса с куском ткани, — сказал Гордмор, — я трачу на одежду столько, сколько пожелаю, однако в элегантности тебе уступаю.

Больная нога Алистера подергивалась, требуя отдыха. Он отошел от окна и дохромал до ближайшего кресла.

— Дело в том, что сейчас в моде полученные на войне раны.

— Нет, все дело в тебе. Ты даже хромаешь с особым шиком.

— Уж если ты обречен хромать, надо делать это как следует. Гордмор улыбнулся.

— Как бы то ни было, я должен благодарить тебя, — сказал Алистер другу, — если бы не ты, лежал бы я сейчас неподвижно.

— Не неподвижно, — возразил Горди, — а разлагаясь. Насколько я помню, это активный процесс. — Он подошел к небольшому шкафчику и достал графин и бокалы.

— Я думал, мы идем куда-то поразвлечься, — сказал Алистер.

— Мы пойдем, — Гордмор наполнил бокалы, — но сейчас я хочу поговорить с тобой о канале.